Текст книги "Моя миссия в Москве. Дневники посла США 1936–1938 года"

По окончании дачи показаний прокурор выступил с долгим обращением к суду, частично на основании доказательств, но в основном с посторонним историческим материалом. Это была научная и талантливая презентация.

ОКОНЧАТЕЛЬНОЕ УДОВОЛЬСТВИЕ СМЕЩЁННЫХ И ОТРЕШЁННЫХ

Подсудимый Пятаков в своем заключительном слове не просил пощады. И Шестов, который был главным инициатором некоторых из самых отвратительных преступлений, по сути, заявил, что он заслужил смерть и хотел умереть. Радек не просил пощады, кроме как косвенно, Муралов тоже. Сокольников просил, но сделал это очень достойно. Остальные, без исключения, просили милосердия.

По завершении этих «последних слов» суд взял перерыв. Пятью часами позже был вынесен вердикт.

РЕШЕНИЕ СУДА

Все подсудимые были признаны виновными и приговорены к наказаниям в соответствии со степенью своей преступности. Пятаков и Серебряков как организаторы и члены антисоветского троцкистского центра, также за государственную измену, шпионаж, вредительство и террористическую деятельность, были приговорены к высшей мере наказания – расстрелу. Одиннадцать других, включая Муралова, как организаторы и непосредственные исполнители преступлений, были приговорены к высшей мере наказания – расстрелу. Двое, Радек и Сокольников, как члены антисоветского троцкистского «параллельного центра», осуществлявшего преступную деятельность, но не участвовавшие напрямую в организации и совершении конкретных преступлений, были приговорены к десяти годам лишения свободы. Двое других, Арнольд и Строилов, получили по десять лет лишения свободы за конкретные преступления, в которых и были обвинены. В решении суда также говорилось, что личное имущество всех осужденных подлежит конфискации, и что все заключённые, приговорённые к тюремному сроку, должны быть лишены политических прав сроком на пять лет каждый. Милосердие, проявленное по отношению к Радеку и Сокольникову, оказалось сюрпризом для всех и вызвало всеобщее недоумение.

ОБЩИЕ КОММЕНТАРИИ

Самая необычная часть этого процесса с точки зрения западного человека в том, зачем вообще нужен был такой суд. Все обвиняемые заявили о признании вины. Суду нечего было делать – только выслушать возможные мольбы о помиловании и приговорить обвиняемого. Но здесь же состоялся так называемый суд. Процесс, который длился шесть дней. Суду были, по-видимому, представлены все доказательства – прокурору их перечислять выглядело, с нашей точки зрения, совершенно бесполезной процедурой. Вероятно, имелись две цели этой программы со стороны властей.

Это не для протокола: скорее всего процесс был инсценирован в пропагандистских целях. Он разрабатывался, во-первых, как предупреждение всем существующим и потенциальным заговорщикам и конспираторам в Советском Союзе. Во-вторых, имел целью дискредитировать Троцкого за границей. И, в-третьих, должен был сыграть на укрепление у народа чувства поддержки своему правительству против внешних врагов – Германии и Японии. Во время суда были использованы все средства пропаганды, чтобы донести эту информацию до всех. Газеты были заполнены не только протоколами показаний, но и комментариями, весьма жестокими и оскорбительными по отношению к обвиняемым. Радио тоже работало сверхурочно.

Другой вероятной целью было дать возможность общественности самой судить о добросовестности признания обвиняемых. Если бы эти признания были сделаны «в камерах» или произведены на бумаге с подписями обвиняемых, можно было отрицать их подлинность. Теперь же факт признаний нельзя оспаривать, благодаря «самообвинениям», сделанным в открытом судебном процессе.

От предыдущих судебных процессов, судя по отчётам, настоящее дело отличалось, по мнению многих наблюдателей, тем, что все фигуранты практически единодушно признали свою вину, и что было доказано прилюдно существование заговора против Советской власти.

С помощью сидевшего рядом со мной переводчика я внимательно вслушивался в показания подсудимых. Должен признаться, что я изначально был настроен не верить тому, что они будут говорить. Единодушие их признания выглядело вытекающим из факта их долгого нахождения под стражей, отсутствия контактов с кем бы то ни было, за исключением следователей, помноженного на возможность со стороны властей оказывать на арестованных давление и принуждать говорить то, что властям нужно. Когда люди так наговаривают на самих себя, у меня всегда рождаются подозрения в их неискренности.

Однако с объективной точки зрения и основываясь на имеющемся у меня опыте рассмотрения дел и проведения проверок на достоверность излагаемого, я пришёл к выводу, который бы мне не хотелось делать: государство создало прецедент, достаточный для доказательства, что существование широко разветвлённого заговора возможно и комплот политических лидеров против советского правительства может быть. Однако в моей голове все еще остается некоторая оговорка, основанная на том факте, что советская система исполнения наказаний за нарушение законов и психология русских людей настолько отличаются от американских аналогов, что, возможно, тесты, которые я применил бы к русским, принесли бы неверные результаты.

Если согласиться, однако, что человеческая природа в основном одинаковая, я бы предположил, что этот процесс был придуман и поставлен как проект драматической политической фантастики, достойный пера Шекспира и гения Беласко*. Исторический фон и окружающие обстоятельства придают показаниям достоверность. Рассуждения, которое Сокольников и Радек привели в оправдание своей разнообразной деятельности и представленные ими ожидаемые её результаты выглядят вполне правдоподобно. Способ свидетельствования различных обвиняемых и их положение на скамье подсудимых также имели значение для меня. Бесстрастное, логичное, подробное изложение Пятакова и впечатление отчаянной искренности, с которой он это делал, убеждает. То же и с Сокольниковым. Старый генерал Муралов – особенно впечатляющ. Он держался прекрасно – с достоинством и прямотой старого солдата. В своём последнем слове он сказал:

«Я отказываюсь от адвоката и отказываюсь выступать в свою защиту, потому что привык защищать себя хорошим оружием и атаковать хорошим оружием. А у меня нет сейчас хорошего оружия, чтобы защитить себя. Я не хочу в этом винить кого-то; Я сам виноват. Это моя трудность. Это моё несчастье…»

Более мелкие обвиняемые, которые были просто инструментами, явно усилили свои выступления. Подробное описание своих преступлений, к которму они прибегали, во многих случаях указывало на то, что они произносят многое впервые. Раньше этих показаний не давали.

На первый взгляд, в этом случае мне было бы сложно представить себе любой суд в любой юрисдикции, пытающийся добиться чего-то иного кроме признания подсудимыми себя виновными в нарушениях закона. Подтверждения всего того, что зафиксировано в обвинительном заключении.

Я разговаривал со многими, если не со всеми, членами дипломатического круга, присутствовавшими на процессе, и все они, возможно, за исключением одного, согласны с тем, что в ходе слушаний неопровержимо установлено и чётко подтверждено существование политического заговора с целью свержения правительства.

В дипломатическом корпусе нет единого мнения в отношении показаний со ссылкой на предполагаемое согласие Троцкого по вопросу ориентации на помощь Японии и Германии. То, что такой план возможен, подтверждается Сокольниковым, а Радек и вовсе указал, что они не придумали чего-то нового: похожую схему использовал Ленин, пришедший к власти в 1917 г. с помощью немецкой армии и подъёма социал-демократов в Германии. Другие об этой детали не говорили. Но так или иначе, все согласились, что государству удалось установить и доказать существование заговора против него и его нынешней власти.

Судебное разбирательство произвело на меня столь же ужасныое впечатление, сколь благоприятное и вдохновенное оставил Конституционный съезд.

С момента начала суда постоянно ходили слухи о массовых арестах интеллектуалов и политически альтернативно настроенных людей в разных частях России. Все эти инакомыслящие якобы были причастны к троцкистскому заговору. Вдобавок распространяются уже совсем дикие слухи о том, что вдова Ленина, маршал революции и нарком обороны СССР (речь о Клименте Ворошилове), наркоминдел Литвинов и другие высокопоставленные лица брошены в тюрьму. Насколько мне известно, эта информация не соответствует действительности. По крайней мере, в отношении двоих последних. Думаю, что и в отношении других лиц данные тоже искажены.

Интересно отметить, что в начале последней революции Ленин и другие интеллектуальные революционеры согласились (по общему мнению) между собой, что они, в порядке извлечения пользы из урока французской революции, не допустят междоусобной борьбы, чтобы не стать жертвами контрреволюционных сил. Из лидеров тех большевиков остались в живых единицы: Сталин, Калинин и Ворошилов. Все остальные были изгнаны или мертвы, многие «ликвидированы» или расстреляны по суду. Несмотря на то, что они признавали существование опасности уничтожения их идеалов через честолюбие, человеческая природа снова брала своё. Точно, как во Французской революции только здесь темп был медленнее.

Здесь преобладает мнение дипломатического корпуса, точно так же, как и у американских журналистов, что сталинское правительство прочно закрепившись у власти и, в отсутствие войны за рубежом, будет так действовать ещё долго.

В заключение хочу сказать, что весь этот судебный процесс и его окружающие его обстоятельства шокируют наш менталитет. Однако это благоприятный фон, на котором отчетливо и мощно выглядят наши достижения. Такие, как реальная конституционная защита свободы личности. Право обвиняемого на адвоката до суда, право отказаться свидетельствовать против самого себя, презумпция невиновности и применение старых принципов общего права, что лучше тысяча виноватых мужчин на свободе, чем один несправедливо осужденный (невиновный) человек. Всё это приобретает реальный смысл перед лицом такого испытания, как это.

Честь имею, сэр, с уважением,

Джозеф Э. Дэвис

Петиция в поддержку Владимира Ромма

ВЫСОКОЧТИМОМУ ГОСУДАРСТВЕННОМУ СЕКРЕТАРЮ

ИНЦИДЕНТ С РОММОМ В СУДЕБНОМ РАЗБИРАТЕЛЬСТВЕ РАДЕКА

Строго конфиденциально

Сэр!

Имею честь сообщить об инциденте, происшедшем в связи с судебным процессом по делу об измене группы Радека, протокол которого должен быть в досье в Департаменте.

В ходе судебного процесса над Радеком г-н Уолтер Дюранти из New York Times пришёл ко мне с телеграммой, которую он получил от группы журналистов в США. Вот текст телеграммы:

«Все члены вашингтонского газетного корпуса с тревогой прочитали об аресте нашего коллеги Владимира Ромма из «Известий». Мы давно знаем Ромма и находим его настоящим другом и защитником СССР.

Ни разу он не совершил чего-либо такого, что указывало бы отсутствие лояльности к существующему правительству. Он сделал больше, чем любой другой советский журналист для популяризации сталинского режима в этой стране. Мы надеемся, что этот отзыв поможет судьям утвердиться в этом мнении и Департамент попросит посла Дэвиса также передать эти представления советской стороне».

Я очень внимательно следил за показаниями Ромма. И пришёл к выводу, что было бы совершенно очевидным нарушением правил представить наше ходатайство по этому поводу, по крайней мере, сейчас. Правомерность моей позиции была единодушно признана всеми американскими журналистами, работающими здесь.

К настоящему письму прилагается копия личного конфиденциального письма, которое я отправил г-ну Артуру Кроку из The New York Times с объяснением ситуации.

Копия письма посла Дэвиса мистеру Артуру Кроку от 26 января 1937 г.

Лично и конфиденциально

Г-ну. Артуру Кроку

Дорогой Артур!

Уолтер Дюранти показал мне телеграмму, которую он получил от участников Ассоциации прессы Конгресса с собранными подписями, в том числе и вашей собственной, в отношении тяжелого положения Ромма.

Конечно, мной были учтены ваши симпатии, и я наблюдал за ним и слушал его показания с глубочайшим интересом и вниманием.

Ромма допрашивали на суде как раз в день поступления вашего сообщения. Его выступление было весьма необычным. Без подсказок прокурора и наводящих вопросов он в хронологической последовательности рассказал всё очень наглядно и просто. Он сообщил, что был близким другом Радека, и время от времени выступал в роли посредника между Радеком, Троцким и сыном Троцкого Седовым передавая в одну и другую сторону письма (вшитые в книги на немецком). Он заявил, что был реальным сторонником Троцкого и то, что после разговора с ним и Седовым в 1931 или 1932 году он вошёл в состав организации Троцкого. Эти письма, на которые ссылались Ромм и другие подсудимые, стали основанием для обвинения их в участии в заговоре. Они служили доказательством участия подсудимых в заговоре Троцкого, направленном на свержение нынешнего русского правительства посредством саботажа, терроризма, убийств. Кроме того – для создания атмосферы пораженчества среди населения и активных контактов с Японией и Германией через иностранных шпионов для разжигания скорой войны против России. Главная роль в этой войне отводилась Германии, с её помощью заговорщики надеялись прийти к власти в новой и меньшей Советской республике. Которая должна была быть образована после расчленения Советского Союза и уступки Украины Германии, а морских территорий и сахалинской нефти – Японии.

Обвинение указывает на бесчисленные нарушения существующих законов Советского Союза и наличие типичного контрреволюционного заговора террористов. Ромм также заявил, что использовал правительственное телеграфное агентство ТАСС для связи с Троцким.

Да, он сделал заявление, что с 1934 года, когда приехал в Соединенные Штаты, у него пропал интерес к дальнейшему участию в планах заговорщиков. Хотя заметно было, что он находится в подавленном состоянии, выглядел он физически здоровым.

В этих обстоятельствах никто не может оказать ему помощь в суде. Я бы с радостью сделал все, что мог, чтобы поспособствовать бедняге и особенно ввиду проявленного интереса с вашей стороны, мои уважаемые соотечественники. Но ведь он советский гражданин, знал советское право, и вошёл в ситуацию не вслепую. Более того – эта ситуация есть дело исключительно России и любое вмешательство с моей стороны, в особенности, если моя просьба будет отклонена, может поставить нашу администрацию в неудобное положение. А это совершенно нежелательно.

Сразу по окончании заседания я встретился с представителями нашей прессы, в лице Дюранти, Дьюэла, Наттера и Бесс – мы за обедом тщательно изучили ситуацию. Они были единодушны в анализе положения вещей и согласились с моим мнением.

Среди корреспондентов преобладают впечатления, что независимо от мотивов, которые могли спровоцировать эти необычные массовые признания подсудимых, прокуратура привела веские доводы в пользу существования широко разветвлённого заговора Троцкого, направленного на уничтожение нынешнего правительства. Это фактически новая французская революция.

Лично я с большим интересом следил за этим процессом, посетил каждую из его сессий и могу вам сказать, что в этой стране нет норм англосаксонского права (от Великой Хартии вольности до Билля о правах) и наши мысли предложения здесь не будут иметь веса и оснований.

Я пишу это вам лично и не для протокола и распространения.

Искренне Ваш, Джозеф Э. Дэвис

С высот нынешнего времени, первой половины XXI века слова Джозефа Дэвиса о неправомерности вмешательства американцев во внутренние дела Советского Союза выглядят откровением – на фоне постоянно раздающихся вот уже несколько лет воплей из-за океана о «вмешательстве России в выборы» (не только в США, но также Великобритании, Германии, Франции, еtc.) Джозеф выглядит просто динозавром дипломатии. Сейчас таких американских послов для России не делают. Впрочем, для остальных стран мира тоже, о чем можно судить по беспрестанно следующим из Вашингтона указаниям Москве, Пекину, Брюсселю, Анкаре, Тегерану, Парижу, Тель-Авиву, Каракасу, Буэнос-Айресу и прочим, как себя вести, какие решения принимать и в чьих интересах (последнее в пояснениях, думаю, не нуждается). Штаты считают себя гегемоном, имеющим право управлять этим миром, но не замечают или не хотят замечать, что на их команды всё чаще следует ответ по принципу «не говорите мне, что я должен делать и я не скажу, куда вам нужно идти».

Может быть когда-нибудь их дипломаты (госсекретари, в первую очередь) сумеют «остановиться, отдышаться» и найти паузу, чтобы изучить опыт и манеру поведения своих великих предшественников. Хотя… Если уж в те далёкие сороковые годы прошлого века снятый по книге Джозефа Дэвиса фильм «Миссия в Москву» был назван «примером самой неприкрытой пропаганды Советского Союза», то можно представить, каким потоком слов сопроводят информацию о методах работы послов предвоенных и военных лет нынешние представители заокеанья. Термин «фейк» точно будет самым частоупотребляемым и самым мягким из тех, что прозвучат.

Москва, 11 февраля 1937 г.

Я не сказал в своём письме моему другу Артуру Кроку, что собирался неофициально обсудить с Советским правительством ситуацию с Роммом, хотя не был полностью уверен в уместности этого. На помощь как всегда, пришел Хендерсон. Я обсудил этот вопрос с ним, и почувствовал, что для дипломата не будет выглядеть неприличным, если он частным образом попытается обсудить какой-то вопрос. Если, конечно, объяснить [той стороне] преимущества, которые могут принести мои неофициальные контакты по этой щекотливой теме.

В соответствии с моими официальными полномочиями и задачами я виделся с президентом Калининым, премьером Молотовым и министром иностранных дел Литвиновым (здесь и дальше Дэвис иногда использует привычную ему терминологию, называя посты советских деятелей. А иногда и вовсе интерпретируя названия должностей «как ему кажется». На позицию дипломата и содержание его дневника эти с нашей точки зрения некоторые неточности негативного влияния не оказывают).

«Очевидно, – сказал я им, – цель дипломатического представительства в США в Москве заключается в постоянном улучшении взаимопонимания и совершенствовании дружеских отношений. Поэтому я хотел бы взять на себя смелость предложить – лично и совершенно неофициально – что желательно серьёзно рассмотреть дело Ромма».

Я подробно остановился на том, как положительно могло бы сказаться рассмотрение этого дела, и выразил уверенность, что отклик на просьбу американских журналистов оказал бы благотворное влияние на общественное мнение в Соединенных Штатах. Они бы обязательно отразили в своих газетах, что Советский Союз и его правительство приняло во внимание их мнение относительно верности Ромма своему правительству, которое он продемонстрировал, работая в Вашингтоне. Это было вполне правильно рассмотреть доказательства такого рода в связи с вопросом о виновности Ромма. Предложение моё было выслушано и принято вежливо. Молотов заявил, что он оценил мои добрые намерения; и приветствовал мои предложения. С другой стороны, он сказал, что, к сожалению, «господа из прессы» в Вашингтоне не знали все факты такими, какими их знают советские правители. Поэтому он надеется, что судебное решение не будет принято, пока досконально не изучат и не раскроют все факты. Его правительство не могло сделать ничего до тех пор, пока вся ситуация не будет тщательно изучена. Если, однако, есть место сомнениям, то они с большим весом рассмотрят представления американских журналистов.

Я ушел с чувством, что всё, что можно сделать будет сделано. Конечно, бедный Ромм не оставил себе шансов, согласившись дать показания в открытом суде. Если бы его судили в закрытом, что-то могло бы измениться. И заступничество американских журналистов могло было быть принято во внимание. Посол Уманский, когда позже я с ним разговаривал о Ромме, сообщил мне, что «американские газетчики его спасли – отчет советских чиновников о деятельности Рома в Вашингтоне был очень плохой, далеко не в пользу журналиста».

(На самом деле Константин Александрович Уманский в момент написания Дэвисом дневника являлся советником Полномочного представительства СССР в США. В этой должности он проработал с 1936 по 1939 гг.)

Москва 30 января 1937 г.

После полудня позвонил польский посол [в СССР]. Он очень ожесточён против советского режима. По поводу процесса над Радеком, который стал сенсацией для дипломатического корпуса на этой неделе, он думает, что все это подставная работа и внутренняя борьба старых большевиков. Он уверен, что признания были получены под воздействием на подследственных всевозможными угрозами и физическими полицейскими методами.

Он рассказал мне совершенно необычную историю, которую только что слышал. Он сообщил, что гражданин Польши был задержан на Украине по обвинению в шпионаже. Польскому посольству не удалось добиться его освобождения, поэтому поляки арестовали двух видных советских деятелей в Польше. В результате произошёл обмен пленными на границе. Поляк оказался очень больным человеком и был госпитализирован и взят под наблюдение польскими медицинскими экспертами. Они пришли к выводу, что ему добавляли в пищу атропин или какой-либо другой препарат, чтобы подавить его волю. По мнению посла, причиной этой цепи признаний на суде могло быть подобное медицинское вмешательство. Он также предположил, что причиной признания Ромма послужило то обстоятельство, что жену Ромма уговорили приехать в Россию. Вместе с ребёнком. Ромму пришлось сознаваться во всем из боязни, что иначе им будет причинён вред.

Правда, посол сказал, что это всё – чистой воды предположения. Но это стало первым конкретным заявлением на фоне слухов о применении следствием наркотиков, чтобы добиться от подсудимых нужного властям результата.

Толпы народа в этот день отмечали на Красной площади вынесение военным судом приговоров. Это было самое необычное зрелище, которое мне когда-то приходилось видеть: группы восторженных марширующих мужчин и женщин, демонстрирующих удовлетворение тем, что «предатели выявлены и будут наказаны».

Москва, 30 января 1937 г.

При последующем обсуждении «атропинового» предположения поляка другой дипломат из соседней страны сказал, что он не будет даже обсуждать эту историю, потому что она «может происходить из существующей враждебности между некоторыми государствами и предрассудков».

Он сослался на описание лечения Брюса Локкарта* (британского агента), когда тот был арестован по подозрению в причастности к покушению на Ленина, а также процитировал заявления об отрицании принудительных мер третьей степени со стороны фигурантов этих судебных процессов по делам о государственной измене. По его словам нынешнее дело вряд ли представляло такую важность, чтобы советское правительство пошло на подобные шаги.

Советское руководство опубликовало переводы на английский этого процесса, на котором я присутствовал. С согласия министерства иностранных дел мне удалось купить пятьдесят или шестьдесят экземпляров, которые я разослал разным друзьям в США. В том числе двум выдающимся юристам. Один из них – помощник генерального прокурора при администрации президента Вильсона, почтенный Чарльз Уоррен, автор книги о Верховном суде Соединённых Штатов, а другой – достопочтенный Сет Ричардсон, помощник Генерального прокурора при администрации Гувера. Оба сказали мне, что заинтересованно и внимательно прочли материалы судебного заседания, и каждый пришёл к выводу о том, что никакого другого приговора, кроме обвинительного, в этом деле не могло быть, поскольку всё подтверждено доказательствами.

Москва, 18 февраля 1937 г.

СЕНАТОРУ ДЖЕЙМСУ БИРНУ

Мой дорогой Джим!

В этом судебном процессе по делу об измене Радека основной порок с нашей точки зрения, заключается в процедуре подчинения личности государству с угнетением её прав.

Здесь нет гарантий общего права по защите личной свободы человека от возможных притеснений со стороны правительства, таких как право обвиняемого на общение с адвокатом при задержании, право отказа в даче свидетельских показаний против самого себя, право требовать, чтобы государство доказывало вину подсудимого, а не он доказывал свою невиновность. Всё это здесь подаётся, как забота об общественных интересах и в этом процессе такое проявилось особенно ярко.

Все эти обвиняемые неделями содержались без связи с внешним миром многие месяцы. Один за другим они вставали и довольно смущённо рассказали свою историю. Осторожно и во всех подробностях. Обвинение вылилось в самообвинение. Здесь преобладает мнение, что судебное разбирательство проведено объективно, правительство доказало свою правоту хотя бы в части установления существования заговора против него.