Текст книги "Комната в гостинице «Летучий дракон»; Дядюшка Сайлас"

Глава XIV
Мадемуазель де Лавальер

Мы с маркизом проходили залу за залой. Нелегкая задача отыскать кого-нибудь в такой толпе.

– Постойте здесь, – вдруг сказал мне маркиз, – я придумал средство найти его. К тому же, наверное, ревность подсказала ему, что ничего хорошего не предвидится, если он представит вас своей жене. Лучше мне пойти урезонить его, прежде чем вы познакомитесь с его супругой.

Разговор происходил в комнате, которую называли залой Аполлона. Даже живопись на стенах сохранилась у меня в памяти: здесь суждено было произойти главным событиям этого вечера. Я опустился на диван и осмотрелся. Кроме меня, в этой обширной зале с золотой мебелью находилось еще четыре человека. Все весело разговаривали между собой, лишь женщина, сидевшая поблизости от меня, хранила молчание. Между нами было не больше двух футов. Дама, по-видимому, была погружена в глубокую задумчивость. Нельзя вообразить картины совершеннее. Она была в изящном костюме Лавальер, изображенной во весь рост на портрете работы Колиньяна. Волосы незнакомки покрывала пудра, однако легко можно было понять, что от природы они темно-каштановые. Хорошенькая ножка выглядывала из-под платья, а более изящной ручки нельзя было и вообразить.

Я был абсолютно уверен, что дама очень красива. Пользуясь свободой маскарада, этого малого мира, в котором невозможно отличить друга от недруга иначе как по голосу или намеку, я заговорил с соседкой.

– Меня нелегко провести, прекрасная маска, – начал я.

– Тем лучше для тебя, – равнодушно ответила незнакомка.

– Я хочу сказать, – продолжал я, – что красота – такой дар, который труднее скрыть, чем ты полагаешь.

– Вот как, – произнесла она приятным и по-прежнему равнодушным голосом.

– Я вижу костюм очаровательной Лавальер, поднимаю глаза, и они останавливаются на маске, тем не менее я узнаю, кто скрывается под ней. Красота подобна тому драгоценному камню в арабских сказках, присутствие которого изобличает свет, исходящий из него, как бы его ни прятали.

– Я знаю эту сказку, – сказала маска. – Свет изобличал присутствие камня только в темноте, не при солнечном сиянии. Неужели здесь так мало света, что жалкий светящийся червячок может казаться блестящим? Мне казалось, что мы находимся в некой лучезарной атмосфере, где вращается известная графиня.

Что мне было ответить? Эта маска, похоже, любила, с позволения сказать, подпустить шпильку. Знающие люди утверждают, что есть такие любительницы среди дам. А вдруг она приятельница графини де Сент-Алир? Я осторожно осведомился:

– Какая графиня?

– Если ты знаешь меня, то тебе должно быть известно, что она мой лучший друг. Разве она не красавица?

– Трудно ответить – графинь много.

– Кто знает, кто я, тому известно, кто моя приятельница. Следовательно, ты меня не знаешь.

– Это жестоко с твоей стороны, милая маска.

– С кем ты прогуливался только что?

– С другом, с мужчиной.

– Я видела, что он мужчина. Мне сдается, что я его знаю, и я хотела бы в этом удостовериться. Не маркиз ли он?

Она опять озадачила меня своим вопросом.

– Здесь столько людей, то с одним поговоришь, то с другим, и поэтому…

– Поэтому человеку недобросовестному легко уклониться от ответа на такой простой вопрос, как мой. Знай же раз и навсегда: ничто не может быть противнее подозрительности. Ты, домино, очень скрытен. И я стану уважать тебя в соответствии с этим.

– Ты презирала бы меня, маска, если бы я выдал вверенную мне тайну.

– Но ты меня не обманешь, подражая дипломатии своего друга. Я ненавижу дипломатию. Это не что иное, как обман и подлость. Неужели ты думаешь, что я не узнала его, того господина в черном домино с белым крестом на груди? Я как нельзя лучше узнала маркиза д’Армонвиля. Видишь, как бесполезны все твои хитрости? Зачем было оскорблять женщину?

– Я не способен на это.

– Ты притворился, будто знаешь меня, а между тем это неправда. Из прихоти, от скуки или из любопытства тебе захотелось потолковать не с дамой, а с маской. Ты восхищался мною и делал вид, что принимаешь меня за другую. Существует ли еще истина на Земле?

– Вы составили ошибочное мнение обо мне, милостивая госпожа, – сказал я, оставляя маскарадный тон.

– А вы обо мне: я не так глупа, как вы полагали. Я очень хорошо знаю, кого вы намеревались забавлять своими комплиментами и сентиментальными декламациями и кого отыскивали с этой целью.

– Скажите, кого вы имеете в виду, – умолял я.

– С условием.

– Каким?

– Что вы сознаетесь, если я угадаю верно.

– Вы очень невыгодно описываете мою цель, – запротестовал я. – Я не могу согласиться с тем, что вы говорите.

– Ну, я не стану настаивать, но, когда я назову эту даму, вы должны дать слово, что сознаетесь, если я права.

– Должен ли я дать подобное обещание?

– Разумеется, никто не принуждает вас, но я продолжу разговор, только если вы выполните это условие.

Я колебался. Как могла незнакомка угадать верно? Едва ли графиня созналась кому-нибудь в своем маленьком романтическом приключении. Да и маска в костюме Лавальер разве могла знать, кто этот домино, который разговаривает с ней?

– Согласен, – произнес я. – Даю слово.

– Поклянитесь честью благородного человека.

– Извольте, клянусь честью благородного человека.

– Эта дама – графиня де Сент-Алир.

Я был поражен, меня обуял ужас, но, помня данное слово, я сказал:

– Бесспорно, я желал быть представлен сегодня графине де Сент-Алир, но клянусь честью, что она даже не подозревала о моем намерении искать этой милости и, скорее всего, вряд ли помнит о существовании вашего покорного слуги. Я имел счастье оказать графу маленькую услугу, но незначительную, и, право, не знаю, сохранилось ли это в ее памяти…

– Свет не так неблагодарен, как вы полагаете, по крайней мере есть несколько теплых сердец, которые искупают бездушие большинства. За графиню де Сент-Алир я отвечаю, она никогда не забывает оказанной ей поддержки. Изъявлять свои чувства она не может, потому что несчастна.

– Несчастна! Я опасался этого. Относительно же вашего предположения, то я и не смею надеяться…

– Я дружу с графиней и знаю ее характер, почему же не допустить и полной откровенности между нами? Может быть, мне известно о той небольшой услуге, которую вы считаете давно стертой из ее памяти.

Я был сильно заинтригован. Конечно, я не мог похвалиться большей добродетелью, чем другие молодые люди, однако гнусность моего ухаживания за двумя дамами уступила место приливу самолюбия, возбужденного словами незнакомки. Образ прекрасной графини вытеснил мгновенно ее хорошенький дубликат, находившийся передо мной в костюме Лавальер. Я дал бы бог знает что, лишь бы услышать торжественное заверение, что графиня помнит отважного защитника, ради нее бросившегося с одной лишь тростью в руке на саблю бешеного драгуна и вышедшего победителем из этой схватки.

– Вы говорите, графиня несчастна, – начал я. – Что же стало тому причиной?

– Многое. У нее старый муж, ревнивец и деспот. Разве этого недостаточно? Но, когда она избавлена от его присутствия, она страдает от одиночества.

– Но ведь вы ее друг, – заметил я.

– Да, только одному другу она и может открыть свое сердце…

– Есть ли в нем местечко для другого?

– Попытайтесь.

– Каким же путем?

– Она сама вам его укажет.

– Но как же приступить?

Маска ответила вопросом:

– Вы остановились в одной из версальских гостиниц?

– Нет, я не нашел свободных комнат. Я живу в гостинице «Летучий дракон», которая стоит на самом краю Каркского парка.

– Тем лучше. Конечно, излишне спрашивать, хватит ли у вас храбрости на подобную авантюру. Ни к чему также сомневаться в вашем благородстве. Женщина может без опасения довериться вашей чести. Мало найдется столь надежных людей, каким можно было бы назначить свидание, которое я намерена устроить для вас. Вы увидитесь с ней в два часа ночи в Каркском парке. Какую из комнат вы занимаете в «Летучем драконе»?

Смелость и решительность незнакомки вызвали у меня изумление. А вдруг она обманывала меня?

– Расположение своей комнаты я могу описать довольно точно. Мое окно находится на первом этаже в правом углу здания.

– Очень хорошо. Если вы смотрели в окно, то должны были увидеть в парке две-три группы каштанов и лип, до того близко стоящих друг к другу, что они образуют небольшую рощицу. Возвращайтесь в гостиницу, переоденьтесь и сохраните в величайшей тайне, куда и зачем идете. Перебравшись через стену, которой окружен парк, разумеется, так, чтобы никто не видел этого, вы легко узнаете рощицу, о которой я говорю. Там вы встретитесь с графиней, она вам позволит поговорить с ней несколько минут, но будет рассчитывать на то, что вы сохраните все в тайне. Она в немногих словах скажет вам гораздо больше, чем я могу поведать здесь.

Не сумею описать чувств, с которыми я слушал незнакомку. Я был изумлен. Потом возникло сомнение. Мне не верилось в столь чарующую действительность.

– Если бы я мог убедиться, что такое счастье в самом деле предназначено мне, я был бы благодарен вам навек. Надеюсь, вы не станете сомневаться в этом. Но могу ли я быть уверен, что ваши слова не основываются скорее на вашем сочувствии и доброте, чем на убеждении, что графиня де Сент-Алир расположена оказать мне столь высокую честь?

– Вы предполагаете, что я лгу, будто посвящена в тайну, которую вы до сих пор считали никому не известной, кроме вас и графини, или что я жестоко играю вашими чувствами? Я клянусь всем, что дорого в прощальном шепоте. Клянусь поблекшей сестрой этого цветка, – она коснулась двумя пальчиками поникшего бутона белой розы, который приютился в ее букете. – Клянусь моей собственной счастливой звездой и также ее… или, лучше сказать, «Прекрасной звездой»! Довольно ли я теперь высказала?

– Довольно ли? – повторил я. – Более чем довольно, благодарю вас тысячу раз!

– Если я пользуюсь ее доверием в такой степени, то должна быть ее другом, если же я ей друг, смогла бы я злоупотреблять ее дорогим для меня именем? И все только для того, чтобы провести наивного иностранца?

– Простите меня. Вспомните, как драгоценна для меня надежда увидеться и поговорить с графиней. Мудрено ли, что я усомнился? Но вы убедили меня.

– Так будьте же в парке в два часа.

– Не премину.

– Страх не удержит вас, я знаю. Не трудитесь убеждать меня, вы уже доказали свою неустрашимость.

– Я охотно пошел бы на все, чтобы достичь цели.

– Не лучше ли вам теперь пойти отыскать вашего приятеля?

– Я обещал дождаться его возвращения здесь. Граф де Сент-Алир собирался представить меня графине.

– И вы ему поверили? Наивно!

– Почему же наивно?

– Потому что он ревнив и хитер. Вот увидите. Он никогда в жизни не представит вас своей жене. Он придет и скажет, что не смог отыскать ее и что представит вас в другой раз.

– Кажется, он идет сюда с моим другом. А дамы с ними действительно нет.

– Я вам говорила. Вам лучше отодвинуться от меня: если он увидит нас вместе, то наверняка решит, что мы говорили о его жене. Это только усилит его ревность и бдительность.

Я поблагодарил мою неизвестную приятельницу и, сделав несколько шагов, ловким маневром зашел графу за спину. Я улыбнулся под маской, когда граф стал уверять меня, что герцогиня д’Аржансак увела графиню с собой, но что он надеется в самом скором времени познакомить нас. Я уклонился от встречи с маркизом д’Армонвилем, который шел следом за графом. Я опасался, как бы ему не пришла в голову мысль проводить меня до дома. Мне совершенно не хотелось давать никаких объяснений. Смешавшись с толпой, я направился к Зеркальной галерее – в направлении, противоположном тому, куда, как я видел, устремились граф и мой приятель маркиз.

Глава XV
Странная история в «Летучем драконе»

В те времена во Франции подобные празднества не длились до столь позднего часа, как нынешние балы в Лондоне. Я поглядел на часы: было немного за полночь.

Ночь стояла тихая и теплая, в великолепной анфиладе зал, несмотря на их просторность, царила удушливая атмосфера; особенно тяжело было тем, кто ходил в маске. В некоторых местах собралось так много людей, что шагу было негде ступить. Множество горящих свечей усиливало духоту. Я снял маску, видя, что и другие, кто, подобно мне, не опасается быть узнанным, поступают подобным образом. Едва я сделал это и с облегчением перевел дух, как услышал знакомый голос, который окликнул меня по-английски. Оказалось, что меня звал мой приятель Том Уистлейк, драгунский офицер. Он также снял маску с раскрасневшегося лица.

Это был один из героев Ватерлоо, слава которых только что прогремела по всему свету и перед которыми благоговел весь мир, за исключением Франции. Из недостатков Тома я мог бы выделить только его привычку утолять жажду шампанским, и эта привычка доставляла ему много неприятностей на балах, празднествах и музыкальных вечерах – словом, в тех местах, где можно было найти этот напиток. Когда он представлял меня своему другу Карманьяку, я заметил, что язык у Тома сильно заплетается. Карманьяк был небольшого роста, худощав, прям, как палка, плешив и с очками на носу. Он нюхал табак и, как я вскоре узнал, занимал высокую должность в полиции.

Том пытался балагурить и делать хитроумные намеки, но, поскольку был уже сильно навеселе, намеки эти казались чересчур туманными. Он то и дело поднимал брови и сжимал губы, обмахиваясь маской, как веером. После непродолжительного разговора я с удовольствием заметил, что он предпочел молчание и роль слушателя, пока мы с Карманьяком говорили между собой. С чрезвычайной осторожностью опустившись на скамью возле нас, Том вскоре потерял нить разговора и стал клевать носом.

– Вы недавно упомянули, что остановились в гостинице «Летучий дракон» в полумиле отсюда, – обратился ко мне Карманьяк. – Когда я служил в другом полицейском управлении, года четыре назад, в этой гостинице произошли два престранных случая. Богатый эмигрант, которому император позволил вернуться во Францию, поселился в ней, но внезапно бесследно исчез. Столь же загадочно было исчезновение и русского приезжего, человека богатого и знатного. Он положительно испарился.

– Мой камердинер рассказывал мне нечто подобное. Насколько я могу припомнить, речь шла об одних и тех же лицах, то есть о возвратившемся эмигранте и русском вельможе. Но он наговорил мне таких сверхъестественных вещей, что, признаться, я не поверил ни одному его слову.

– Не было ничего сверхъестественного – лишь чрезвычайно много непонятного. Разные делались предположения, но никто не мог объяснить загадку, и, насколько мне известно, ни одного луча света еще не пролилось на эти темные события.

– Позвольте мне порасспросить вас, что же произошло. Кажется, я имею на это некоторое право, так как речь идет о моем теперешнем местопребывании. Вы не подозреваете, надеюсь, содержателя гостиницы?

– О, нет! С тех пор гостиница не раз переходила в другие руки. Да и рок тяготел только над одной комнатой.

– Можете вы описать ее?

– Конечно, могу. Это просторная комната с огромной кроватью. Стены обшиты панелями, находится она на первом этаже, в задней части дома, у самого правого угла, если смотришь в окно.

– О! В самом деле? Именно эту комнату я и занимаю! – вскрикнул я, не скрою, с несколько неприятным ощущением. – Там что, кто-то умер?

– Нет, не умер, а просто исчез самым непостижимым образом. Я расскажу вам все подробности. Они известны мне потому, что на меня было возложено предварительное дознание по первому делу, я сам собирал на месте показания свидетелей. И по второму делу, хотя я личного участия в нем не принимал, бумаги были у меня в руках, и я диктовал официальное уведомление родственникам исчезнувшего. По их просьбе было учреждено следствие, но оно ни к чему не привело. Последнее извещение от них мы получили два года спустя. Они писали, что пропавший господин так и не объявился.

Он понюхал табаку и пристально посмотрел мне в глаза.

– Ни тот, ни другой больше не появлялись. Сейчас я вам расскажу, как это случилось. Французский дворянин шевалье Шато-Бласмар, в отличие от других эмигрантов, вовремя принял меры и благополучно продал большую часть своих земель. Он удалился из Франции со значительным капиталом. Вернувшись, он привез с собой около полумиллиона франков, которые почти полностью обратил во французские бумаги, на еще более значительную сумму у него были поместья в Австрии и другие денежные бумаги. Извольте заметить, человек не бедный, следовательно, нельзя предположить, что он внезапно исчез, потому что вдруг лишился своих денег. Не так ли?

Я выразил согласие.

– Господин этот жил скромно. У него была приличная квартира в Париже, и первое время он всецело предавался выездам в свет, театрам и другим разумным развлечениям. Не играл. Он был средних лет, однако постоянно притворялся молодым и вел себя с суетным тщеславием, свойственным подобным типам. Впрочем, во всех остальных отношениях он был человеком хорошим, вежливым и кротким, никого не тревожил и едва ли мог нажить себе врагов.

– Вряд ли, – согласился я.

– В начале тысяча восемьсот одиннадцатого года он испросил позволение снять копию с одной из картин в этом дворце и на время поселился в Версале. Работа его шла медленно. Спустя несколько месяцев он перебрался из Версаля в гостиницу «Летучий дракон» и сам выбрал себе комнату, которая теперь случайно досталась вам. С тех пор он, по-видимому, мало занимался живописью и редко ездил в Париж. Однажды вечером он позвал хозяина гостиницы и объявил ему, что уезжает дня на два по очень важному делу и берет с собой своего слугу, но его комната в «Летучем драконе» останется за ним на время его непродолжительного отсутствия. Он не стал забирать кое-какие платья, однако взял целый чемодан вещей, туалетный ящик и все остальное, что обычно берут с собой в путешествие, слуга его вскочил на запятки, и карета покатила к Парижу. Вы обращаете внимание на все эти подробности?

– И самое пристальное.

– Хорошо. Когда они уже приближались к дому Шато-Бласмара в Париже, он вдруг остановил карету и сказал камердинеру, что передумал, что должен ночевать в другом месте, что важное дело призывает его на север Франции, неподалеку от Руана, и что он отправится в путь до рассвета. Вернуться обещал недели через две. Он взял с собой небольшой кожаный футляр, в который, по уверению камердинера, не уместилось бы больше одного сюртука и пары рубашек, и сел в фиакр. Однако слуга сообщил, что футляр был таким тяжелым, как будто его набили свинцом, – он держал его, пока шевалье доставал кошелек и отсчитывал ему тридцать шесть луидоров, в которых слуга должен был отчитаться по его возвращении. Бласмар отправил камердинера с каретой домой, а сам с вышеупомянутым футляром сел в фиакр. До этих пор, как видите, дело совершенно ясно.

– Вполне.

– Теперь начинается таинственная часть, – продолжал Карманьяк. – После этого шевалье Шато-Бласмара никто больше не видел – ни приятели, ни посторонние лица. Стало известно только, что накануне маклер по распоряжению Бласмара продал все его денежные бумаги и обратил их в звонкую монету. Причина, которую шевалье назвал маклеру, согласовывалась с теми словами, что он передал слуге. Он объявил, что едет на север Франции расплатиться с некоторыми долгами и сам в точности не знает, сколько денег на это потребуется. Футляр, который озадачил своей тяжестью камердинера, похоже, был туго набит золотом. Не угодно ли попробовать моего табаку?

Он вежливо поднес мне открытую табакерку, и я взял из нее щепотку.

– Когда началось следствие, была предложена награда за любые сведения, которые пролили бы свет на это темное дело. Напечатали объявление с таким текстом: «Извозчика, которого нанял в ночь на такое-то число, около половины одиннадцатого, мужчина с черным кожаным дорожным футляром в руке, вышедший из собственного экипажа и отдавший слуге деньги, пересчитав их два раза, просим явиться по такому-то адресу». Пришло человек полтораста извозчиков, но ни один из них не оказался тем, кого искали. Тем не менее из совершенно других источников неожиданно было получено весьма любопытное показание… О боже, какой оглушительный шум производит своей саблей этот арлекин!

– Невыносимый!

Арлекин вскоре удалился, и Карманьяк продолжил:

– Показание это дал мальчик лет двенадцати, который хорошо знал наружность Бласмара, так как часто выполнял его поручения. Он сообщил, что в ту же самую ночь его мать внезапно заболела и его послали в первом часу – заметьте, ночь была лунная и месяц светил ярко – к повивальной бабке, проживавшей на расстоянии брошенного камня от «Летучего дракона». Дом его находился в одной миле от гостиницы, и пройти к бабке нельзя было иначе, как обогнув Каркский парк. Дорога пролегала мимо старого кладбища и отделялась от него лишь низенькой стеной да двумя-тремя громадными старыми деревьями. Мальчик немного трусил, приближаясь к кладбищу. Вдруг в ясном лунном свете он отчетливо увидел шевалье Шато-Бласмара. С довольно жалким видом тот сидел на краю надгробного памятника, возле него лежал пистолет, а еще один он поспешно заряжал. Мальчик осторожно подкрался на цыпочках, не сводя глаз с шевалье или той личности, которую он принимал за него. Одежда у Бласмара была не такая, какую он носил обыкновенно, но свидетель клялся, что ошибиться не мог. Лицо шевалье было серьезно, даже мрачно. Но, несмотря на отсутствие у Шато обычной улыбки, мальчик уверял, что очень хорошо узнал его. Ничто не могло поколебать ребенка в его убеждении. Если он действительно видел шевалье Шато-Бласмара, то это последний свидетель. С той поры об этом господине, что называется, не было ни слуху ни духу. В окрестностях Руана он не появлялся. Мы не получили ни доказательств его смерти, ни подтверждений того, что он жив.

– Это, бесспорно, престранный случай, – заметил я и собрался задать пару вопросов, когда Том Уистлейк, который уходил куда-то, вдруг вернулся почти совсем трезвый и уже нисколько не заспанный.

– Слушайте, Карманьяк, – обратился он к моему собеседнику, – уже поздно, мне непременно надо уйти по причине, вам известной. Беккет, мы еще встретимся!

– Очень жалею, что у меня нет времени рассказать вам случай, происшедший с другим жильцом занимаемой вами комнаты, – сказал мне Карманьяк, – он еще таинственнее и ужаснее. Это было осенью того же года.

– Окажите мне любезность, – проговорил я, – приходите завтра оба ко мне обедать в гостиницу «Летучий дракон».

Я взял с них слово, и мы пошли по Зеркальной галерее.

– Посмотрите! – вдруг воскликнул Уистлейк. – Пагоду, или паланкин, или что бы это ни было китайцы так и бросили тут, и никого из них нет при нем! Не понимаю, как они так дьявольски ловко гадают. Джек Нёфлс, которого я встретил сегодня, говорит, что это цыгане. Но куда же они запропастились? Пойду-ка и я взгляну на оракула.

Он подергал наружную бамбуковую решетку, похожую на венецианские решетчатые ставни (красные занавески остались внутри), но та не подавалась. И все же Тому удалось заглянуть внутрь паланкина. Вернувшись к нам, он объявил:

– Я толком не смог разглядеть старика – так там темно. Он весь в золоте и пурпуре, и шляпа на нем вышитая, спит он как убитый и воняет, ей-богу, что твой хорек! Стоит пойти понюхать! Тьфу-тьфу! Вот это благовоние!

Это предложение показалось нам не очень заманчивым, и мы понемногу стали продвигаться к двери. Наконец, я простился со своими собеседниками, напомнив о данном ими слове, добрался до кареты и медленно покатил к «Летучему дракону» по уединенной дороге, окаймленной старыми деревьями и озаряемой нежным лунным светом.

Сколько произошло разных событий за последние два часа! Какое удивительное разнообразие странных и ярких образов за этот короткий промежуток времени! Какое заманчивое приключение ожидало меня! Как резко отличалась безмолвная и пустынная дорога, залитая лунным сиянием, от бурного вихря удовольствий с громом музыки и потоками огней, бриллиантов и цветов, из которого я только что вырвался!

Зрелище уединенной природы в подобный час быстро охлаждает и успокаивает пыл страстей. Безумие и преступность моей затеи внушили мне минутное раскаяние и ужаснули меня. Позднее я многое бы отдал, чтобы никогда не входить в лабиринт, который вел меня к неведомому будущему.

Поздно размышлять об этом теперь, но и тогда горечь проникала в мою чашу наслаждений. Смутное предчувствие чего-то недоброго на мгновение тяжелым камнем легло мне на сердце. Плохо бы мне пришлось, если бы я покаялся в своей постыдной трусливости моему бойкому другу Альфреду Оглю, и даже от добродушного Тома Уистлейка я вытерпел бы немало ядовитых насмешек.