Текст книги "Знатная леди"

– Я пришла… я хотела вам кое-что сказать… но я зайду попозже.

Она явно плакала и, сколь бы нежеланной ни казалась Эннис очередная сцена сегодня, она не смогла оттолкнуть от себя девушку. Улыбнувшись, она протянула ей руку со словами:

– Нет-нет, не уходи! Джарби уже закончила готовить меня ко сну. Благодарю тебя, Джарби. Ты больше мне не понадобишься, поэтому я желаю тебе спокойной ночи.

Джарби удалилась, на прощание строго-настрого наказав девушке не задерживать мисс Эннис до утра:

– Она измучена до смерти, это видно даже постороннему. И в этом нет ничего удивительного. Так развлекаться до упаду в ее-то возрасте!

– В моем возрасте? – в комическом негодовании воскликнула Эннис. – Джарби, как тебе не стыдно! Я еще не превратилась в дряхлую старуху!

– Вы уже достаточно взрослая, чтобы понимать, чем чревато веселье от рассвета до заката, мисс, – неумолимо ответствовала горничная. – Этак скоро люди начнут говорить, что вы превратились в гуляку, которая не знает удержу.

Мисс Уичвуд звонко расхохоталась, отчего ее суровый критик предпочла поскорее покинуть комнату, ворча себе под нос:

– Попомните мои слова!

– Интересно, какое именно из ее слов я должна попомнить? – все еще смеясь, сказала мисс Уичвуд.

– Она имеет в виду, что вы очень устали, сопровождая меня повсюду, но, дорогая мисс Уичвуд, я совсем этого не хотела! – Лусилла всхлипнула.

– Лусилла, гусыня ты этакая! Как ты можешь говорить такие глупости? Ну-ка, скажи, сколько мне, по-твоему, лет? Но будь осторожна, прежде чем ответить, потому что вы с Джарби ведете себя так, словно я уже стою одной ногой в могиле, и, если кто-нибудь посмеет еще раз сказать мне, что я выгляжу усталой, со мной случится настоящая истерика.

Но все было напрасно. Лусилла, у которой детская обида сменилась горьким раскаянием, разрыдалась и не смогла отказать себе в удовольствии излить душу мисс Уичвуд, которая отнюдь не горела желанием выслушивать ее причитания. Прошло много времени, прежде чем ей удалось убедить девушку в том, что в ее невольном срыве повинна не только она сама, но и мисс Фарлоу. Когда же Лусилла уверилась, что, несмотря на достойное сожаления, но вполне объяснимое нарушение строгих правил приличия, в которых была воспитана, она все-таки заслуживает прощения, то впала в другую крайность. Девушка принялась обвинять себя в том, что оказалась настолько неблагодарной, чтобы забыла обо всем, чем она обязана мисс Уичвуд, посмев потребовать, чтобы ее сопроводили на бал-маскарад, и вела себя при этом так, словно родилась в канаве.

Когда мисс Уичвуд все-таки удалось отправить ее в постель в куда более приподнятом настроении, минул уже час пополуночи и сама она устала настолько, что готова была упасть на кровать, даже не надев ночного чепца. Но допустить этого она, естественно, не могла и уже завязывала тесемки под подбородком, когда в дверь вновь постучали и, не дожидаясь ответа, в комнату ворвалась мисс Фарлоу, также пребывавшая в плаксивом настроении и более обыкновенного страдавшая словоохотливостью. Она пришла, по ее словам, дабы объяснить дорогой кузине, как получилось, что она позволила своим чувствам взять над собой верх. Эннис устало ответила:

– Умоляю вас, избавьте меня от этого, Мария! Я слишком устала, чтобы выслушивать вас, и мечтаю только о том, как бы добраться до кровати. Произошло неприятное недоразумение, но о нем и так было уже сказано слишком много. Давайте забудем о случившемся.

Но мисс Фарлоу заявила, что не может этого сделать. Она ни за что не станет мешать дорогой Эннис пораньше улечься в кровать.

– Я не задержу вас ни на одну лишнюю минуту, – уверяла она. – Но я знаю, что не сомкну глаз, пока не расскажу вам, какие чувства вызвал у меня этот случай.

И она проторчала в спальне добрых двадцать минут, приговаривая фразу «еще одно словечко!» всякий раз, когда Эннис пыталась избавиться от нее. Она, пожалуй, задержалась бы еще дольше, если бы в комнату решительным шагом не вошла Джарби и не заявила, что мисс Фарлоу давно пора отправляться в постель, а не болтать без умолку, вызвав у мисс Энни головную боль. Мисс Фарлоу попробовала было возмутиться, но не ей было тягаться с Джарби, и, попытавшись на прощание убедить Эннис принять несколько капель лауданума, если та обнаружит, что не может заснуть, она пожелала ей спокойной ночи и наконец ушла.

– У этой особы волос на голове больше, чем мозгов, а на языке уже образовались мозоли, – мрачно заявила Джарби. – Хорошо, что я сама не легла спать, чего, впрочем, и не собиралась делать, зная, что она способна заговорить вас до смерти. Мало вам сегодня неприятностей!

– Ох, Джарби, тише! Ты не должна говорить о ней так! – слабым голосом запротестовала Эннис.

– Я не намерена говорить об этом никому, кроме вас, мисс, и хороша бы я была, если бы после стольких лет, что за вами ухаживаю, постеснялась бы высказать все, что думаю. Этак вы сейчас заявите, что и прогонять ее я не имела права.

– Нет, я не стану этого говорить, – вздохнула Эннис. – Я очень благодарна тебе за то, что ты спасла меня. У меня нет особых причин для беспокойства, но почему-то я не нахожу себе места – пожалуй, это из-за того, что мои счета не желают сходиться.

– Для этого есть и еще одна причина, мисс, – сказала Джарби. – Можете считать, что я вам ничего не говорила, да я и не скажу более ни слова, потому что лучше вас в ваших собственных делах никто не разберется. – Горничная поправила одеяло и принялась задергивать полог вокруг кровати. – Но это вовсе не значит, что я не вижу, куда ветер дует, потому что у меня есть голова на плечах. Я живу рядом с вами с тех самых пор, как вы научились ходить самостоятельно, и узнала вас лучше, чем вы думаете, мисс Эннис. А теперь закрывайте глаза и спите.

Мисс Уичвуд осталось только спрашивать себя, кто еще из ее домашних знает, куда ветер дует; заснула же она с мыслью о том, что неплохо было бы узнать об этом и самой.

Утро, вопреки поговорке, не оказалось мудренее вечера, но ночной сон вернул Эннис некое подобие обычного жизнелюбивого расположения духа, и она смогла, с присущей ей невозмутимостью, вынести тот поток красноречия, что оживил или превратил в настоящий кошмар – как посмотреть – завтрак в столовой. Повинны в этом были Лусилла и мисс Фарлоу. Кузина вознамерилась продемонстрировать, что не держит зла на Лусиллу, напропалую болтая с ней, а девушка с деланным оживлением поддерживала разговор, стремясь искупить вину за давешние резкие ответные реплики и изображая живейший интерес к предмету беседы.

В самый разгар очередной истории, которой решила осчастливить собравшихся мисс Фарлоу, Джеймс принес записку для Лусиллы и заявил, что слуга миссис Стинчкомб, доставивший ее, будет ждать ответа. Она была в спешке написана Корисандой, и, едва Лусилла прочла ее, как испустила восторженный вопль и нетерпеливо повернулась к мисс Уичвуд.

– О, мадам, Корисанда приглашает меня прокатиться верхом в Бадминтон! Можно мне поехать? Прошу вас, только не говорите, что нельзя! Я не стану докучать вам просьбами, но мне хочется побывать в Бадминтоне больше всего на свете, и миссис Стинчкомб ничуть не возражает против этого, да и день выдался таким чудесным…

– Стоп, стоп! – со смехом взмолилась мисс Уичвуд. – Кто я такая, чтобы возражать, если миссис Стинчкомб одобрила сие мероприятие? Разумеется, ты можешь поехать, глупышка. А кто еще там будет?

Лусилла вскочила со своего места и обежала стол, чтобы обнять ее.

– Ой, спасибо вам, дорогая, милая мисс Уичвуд! – с восторгом вскричала она. – Вы не могли бы послать кого-нибудь на конюшню, чтобы оттуда немедленно привели мою Душечку? Корисанда пишет, что, если вы разрешите мне отправиться на прогулку, они заедут за мной сюда, потому что это им по дороге. Поездку устраивает мистер Бекенхем, и Корисанда говорит, что нас будет всего шестеро: она сама, я, мисс Тенбери, Ниниан и мистер Хоксбери. Не считая самого мистера Бекенхема, разумеется.

– Превосходно! – с подобающей случаю торжественностью заявила мисс Уичвуд.

– Я так и знала, что вы это скажете! А еще я думаю, что мистер Бекенхем – очень любезный и предупредительный джентльмен. Подумать только, мадам! Он организовал эту поездку только потому, что слышал, как я вчера говорила кому-то в Питьевой галерее – не помню, кто это был, но это не имеет значения, – что еще не бывала в Бадминтоне, но очень надеюсь когда-нибудь съездить туда. А самое главное, говорит Корисанда, – захлебываясь от восторга, продолжала девушка, – что он проведет нас внутрь дома, даже если тот будет закрыт для посетителей, потому что сам частенько останавливался там, будучи другом лорда Вустера.

Затем она умчалась переодеваться в платье для верховой езды, а вскоре на Кэмден-Плейс появился и Ниниан. Поручив своего взятого напрокат жеребца заботам Джеймса, он вошел в дом, дабы засвидетельствовать свое почтение мисс Уичвуд и сообщить ей, что, хотя ему нисколько не хотелось присоединяться к экскурсии, организованной мистером Бекенхемом, но он счел себя обязанным сделать, чтобы убедиться, что с Лусиллой ничего не случится.

– Я подумал, что и вы захотите быть в этом уверенной, мадам! – торжественно провозгласил он.

Трудно было представить, что плохого могло случиться с Лусиллой в столь избранной компании, но мисс Уичвуд тем не менее поблагодарила его, сказав, что теперь будет спокойна и надеется, что он все-таки получит удовольствие от участия в экскурсии. Она прекрасно знала, что он ревнует девушку к Гарри Бекенхему, и догадалась, что забота о безопасности Лусиллы стала для него предлогом принять приглашение, которое было слишком соблазнительным, чтобы от него отказаться. Догадка превратилась в уверенность, когда он, напустив на себя небрежный и скучающий вид, заявил:

– О да! Я тоже на это надеюсь! Признаюсь, мне хочется взглянуть на красоты графства Хейтроп. А поскольку далеко не каждому предоставляется возможность полюбоваться усадьбой в частном порядке, то было бы жаль упустить ее. Полагаю, это стоит того, чтобы взглянуть.

Мисс Уичвуд без тени улыбки согласилась с ним, ничем не выдав изумления, которое вызвала у нее мгновенно возникшая перед ней картина: молодой мистер Элмор поражает свое семейство и знакомых небрежным упоминанием об элегантности и прочих достопримечательностях герцогского родового гнезда, каковое он посетил – частным образом, разумеется, – во время своего пребывания в Бате.

Через несколько минут она проводила кавалькаду в путь, будучи твердо уверена в том, что мистер Карлетон при всем желании не смог бы упрекнуть ее ни в чем. А если он все-таки нашел бы, к чему придраться, то она с превеликим удовольствием напомнила бы ему, как, уходя столь внезапно с ее вечеринки, он заявил, что, поскольку Ниниан и Гарри Бекенхем не оставляют Лусиллу своим вниманием, ему самому нет никакой нужды неустанно присматривать за ней.

Остаток утра прошел без всяких происшествий, но вскоре после того, как леди Уичвуд удалилась к себе, чтобы немного отдохнуть, по своему обыкновению, к мисс Эннис, вновь вступившей в сражение со счетами, прибыла незваная гостья.

– Вас желает видеть леди Айверли, мисс, – доложил Лимбури, протягивая своей госпоже серебряный поднос, на котором лежала визитная карточка. – Насколько я понимаю, она – достопочтенная родительница мистера Элмора, посему я позволил себе пригласить ее в гостиную, полагая, что вы бы не хотели, чтобы я сказал ей, будто вас нет дома.

– Леди Айверли? – воскликнула мисс Уичвуд. – Что, ради всего святого… Нет, разумеется, я не хочу, чтобы вы сказали ей, будто меня нет дома. Я немедленно приду к ней.

Она отложила счета в сторону и, бросив мимолетный взгляд в старинное зеркало, висевшее над камином, убедилась, что прическа ее пребывает в полном порядке, после чего поднялась по лестнице в гостиную.

Там ее встретила стройная леди в облегающем платье из бледно-лилового шелка и шляпке с вуалью. У платья имелся полушлейф, с плеч женщины ниспадала шаль, а с запястья свисал небольшой ридикюль. Страусовые перья на ее шляпке поникли, да и весь ее облик был каким-то понурым и безжизненным.

Мисс Уичвуд подошла к ней с дружелюбной улыбкой.

– Леди Айверли? Как поживаете?

Леди Айверли откинула вуаль, явив хозяйке осунувшееся лицо, носившее следы былой красоты, на котором выделялись огромные, глубоко ввалившиеся глаза.

– Вы и есть мисс Уичвуд? – спросила она, с тревогой глядя на Эннис.

– Да, сударыня, – ответила Эннис. – А вы, полагаю, мама Ниниана. Я очень рада с вами познакомиться.

– Так я и знала! – с надрывом вскричала вдруг женщина. – Увы мне, увы!

– Прошу прощения? – недоуменно осведомилась Эннис.

– Вы так красивы! – пробормотала леди Айверли, закрывая лицо руками в перчатках.

В голову мисс Уичвуд закралось подозрение, что она имеет дело с душевнобольной. Прибегнув к успокаивающему, как она надеялась, тону, она сказала:

– Боюсь, вы немного не в себе, сударыня, почему бы вам не присесть? Я могу чем-нибудь помочь? Стакан воды, быть может… или чашечка чаю?

Леди Айверли подняла голову и распрямила поникшие плечи. Руки ее упали вдоль тела, глаза вспыхнули, и она вдруг с горячностью воскликнула:

– Да, мисс Уичвуд! Вы можете вернуть мне моего сына!

– Вернуть вам вашего сына? – растерянно переспросила мисс Уичвуд.

– Я не требую от вас проникнуться чувствами матери, но вы же не можете быть настолько бессердечной, чтобы остаться глухой к ее мольбам!

Мисс Уичвуд поняла, что перед ней стоит вовсе не душевнобольная, а чрезвычайно экзальтированная женщина с ярко выраженной склонностью к мелодраматическим эффектам. Она никогда не питала особой симпатии к людям, падким на столь дешевые сцены, и сочла леди Айверли не только глупой, но и дурно воспитанной. Впрочем, она попыталась скрыть свое презрение и мягко сказала:

– Мне представляется, вы пребываете в заблуждении, мадам. Позвольте вас уверить, что Ниниан остался в Бате совсем не из-за меня! Неужели вы полагаете, что он влюблен в меня? Господи милосердный, да он относится ко мне как к своей тетке!

– Вы принимаете меня за дуру? – пожелала узнать ее светлость. – Если бы я не видела вас, то, быть может, еще поверила бы вам, но я вижу вас собственными глазами, и для меня совершенно очевидно, что вы обольстили его и завлекли в сети своей роковой красотой.

– Какая чушь! – в негодовании воскликнула мисс Уичвуд, потеряв терпение. – Обольстила его, надо же такое сказать! Я готова сделать скидку на родительскую слепоту, но чем, по-вашему, может быть мне интересен такой зеленый мальчишка, как Ниниан? Что же до того, что он пал жертвой, как вы выразились, моей роковой красоты, то я уверена, что мысль об этом даже не приходила ему в голову. А теперь, прошу вас, присядьте и попытайтесь успокоиться.

Леди Айверли обреченно опустилась в кресло, покачала головой и скорбно произнесла:

– Я не обвиняю вас в том, что вы сознательно и порочно обольстили его. Скорее всего, вы просто не понимаете, какой он впечатлительный.

– Напротив! – со смехом возразила мисс Уичвуд. – Я полагаю его крайне впечатлительным и влюбчивым, но только не в женщин моего возраста! В настоящий момент он, по-моему, увивается за дочерью одной из моих ближайших подруг, но это вовсе не означает, что завтра он не решит, что влюбился в кого-нибудь еще. Думаю, пройдет несколько лет, прежде чем он перерастет свою юношескую влюбчивость, которая сейчас доставляет ему столько удовольствия.

Леди Айверли, судя по ее лицу, не была разубеждена, но спокойный тон, каким были сказаны эти слова, и вложенный в них здравый смысл возымели свое действие. Спустя мгновение она сказала с куда меньшим драматическим надрывом:

– Вы хотите сказать, что он отрекся от своего дома и семьи ради девушки, которой даже не видел до того, как приехал в Бат? Это решительно невозможно!

– Нет, разумеется! Не верю я и в то, что он имел какие-либо намерения отречься от вас. Простите мне мои слова, но, если бы вы и его отец не оскорбили его своими попреками – к тому же крайне несправедливыми, – когда он вернулся, он, скорее всего, и сегодня оставался бы с вами.

Леди Айверли не обратила ни малейшего внимания на ее слова и трагически воскликнула:

– Я бы никогда не поверила, что он способен на такую неблагодарность! Он всегда был славным и ласковым мальчиком, таким заботливым и таким любящим! И у него не было никаких причин бросать нас, потому что отец всегда исполнял малейшие его желания и никогда не попрекнул ни словом, выплачивая его долги! Я убеждена, что он подпал под чье-то дурное влияние.

– Ничего подобного, дорогая мадам! Он всего лишь наслаждается свободой. Он очень привязан к своему отцу и к вам, разумеется, но, похоже, вы слишком долго содержали его в тепличных условиях. – Она улыбнулась. – Мне представляется, что у него с Лусиллой одна и та же причина для недовольства. Слишком пристальная забота и чересчур мало свободы.

– Не упоминайте при мне об этой дрянной девчонке! – с содроганием взмолилась леди Айверли. – Еще никогда и ни в ком я так не обманывалась! И я ничуть не удивлюсь, если это она настроила против нас моего сына. От девушки, которая довела свою бедную тетку чуть ли не до смерти, можно ожидать чего угодно.

– В самом деле? Я и не подозревала, что дела обстоят столь серьезно! – с насмешливой улыбкой заметила мисс Уичвуд.

– Полагаю, вы не знаете, что это такое – иметь вконец расшатанные нервы, мисс Уичвуд.

– Да, к счастью, я не знаю, что это такое. Но будем надеяться, что вред, причиненный нервам миссис Эмбер, не окажется непоправимым. Осмелюсь предположить, что ей станет намного лучше, когда она узнает, что ей более не грозит опасность того, что Лусилла будет возращена ее попечению.

– Как вы можете быть столь бесчувственной? – воскликнула леди Айверли, с упреком глядя на нее. – Неужели у вас нет ни капли сострадания к бедной миссис Эмбер, которая буквально извелась, зная, что племянница, благополучию которой она посвятила всю свою жизнь, бросила ее и поселилась у совершенно чужого человека?

– Боюсь, что нет, мадам. Говоря по правде, я думаю, что если бы миссис Эмбер действительно тревожилась о своей племяннице, то приехала бы в Бат, дабы самой убедиться в том, гожусь я или нет для того, чтобы присматривать за Лусиллой.

– Я вижу, дальнейший наш с вами разговор бесполезен, мисс Уичвуд, – ответила леди Айверли, поднимаясь на ноги. – Я лишь умоляю вас подтвердить свою искренность и вернуть мне Ниниана.

– Прошу прощения, что вынуждена вас разочаровать, – сказала мисс Уичвуд, – но я не намерена делать ничего подобного. С моей стороны это было бы просто непорядочно. Заботы Ниниана меня ничуть не касаются. Могу я предложить, чтобы вы сами поговорили с ним? И, думаю, вы поступите очень мудро, если не скажете ему о своем визите ко мне, потому что иначе он весьма разгневается на вас за то, что вы посмели обсуждать его дела с кем-либо еще помимо его отца.

Глава 13

Путешественники вернулись домой только к шести часам пополудни, и к тому времени мисс Фарлоу уже мрачно предрекала, что мисс Уичвуд должна быть готова к известию о том, что с путниками случилась несчастье, утверждая, что она знала с самого начала, что тем дело и кончится, раз дорогая Эннис отпустила Лусиллу в компании столь бесшабашных молодых людей. Поскольку вместе с ними отправились два грума средних лет, то выбранные ею эпитеты были совершенно неуместными; но, когда леди Уичвуд безмятежно напомнила ей об этом обстоятельстве, мисс Фарлоу решительно затрясла головой и пожелала, чтобы ей сказали, какой может быть толк от грумов. Она не сомневалась, что дорогая Эннис и сама пребывает в страшном волнении, которое умело скрывает.

Мисс Уичвуд же ничуть не волновалась; она даже ничуть не удивилась, поскольку и не рассчитывала, что Лусилла вернется к обещанному сроку. Как только кавалькада скрылась вдали, она сказала своему повару, что ужин сегодня следует подать позже обычного.

– Можете быть уверены, что если Бадминтон действительно покажется им интересным, то они запросто потеряют счет времени, – заявила она.

Разумеется, она оказалась права. В самом начале седьмого в гостиную ворвались Лусилла и Ниниан, рассыпаясь в извинениях и сбивчиво повествуя о прелестях Бадминтона, равно как и о том, сколь чудесно они провели время. Только представьте: им подали великолепный холодный второй завтрак, который специально приготовила для них экономка его светлости. Они еще никогда в жизни не пробовали ничего подобного!

Оказалось, что бесшабашный Гарри Бекенхем приложил недюжинные усилия, дабы обеспечить экспедиции несомненный успех.

– Должен признать, – честно сообщил Ниниан, – я никак не ожидал, что он устроит все таким шикарным образом! Как выяснилось, еще вчера он отправил посыльного в Бадминтон, дабы уведомить экономку о том, что он, скорее всего, привезет с собой нескольких друзей, с которыми посетит усадьбу. Хотя не исключено, что он написал и управляющему, поскольку именно тот водил нас по усадьбе и рассказывал обо всем. Должен заметить, это было потрясающе интересно!

– О, такого удовольствия я не получала еще ни разу в жизни! – с восторженным вздохом призналась Лусилла. – Мы с Корисандой пребывали в таком восхищении, что даже не заметили, как быстро летит время, пока мисс Тенбери не бросила взгляд на часы в одной из гостиных, а потом обратила на них и наше внимание. Только тогда мы в спешке покинули усадьбу, и я очень надеюсь, мадам, что вы на нас не сердитесь.

– Ни капельки! – заверила ее мисс Уичвуд. – Я известна своей предусмотрительностью и потому распорядилась перенести ужин на более поздний срок еще до того, как вы скрылись из виду.

И тут Ниниан признался, что, если только мисс Уичвуд не сочтет его невежливым, принял приглашение Гарри Бекенхема отужинать вместе с ним и мистером Хоксбери в гостинице «Белый олень».

– Да, и еще он просил меня передать вам наилучшие пожелания, мадам, а заодно и объяснить, почему лично не прибыл к вам, дабы попросить прощения за то, что задержал нас так поздно. Видите ли, дело в том, что он должен сопроводить мисс Стинчкомб и мисс Тенбери домой. Он сказал, что знает, вы поймете его.

Мисс Уичвуд ответила, что и впрямь все прекрасно понимает, и добавила, что сочла бы Ниниана полным глупцом, откажись он принять предложение мистера Бекенхема. Но при этом она не сказала ему, что испытала нешуточное облегчение, узнав, что сегодня вечером он не будет ужинать на Кэмден-Плейс. Предусмотрительность, которой она так гордилась, еще несколько часов назад предостерегла ее о том, что может сложиться достаточно неловкая ситуация, если до ушей леди Айверли дойдет известие о том, что Ниниан, по своему обыкновению, ужинает с ней, вместо того чтобы поспешить к любящей родительнице. Вряд ли он зайдет в «Пеликан» перед тем, как отправиться к «Белому оленю», поскольку не захочет сменить костюм для верховой езды на вечерний наряд и даже сочтет это неприличным, поскольку знает, что у его хозяина и обходительного мистера Хоксбери возможности переодеться не будет. Это означало, что, какое бы послание ни оставила ему леди Айверли в «Пеликане», он получит его только поздно вечером, что, конечно, плохо, но не настолько, как если бы леди Айверли смогла обвинить Эннис в том, что из-за нее он немедленно не откликнулся на родительский призыв. Поэтому она пожелала Ниниану доброго пути, попросила Лусиллу поскорее снять костюм для верховой езды и надеть домашнее платье и предоставила проблемам завтрашнего дня самим позаботиться о себе.

На следующее утро Лусилла, горевшая желанием обсудить свои вчерашние впечатления, вызвалась сопроводить леди Уичвуд в Питьевую галерею. Эннис под каким-то предлогом отказалась составить им компанию, потому что была совершенно уверена в том, что ей нанесет визит Ниниан. Она не ошиблась, но уже наступил полдень, когда он появился на пороге, потный и запыхавшийся после быстрого подъема на холм от «Кристофера». Она приняла его в библиотеке, потому что ее невестка и Лусилла должны были вернуться с минуты на минуту; он же, приостановившись в дверях, порывисто выпалил:

– О, как я рад, что застал вас дома, сударыня! Я боялся, что вы могли уйти в Питьевую галерею, где я не смог бы поговорить с вами наедине. А мне это крайне необходимо!

– В таком случае и впрямь хорошо, что сегодня утром я не пошла туда, – ответила она. – Присаживайтесь и расскажите мне, что вас беспокоит.

Он опустился в кресло и вытащил из кармана платок, чтобы утереть пот со лба. Немного отдышавшись, юноша чопорно произнес, стараясь не выдать голосом своих эмоций:

– Я пришел, чтобы попрощаться, сударыня.

– Вы решили вернуться в Чартли? – спросила она. – Нам будет вас не хватать, но я тоже думаю, что вам лучше вернуться домой.

– Полагаю, я должен это сделать, – удрученно заявил он. – Поначалу я думал… но теперь и сам понимаю, что из этого ничего не выйдет. Похоже, мой отец изрядно выбит из колеи, оттого что я со скандалом покинул Чартли, хотя я и написал ему, как вы мне советовали, поэтому не могу понять, отчего он вбил себе в голову, что я не собираюсь возвращаться. Боюсь, он очень расстроен, и… я никогда не прощу себе, если с ним что-нибудь случится. То есть мне ничего не остается, кроме как вернуться. Видите ли, мисс Уичвуд, вчера утром в Бат приехала моя мать. Она остановилась в гостинице «Кристофер».

– Понимаю, – сочувственно сказала она.

– И привезла с собой мою сестру Корделию, – угрюмо добавил он. – Если уж ей понадобилось брать с собой кого-либо из моих сестер, то она могла бы, по крайней мере, прихватить Лавинию, потому что у той имеется хотя бы капелька мозгов и она не плакса и не выводит меня из себя так, как это удается Корделии. Говорю вам, мадам, я буквально взбеленился, когда эта глупая гусыня, обливаясь слезами, бросилась мне на грудь и обхватила руками за шею, прежде чем я успел остановить ее.

– Да… ужасно неловко, – дрогнувшим голосом заявила мисс Уичвуд.

– Так оно и было, и любой мужчина чувствовал бы себя точно так же на моем месте. Я сказал маме – очень вежливо! – что одного этого довольно, чтобы я вскочил на дилижанс до Бристоля и сел на первый же попавшийся корабль, идущий в Америку или куда там еще ходят корабли из Бристоля, потому что я скорее соглашусь жить в Антиподах[38]38
  Острова в Новой Зеландии; расхожее название самой Австралии и Новой Зеландии в целом.


[Закрыть], чем терпеть обнимающую меня за шею Корделию, которая испортила мой шейный платок, а потом принялась называть «любимым братиком», что вообще уже ни в какие ворота не лезет, потому что она любит меня не больше, чем я ее. Ну, а потом Корделия и спрашивает меня, словно актриса в какой-нибудь дурацкой трагедии, хочу ли я свести своих святых родителей в могилу. В общем, у меня все-таки лопнуло терпение, и я заявил ей, что пришел поговорить с мамой, а не выслушивать всякий вздор от нее.

Мисс Уичвуд, получавшая искреннее удовольствие от его рассказа, решила, что старшая мисс Элмор была настоящим утешением для леди Айверли. Она также заключила, что пребывание в Бате принесло Ниниану, на ее взгляд, огромную пользу, и надеялась, что леди Айверли наконец-то поняла, что он перестал быть обожаемым и почтительным сыном и превратился в молодого джентльмена, перешагнувшего порог возмужания и ставшего мужчиной.

Очевидно, так оно и случилось. Во всяком случае, леди Айверли попросила Корделию выйти из комнаты. По словам Ниниана, она поступила так, потому что признала справедливость его упреков; мисс же Уичвуд подумала, что его мать просто испугалась. Впрочем, она не стала говорить об этом вслух, а ограничилась тем, что сказала:

– О боже! Какое печальное окончание замечательного во всех отношениях дня!

– Да, вы совершенно правы! – пылко воскликнул Ниниан. – Разве что это был не конец дня, а самое его начало. Сегодняшнего дня, я имею в виду. Потому что вчера в «Пеликан» я вернулся после полуночи и увидел записку только тогда, когда наносить визит было уже решительно поздно, даже если бы я не был… – Он смутился и умолк.

– Изрядно подшофе? – подсказала мисс Уичвуд.

Он улыбнулся.

– Нет, не изрядно, а самую чуточку, мадам! Немного навеселе. Если вы понимаете, что я имею в виду.

– О, я прекрасно вас понимаю! – заверила она его. – Вы здорово поднабрались, но не настолько, чтобы не сообразить, что представать в таком виде перед своей мамой, пока не проспитесь после попойки, несколько неразумно. Правильно?

Он расхохотался.

– Да, клянусь Юпитером, вы все поняли правильно! Вы умница, сударыня! Словом, я отправился спать, но приказал коридорному разбудить меня не позже восьми утра, что он и сделал. Признаюсь, поначалу я чувствовал себя весьма скверно, но чашечка крепкого кофе более-менее привела меня в чувство, и я отправился в «Кристофер». – Он помолчал, и все следы веселости пропали из его голоса, чело нахмурилось, а губы плотно сжались. Прошла целая минута, прежде чем он заговорил вновь, и то с некоторым трудом. Он сказал: – Вы считаете, что я проявил трусость, поддавшись на уговоры, мисс Уичвуд?

– Ни в коем случае! У вас есть долг перед отцом, не забывайте об этом.

– Да, знаю. Но я уже спрашиваю себя, а так ли он болен, как уверяет меня мама? Или же она просто говорит так, чтобы заставить меня вернуться домой и остаться с ними, потому что она… в общем, привязана ко мне сильнее, чем к моим сестрам?

– Осмелюсь предположить, что она может слегка преувеличивать, но, судя по тому, что вы мне рассказывали, здоровье лорда Айверли изрядно пошатнулось после службы на Полуострове.

– Да, правда, в этом не может быть никаких сомнений! – воскликнул Ниниан. И лицо его просветлело. На мгновение он задумался, а потом продолжил: – Несколько лет тому у него действительно был сердечный приступ. Но… мама, похоже, живет в страхе, что с ним может случиться еще один, который станет роковым, особенно если он разволнуется или кто-нибудь осмелится возразить ему.

– Это вполне естественно, Ниниан.

– Да, но это неправда! Он был вне себя от ярости, когда Люси сбежала, а я помог ей в этом. А потом, когда я вышел из себя и мы поссорились, я сказал, что немедленно возвращаюсь в Бат, так он впал в такую ярость, что буквально дрожал от бешенства и едва мог говорить. Но тогда с ним не случилось никакого сердечного приступа! Более того, он продолжал бушевать, потому что свое гневное письмо написал мне несколько дней спустя, и было бы глупо полагать, что к тому времени он выдохся. Но когда я попытался объяснить это маме, она заявила, что не винит меня за то, а пошел я против своих родителей, потому что попал под дурное влияние! Не представляю, кто мог внушить ей столь безумную идею! Я убил кучу времени, чтобы докопаться до истины, и в конце концов она призналась мне, и знаете, что сказала? Что это было ваше дурное влияние, сударыня! Господи, давно я так не смеялся! Нет, вы когда-нибудь слышали что-либо более нелепое?