Текст книги "Я иду искать"

– Я была там, – настаивала Ру. Медленно подошла ещё ближе, уставившись на меня. Я не могла отвести взгляд, невысказанные слова встали между нами. Но она слышала их так же ясно, как если бы я их произнесла вслух. – Я видела, как ты вылезла с водительского места. Ты упекла невинного мальчика за решётку.

Я ощутила, как дёргается голова. Взад-вперёд, взад-вперёд. Оливер у моих ног что-то рассказывал мишке. Я слышала его ворчание, но будто издалека; в этот миг существовали только я и Ру.

– Никто не видел, – прошептала я, но вдруг? Полиция искала свидетелей, но опрашивала ли она детей? Сколько лет может быть Ру? Дороги были пустынны, но на нас смотрели стеклянные глаза окон.

– Я была там, – уверяла она. – Когда машины столкнулись, скрежет металла по металлу был похож на крик. Ты помнишь? – спросила Ру, и я услышала этот скрежет. – Запах горелых шин, – сказала она, и я ощутила этот запах.

Она придвинулась вплотную, голубые глаза расширились и заблестели. Я вновь оказалась там, в той ночи. Мой дом, моя уютная комната, даже мой ребёнок, болтающий с игрушкой, утонули в темноте. Был только вкус солёной крови, нехватка воздуха. Боль коленей, содранных об асфальт. Я видела своё отражение в её глазах, бледно-голубых, как у миссис Шипли. Как у Лолли – мокрых, блестящих, словно помятые анютины глазки. Я вновь слышала писклявый голос Лолли: Эми, Пол плачет.

– Ты можешь, наконец, признаться, – сказала она, – я уже всё знаю.

Я была за рулём.

Господи, всего четыре слова. Я ощутила, как они прокатились по всему телу. С той самой ночи я хотела выпустить их на свободу. Я хотела сказать их, чтобы спасти Тига, чтобы тайное стало явным, стало живым.

– Ты убила её, – повторила Ру, – и отправила мальчишку в тюрьму вместо себя.

Я чувствовала её дыхание на коже; она была голосом в моей голове, она говорила то же, что я без конца повторяла в Калифорнии. Когда не хватало алкоголя, и анаши, и загорелых мужчин всего мира, чтобы заглушить эту правду. Когда я ни в чём, ни в чём не находила покоя. Всё это вновь прошло сквозь меня и облеклось в слова, быстрые, тихие:

– Я не хотела, чтобы это случилось. Я никогда не хотела врать. Я не помнила, что была за рулём. Сначала я не помнила. Я никогда не хотела. Никогда не хотела. Клянусь.

– Но ты её убила, – сказал её голос, и это был уже не только он. Это был мой голос. И голос Бога.

– Да, – прошептала я, и моё тело потеряло вес.

Я думала, что упаду. Думала, что моё сердце остановится, что я поднимусь в воздух и полечу – вот чем стало это признание. Вот почему игра Ру в книжном клубе сработала, вот почему мы все согласились играть, вот почему сказали слишком много. Признаваться, освобождаться, позволить себе разделить правду с кем-то, позволить ей проникнуть в чужую плоть, дыхание и кровь, в солнечный свет. Я ненавидела её, и почти полюбила за эти несколько секунд. За то, что она знала. За то, что позволила признаться вслух, наконец-то, наконец-то.

– Хорошо, – сказала Ру. – Хорошо. Ну и как ты собираешься просить у меня прощения?

Я моргнула, ничего не понимая.

– Прощения? У тебя?

– У меня. Теперь ты наконец догадалась, кто я?

Я покачала головой.

– Та ночь стала моим первым воспоминанием. Я сидела сзади, плотно пристёгнутая. Я видела, как умерла моя мама. Я это помню. Я видела, как моя нянечка, шатаясь, вышла из машины, убившей маму. Она сидела за рулём. И это была ты.

Моя душа рухнула обратно в тело, ощутила, какими мягкими, словно резиновыми, стали кости.

– Ты не Лолли Шипли, – сказала я. Обхватила руками голову. Всё, что я видела, думая о Лолли и маленьком Поле, о которых старалась не думать никогда, никогда – ясная, синяя толща воды. Сквозь неё ничего было не разглядеть.

– Скажи, что тебе очень жаль, – её голубые глаза напряжённо буравили меня, но они были мне незнакомы. Это могли быть глаза любой женщины. – Скажи, как тебе жаль, что ты убила мою мамочку.

Я шагнула назад. Меня трясло, тошнило, голова кружилась, ноги так ослабли, что я только чудом могла устоять. Она никак не могла быть Лолли. Это было невозможно.

– Ты – не она.

– Как ты можешь такое говорить? – спросила Ру. Её нижняя губа задрожала, глаза наполнились слезами, заблестели мокрые ресницы. – Как ты можешь смотреть мне прямо в лицо и отрицать очевидное?

У меня помутилось в глазах, мир закружился, Ру оттолкнуло вбок. Нет. Это меня толкнуло. Я падала. Я была под водой. Синие волны накрыли меня, и над ними сияло жуткое, прекрасное лицо Ру, совсем рядом, и я, наконец, увидела Лолли. Я увидела её так же ясно, как в первые дни, когда теряла контроль, когда самое страшное было на поверхности, заслоняя всё остальное.

Я увидела Лолли в воде, с Полом на руках. Он толкался, пытался вырваться, утопить обоих. Воздух закончился, пузырьки всплыли на поверхность, к солнечному свету, куда она уже не могла вернуться.

Что я сделала? Что я сказала?

Лолли тонула в волнах, таких густых и тёмных, что они казались почти чёрными. Я видела, как всплывают пузырьки, как Лолли падает вниз. Она падала так быстро, и я рухнула вслед за ней в беззвучную тьму.

Глава 6

Я лежала на полу. Сухом. Ни волн, ни воды. Синева, накрывшая меня, оказалась лишь подолом длинного платья Ру. Моя голова покоилась у неё на коленях. Я что, упала? Где-то шумел ребёнок. Не плакал, но вот-вот собирался расплакаться.

Не Пол. Не Лолли. Их здесь не было. И быть не могло. Мой ребёнок. Мой Оливер.

Ру посмотрела на меня сверху вниз, сказала:

– Ну привет. Ты потеряла сознание.

Этого быть не могло. Я не из тех, кто падает в обмороки.

За тысячу миль отсюда резко хлопнула входная дверь. Кто-то звал меня.

– Эми?

– Твою мать! – Ру резко дёрнулась, посмотрела вверх. – Кенга, что ли? Её стучаться не учили?

– Эми? – это в самом деле была Шарлотта. Она ждала меня в прихожей, чтобы вместе пойти на прогулку.

Ру оттолкнула меня, чтобы подняться. Шлёпнувшись на спину, я лежала, не в силах пошевелиться. Меня тошнило, кружилась голова. Перегнувшись ко мне, Ру посмотрела мне прямо в глаза и настойчиво зашептала:

– Скажи ей… Нет, это слишком сложно. Избавься от неё как можно скорее и приходи ко мне. Сегодня же, или, Богом клянусь… Ты мне должна. Ты мне должна, и ты заплатишь по всем счетам.

Я поняла, что случится, если я не приду. Увы, я слишком поздно поняла её игру.

Шаги Шар стали ближе, она прошла по коридору, остановилась у лестницы, вновь позвала меня.

– Эми? Ты здесь?

Ру рванула к чёрному ходу, скользнула в дверь и была такова.

– Амамамамама, – сказал Оливер и протянул ко мне ручки, готовый вот-вот расплакаться. Я попыталась сесть, тут же пошатнулась и рухнула обратно. Кто бы сомневался.

Господи, что же я наделала?

Шарлотта увидела меня, лежавшую на полу, прижавшись спиной к дивану, и отступила к кухне.

– Господи, ты простыла?

Руби цепляла все возможные вирусы в зоне доступа.

– Нет, просто голова ужасно разболелась, – заверила я, и Шар, святая женщина, предложила приглядеть за Оливером, чтобы я могла лечь в постель. Впрочем, не то что предложила – отказов она в принципе не принимала.

– Знаешь, сколько часов возни с ребёнком я тебе задолжала? Хоть чуть-чуть отыграюсь. К тому же мы любим Оббибера, да, Руби? Поспи пока, а в обед его заберёшь, ладно? Мы с Руби идём к доктору.

Я позволила ей забрать ребёнка и закрыла глаза, пока она собирала подгузники, детское питание, замороженное грудное молоко. Мне хотелось кричать, и кричать, и кричать.

Наконец Шар, толкавшая обе коляски, кое-как протиснулась в дверь. Ещё до того, как она закрылась, я с трудом поднялась на ноги и побрела в кладовку. В голове эхом отдавался голос Ру.

Ты мне должна. Ты мне должна, и ты заплатишь по всем счетам.

Там, в пластиковом контейнере на второй полке, лежали остывшие остатки пирога – всего четыре кусочка, спасибо Мэдди с Лукой. Я сняла крышку, бросила на пол и методично, кусок за куском, съела все четыре, почти не чувствуя вкуса. Когда они были съедены, наклонила контейнер и высыпала крошки себе в рот, потом бросила на пол и контейнер.

Это был вопрос денег. Она пришла ко мне, размахивая правдой, как оружием. Но это была не Лолли, и она хотела не справедливости. Она хотела чек.

Она видела аварию; она знала, что моя фамилия – Смит. Мы обе входим в один процент, сказала она, сделав вид, будто речь о дайвинге, но нет – мы входили в один процент детей, живших в районе, где дома стоили несколько миллионов. В детстве она видела из окна, как погибла миссис Шипли. Слишком маленькая, чтобы её всерьёз допрашивала полиция; слишком большая, чтобы всё забыть. Её дорогая одежда, машина и пластика в сочетании с уродливым домиком Спрайта означали, что в её некогда шикарной жизни произошло нечто очень плохое.

Теперь ей требовались деньги. Она знала, что у моей семьи они есть, поэтому пришла ко мне, притворившись той, кому я должна заплатить немыслимый долг. Это было умно, и жестоко, и совершенно аморально. Как не дать, если просит сама Лолли Шипли?

Я покачала головой. Как же меня тошнило. Прошлое выбралось на свободу, ожило внутри меня, кружило в голове и желудке, густое, ощутимое, громкое.

Я взяла коробку с овсяными хлопьями, которые Мэдди ела по субботам, высыпала пригоршню в рот – всё равно что обсыпанный сахаром стироловый пенопласт, стерильный, с химическим привкусом. Удовольствия такая еда не доставляла ни малейшего, но я высыпала в рот пригоршню за пригоршней, чтобы ни о чём не думать. Ела и ела, пока сладость не начала жечь язык, пока живот, как тугой шар, не упёрся в спортивные штаны. Показалось, что меня сейчас стошнит. Чувствуя, как меня всю трясёт, я положила голову на полку.

Я – не та девушка. Это была Эми Смит, и Ру воскресила её в моей памяти. Ру вытащила её, чтобы поиграть.

Для неё всё это было игрой, и когда она впервые рассказала мне правила, я думала – всё это мелко, несерьёзно. В масштабе нашей компании соседок – ну, примерно, как когда Тейт пыталась отнять у Шарлотты книжный клуб. Я беспокоилась, что случится, если она начнёт собирать сплетни. А она явилась ко мне, сказала, что хочет справедливости, и застала меня врасплох. Всё это казалось таким огромным. Признание, которое она из меня выудила – таким освобождающим.

Но эта игра была больше мелкой борьбы за власть и меньше истинной кармы. Ты мне должна, сказала она. Дважды. Ты заплатишь по всем счетам.

Я посмотрела на почти пустую коробку с овсянкой. От избытка сахара меня мутило. Конечно, я ничего не была ей должна. Я уронила коробку на пол, рассыпав последние фруктовые колечки.

Спустя полминуты я уже была наверху – натягивала старый купальник лаймового цвета, сверху – растянутое хлопчатобумажное платье. Рванула к шкафу в гостиной, где лежало всё моё снаряжение для дайвинга, и стала проверять, всё ли на месте. Два полных баллона. Я знала, что они на 32 % полны нитрокса[7]7
  Кислородно-азотная смесь для подводных погружений.


[Закрыть], но всё равно проверила.

Это было хорошо. Это отвлекло моё внимание. Всё в порядке, я доверяю свою жизнь этим трубкам, этим баллонам, этим хрупким конструкциям. По пути к машине посмотрела в приложении, какая будет погода, ожидаются ли приливы и отливы, а потом поехала прямо к заброшенному пирсу. Сентябрьским будним утром я была совсем одна на этой залитой солнцем песчаной полосе. Я даже не сообщила Дэвису, не позвонила в магазин, чтобы сказать, где я. Умные ныряльщики не погружаются поодиночке, даже в таких знакомых местах, как этот пляж, но я бросила сумку, через голову стянула платье, сбросила сандалии. Ещё раз осмотрела снаряжение и шагнула в сине-голубые волны.

Поднялся ветер; мои неуклюжие, тяжеловесные шаги стали медленнее, пока наконец волны не коснулись бёдер. Этого было достаточно, чтобы упасть, раскинув руки, и позволить воде нести себя. Она забрала меня. Она позволила погрузиться.

Вода была густой от зелёных водорослей. Низкая видимость. Но это даже радовало. Я не хотела видеть слишком много. У меня не было ни малейшего желания смотреть по сторонам. Мне хотелось лишь быть здесь, в этом мире зелёной воды, накрывающей с головой. У океана было своё дыхание, и моё слилось с глубокими вдохами-выдохами прилива.

Когда Ру впервые произнесла это слово, «справедливость», я почувствовала, будто весь воздух, который я выдохнула, проник в меня вновь. Я дышала размеренно и часто, океан нёс моё тело вниз, к покатому склону, в священное, тихое место, достаточно огромное, чтобы я могла спрятать там всё, что меня тревожило.

Я добралась до развилки пирса, где кружили маленькими стайками косяки мелкой рыбы, блестевшие серебром в зелёных сумерках. Они кружили рядом, собираясь в фигуры. Каждый был сам по себе, но все вместе стали командой, и каждый надеялся, что его не вытолкнут. Передо мной пронеслись две длинные, тонкие тени. Косяк привлёк барракуду. Вот как устроен мир – хищники приплывают на мясо.

Они смотрели, как я апатично двигаюсь мимо.

У останков старого пирса лежала под камнем усатая акула. Большая, длиной с меня, она смерила меня спокойным взглядом серо-коричневых глаз. Тонкая рыба-прилипала, раздувая жабры, с деловитым видом пронеслась мимо.

Я погрузилась где-то футов на тридцать и поплыла к останкам столба. Можно было погружаться и глубже, туда, где был только океан и ничего, кроме океана. Я могла двигаться вниз по склону, пока не словлю кайф. От недостатка кислорода закружится голова, я могу продолжать движение, пока баллон не опустеет, а потом отстегнуть крошечную бутыль с воздухом, висящую у бедра, резко глотнуть и раздеться донага. Оставить только грузовой пояс – пусть держит меня в холодных, тёмных глубинах. Я почувствую то, что чувствовала настоящая Лолли Шипли в день, когда вошла в бассейн. Я увижу, как поднимется последний пузырёк воздуха, провожу его взглядом, но не поднимусь вслед за ним. Прошлое утонет вместе со мной.

Я видела, как это может быть. Я не боялась. Если бы Ру пришла ко мне семь лет назад, я, может быть, именно так и поступила бы. Двигалась бы к югу, а потом – в никуда. Но моя нынешняя жизнь была такой приятной, такой дорогой для меня. Где-то надо мной, в весёлых солнечных лучах, Оливер играл с Руби, и под пристальным взглядом Шар им нечего было бояться. Дэвис сидел в кабинете, может быть, проверял письменные работы студентов. Мэдди украдкой переписывалась с кем-нибудь или продиралась сквозь математические формулы. Я должна была вернуться к ним.

Но чуть позже. И, по правде сказать, если бы Ру явилась семь лет назад, я бы так себя не чувствовала. Семь лет назад я ещё не была лёгкой наживкой. Я могла с лёгкостью дать ей то, чего она хочет. Но теперь…Ставки были выше, чем она думала. Я чувствовала, как повышается пульс. Слишком много мыслей. Я тяжело дышала, втягивала газ, как новичок. Нужно было срочно закрывать баллон.

Поднявшись на фут, я подплыла к огромной груде обломков, и любопытная усатая акула двинулась за мной. Легко проплыла мимо, явно привыкшая к ныряльщикам. Медленно приблизилась вплотную, боднула, как кошка, и я нежно почесала ей голову кончиками пальцев. Ласкать прохладную, гладкую рыбью кожу было приятно. Акула отплыла в сторону и зашла с другой стороны, чтобы я вновь её погладила.

В этот краткий, тихий миг рядом уже не было пляжа, не было маленького сына, которому я нужна, не было семьи, друзей, работы. Не было Ру, знающей о том, о чём ей знать не следовало.

Было только моё дыхание и этот миг. Океан вздымался вокруг меня, шумел и бурлил, и каждое животное, каждое растение, каждая клетка были заняты своим и только своим делом. Время шло, хотя я не чувствовала времени. Оно было лишь цифрами, выставленными на табло и напоминавшими, что пора закругляться. Я легко кружила возле склона, и усатая акула тенью двигалась за мной.

Уже ближе к концу я увидела синего краба, смотревшего на меня из-под большого куска скалы. Он широко расставил клешни, стараясь казаться больше, на тот случай, если я выуживаю крабов из-под камней и ем. Я почувствовала, как улыбаюсь под маской, очарованная его храбростью. У меня вновь всё было в порядке. Глядя на краба, я поняла, кто такая Ру. Поняла, что ничего ей не должна. И что готова с ней встретиться.

Я двинулась назад, свернула у покатого отлогого откоса, остановилась и поднялась наверх. К тому времени, как я уложила снаряжение и переоделась в мокрое, рыжее от песка платье, часы показывали почти полдень. Спокойная, я убрала вещи в машину, села за руль. Мотор заводить не стала. Вынула телефон из коробки для перчаток, открыла Гугл-документы.

Шар добавила в нашу телефонную книгу номер Ру. Мы вели список в алфавитном порядке, и теперь на втором месте стояло имя Анжелики Ру. В самой глубине души мне стало неприятно оттого, что её имя расположено прямо под моим[8]8
  В английском языке имя Эми пишется как Amy.


[Закрыть], почти касаясь его. Раз ей не нравится, что её называют Анжелика, пусть отправляется вниз, туда, где буква Р.

Но я подавила в себе это чувство. Она знает мои секреты, и это опасно. Я знаю, кто она. Надо казаться уступчивой, надо её успокоить. Я откинула с лица покрытые солью волосы, несколько раз вдохнула, стараясь сосредоточиться.

Когда я была совсем готова, набрала номер. Не прошло и двух гудков, как она сняла трубку.

– Алло? – её голос был напряжённым.

– Привет. Это Эми, – сказала я. – Я подумала…

– Ты не особенно торопишься, верно? – я поняла, что она не напряжена. Она просто злится. – Ты придёшь?

– Чуть попозже, – сказала я, и она фыркнула.

– Ах, чуть попозже? Ты кто такая?

– А ты кто такая? – спросила я в свою очередь. – Когда ты сказала, что я должна…

– Не по телефону, – оборвала она. – Приезжай. Сейчас.

Ну вот и всё.

– Ах ты сука, – тихо сказала я гудкам в трубке.

Отчасти мне хотелось взять второй баллон и вновь погрузиться под воду. Но я уже собралась с духом.

К тому времени, как я вернулась домой, шёл уже второй час, а мне ещё нужно было забрать Оливера. Мне не хотелось тащить ребёнка к Ру, но Шар надо было к врачу. Я оставила машину возле дома и прошла два квартала до Шарлоттиного переулка, даже не заглянув домой, чтобы хоть немного прибрать тот бардак, который устроила в кладовке. Я уже совершенно высохла.

Я осыпала Шар благодарностями, обещала вернуть ей долг с процентами. Оливер, которого одолел дневной сон, вырубился в детском кресле. Мне удалось, не разбудив малыша, поставить кресло в коляску и проехать два двора до дома Ру.

Красной машины на парковке не было, но в доме играла тихая музыка. Там кто-то был.

Я позвонила в звонок и почти сразу же услышала шаги. Ру распахнула дверь. За её спиной горланил какой-то сомнительный, неблагозвучный джаз. Она была босиком, в лосинах на низкой талии и спортивном топе, прикрывавшем не больше, чем бюстгальтер. Она была далеко не так спокойна, как я – рот вытянулся сердитой линией, лоб нахмурился настолько, насколько позволял ботокс.

– Заходи. Луку я отправила по делам, так что времени у нас достаточно, – она отступила в сторону, чтобы я могла вкатить коляску.

Я вошла в тёмную гостиную, набитую уродливой, но крепкой мебелью, которая в конце пути всегда оказывается в съёмных домах, и ощутила дежавю, хотя ни разу в жизни не заходила в домик Спрайта. Было темно – панорамное окно было завешено плотным, серым одеялом, но, когда глаза привыкли, я увидела, что Ру смотрит на меня большими, мокрыми глазами, сердитыми и вместе с тем обиженными. Вполне в её стиле.

– Не могу поверить, что ты заставила меня ждать так долго. Тем более с учётом всего.

– Хватит, – сказала я тем тоном, каким требовала Мэд перестать противно щёлкать ложкой по зубам, когда она ест овсянку. – Никакая ты не Лолли Шипли.

Глаза Ру, глаза раненого зверя, засверкали.

– Как ты можешь такое говорить? Я всё видела…

– Не из автомобиля. Пластическая хирургия – не машина времени, Ру, – сказала я многозначительно и строго. – Тебе, я так понимаю, под сорок.

Повисло напряжённое молчание, а потом Ру выпрямилась. Вся мировая скорбь слетела с неё, как плащ. Я почти видела, как она упала к ногам Ру. А злость осталась.

– Мне не сорок, – прошипела она. – Я могла бы легко…

– Лолли Шипли погибла, – перебила я. Грубо. Резко. Глядя ей прямо в глаза. Не хватало, чтобы дрожал мой голос.

Мои слова сбили с неё спесь.

– Вот чёрт, – сказала она. – Когда?

– Ей было пять. Она утонула, – сказала я так спокойно, как только могла в таких обстоятельствах.

– Ты, мать твою, издеваешься? – прошипела Ру, разозлившись уже по-другому. Как будто эта информация её не убедила. Она смотрела на меня, выжидая.

Я не хотела больше говорить ни слова. Меньше всего хотела вручить ей ключи от сейфа, в котором хранилось моё чувство вины.

После смерти миссис Шипли мистер Шипли стал совсем плох. Запил. Потерял дом, работу. Они переехали в Милтон, штат Флорида, в паршивый район, в котором только и было хорошего, что общий бассейн.

Пропустив детали, я просто сказала:

– Малыш, Пол, в двухлетнем возрасте упал в бассейн. Лолли прыгнула вслед за ним. Хотела спасти маленького брата.

Я сказала эти слова как можно более сухо. Я не стала говорить, что мистер Шипли в это время спал на лежанке в четырёх футах от детей. Не сказала, что он пил. Я перестала говорить, перестала думать. Таковы были правила – не думать о Лолли, не думать ни о ком из Шипли – и вплоть до этого момента мне удавалось. Синева. Пузырьки. Я отпустила её туда, под воду.

Там было совсем неплохо. Там я чувствовала себя как дома. Я задержала дыхание, вдохнула, выдохнула. Было так странно рассказывать эту историю, когда мой сын спал в комнате невинным сном.

Ру отвернулась, промычала:

– Вот чёрт! Я должна была это учесть.

Она отвернулась к лестнице на другой стороне комнаты. Пока она стояла ко мне спиной, я с силой протёрла глаза, но, когда вновь подняла их, ощущение дежавю только усилилось. И всё-таки я здесь никогда не была. Не в этом доме, и уж точно не в этой ситуации. Может быть, она показалась мне знакомой, потому что я ждала её, ждала той или иной правды, все годы покоя колебалась между надеждой и страхом.

– Я не знаю никаких Ру, живших по соседству. Это фамилия мужа? – спросила я, когда она вновь повернулась ко мне. Её план провалился, но она видела меня за рулём. Она мёртвой хваткой держалась за моё прошлое, а значит, и за меня.

Прошло много времени, прежде чем она ответила, и её выражение лица было в точности такое же, как моё. Она пыталась понять, как много можно рассказать мне.

– Неважно. Ты знаешь, что я там была. Ты знаешь, что я видела, – она подошла ко мне, обойдя коляску Оливера, и мы оказались лицом к лицу. – Ты знаешь достаточно, чтобы дать мне то, чего я хочу.

– И чего же? – спросила я, хотя была абсолютно уверена в ответе.

Ру улыбнулась.

– Раздевайся, – сказала она таким тоном, будто это было очевидно. Я скрестила руки на груди, инстинктивно пытаясь себя защитить.

– Я этого делать не буду, – мой голос был смущённым, но решительным. – О деньгах я говорить согласна, но об этом…

Ру хихикнула.

– На твоё целомудрие никто не покушается, Орлеанская дева. Давай. Я тебе уже сказала – я нормальной ориентации.

Я сглотнула. Она сама в этом спортивном костюме была почти раздета. Я отметила гибкую талию, прекрасная грудь под прозрачной майкой. Ощутила лишние четыре килограмма, которые прибавила после родов. Они ощущались как сорок, когда я смотрела на холёные мускулы её рук и ног, даже подтянутого живота. В этом мягком свете казалось, что ей не больше тридцати. При виде неё я словно вернулась в прошлое. Туда, где была юной Эми с её жадностью и трусостью – то и другое уже покрылось плесенью от старости, но все ещё было живо. Я заставила себя смотреть ей в лицо. Не в прошлое.

– Тогда зачем? – настаивала я.

Она закатила глаза, голос у неё сделался скучающий и нетерпеливый.

– Я должна удостовериться, что на тебе нет жучка.

– Жучка? Чтобы записать всё это? – спросила я. Меньше всего мне хотелось записывать любой из наших разговоров.

– Так бывает, – сказала она. Подошла к видавшему виды столу со стеклянной крышкой, достала айфон. Повертела в руках, включила джаз. Я услышала дребезжащий, далёкий голос.

«Я не хотела, чтобы это случилось. Я никогда не хотела врать. Я не помнила, что была за рулём. Сначала я не помнила. Я никогда не хотела. Никогда не хотела. Клянусь».

Голос дрожал и вибрировал, чужой и, несомненно, мой.

«Но ты её убила», – голос Ру звучал в нескольких метрах от её закрытого рта.

«Да», – отвечала я. Всего одно слово, но этого слова было достаточно.

Она выключила айфон. На одну жуткую секунду я почувствовала, как в теле свернулся тугой клубок. Мне хотелось наброситься на неё, вырвать телефон из рук, разбить, раздавить, уничтожить.

Ру поняла это по моему взгляду, а может быть, она этого ждала, потому что сказала:

– Все сохранено не только в телефоне, но и в облачном хранилище.

– О Господи, – тихо сказала я, дрожа, как ни старалась сохранять спокойствие.

– Записывать разговоры – хорошая идея, Эми, – ответила она, возвращая мне телефон. – Я должна убедиться, что ты этого не сделаешь. Потому что наш разговор будет серьёзным.

– Это вообще законно? Записывать меня? – спросила я. Как будто для неё это имело значение. Она, в конце концов, занималась шантажом и вымогательством.

– Это называется односторонний договор, и в тридцати восьми штатах он легален, – Ру улыбнулась. – Я же тебе сказала, что переспала с кучей юристов.

До меня дошло, несмотря на весь шок. Она говорила о юристах в моём доме, до того, как объявить себя Лолли Шипли и обделаться по полной. Она с этого и начала – с рассказов о сексе с юристами. А потом поменяла тактику. Я почти поняла, почему это было так важно. Обвела взглядом уродливую комнату и саму Ру, сияющую, выглядящую просто великолепно.

– Давай уже, раздевайся, – скомандовала она.

Я потеряла ход мыслей. По-прежнему закрывала руками тело, все ещё пытаясь защититься. В мозгу крутились слова моего признания. Я никогда в жизни не позволила бы лживому, прожженному взгляду Ру обвести маленькую складку на моей талии, старые, бледно-серебристые растяжки на животе и бёдрах. И новые, красноватые, более заметные – подарок Оливера.

– Можешь отправить эту запись хоть в «Доброе утро, Америка», но платье я не сниму, – сурово сказала я, а она, к моему удивлению, откинула голову назад и рассмеялась.

– Думаю, ты и в самом деле серьёзно. Вот чёрт. Надо сказать, ты совсем не та, кого я ожидала увидеть.

Какое-то время мы просто стояли. Замерев, будто наткнувшись на непреодолимую преграду в лице друг друга.

– Ладно, – подумав, сказала Ру, – предлагаю компромисс. Старый добрый способ.

Она обошла коляску, будто это был стол, даже не взглянув на моего спящего малыша. Прошла мимо, едва не коснувшись меня, подняв брови. Я несколько раз вдохнула, уронила руки. Она сочла это разрешением. Ощупала мои волосы, кончиками пальцев уверенно и тщательно прошлась по коже головы. Проверила уши, шею, надавив на каждый миллиметр под воротником платья.

Меньше всего мне хотелось, чтобы её руки опустились ниже, ощутили всё несовершенство моего тела. Трудно было вести себя спокойно.

Я направила взгляд поверх её плеча, на каминную полку. Безобразно-коричневую, кирпичную, с обеих сторон окружённую книжными полками. Мне вспомнилась каминная полка в доме Шар до того, как я помогла перекрасить её в белый, и я поняла, в чём заключалось дежавю. Это был дом Шар. В точности та же планировка, только наоборот – справа от меня коридор, ведущий в гостиную, а напротив арка в кухню, не доходя до неё – лестница наверх.

Это был грязный негатив дома Шар – кипельно-белых стен, колониальных жёлто-голубых расцветок, прозрачных занавесок. Мебель Ру была покрыта мрачными плетёными узорами, книжные полки почти пусты. На нижней навалена стопка старых настольных игр, на верхней – ряд потрёпанных книжек в мягких обложках; я подумала, что они, как и уродливая мебель, достались ей вместе с домом. Единственная вещь, которая, похоже, принадлежала самой Ру – маленькая картина в рамке, стоявшая на каминной полке. Простое, линейное изображение обнажённой женщины – она лежала на спине, подогнув ноги. Оба глаза – на одной стороне лица, как у камбалы, кривые груди смотрят в разные стороны. Подпись: Пикассо.

– Настоящая? – спросила я.

Ру оглянулась, посмотрела на картину. Её руки лежали у меня на плечах, словно мы медленно вальсировали, как школьницы.

– Конечно.

– Значит, ты ещё и картины воруешь? – я хотела пошутить, но она покачала головой, как будто я спрашивала всерьёз.

– Без истории искусство – лишь бумага и линии. Это скорее подарок.

– Ясно, – произнесла я с той же интонацией, с какой она всегда произносила это слово. Саркастически. Она улыбнулась, уловив намёк.

– Людям нравится делать мне подарки. Я к ним добрее, если делать мне подарки. Ты увидишь.

Я поняла, что она и раньше выменивала чужие тайны на вещи, которые хотела заполучить. Может быть, она только этим и занималась? Вот вам и загадочная работа.

Её руки наконец обнаружили завязки моего костюма, мокрый верх танкини.

– На пляж, что ли, ходила? Пахнешь пляжем.

Я не ответила.

– Кто ты такая, чёрт тебя побери? Вся твоя жизнь в моих руках. Я тебе что сказала? Выгоняй Кенгу и тащись сюда, а ты взяла акваланг и пошла нырять? – её голос звучал почти восхищённо, пальцы шарили возле косточек бюстгальтера. Она просунула большие пальцы под него, и я вздрогнула.

– Если ищешь мои соски, – сказала я едко, – то ты их нашла.

– Нет, микрофон, – сказала Ру. – Или оружие. Маленькие ножи. Сюрикены.

Это прозвучало с какой-то гордостью. Это прозвучало убедительно.

– Тебя так часто пытаются убить? – невозмутимо спросила я. – Ну и ну.

– Я же сказала, что была замужем, – заметила она, а потом добавила: – Бум!

Впрочем, я была не уверена, что она шутит. В её словах было что-то серьёзное, и я добавила ещё один пункт в список того, что знаю о Ру. Она была замужем. Она когда-то жила по соседству с моими родителями. Она не ест хлеб. И теперь выяснилось, что она знакома с насилием.

Теперь её руки были ещё ниже, ощупывали мою талию. Я втянула живот. Я ничего не могла с собой поделать. Было легче выносить её прикосновения, когда мы разговаривали, так что я вновь заговорила.

– Не похоже, что ты была замужем. По тому, что ты говоришь о мужчинах, мне показалось, ты не очень их любишь.

Она пожала плечами.

– Мужчины полезны. Я люблю полезные вещи, – она встала на колени, ощупала правое бедро, голень.

– Забавно, – сказала я. Мне хотелось её смутить. Войти в её личное пространство, как она ворвалась в моё. – Тебе не приходило в голову, что ты сама растишь мужчину?

Её тело осталось спокойным, но что-то в ней дрогнуло. Руки продолжали шарить по моему телу.

– Лука ещё мальчик. Мальчики чудесные.

– А в кого, по-твоему, вырастают мальчики? – настаивала я.