Текст книги "Знатная леди"

– Да, – откровенно ответила она.

– Я не мастак произносить гладкие и элегантные речи. И очень жалею об этом! Если бы только я мог найти нужные слова и поведать о том, что творится в моем сердце… – Он оборвал себя на полуслове и быстрыми шагами прошелся по комнате.

– Вам всегда трудно даются гладкие речи? – осведомилась она. – Позвольте в этом усомниться, сэр. В свое время вы должны были произносить их во множестве, если только молва не лжет.

– Вы имеет в виду дам полусвета? Но это же совсем другое дело! – нетерпеливо воскликнул он. – Эта ни к чему не обязывающая связь не пробуждает в мужчине тех же чувств, что и долгая привязанность к единственной женщине на свете, которую он хочет назвать своей женой. – Он вдруг резко остановился и недоумевающе уставился на нее, гневно воскликнув: – Мой Бог, неужели вас задевает то, что у меня частенько были на содержании птички высокого полета?

Столь откровенное признание в своем далеко небезупречном поведении вкупе с его уверенностью в том, что она вполне понимает значение тех эвфемизмов, которые он употребил применительно к своим любовницам, не столько шокировали Эннис, сколько доставили ей удовольствие и уж точно не уронили его в ее глазах. Сравнивая его отношение с поведением своего брата, она не могла не признать, что оно поражает ее своей новизной и свежестью, да и нравится ей куда больше. Как ни странно, но Эннис смягчилась и прониклась к нему симпатией. Невыносимый мистер Карлетон не принадлежал к числу льстецов, восхваляющих невинность незамужних женщин, которой, на самом деле, обладали очень немногие из них, и не соблюдал общепринятые правила приличия, предписывающие джентльмену не упоминать в их присутствии вещи, могущие вызвать краску у них на щеках. Ей это нравилось, но она не видела причины, чтобы вслух заявить об этом. Потому она с самым невозмутимым видом произнесла:

– Ни в коем случае, сэр! Ваша прошлая жизнь не касается никого, кроме вас. Но, если я приму ваше чрезвычайно лестное предложение, ваша будущая жизнь будет касаться и меня, и, рискуя оскорбить вас, должна заметить, что не имею намерения выходить замуж за повесу.

Карлетон, похоже, ничуть не обиделся, а лишь изумился и выслушал ее в признательном молчании. Когда же она умолкла, он стал умолять ее не говорить глупостей.

– Это не делает вам чести, любовь моя! Вы не настолько тупы, чтобы полагать, будто я продолжу вести прежний образ жизни, женившись на вас. Да я бы и сам этого не хотел! Ни один мужчина, которому улыбнется удача назвать вас своей женой, никогда не возжелает другую женщину. И если вы этого не понимаете, ничто из того, что я скажу или сделаю, не убедит вас в обратном.

Она почувствовала, как загорелись у нее щеки, и инстинктивно прижала к ним ладони.

– Вы очень любезны, сэр, но, боюсь, вы глубоко заблуждаетесь! – запинаясь, проговорила она. – Я… я знаю, что меня считают довольно красивой, но…

– Никогда не слышал большей ерунды! – перебил он ее. – «Меня считают довольно красивой…» Надо же! Да вас считают бриллиантом чистой воды, девочка моя! И не говорите, что не знаете этого, потому что я не из тех, кого легко ввести в заблуждение, и предупреждаю вас, что вы набьете на языке мозоли, если попробуете это сделать.

Она улыбнулась.

– Охотно верю! Но попробуйте же и вы, в свою очередь, поверить мне, когда я говорю, что не придаю особого значения своей… ну, пусть будет красоте, за неимением более подходящего слова.

– Другого просто нет, – сказал он. – Я видел многих красоток, но за всю свою беспорядочную и растраченную впустую жизнь я не встречал такой красивой женщины, как вы.

Она попыталась рассмеяться:

– Вы явно не в себе! Думаю, вы влюбились в мою внешность, мистер Карлетон.

– О нет! – без колебаний возразил он. – Ни в ваше лицо, ни в точеную фигурку, ни в ваши изысканные манеры, ни в любое другое из ваших многочисленных достоинств. Нет, я ими восхищаюсь, конечно же, но я полюбил вас не за них, как не могу влюбиться в Венеру Боттичелли[37]37
  Сандро Боттичелли (1445–1510) – великий итальянский живописец, представитель флорентийской школы живописи. «Рождение Венеры» (1485) – одно из самых известных его полотен.


[Закрыть], как бы я ни восхищался ее красотой.

Брови Эннис сошлись над переносицей, и она искренне нахмурилась, недоумевая.

– Но вы же меня совсем не знаете, мистер Карлетон! Как вы можете говорить так после столь кратковременного знакомства?

– Я и сам не знаю, как такое могло случиться: мне известно лишь, что это случилось. Не спрашивайте, за что я полюбил вас, потому что и этого я не знаю. Однако можете быть уверены, что я не считаю вас ценным экспонатом, заслуживающим быть присоединенным к моей коллекции.

Этот язвительный намек на настойчивые ухаживания лорда Бекенхема вызвал у нее улыбку, но она сказала:

– Вы сделали мне столько экстравагантных комплиментов, что я смело могу признаться вам в том, что ваше предложение стало для меня далеко не первым.

– Представляю, сколько вы их получили!

– Не так много, но вполне достаточно. Я ответила отказом на все, поскольку предпочла свою… независимость замужеству. И до сих пор предпочитаю. Я почти уверена в этом.

– Почти, но не совсем?

– Да, не совсем, – с некоторым беспокойством в голосе ответила она. – И когда я спрашиваю себя, что вы можете мне дать взамен свободы, которая мне очень дорога, то… о, я не знаю, не знаю!

– Ничего, кроме своей любви. Я располагаю состоянием, но это не имеет никакого значения. Даже если бы вы были стеснены в средствах, я никогда не попытался бы соблазнить вас своими деньгами. Если вы выйдете за меня замуж, то только потому, что захотите провести рядом со мной всю жизнь, а не по какой-либо иной причине. Я много чего могу дать вам, но не намерен размахивать этим у вас перед носом в надежде подкупить и уговорить выйти за меня замуж. – Глаза его засверкали. – Вы бы в мгновение ока, не колеблясь, послали бы меня куда подальше, если бы я попробовал сделать это, не так ли, моя дорогая оса? И я не стал бы винить вас.

– Да, это и впрямь было бы невежливостью, граничащей с оскорблением, – сказала Эннис, пытаясь свести все к шутке. – Однако нельзя сказать, что вам не удастся подкупить меня, пообещав не щелкать по носу.

Он улыбнулся и покачал головой.

– Я никогда не даю пустых обещаний.

Она вновь не смогла удержаться от смеха, но сказала:

– Какое мрачное предостережение! Я начинаю подозревать, сэр, что вы уже жалеете о том, что сделали мне предложение, и теперь пытаетесь запугать меня, чтобы я отказала вам.

– Вы не настолько глупы, – ответил он. – Да и могу ли я напугать вас? Как легко было бы пообещать никогда не выходить из себя, но я-то хочу, чтобы вы поняли, что я умею держать слово, а характер у меня, по правде говоря, чертовски упрямый и вспыльчивый.

– Да, я это заметила.

– Вряд ли вы могли этого не заметить! – Он поколебался, а потом грубовато добавил: – Я несколько раз причинил вам боль – щелкнул вас по носу, как вы выражаетесь, – но неизменно сожалел об этом впоследствии. Просто, когда я выхожу из себя, резкие и язвительные слова слетают с моего языка раньше, чем я успеваю остановиться.

– Какая самокритика!

– Потрясающе, не так ли? Она дается мне нелегко, но я всегда предпочитаю честную игру и потому не стану пытаться льстивыми речами задурить вам голову, желая навязаться на шею.

Эннис молчала, и после недолгой паузы он спросил:

– Я внушаю вам отвращение? Будьте откровенны со мной, дорогая моя!

– Нет… о нет! – ответила она. – Я тоже люблю играть в открытую и потому буду с вами откровенна. Не знаю, сможете ли вы понять – возможно, решите, что я повредилась рассудком, – но правда заключается в том, что в голове у меня все перепуталось! – Она резко вскочила со стула и прижала ладони к пылающим щекам, потом сказала с неуверенным смешком: – Прошу прощения! Наверное, я кажусь вам глупой и жеманной.

– Думаю, что понимаю вас. Вы убедили себя в том, будто предпочитаете жить одна, что вполне объяснимо, если альтернативой было существование под одной крышей с вашим братом и невесткой. Вы настолько привыкли к одиночеству, что какие-либо перемены представляются вам немыслимыми. Но вы думаете о них! Вот почему запутались в своих чувствах. Если бы вы полагали, что жить одной для вас неизмеримо лучше, чем жить со мной, вы бы отказались выходить за меня замуж без малейшего колебания. Но разве мысли ваши путались, когда Бекенхем делал вам предложение? Нет, конечно! Просто он вам безразличен. Но я – другое дело! Я застал вас врасплох, и мое предложение грозит перевернуть ваш налаженный мир с ног на голову, и вы не знаете, понравится вам это или же вы возненавидите меня.

– Да, – с благодарностью сказала она. – Как хорошо вы меня понимаете! Вы действительно мне небезразличны, но это такой большой и важный шаг, что вы должны дать мне время все хорошенько обдумать, прежде чем дать вам ответ. Пожалуйста… не заставляйте меня отвечать вам прямо сейчас! Прошу вас!

– Конечно, я не стану давить на вас, – ответил он с неожиданной мягкостью, взял ее за руки и улыбнулся, глядя ей в глаза. – Не волнуйтесь вы так, глупое дитя! И не превращайте меня в Синюю Бороду, пока я буду отсутствовать. У меня чертовски вспыльчивый нрав, я не обладаю особыми талантами, не обращаю внимания на условности, но я не чудовище, уверяю вас! – Он крепче сжал ее руки, поднес к своим губам, поцеловал и отпустил, после чего вышел из комнаты, не сказав ни слова.

Глава 12

Прошло много времени, прежде чем к мисс Уичвуд вернулось самообладание и она попыталась разобраться в хаосе собственных мыслей. Еще никогда не приходилось ей задавать себе вопросы относительно своей жизни, на которые она не могла бы с легкостью ответить, и сейчас ее сверх всякой меры раздражало то, что предложение мистера Карлетона нарушило ее душевное равновесие и она не могла обдумать его с рассудительностью и хладнокровием, которыми так гордилась. До сих пор самой нелегкой задачей, с которой она когда-либо сталкивалась, было решение уезжать или нет из Твинхема, дабы начать строить собственную жизнь. Но, вспоминая чувства, охватившие ее в тот момент, она вынуждена была признать, что единственной трудностью, вызывавшей ее нерешительность, было вполне естественное нежелание обидеть брата или его мягкую супругу. Она никогда не сомневалась в собственных чувствах и правильности своего решения. Не мучилась она и угрызениями совести, отклоняя многочисленные предложения руки и сердца, хотя некоторые из них, которые она вспоминала с кокетливой улыбкой, пусть и осуждая себя за это, были очень лестными. Наделенная красотой, будучи безупречного происхождения и весьма состоятельной, она в первый же свой сезон произвела настоящий фурор в обществе и к настоящему времени уже давно могла быть замужем за наследником герцогства, если бы ее интересовало высокое положение, а не взаимная искренняя любовь. Но она не удовлетворилась столь меркантильными соображениями и ни разу не пожалела о том, что ответила отказом молодому маркизу. Джеффри, разумеется, был шокирован и даже предрек, что она закончит свои дни старой девой. Перспектива столь мрачного и зловещего будущего отнюдь не ввергла ее в уныние: учитывая все благоприятные обстоятельства своего нынешнего положения, она нисколько не сомневалась в том, что лучше оставаться одной, нежели выйти замуж за мужчину, к которому не испытывала ничего, кроме легкой симпатии. Она до сих пор была уверена в этом, как, впрочем, сознавала и то, что чувства ее к мистеру Карлетону никак нельзя было назвать легкой симпатией. Еще ни одному мужчине не удавалось пробудить в ней столь противоречивые эмоции: она то ненавидела его всей душой, то восхищалась им безмерно. Понять, почему он часто пробуждал в ней негодование, было достаточно легко, а вот уразуметь, почему, если он уйдет из ее жизни, та станет пресной и скучной, было куда труднее. Пытаясь разрешить эту загадку, она вспомнила, как он просил ее не спрашивать у него, за что полюбил ее, потому что и сам этого не знал. Ей оставалось лишь гадать, не в том ли и состоит любовь; можно влюбиться в красивое лицо, но это чувство наверняка преходяще. Для того чтобы воспылать долгой страстью, требовалось нечто большее, некая мистическая сила, накрепко связывающая две родственных души. Она чувствовала, что такая связь сейчас образовалась, и нисколько не сомневалась в том, что и мистер Карлетон ощущает ее, но почему она между ними возникла, Эннис понять не могла, как ни пыталась. Они неизменно ссорились, а разве могут ссориться родственные души? И расходиться во мнениях они тоже не должны, не так ли? Но стоило ей задать себе этот вопрос, как она тут же ответила на него: «Как скучно было бы!» Она даже рассмеялась, представив, что живет с мистером Карлетоном в полном согласии, и тут ей вдруг пришло в голову, что и он непременно посмеялся бы, если бы не выразился покрепче: «Какая сентиментальная дурь!» и был бы, несомненно, прав.

Она умоляла его не требовать от нее ответа, пока хорошенько не обдумает сложившееся положение. Она заявила ему, что шаг, которого он от нее ожидает, слишком важен, чтобы сделать его поспешно, без должного рассмотрения. Это было правдой, но едва слова эти сорвались с ее губ, как она поняла, что должна взвесить и обдумать не природу своих чувств к нему, а другие, куда более приземленные вопросы, которые встанут перед ней, реши она выйти замуж за мистера Карлетона. Разумеется, их можно было счесть не слишком важными, но определенное значение они все-таки имели. Самым главным из них было сознание того, что ее брат будет решительно возражать против этого брака. Он сделает все, от него зависящее, дабы убедить ее не выходить замуж за человека, которого он не только недолюбливал, но и однозначно не одобрял. Разумеется, он не преуспеет в этом, зато может разорвать все родственные связи между ними, и смириться с такой перспективой ей будет трудно. Она начала самостоятельную жизнь, так как они все время раздражали друг друга, но постаралась сделать это так, чтобы не обидеть его и не позволить ему угадать истинную причину своего решения покинуть Твинхем. Они не могли жить в мире и согласии, но их связывали родственные узы; они могли ослабеть, но, тем не менее, существовали, и она понимала, что ей будет очень больно, если они прервутся совсем. Невозможно с легким сердцем оторвать себя от семьи и родного дома. А если Джеффри отвергнет ее, то это в очередной раз дискредитирует мистера Карлетона, смириться с чем ей будет очень нелегко.

Затем встал вопрос о том, что ей придется отказаться от своей свободы, самым решительным образом изменить свою жизнь и положиться на его рассудительность и здравый смысл, а откуда ей знать, что он не окажется домашним тираном? А ведь он явно обладал диктаторскими замашками. Но потом она вспомнила, как хорошо и как неожиданно он понял ее смятенные мысли и с каким сочувствием воздержался от того, чтобы потребовать от нее немедленного ответа, и решила, что, несмотря на свои диктаторские наклонности, домашним тираном он вряд ли будет.

К этому времени она вынуждена была признаться себе, что любит мистера Карлетона, хотя и не понимала, как это могло случиться. Она с отвращением подумала, что ведет себя, как влюбленная школьница, и что отъезд его случился очень кстати. Скорее всего, окажется, что она прекрасно обходится и без него, а это наверняка будет означать, что она нисколько не любит его, а всего лишь увлеклась им. Поэтому лучшее, что она может сделать, – это выбросить все мысли о нем из головы. Приняв столь мудрое решение, она продолжала думать о нем, пока в комнату не вошла Джарби, суровым тоном заявившая, что до ужина остается всего десять минут и если она немедленно не отправится к себе переодеваться, то непременно опоздает.

– А это совсем на вас не похоже, мисс Эннис! Я жду вас уже добрых полчаса.

Мисс Уичвуд виновато ответила, чтобы была слишком занята, чтобы обращать внимание на время, сунула счета, к которым даже не притронулась, в ящик стола, и покорно отправилась наверх вслед за своей безжалостной горничной. Попытка убедить Джарби не расчесывать ее блестящие локоны и не закалывать их по-новому провалилась.

– У меня есть собственная гордость, мисс, и я никогда не позволю вам сойти вниз в таком виде, словно вы продирались сквозь колючие кусты, – заявила в ответ Джарби.

Поэтому прошло десять минут после того, как прозвенел колокольчик к ужину, когда мисс Уичвуд поспешно вошла в гостиную, где ее терпеливо ожидали гости. Она извинилась, сопроводив свои слова чарующей улыбкой:

– Прощу прошения, Амабель! Как это невежливо с моей стороны – заставить тебя ждать! Я была занята весь день и потому не заметила, как летит время. Я проверяла счета, но они никак не желали сходиться.

– О, а я еще и помешала вам, не так ли, дорогая Эннис? – полным раскаяния голосом воскликнула мисс Фарлоу. – Неудивительно, что у вас не сходятся счета и вы потеряли несколько шиллингов. А вот то, что вы вообще сумели сосчитать их, поистине удивления достойно, потому как у меня этого никогда не получалось. Пожалуй, это развлечет вас, если я расскажу вам о нелепых ошибках, которые делаю при сложении. Хотя, конечно, вам уже и так помешали, когда я впервые ворвалась к вам, чего, как вы понимаете, никогда бы не случилось, если бы я знала, что у вас посетитель.

– Да, ко мне зашел мистер Карлетон, – невозмутимо пояснила мисс Уичвуд. – Добрый вечер, Ниниан!

Молодой мистер Элмор в первый раз надел новые красивые ботфорты, которые сшил для него лучший сапожник Бата, и не смог преодолеть искушения привлечь всеобщее внимание к их сверкающему великолепию, что и сделал, попросив прощения у хозяйки за то, что явился к ней на ужин в сапогах.

– Это, конечно, никуда не годится, но я подумал, что вы извините меня, поскольку сегодня вечером у меня встреча с друзьями, которая не подразумевает парадной одежды. Я имею в виду, там не будет ни женщин, ни танцев – вообще ничего подобного.

– Понятно! – сказала мисс Уичвуд и окинула его лукавым взглядом. – Одни только отборные горячительные напитки. Что ж, смотрите, не попадитесь в руки страже!

Он улыбнулся и покраснел.

– Нет, что вы, ничего подобного! – заверил он ее. – Всего лишь… небольшая пирушка, сударыня.

– А что привело сюда моего дядю? – полюбопытствовала Лусилла. – Мне показалось, что я видела, как вы разговаривали с ним в Питьевой галерее, мадам.

– Да, ты не ошиблась, – ответила мисс Уичвуд. – Завтра ему предстоит уехать в Лондон на несколько дней, он и пришел сообщить нам об этом. Он сожалел о том, что не застал тебя дома, но я пообещала передать ему твои извинения.

От изумления глаза у Лусиллы полезли на лоб.

– Вот это да! – ахнула она. – Никогда бы не подумала, что он может быть таким вежливым! – И добавила, лукаво прищурившись: – Я думаю, все это сплошное вранье – его сожаления о том, что не застал меня дома, поскольку он никогда не изъявлял особого желания повидаться со мной, скорее, дядя приходил для того, чтобы увидеться с вами.

– Ради удовольствия вновь поссориться со мной, вне всякого сомнения! – со смехом парировала мисс Уичвуд. – Быть может, мы все-таки пойдем ужинать, Амабель?

Выслушав дерзкие речи Лусиллы, леди Уичвуд вскинула голову, словно пораженная какой-то внезапной и неприятной мыслью, и Эннис ощутила на себе ее внимательный взгляд. Пожалуй, впервые в жизни она обрадовалась вмешательству мисс Фарлоу, хотя та влезла в разговор просто потому, что не могла упустить возможность осадить Лусиллу. Кузина резко заявила:

– Было бы очень странно, если бы ваш дядя уехал из Бата, не простившись с дорогой мисс Уичвуд, которой он стольким обязан! И я считаю, что нет ничего удивительного в том, что он пожелал встретиться с ней, а не с вами, мисс Карлетон, поскольку джентльмены полагают девушек, только что закончивших пансион, чрезвычайно скучными. В вашем возрасте я и надеяться не смела, что какой-либо джентльмен захочет увидеться со мной.

В глазах Лусиллы сверкнула молния, и она быстро выпалила:

– Какое счастье!

Ниниан поперхнулся смехом и не слишком удачно попытался сделать вид, что закашлялся; леди Уичвуд поднялась на ноги и произнесла с мягким достоинством:

– Да, давай сойдем вниз, дорогая, иначе мы попадем в немилость к твоему повару. Повара имеют свойство обижаться, если гости заставляют себя ждать, когда ужин уже подан, и их нельзя за это винить, поскольку никому не нравится смотреть, как пропадает его труд.

Затем она рассказала забавную историю, случившуюся с поваром-французом, которой одно время работал у нее, и Эннис, испытывая благодарность к невестке, за то что та вовремя заполнила неловкую паузу, рассмеялась и попросила Амабель поведать им еще несколько столь же смешных случаев. Позади них по лестнице спускалась мисс Фарлоу, бормоча что-то себе под нос. До слуха Эннис долетали лишь отдельные слова, но то, что она разобрала: «…наглая девчонка… избалованная до невозможности… отвратительные манеры…», ясно свидетельствовало о том, что еще до окончания вечера ей придется выслушать возмущенные жалобы мисс Фарлоу.

Замыкали шествие Лусилла и Ниниан. Молодой человек прошептал:

– Ты – вздорная маленькая цыганочка! Я едва не подавился от смеха!

Лусилла нетерпеливо дернула плечиком и заявила, что ей нет до этого никакого дела. Но у подножия лестницы она догнала Эннис, которая шагнула в сторону, первой пропуская леди Уичвуд в столовую, и задержала ее, потянув за рукав, а потом и прошептала ей на ухо, когда мисс Фарлоу, повинуясь знаку Эннис, последовала за леди Уичвуд:

– Простите меня! Я не должна была так говорить. Только не говорите мне, что я должна буду попросить у нее прощения, потому что я не стану этого делать.

Эннис улыбнулась и погрозила ей пальцем, пробормотав в ответ:

– Ладно, но смотри, больше так не делай!

Лусилла пристыжено вошла вслед за ней в столовую и бо́льшую часть ужина подавленно молчала. Но когда на стол подали вторую перемену блюд, случайное замечание Ниниана вдруг напомнило ей, что она хотела спросить Эннис кое о чем, и девушка порывисто воскликнула:

– О, мисс Уичвуд, вы отведете меня на бал-маскарад в Нижнем зале в пятницу?

– Без разрешения твоего дяди я не могу этого сделать, дорогая, а я очень сомневаюсь, что он его даст.

– Но ведь его здесь нет! Как же я могу спросить у него, можно ли мне пойти туда? – возразила Лусилла. – Кроме того, даже будь он здесь, все равно бы ответил, что вы – единственная, кто решает, как я должна себя вести.

– О нет, ты ошибаешься! Он присматривает за тобой куда внимательнее, чем ты думаешь.

– Что ж, тогда ему незачем знать об этом, – недовольно надув губы, заявила Лусилла.

– Надеюсь, ты не предлагаешь мне скрыть от него, что я разрешила тебе сделать то, что, по моему твердому убеждению, ему не понравится? – поинтересовалась мисс Уичвуд. – Не забывай, он поручил тебя моим заботам! И мне бы не хотелось оказаться недостойной его доверия. Ты пытаешься впутать меня в неприятности, и я очень прошу тебя не делать этого.

– Нет, но я не понимаю, почему мне нельзя пойти на бал-маскарад! – возразила Лусилла. – Раз я была уже на нескольких частных балах, то почему мне нельзя теперь побывать и на публичном балу?

– Полагаю, тебе и впрямь трудно понять, – сочувственно заметила мисс Уичвуд, – но поверь мне, существует большая разница между теми частными балами, на которых ты побывала, и публичным балом. Твои частные балы – в сущности, лишь неформальные танцульки, а не балы; и устраивались они исключительно для развлечения таких, как ты, девушек, еще не вышедших в свет. И не смотри на меня так! Боюсь, если бы твой дядя спросил меня, можно ли тебе пойти на пятничный бал-маскарад, я была бы вынуждена ответить, что для девушки, дебют которой еще не состоялся, это было бы верхом неприличия.

– Никаких сомнений! – подхватила мисс Фарлоу. – Это было бы крайне недостойное зрелище. Во времена моей молодости…

Мисс Уичвуд метнула предупреждающий взгляд на Лусиллу, а кузину заставила умолкнуть, заявив:

– Вы ведете себя совсем как моя тетя Аугуста, Мария! Именно так она всегда говорила, когда я хотела сделать что-либо, чего она решительно не одобряла. И я подозреваю, что то же самое говорили и ей, да и вам тоже во времена вашей молодости, и это точно казалось вам таким же несправедливым, как и мне.

Мисс Фарлоу уже открыла было рот, чтобы возразить, но тут же закрыла его, встретив уничтожающий взгляд мисс Уичвуд, проигнорировать который не посмела. А вот утихомирить Лусиллу оказалось не так-то легко, и девушка продолжала спорить на эту тему до тех пор, пока мисс Уичвуд не потеряла терпение и не заявила:

– Довольно, дитя мое! Смею предположить, что Гарри Бекенхем будет разочарован, не встретив тебя на балу, но уж никак не удивится этому.

– Нет, удивится, и даже очень! – вспылила Лусилла. – Я сказала ему, что буду там, когда он спросил меня об этом, потому что и представить себе не могла, что вы откажетесь отвести меня туда…

– Слушай, ты уже достала! – не выдержал Ниниан. – Люси, ты превращаешься в безалаберную балаболку!

Покраснев до корней волос, Лусилла приготовилась дать сдачи, но мисс Уичвуд погасила скандал в зародыше, заявив, что если им так хочется поссориться, то они могут сделать это в гостиной, а не за обеденным столом. Ниниан, устыдившись, моментально попросил прощения; а вот Лусилла была слишком зла, чтобы последовать его примеру. Однако она не рискнула продолжить ссору, чем мисс Уичвуд вполне удовлетворилась.

Ниниан откланялся, как только ужин закончился; а Лусилла, сохраняя, как ей казалось, высокомерное молчание, которое на самом деле очень походило на обыкновенную детскую обиду, и обнаружив, что никто не обращает на нее ни малейшего внимания, отправилась к себе еще до того как подали чай.

– Очень достойное поведение, нечего сказать! – заявила мисс Фарлоу и захихикала, чем вызвала у мисс Уичвуд немалое раздражение. – Разумеется, я знала, что так и будет, с того самого момента, как только впервые увидела ее. Я с самого начала говорила…

– Мария, вы уже и так сказали больше чем достаточно! – прервала ее мисс Уичвуд. – В том, что Лусилла вела себя так раздраженно, виноваты исключительно вы, и я ничуть не удивилась, что она вышла из себя и нагрубила вам. Нет, не начинайте сначала, потому что у меня уже не хватает терпения выслушивать вас.

Мисс Фарлоу разрыдалась и, всхлипывая, принялась объяснять, что только искренняя привязанность к дорогой Эннис вынудила ее обидеть девушку.

– А вас я совсем не хотела обижать, но видеть, как она злоупотребляет вашим хорошим к ней отношением, было свыше моих сил.

Видя, что Эннис ничуть не смягчилась, леди Уичвуд сочла нужным вмешаться и принялась успокаивать уязвленное самолюбие мисс Фарлоу, в чем преуспела настолько, что та вскоре перестала плакать, приняла из ее рук чашку чая, согласилась с тем, что у нее болит голова, и позволила убедить себя лечь в постель.

– Ты настоящая волшебница, любовь моя! – заявила Эннис после того, как мисс Фарлоу наконец удалилась. – Ты даже не представляешь, как я тебе благодарна! Я уже была готова устроить ей такой нагоняй, какого она не получала еще ни разу в жизни.

– Да, я заметила, – ответила леди Уичвуд и улыбнулась. – Разумеется, она не должна была говорить Лусилле того, что сказала, но ее нельзя не пожалеть.

– А мне ее ничуть не жалко.

– Ты говоришь так только потому, что она разозлила тебя до крайности. Бедная Мария! Она ужасно ревнует к Лусилле, полагая, что та заняла ее место, а ведь она из тех, кто требует, чтобы ее любили и обожали, – тогда она будет знать, что ее ценят. А когда она думает, что ты любишь Лусиллу больше, чем ее, то начинает ужасно ревновать и говорит всякие глупости, которых на самом деле не имеет в виду.

– Например, что Лусилла злоупотребляет моим расположением.

– Да. Это глупость чистой воды, конечно: Лусилла всего лишь избалованный ребенок. – Она помолчала, после чего с извиняющимся видом добавила: – Ты рассердишься на меня, если я скажу, что мне и впрямь кажется, что ты слишком много ей позволяешь?

– Нет, что ты! – со вздохом ответила Эннис. – Я и сама это понимаю. Видишь ли, тетка держала ее подле себя, не позволяла бывать на вечеринках, заводить друзей по собственному желанию, никуда не пускала одну без гувернантки, и я решила, что постараюсь сделать все, чтобы она забыла о той серой и унылой жизни, которую влачила после смерти матери. Ты не представляешь, какое удовлетворение я испытала, глядя, как она радуется тому, что другие девушки полагают самыми обычными развлечениями! Полагаю, мне следовало бы догадаться, что это немного вскружит ей голову. Ты скажешь, что я могла бы предвидеть и то, что задача опекунства над живой и очень красивой девушкой окажется совсем нелегкой. И теперь я подозреваю, что мистер Карлетон был прав, когда сказал, что я не гожусь для того, чтобы присматривать за его племянницей.

– С его стороны это крайне невежливо и неблагодарно, но, должна признать, я думаю, что он прав. Мне бы очень хотелось, чтобы заботу о ней он поручил кому-либо еще.

– Что ж, ты можешь быть спокойна на этот счет, поскольку именно это он и собирается сделать. Сегодня он приходил сюда для того, чтобы сообщить мне об этом. Лусилле я, правда, еще ничего не говорила. Боюсь, она будет яростно возражать против того, чтобы ее забрали у меня, поэтому я предоставлю право ее дяде сообщить ей эти новости. Если она убежит, что вполне вероятно – она даже может сбежать с Килбрайдом, чтобы тайно обвенчаться с ним, – то пусть ответственность за это несет мистер Карлетон, а не я.

– О, я надеюсь, она не наделает подобных глупостей! – убежденно сказала леди Уичвуд. – Насколько я понимаю, ты не хочешь расставаться с Лусиллой, но подумай о том, дорогая моя, что тебе все равно придется сказать ей «прощай» следующей весной, когда состоится ее дебют в обществе, так что чем дольше она проживет с тобой, тем труднее тебе будет разлучаться с ней. Прошу тебя, только не впадай в уныние, хорошо?

– Боже милостивый, нет, конечно! Я, разумеется, буду скучать по ней, потому что она очень забавная девушка и я привязалась к ней всей душой. Но, говоря по правде, Амабель, задача присматривать за подростком оказалась куда более утомительной и докучливой, чем я полагала вначале. Если мистер Карлетон найдет среди своих родственниц ту, кто не только согласится взять на себя опеку над ней, но и с кем Лусилла будет готова прожить до момента своего выхода в свет, я с радостью передам девушку ее заботам.

Леди Уичвуд более ничего не сказала и вскоре удалилась к себе, заявив на прощание, что, должно быть, в воздухе Бата есть нечто такое, отчего ее постоянно клонит в сон. Эннис и сама последовала ее примеру, но прошло еще немало времени, прежде чем она сумела добраться до постели. Джарби только-только принялась расчесывать ей волосы на ночь, как стук в дверь возвестил о приходе Лусиллы, которая нерешительно застыла на пороге и, запинаясь, проговорила: