Текст книги "Знатная леди"

Глава 11

Предполагая, что леди Уичвуд идет к ним, чтобы защитить Эннис, мистер Карлетон ошибался. Она выпила стакан воды, от души поболтала с миссис Стинчкомб и теперь хотела вернуться обратно на Кэмден-Плейс, чтобы погулять с Томом в парке, который в форме полумесяца лежал между улицами Аппер-и Лоуэр-Кэмден-Плейс. Не будучи склонной к нелепым фантазиям, мысль о том, что мистер Карлетон способен причинить Эннис какой-либо вред в Питьевой галерее, даже не пришла ей в голову. Что же касается опасности того, что он мог захотеть снискать ее расположение, дабы погубить ее репутацию, то вероятность этого представлялось ей равным образом абсурдной. Беседуя с миссис Стинчкомб, она уголком глаза поглядывала на Эннис и этого злосчастного бонвивана и вскоре убедилась в том, что ее супруг и повелитель позволил своей братской озабоченности взять верх над здравым смыслом. Она собралась написать ему после обеда письмо, чтобы успокоить, и сказала, когда они с Эннис выходили из Питьевой галереи:

– Хоть убей, не пойму, милая, отчего Джеффри вбил себе в голову, что этот неприятный мужчина намерен сделать тебя объектом своих ухаживаний, если его домогательства можно назвать ухаживанием. Обещаю тебе, я намерена устроить ему суровую выволочку за то, что он полагает, будто ты способна проникнуться нежными чувствами к этому бесцеремонному и непочтительному мужлану.

– У него невыносимо дурные манеры, не правда ли? – подхватила Эннис.

– Ужасные! Я заметила, что он чем-то разозлил тебя до крайности, и буквально дрожала от страха, вдруг ты выйдешь из себя, чему бы я нисколько не удивилась, и это будет чрезвычайно неуместным поступком здесь. Какое несчастье, что ты вынуждена поддерживать с ним отношения! Прости меня, если я скажу, что чем скорее он заберет Лусиллу из твоего дома, тем будет лучше для тебя. Кстати, отчего он сам выглядел таким мрачным?

– Денис Килбрайд, – спокойно ответила мисс Уичвуд, но в глазах у нее вспыхнули странные огоньки.

– Денис Килбрайд? – эхом откликнулась леди Уичвуд, будучи слишком удивленной, чтобы заметить блеск в глазах своей собеседницы или слабую улыбку, в которой дрогнули уголки ее губ. – А он-то здесь при чем?

– При том! – отозвалась мисс Уичвуд и поморщилась. – Боюсь, он вознамерился покорить глупое сердечко Лусиллы, и, хотя эта возможность, похоже, не слишком беспокоит мистера Карлетона, его чрезвычайно заботит – он не преминул мне сообщить об этом – то обстоятельство, что Килбрайд вчера сопровождал Лусиллу через весь город от Кэмден-Плейс до Лаура-Плейс. К несчастью, их видели несколько человек, и если бы ты жила в Бате, Амабель, то знала бы, что это настоящий рассадник сплетен.

– Эннис, но что плохого в том, что джентльмен провожает девушку, да еще и в дневное время и при том, что за ними наверняка следовала горничная Лусиллы, в чем я не сомневаюсь? – с недоумением осведомилась леди Уичвуд. – Это же самое обычное дело, когда джентльмен усаживает молодую девушку в свою коляску, фаэтон или любое другое средство передвижения, которым управляет. Причем без ее горничной!

– Это действительно вполне приемлемо, дорогая моя, но только не тогда, когда этим джентльменом является Денис Килбрайд. В лучшем случае его считают опасным любителем пофлиртовать, а в худшем – прожженным охотником за приданым.

– О боже! – только и смогла сказать шокированная леди Уичвуд. – Я помню, что Джеффри совсем не нравилось, как Килбрайд ухаживал за тобой, когда мы все втроем были в Лондоне. Он еще назвал его повесой без определенного места жительства, а однажды обмолвился, что подозревает его в подыскивании себе богатой супруги. Тогда я не придала этому особого значения, потому что иногда Джеффри говорит то, чего на самом деле не думает, особенно, когда проникается неприязнью к кому-либо, но он никогда не просил меня не принимать его или не приглашать на свои приемы. А когда в прошлом году тот навещал бабушку и заехал в Твинхем, чтобы засвидетельствовать нам свое почтение, Джеффри принял его со всей возможной обходительностью.

– К тому времени Джеффри уже не боялся, что я стану жертвой ухищрений и мошеннических уловок Килбрайда, – с некоторым цинизмом ответила Эннис. – Его принимают везде даже в Бате. Отчасти это объясняется уважением, которое заслужила старая леди Килбрайд, а еще тем, что он слывет забавным болтуном, чье присутствие гарантированно способно оживить даже самый скучный прием. Мне, например, хотя я и с содроганием представляю, каково это – оказаться связанной с ним узами брака, он нравится, и я приглашаю его на свои вечеринки и часто танцую с ним на ассамблеях. Но хотя, по мнению Джеффри, я обращаю слишком мало внимания на условности, все-таки я стараюсь не видеться с ним слишком часто, чтобы не дать повода любому мало-мальски строгому критику заявить, будто я полностью пребываю в его власти и смотрю на него с обожанием. Поскольку я хорошо знала его еще до того, как переехала в Бат, он считается моим старым другом, и посему на его присутствие на моих приемах и наше непринужденное общение смотрят сквозь пальцы. Но, хотя я уже далеко не девочка и давно вышла из того возраста, когда можно подыскивать себе супруга, я подумала бы дважды, прежде чем сесть к нему в экипаж, прокатиться с ним верхом или просто прогуляться по улице. Не потому, что я опасаюсь не справиться с его фамильярностью, а потому как знаю, сколько злонамеренных языков начнут болтать невесть что, если меня увидят с ним наедине. Поэтому, как бы мне этого ни хотелось, я не могу упрекнуть мистера Карлетона в том, что он был чересчур строг со мной.

– Полагаю все-таки, это было чрезвычайно дерзко и неуместно с его стороны, и надеюсь, ты дала ему достойный отпор, – без обиняков заявила леди Уичвуд.

Эннис ничего не ответила, но про себя подумала, что дать достойный отпор мистеру Карлетону – как раз то, чего у нее до сих пор не получалось. Заодно она решила, что не будет обсуждать его характер с невесткой, поскольку сделала для себя обескураживающее открытие: как бы сильно она сама ни критиковала его недостатки, в ней поднималось непреодолимое желание защищать его, когда это делал кто-либо другой. Поэтому она сменила тему разговора, обратив внимание леди Уичвуд на премиленькую шляпку, выставленную в витрине галантерейной лавки. Остаток прогулки был посвящен обсуждению последних веяний моды, пока они не дошли до Аппер-Кэмден-Плейс и леди Уичвуд не увидела своего маленького сына, играющего в мяч в саду с мисс Фарлоу. При виде его она воскликнула:

– О, смотри! Мария привела Тома в сад! Какая же она добрая и славная, Эннис!

– А мне бы хотелось избавиться от нее, – с чувством ответила Эннис.

Леди Уичвуд была шокирована.

– Хочешь избавиться от нее? О нет, милая, как ты можешь так говорить? Я уверена, что не встречала более дружелюбной и покладистой женщины. Ты, наверное, шутишь!

– Ничуть. Она прискучила мне смертельно.

Леди Уичвуд задумалась над ее словами, после чего медленно проговорила:

– Разумеется, она не так начитана и умна, как ты. И я вынуждена признать, она очень много говорит. Джеффри называет ее тараторкой; джентльмены, такое впечатление, вообще недолюбливают разговорчивых женщин, но даже он признает ее многочисленные достоинства.

– Ты хочешь сказать, что не находишь ее утомительной? – не веря своим ушам, пожелала узнать Эннис.

– Нет, конечно! То есть я хочу сказать, она вовсе не кажется мне таковой. Нет, разумеется, иногда она действительно болтает слишком много, но в целом разговор с ней доставляет мне удовольствие, поскольку ее интересуют вещи, которые ничуть не интересны тебе. Всякие мелочи, например, хозяйственные дела, дети и… новые рецепты, и прочее в том же духе. – Поколебавшись, она добавила: – Видишь ли, милая, я тоже не так умна, как ты. Иногда я даже спрашиваю себя, уж не кажусь ли тебе смертельно скучной?

Эннис тут же принялась уверять ее в обратном и была так убедительна, что даже заслужила теплую улыбку леди Уичвуд, но в глубине души вынуждена была признать, что, как бы ни любила она свою невестку, почти все ее разговоры и впрямь представлялись ей скучными и бессодержательными.

– Что мне в ней нравится более всего, – задумчиво продолжала леди Уичвуд, – так это то, что она принимает близко к сердцу все мои заботы и тревоги, чего нельзя ожидать даже от Джеффри, поскольку джентльмены никогда не разделяют наших тревог относительно домашнего хозяйства, крупа, детской крапивницы. А еще она старается помочь в любых возникающих трудностях, даже самых мелких, причем ее не приходится просить об этом, и я надеюсь, что мне никогда не придется делать этого. Не могу передать тебе, как она помогла мне, когда я приехала сюда, а бедный маленький Том буквально с ума сходил от боли! Она отправилась с нами к Уэскотту и держала малыша за руки, на что у меня самой, увы! недостало решимости, пока доктор удалял ему больной зубик.

– Сестра! – торжественным тоном заявила Эннис, в глазах которой плясали лукавые искорки. – Я давно хотела сделать тебе ценный подарок, и теперь ты показала мне, каким он должен быть. Я отдам тебе Марию!

– Как ты можешь говорить такие глупости? – со смехом воскликнула леди Уичвуд. – Я и мечтать не смею, чтобы забрать ее у тебя.

Больше на эту тему они не разговаривали. В это время Том, заметив мать, подбежал к ограде, чтобы поздороваться с ней. Она вошла в сад, а Эннис направилась в дом. Лусилла проводила остаток дня у Стинчкомбов, и, поскольку миссис Стинчкомб пообещала доставить ее домой к ужину, Эннис чувствовала себя свободной от опекунских обязанностей. Она не могла не радоваться этому не только потому, что задача развлекать живую и непосредственную семнадцатилетнюю девушку оказалась куда более тягостной и утомительной, чем она предполагала, но еще и потому, что ей надо было хорошенько обдумать в тишине и покое то, что сказал ей мистер Карлетон. Если только она не ошибается в значении его загадочных слов, он, вне всякого сомнения, намеревается сделать ей предложение руки и сердца. Было бы неправдой утверждать, будто мысль об этом никогда не приходила ей в голову: приходила, но только в виде подозрений, которые она без особого труда прогоняла от себя. Но теперь, когда ее подозрения подтвердились, Эннис почувствовала себя застигнутой врасплох, а осознание того, что она в один миг лишилась хладнокровия, обретя взамен волнение и неуверенность молоденькой девушки, совершающей свой первый выход в свет, изрядно раздражало ее. Она так долго оставалась одна, что у нее вошло в привычку думать о себе, как о женщине, давно миновавшей не только брачный возраст, но и годы, когда можно любить и быть любимой. Открытие, что это не так, стало для нее шоком, вслед за которым пришла злость на саму себя, потому что она, казалось бы, была достаточно умной и взрослой, чтобы разбираться в собственных душевных порывах. Увы, правда заключалась в обратном. Она упрекала себя в том, что ей должно быть ясно, что мистер Карлетон не обладает ни одним из достоинств, за исключением состояния, что ничуть ее не интересовало, которые могли бы сделать его желанным претендентом на руку женщины, за которой ухаживали многие кавалеры, почти все из которых были наделены приятной внешностью, умелым обхождением, безукоризненными манерами и несомненным очарованием. Мистер же Карлетон не мог похвастаться ни одним из этих качеств; она улыбнулась, попробовав приписать ему хотя бы одно из них, и тут ей в голову пришла неожиданная мысль о том, что, пожалуй, именно отсутствие у него общепринятых добродетелей и привлекает ее. Мысль эта показалась ей абсурдной, но нельзя было отрицать, что даже самые обаятельные из ее кавалеров оказались неспособными затронуть струны ее сердца. Она думала, что если бы осталась без средств к существованию, то могла бы принять предложение руки и сердца одного из них, потому что он ей нравился и она была уверена, что из него получился бы вполне достойный супруг, но стоило ему действительно предложить ей выйти за него замуж, как она отказала и не только не сожалела о своем решении, но и была благодарна судьбе за то, что обстоятельства не вынуждали ее принять его. Она жалела его, потому что он был без ума влюблен в нее и отчаянно старался завоевать ее расположение. И ее пренебрежительное отношение к нему лишь заставляло его удваивать усилия, дабы сделать ей приятное. Вспоминая его ухаживания, она подумала, что он был самым верным ее поклонником, и тут же сопоставила знаки внимания, которыми он осыпал ее, с теми, что оказывал ей мистер Карлетон, и невольно рассмеялась. Они были совершенно не похожи друг на друга. Один использовал все известные ему уловки и хитрости для того, чтобы его ухаживание завершилось успешно, другой же не прибегал вообще ни к каким ухищрениям. В сущности, рассудительно сказала себе мисс Уичвуд, складывалось впечатление, что он использовал любую возможность, дабы настроить ее против себя. Он был безжалостно откровенен, резок до неприличия, не отпускал ей комплименты и ничуть не старался приложить хоть капельку усилий, чтобы понравиться. Очень странная манера ухаживать, если только это действительно было ухаживанием; и как ему удалось нарушить ее душевный покой, в чем она вынуждена была признаться себе, – вот вопрос, ответа на который у нее не было. Единственное возможное объяснение заключалось в том, что она по какой-то причине напрочь лишилась здравомыслия, которым так гордилась, и теперь рассудок отказывался повиноваться ей. Мисс Уичвуд даже спросила себя, не придает ли она слишком большого значения тем немногим свидетельствам того, что он влюбился в нее, и не означают ли они лишь то, что он намерен затеять с ней легкую интрижку. Но не успела эта мысль прийти в голову, как она тут же отказалась от нее: он никогда не пытался с ней флиртовать, а присущее ему холодное равнодушие ничуть не свойственно человеку, желающему приударить за кем-либо. Она решила, что для ее же собственного спокойствия будет лучше, если он вернется в Лондон, но тут же поняла, что не хочет, чтобы он так поступил. Оказалось, что она не может решить, хочет ли становиться его женой и что скажет ему, если он действительно сделает ей предложение. Она всегда верила, что если ей повезет встретить мужчину, которому суждено покорить ее сердце, то мгновенно распознает его, но теперь выяснилось, что она или заблуждалась, или же он не был тем самым мужчиной.

Вот в этом состоянии глубокого внутреннего неудовлетворения Эннис присоединилась за легким обедом к леди Уичвуд и мисс Фарлоу. Впрочем, она была слишком хорошо воспитана, чтобы в ее лице или манерах проявились хоть малейшие признаки того, что она совершенно запуталась в своих мыслях и чувствах. Вызвать встревоженные расспросы, отвечать на которые она не имела ни малейшего желания, означало проявить достойный сожаления недостаток самообладания: ни одна уважающая себя леди не станет выставлять свои чувства напоказ или вводить своих гостей в смущение тем, что ведет себя так, будто впала в уныние или страдает от головной боли. Поэтому ни леди Уичвуд, ни мисс Фарлоу ни на мгновение не заподозрили, что она пребывает в дурном расположении духа. Она слушала их пересуды, отвечала на адресованные ей замечания, высказывала вслух свое мнение, проделывая все это с милой улыбкой, которая скрывала от них полное отсутствие интереса к тому, что они обсуждают. Привычка поддерживать скучную и утомительную беседу, думая в этот момент о другом, давно стала ее второй натурой, и, встав из-за стола, она бы затруднилась ответить, о чем только что шла речь, если бы у нее спросили об этом.

Леди Уичвуд, по обыкновению, удалилась к себе в спальню, чтобы прилечь ненадолго после обеда, перед тем как провести следующий час со своим обожаемым отпрыском. Мисс же Фарлоу, по причинам, кои она неизменно долго и нудно объясняла, никогда не отдыхала днем и сейчас принялась самозабвенно живописать те обязанности, которые ей предстояло выполнить. Они были весьма разнообразны: от починки сломанной игрушки Тома до штопки дыры, образовавшейся в оборках одного из своих платьев.

– Хоть убейте, но я не представляю, как умудрилась порвать их! – заявила она. – Не припоминаю, чтобы я зацепилась подолом обо что-либо, а не заметить этого я просто не могла, потому что всегда приподнимаю юбки, когда поднимаюсь по лестнице, чтобы не наступить на них; и если бы это случилось, я бы наверняка упала, что со мной однажды и произошло, когда я была молодой и глупой. И уж это я бы заметила, потому что ушиблась бы. Кстати, раз речь зашла об ушибах, – проникновенно продолжала она, – то меня всегда удивляло, как люди ставят себе синяки и шишки, а потом не могут вспомнить, где и как они их набили! Это представляется мне крайне необычным, потому что после ушиба неизменно возникает боль, но так бывает. Помнится, однажды…

Но мисс Уичвуд так и не узнала того, что вспомнила кузина, поскольку в этот момент выскользнула из комнаты и удалилась в спасительную тишину библиотеки, намереваясь разобраться со счетами. Она и впрямь предприняла такую попытку, но ничего не добилась, поскольку никак не могла сосредоточиться, что изрядно вывело ее из себя. Перед ней то и дело вставало смуглое лицо мистера Карлетона, а в ушах звучал его язвительный голос, так что она постоянно сбивалась со счета и вынуждена была вновь и вновь начинать все с начала. После того как у нее получились три разные суммы, она настолько разозлилась на себя, что употребила выражение, неподобающее настоящей леди, проворчав:

– Дьявол тебя забери! Не думай, что ты мне нравишься. Я тебя ненавижу!

Она вновь склонилась над столбцами цифр, но десять минут спустя к ней опять вторгся мистер Карлетон, на этот раз собственной персоной. В комнату вошел Лимбури, осторожно прикрыл за собой дверь и сообщил, что явился мистер Карлетон и просит ее уделить ему несколько минут. На нее незамедлительно нахлынули противоречивые эмоции: она не хочет его видеть… нет никого, кого бы она хотела увидеть сильнее… Эннис заколебалась, и, увидев это, Лимбури с явным неодобрением произнес:

– Зная, что вы заняты, мисс, я сообщил ему, что сомневаюсь, дома ли вы и если да, то принимаете ли посетителей. Но, к сожалению, мистер Карлетон не из тех, кто понимает намеки, поэтому вместо того чтобы оставить мне свою карточку и уйти, он велел передать вам, что пришел по делу чрезвычайной важности. Я вынужден был согласиться, полагая, что это имеет какое-то отношение к мисс Лусилле.

– Да, должно быть, так оно и есть, – ответила мисс Уичвуд, сохраняя внешнее спокойствие. – Я немедленно выйду к нему.

Лимбури откашлялся и со смущенным видом сообщил ей, что вынужден был оставить мистера Карлетона в холле. Встретив изумленный и негодующий взгляд мисс Уичвуд, он пояснил свою оплошность следующим образом:

– Мисс Эннис, я уже собрался проводить его в гостиную, в чем, надеюсь, вы не сомневаетесь, но он остановил меня и поинтересовался в своей… откровенной манере, не рискует ли он встретиться там с мисс Фарлоу. – Он немного помолчал, и лишь дрогнувшие уголки губ нарушили бесстрастное выражение лица вышколенного слуги, что мисс Уичвуд без труда истолковала как явное сочувствие собрату-мужчине, столкнувшемуся с перспективой встречи с ее словоохотливой кузиной. Затем Лимбури справился с собой и продолжил: – Мне пришлось сказать ему, мисс Эннис, что, по моему мнению, мисс Фарлоу занимается там шитьем. После этого он пожелал, чтобы я передал вам его послание и сказал, что подождет в холле. Что я должен ему ответить, мисс?

– Да, я очень занята, но вы, несомненно, правы в том, что он пришел посоветоваться со мной относительно мисс Лусиллы, – ответила она. – Так что, полагаю, мне лучше увидеться с ним. Прошу вас, пригласите его сюда.

Лимбури, поклонившись, удалился, а спустя минуту ввел в комнату мистера Карлетона. Мисс Уичвуд поднялась из-за стола и двинулась ему навстречу, протягивая руку и вопросительно приподняв брови. Ничто в ее голосе или выражении лица не дало бы повода даже самому внимательному наблюдателю заподозрить, что пульс у нее пугающе участился и вдруг странным образом перехватило дыхание.

– Здравствуйте еще раз, сэр, – с насмешливой улыбкой приветствовала его она. – Вы пришли, чтобы дать мне дальнейшие указания относительно того, как мне следует обращаться с Лусиллой? Или я должна была спросить у вас разрешения, прежде чем позволить ей провести остаток дня у Стинчкомбов? В таком случае покорнейше прошу простить меня, но спешу вас уверить, что миссис Стинчкомб пообещала вернуть ее мне в целости и сохранности.

– Нет, моя милая язва, – парировал он, – дело совсем не в этом. У меня нет желания видеть ее, и мне совершенно все равно, где она в данный момент пребывает, так что умерьте свой пыл, умоляю вас! – С этими словами он пожал ей руку и задержал на мгновение в своей ладони, окидывая девушку проницательным взглядом. Прищурившись, он быстро спросил: – Я причинил вам боль сегодня утром? Это вышло нечаянно. Все мой злосчастный язык; прошу вас, не обращайте на него внимания!

Она отняла у него свою руку и постаралась ответить как можно небрежнее:

– Боже милосердный, нет, конечно! Полагаю, что у меня довольно здравого смысла, чтобы не обижаться на те грубые вещи, что вы мне говорите.

– Я тоже на это надеюсь, – сказал он. – Но если мой язык здесь ни при чем, что же повергло вас в столь мрачное расположение духа?

– Во имя всего святого, что заставляет вас предположить, будто я пребываю в дурном настроении, мистер Карлетон? – спросила она с явным изумлением, усаживаясь на стул и жестом предлагая ему последовать своему примеру.

Он проигнорировал приглашение и остался стоять, хмуро глядя на нее, отчего она почувствовала себя неловко. После недолгой паузы он сказал:

– Этого я сказать не могу. Достаточно того, что я знаю: кто-то или что-то повергло вас в уныние.

– Что ж, вы ошибаетесь, – возразила она. – Я вовсе не пребываю в подавленном расположении духа, хотя и немного раздражена, признаюсь, потому что у меня никак не желают сходиться мои счета.

На губах у него появилась одна из редких улыбок.

– Позвольте мне помочь вам.

– Ни за что! Это будет означать, что я признала свое поражение. А теперь, прошу вас, присядьте и расскажите мне о том, что привело вас сюда.

– Во-первых, я должен сообщить вам, что завтра возвращаюсь в Лондон, – ответил он.

Она быстро взглянула ему в лицо, но тут же опустила глаза. Ей оставалось только надеяться, что он не успел прочесть в них разочарование, которое она почувствовала, и поспешила сказать:

– А, так вы пришли попрощаться с нами! Лусилле будет очень жаль, что она не сможет проводить вас. Если бы вы заранее предупредили нас о том, что собираетесь вернуться в Лондон, она бы наверняка осталась дома, чтобы сказать вам «до свидания».

– В этом нет необходимости. Я не собираюсь покидать Бат надолго.

– Вот как! В таком случае, полагаю, она будет рада.

– Очень в этом сомневаюсь. Однако чувства Лусиллы по этому поводу ничуть меня не интересуют. А вот будете ли рады этому вы?

Ее охватило нечто среднее между паникой и негодованием: паникой, потому что предложение руки и сердца становилось неизбежным, а она так и не решила, что ответит на него, и негодованием, поскольку не привыкла к столь прямолинейной напористости и она ее возмущала. Он был совершенно невыносим, и самым подходящим местом для женщины, которая хотя бы на мгновение задумается над тем, чтобы стать его женой, был бы сумасшедший дом. Негодование позволило ей ответить, сопроводив свои слова небрежным пожатием плеч и постаравшись вложить в голос как можно больше равнодушия:

– Разумеется, мистер Карлетон! Я уверена, что мы обе будем рады видеть вас снова.

– Ради бога! – взорвался он. – При чем тут Лусилла, черт возьми?

Мисс Уичвуд надменно приподняла брови и холодно ответила:

– Полагаю, она тут очень даже при чем.

Очевидно, он сумел взять себя в руки, потому что коротко рассмеялся:

– Нет, ни при чем, но, совершенно определенно, без нее не обойтись. Я еду в Лондон, чтобы попытаться найти кого-либо из моих кузин, кто согласился бы взять на себя ответственность за мою племянницу до ее дебюта в будущем году.

Глаза ее вспыхнули, жаркий румянец залил щеки, и дрожащим голосом Эннис произнесла:

– Понимаю! Разумеется, глупо с моей стороны удивляться этому, поскольку вы неоднократно говорили, что полагаете меня неподходящей особой для того, чтобы опекать Лусиллу. Увы, я льстила себе надеждой, что ваше мнение относительно моей непригодности изменилось к лучшему. Но это, естественно, было еще до того, как вы вышли из себя, узнав, что Денис Килбрайд сопровождал Лусиллу на Лаура-Плейс. Я прекрасно вас понимаю.

– Нет, вы совсем меня не понимаете, и я был бы очень вам благодарен, если бы вы перестали ворошить прежние обиды и швырять их мне в лицо, – раздраженно сказал он. – Мое решение забрать Лусиллу из-под вашей опеки не имеет никакого отношения к тому эпизоду. Не стану отрицать, поначалу я действительно думал, что вы не годитесь для того, чтобы опекать ее. Я так думал и прямо сказал вам об этом, и я до сих пор так думаю, но говорю об этом сейчас по совсем другой причине. Мне невыносима мысль о том, что такая молодая и красивая женщина, как вы, должна исполнять обязанности дуэньи и вести себя при этом, как престарелая вдова, когда вам следует веселиться на балах и ассамблеях, танцуя до утра, а не болтая ночи напролет с настоящими вдовами, присматривая за глупой и вздорной девчонкой, которая всего на несколько лет младше вас самой.

– Лусилла на двенадцать лет моложе меня, и я часто танцую до самого утра…

– Не пытайтесь ввести меня в заблуждение, девочка моя! – прервал он ее. – Я был взрослым уже тогда, когда вы еще вышивали гладью. И мне прекрасно известно, в котором часу заканчиваются танцы в Новом зале собраний. В одиннадцать!

– Только не в Нижнем Зале! – запротестовала она. – Там можно танцевать до полуночи. Кроме того, есть еще частные балы, и пикники, и… прочие развлечения. – По тому, как презрительно искривились его губы, она поняла, что перечень увеселительных мероприятий Бата не произвел на него особого впечатления, и с вызовом заявила: – В любом случае, если я предпочитаю опекать Лусиллу, это мое и только мое решение.

– Напротив! Это решаю я! – заявил он.

– Я признаю, что вы вправе поступать, как считаете наиболее подходяще для блага Лусиллы, но у вас нет права диктовать мне свои условия, сэр! И более того, – гневно добавила она, – не смейте столь высокомерно обращаться со мной и попирать мои чувства!

Ее слова заставили его рассмеяться.

– Я предпочту надрать вам уши.

От необходимости отвечать ее избавило появление на сцене мисс Фарлоу, которая в этот самый момент заглянула в комнату и сказала:

– Вы здесь, дорогая Эннис? Я заглянула к вам, чтобы сообщить, что я должна… О! Я не знала, что у вас посетитель! Надеюсь, я не помешала вам! Если бы у меня возникли хоть малейшие подозрения в том, что вы не одна, я бы и помыслить не посмела о том, чтобы помешать вам, поскольку дело мое не такое уж и важное, просто вдруг оказалось, что мне надо сбегать в город, чтобы купить еще ниток, и я решила заглянуть к вам и узнать, не нужно ли вам чего-нибудь. О, как поживаете, мистер Карлетон? Осмелюсь предположить, вы желаете, чтобы я покинула вас как можно скорее, поэтому я не стану задерживаться! Но перед уходом я обязательно загляну в детскую, дорогая Эннис, потому что я думаю, что у бедной малышки режется новый зубик, и я хотела спросить у дорогой леди Уичвуд, не нужно ли купить порошка для прорезывания зубов, хотя, по моему мнению, у нее обязательно есть свой, а если нет, то можно не сомневаться, что нянечка захватила его с собой из Твинхема. Что ж! Я не должна более надоедать вам своим присутствием, не так ли? Разумеется, я бы не пришла к вам, если бы знала, что вы принимаете у себя мистера Карлетона, который, вне всякого сомнения, пожелал получить ваш совет относительно Лусиллы. Поэтому, если вы совершенно уверены в том, что вам ничего не нужно купить на Гей-стрит… хотя я готова зайти и еще куда-нибудь, в чем, я надеюсь, вы нисколько не сомневаетесь.

Мисс Уичвуд прервала поток ее красноречия, решительно заявив:

– Нет, Мария, мне ничего не нужно, благодарю вас. Мистер Карлетон пришел, чтобы обсудить со мною дела Лусиллы и, боюсь, вы действительно нам мешаете. Поэтому прошу вас, отправляйтесь за покупками.

Когда мисс Фарлоу заглянула в комнату, Эннис пребывала в ярости, но выражение лица мистера Карлетона превратило гнев в веселое изумление. Он выглядел так, словно с превеликим удовольствием свернул бы мисс Фарлоу шею, и это показалось мисс Уичвуд настолько забавным, что она с величайшим трудом удержалась от смеха.

Не успела дверь за мисс Фарлоу закрыться, как он голосом человека, терпение которого на исходе, пожелал узнать:

– У меня в голове не укладывается, как вы терпите рядом с собой такую балаболку?

– Должна признаться, что и у меня тоже, – ответила она, давая наконец волю своему веселью.

– Какого дьявола она ворвалась сюда и принялась нести всякую чушь насчет ниток и порошка для прорезывания зубов, когда она должна была знать, что вы не одна?

– Безудержное любопытство, – ответила она. – Она непременно должна знать во всех подробностях обо всем, что происходит в этом доме.

– Боже милосердный! Ну так выгоните ее к чертовой матери! – безапелляционно заявил он.

– Мне бы очень этого хотелось. Но поскольку весь мир полагает, что я безнадежно уроню себя в его глазах, если не найму респектабельную особу в качестве своей дуэньи, то, боюсь, я не могу этого сделать. Было бы слишком жестоко просто взять и выгнать ее, потому что она хочет как лучше, да и под каким предлогом я могу избавиться от нее?

– Скажите ей, что выходите замуж.

Она уже начала привыкать к его неожиданным репликам, но эта повергла ее в шок. Уставившись на него во все глаза, она едва слышно пролепетала:

– Прошу вас, не говорите глупостей!

– Какие уж тут глупости! Выходите за меня замуж! А я уж постараюсь оградить вас от таких убийственных зануд, как ваша кузина.

– И это, по-вашему, не глупости? – окрепшим голосом провозгласила она. – Выйти за вас замуж только ради того, чтобы избавиться от бедной Марии? В жизни не слышала ничего более нелепого! Должно быть, вы сошли с ума!

– Нет, разве что влюбиться и означает сойти с ума. А я влюблен, видите ли. После стольких лет найти наконец женщину, которой, как мне казалось, не существует на свете… – Заметив, что она в крайнем удивлении смотрит на него, он воскликнул, горько рассмеявшись: – О боже, как же косноязычно я изъясняюсь! Я заслуживаю того, чтобы вы более никогда со мной не разговаривали, верно?