Текст книги "Плохо быть богатой"

29

Роуда Брэкмэн, управляющая местным отделением Национального женского банка Северной Америки, оказалась тощим созданием, за тридцать с гаком, явно нацеленной на карьеру, что читалось во всем ее облике.

Прежде всего ее выдавала манера держаться, подчеркнуто оживленная, и акцентированно-деловитая речь. Да и одета она соответственно: традиционный темно-серый в тонкую полоску костюм, белая шелковая блуза с высоким воротником и серые туфли лодочки без каблуков.

Желание подчеркнуть профессионализм достигало в ней крайней степени: минимум косметики, покрытые прозрачным лаком ногти и полное отсутствие украшений. Единственной уступкой природе и самой себе казалась каштановая кипа волос. Прямые, доходящие до подбородка, с острой, как лезвие, челкой, ниспадающей на лоб, такая стрижка вошла в моду благодаря кинозвезде Луизе Брукс чуть ли не полстолетия тому назад. Правда, справедливости ради нужно заметить, что Роуда Брэкмэн, чуравшаяся легкомысленных развлечений, об этом факте даже и не подозревала.

К тому же, в отличие от Луизы Брукс, Роуда никогда не улыбалась. И к себе, и к банку, в котором работала, мисс Брэкмэн относилась с предельной серьезностью – и с минимальной человечностью.

– Привет! – жизнерадостно пропела Эдвина, энергично направляясь к столу с прикрепленной на нем крупной табличкой, где черным по белому было обозначено: „МИСС БРЭКМЭН". Идентичная табличка, только меньше размером, красовалась на груди обладательницы этого титула. Эдвина опустилась в кресло, предназначенное для клиентов, и закинула ногу на ногу. – Чудесный день, не правда ли?

Мисс Брэкмэн что-то фыркнула в ответ, как бы давая понять, что не относится к тем типам, кто радостно приветствует любое постороннее вторжение, лишь бы предаться праздной болтовне. Пристально изучив Эдвину, она неодобрительно поджала губы, а после того как, измерив посетительницу с головы до ног, оценила ее дорогую одежду, неодобрение это только усилилось.

Эдвина выглядела так, словно только что спорхнула со страниц журнала „Вог". Она отвела душу с роскошной косметикой, и губы ее, подкрашенные помадой фирмы „Копер Глейз", сверкали. На ней была желтая шелковая блузка с далматинским узором, черная юбка, небрежно запахивающаяся поверх обтягивающих эластичных леггинсов золотистого цвета, и красный бархатный платок с длинной розово-желтой бахромой от „Паломы Пикассо", который она накинула на одно плечо. На ногах – черные туфли на шпильке, отделанные золотом.

Эдвина прекрасно понимала, что для похода в банк наряд ее едва ли подходил. Ну так и что же? Во все прочие банки, куда она наведывалась за последние семь месяцев, чтобы попросить кредит, Эдвина надевала самый скромный и строгий костюм, и каков результат? Да никакого!

К своему великому смятению, она обнаружила, что симпатазирующий ей знакомый из „Анкор-банка" ее не понимает, что в „Кемикл-банке" опыт тоже не удался и что, независимо от того, что вам там обещает реклама, у нее нет – понимаете? нет! – ни одного единомышленника в „Чейз-банке".

Итак, потыкавшись наудачу во все другие кредитные заведения, она в конце концов решила: а что, если более современная и модная внешность даст ей лучший шанс? Прийдя к такому выводу, Эдвина закрепила свою позицию рассуждениями, что если кто и должен отнестись с симпатией к ее мытарствам и злоключениям, так это Женский банк. Сомнений тут нет.

И вот, столкнувшись лицом к лицу с реальностью, принявшей облик мисс Брэкмэн с ее скучающим выражением лица, Эдвина начала ощущать подступающую тревогу.

– Всего несколько минут, – не слишком сердечно предупредила ее мисс Брэкмэн, утыкая нос в бумаги. – Сначала мне необходимо разделаться с этой бумажной волокитой.

Эдвина изо всех сил старалась удержать на лице ослепительную улыбку.

– Да-да, конечно, занимайтесь своими делами, – проворковала она, неспешным жестом как бы успокаивая собеседницу. – Мне абсолютно некуда спешить.

Когда обещанные несколько минут растянулись до получаса, Эдвина пожалела об этих последних словах. Наконец мисс Брэкмэн собрала бумаги, еще какое-то время аккуратно складывала их в стопочку, затем взглянула на нее.

– Итак, – начала она резко, – вы хотели меня видеть?

Интересно, а какого черта, по-твоему, я сижу тут все это время, подумала Эдвина, но вслух ничего не сказала. Попытка придушить этого монстра – хотя бы словами – едва ли поможет делу.

– Я просила о кредите под собственный бизнес, – сухо напомнила она. – На прошлой неделе. – Скулы уже начинало сводить от бесконечных высоковольтных улыбок. – Меня зовут Эдвина Дж. Робинсон.

Ни слова не говоря, мисс Брэкмэн потянулась куда-то вниз, плавно выдвинула ящик стола, вытащила оттуда тощее досье Эдвины и резко захлопнула ящик. Быстро пробежав глазами по страницам, она нахмурила брови, затем бросила досье на стол.

– Вам отказано, – проговорила она отрывисто, глядя куда-то в сторону.

Казалось, эти два слова убили в Эдвине последнюю надежду. Стараясь не выдать своих чувств и казаться бесстрастной, она поинтересовалась:

– И куда же мне теперь идти? Где просить помощи? У финансовых акул? – Затем немного снизила голос и спросила: – Вы могли бы объяснить мне, почему моя просьба отклонена?

Роуда Брэкмэн перевела на нее взгляд, устало вздохнув. Весь этот разговор – пустая трата времени. Бессмысленная трата ее драгоценного времени.

– Кредиты выдаются – или же в них отказывают – специальным советом директоров, как и в любом другом банке. Ну, а теперь будьте любезны, позвольте мне вернуться…

– Я еще не закончила, – перебила ее Эдвина, и подбородок ее упрямо взметнулся вверх. – Я должна кое-что для себя прояснить. Мне необходимо знать, по каким причинам мне отказали в займе?

– Что ж, мисс Робинсон, если вы сами не понимаете… Вы безработная. Другими словами, у вас нет дохода.

Эдвина сдерживалась изо всех сил, чтобы не сорваться.

– Главное, почему я обратилась за кредитом, – как раз для того, чтобы начать собственное дело. Такое, что обеспечило бы мне доход.

– Но это все очень неопределенно. Очевидно, вам не удалось убедить совет, что вы сумеете вернуть нам долг такого размера. Вот такова причина. Наш банк, как и любой другой, требует солидного ручательства.

– А что вы скажете о моей квартире? Разве это не убедительно? Она стоит почти полтора миллиона!

Но и эта тирада не произвела на мисс Брэкмэн впечатления. Напротив, только усилила суровое выражение ее лица.

– Возможно, это и так, но, судя по вашему заявлению, вам еще семнадцать лет платить по тридцатилетней закладной.

Ну вот, опять, подумала Эдвина. Еще одна ситуация, в которой нет победителей. Неужели ее начинание обречено на провал еще до того, как родится?

– В таком случае, мисс Брэкмэн, – сказала она, – будьте так любезны, дайте мне совет. Будь вы на моем месте, и вам понадобился бы кредит под будущее дело в том размере, в каком он нужен мне, как бы вы поступили?

Впервые на лице мисс Брэкмэн появилась самодовольная улыбка:

– Но я ведь не на вашем месте, правда?

Ах дрянь какая! Эдвина смотрела на нее во все глаза, потеряв от потрясения дар речи. Что ж, хотя бы одно совершенно ясно: ни совета, ни помощи от этого банка ожидать не приходится. И уж тем более от мисс Брэкмэн.

Сделав это открытие, Эдвина медленно поднялась со своего кресла, словно каменный истукан.

– Спасибо за помощь, – произнесла она с холодным достоинством, которым можно было только восхищаться. – Очень великодушно с вашей стороны уделить мне столько времени. – Затем, развернувшись на каблуках, спокойно направилась к выходу из Национального женского банка Северной Америки, стараясь не разрыдаться.

30

Из квартиры 35-Г несло дикой вонью. Запах разлагающегося тела был настолько силен, что пробивался сквозь закрытую дверь в покрытый коврами общий коридор здания. Запах этот проникал повсюду и чувствовался даже внизу, едва человек входил в лифт.

– О черт! – поморщился Фред Кочина, доставая из кармана платок и прикладывая его к носу.

– Вот так мы и узнали о происшествии, – пояснил молодой служащий в униформе. – Жильцы начали жаловаться управляющему на неприятный запах. Тот несколько дней не реагировал на их жалобы, тогда они в конце концов позвонили по 911. Окна открыты настежь – нужно проветрить все здание.

Кочина повернулся к Кармен Толедо.

– Похоже, зрелище предстоит не из приятных. Может, останешься снаружи? Подумай.

– Спасибо, шеф. Да только какой тогда из меня к черту полицейский? – Она тоже зажала рот и нос платком. – Давай кончать с этим.

Они вошли в квартиру. Это была просторная, выстроенная в виде перевернутой буквы „Г" студия на тридцать пятом этаже только что построенного небоскреба. Совсем недавно Кочина наткнулся на рекламу этого здания в „Нью-Йорк таймс мэгэзин". Реклама утверждала, что это „роскошь, ради которой не грех и умереть". Что ж, эти ребята из отдела рекламы как в воду глядели. Первая жертва уже есть.

Узкий коридор вел мимо платяных шкафов, выстроившихся в ряд в специальном алькове, к ванной. Остановившись, чтобы заглянуть внутрь, Кочина уткнулся носом в стену из розовых мраморных плиток с узкой, на одного человека, душевой кабинкой. С вешалки для полотенец свисали узенькие лосины – видно, их бросили туда сушиться. В углу свалены в кучу грязные полотенца, салфетки и белье. По мраморному туалетному столику раскиданы в беспорядке открытые баночки с засохшей косметикой, а на туалетном бачке красовалась напоминавшая размерами промышленную канистру емкость без крышки для кольдкрема. Пол был покрыт перемазанными в косметике салфетками „клинекс".

– Как это люди могут так жить – как свиньи, – опять пробормотала Толедо, не отрывая платок от носа. Она кивнула в сторону туалетного столика. – Косметика фирмы „Принсес Марчелла Боргезе". Ты знаешь, сколько она стоит, шеф? От тридцати до пятидесяти баксов. Я как-то покупала для сестры на Рождество. Она покачала головой, явно осуждая подобную расточительность.

На крошечной узкой кухне стойки были завалены грязной посудой и заросшими плесенью сковородками.

– Ну ты подумай только, – опять вздохнула женщина, – как можно так запустить все, имея посудомоечную машину?

Они прошли в гостиную, где уже орудовала, пытаясь отыскать хоть какие-то зацепки, группа детективов из отдела убийств. То и дело сверкала, шипя, вспышка на фотоаппарате полицейского фотографа. Ждали медицинского эксперта.

Стеклянные раздвижные двери, ведущие на балкон, были распахнуты, чтобы выветрился запах тлена. Грязная одежда была разбросана и здесь – свалена в кучу на розовато-лиловом, во всю комнату, ковре, свисала со спинок стульев, валялась в углу. Пластиковые чехлы, в которых возвращают из химчистки вещи, грудой навалены на блистающем стеклом и металлом обеденном столе, разодранные, как после грабежа. Заметив этикетку фирмы „Бергдорф", Толедо многозначительно взглянула на Кочину. Слова тут были ни к чему, все говорили ее глаза. Наконец-то начинало складываться представление об обитательнице квартиры, и Кармен принялась создавать ее облик. Еще немного, и они оба будут знать все, до последней интимной детали. Привыкнуть к этому невозможно, как невозможно и смириться. Казалось, только смерть давала полное представление о человеке.

Кочина заставил себя собраться: необходимо осмотреть тело Он подал знак Толедо, и оба двинулись в альковную часть комнаты, уходящую влево, где на софе, белой с рыжеватым рисунком, лежало, неестественно вывернувшись, обнаженное, в запекшейся крови, женское тело.

Первое, что поразило Кочину, это неестественное положение тела. Ноги жертвы были вытянуты в прямую линию и, казалось, склеены, а руки плотно прижаты к бокам – ну просто человек-торпеда. Вглядевшись, он потрясенно осознал, что софа вовсе не белая в рыжеватый рисунок, как он подумал вначале. Софа была снежно-белой. А рыжеватый рисунок оказался пятнами крови.

Засохшей крови. О небо! Кровь тут была повсюду. Он слышал, как где-то позади, уткнув лицо в платок, давится Кармен Толедо, героически стараясь удержать в себе завтрак. Он вынужден взвалить на нее это дело. А ведь даже он, тертый калач, едва дело доходило до трупов, чувствовал, как все в нем переворачивается.

Подавив подступившую к горлу желчь, он заставил себя более тщательно осмотреть тело.

Женщина была мертва уже несколько дней, может, даже больше недели: ее лицо посинело и раздулось до неузнаваемости от скопившихся газов. Масса диких, глубоких ран уродовала вздутые грудь и живот.

На голове жертвы не осталось ни волоска – сплошная тошнотворная масса засохшего мяса. Женщина была скальпирована.

Желудок Кочины подозрительно засигналил, сознание отказывалось работать. Только сейчас он увидел мух, привлеченных сладковатым запахом крови, жужжащих вокруг и роящихся над мертвечиной. Он дико замахал руками, чтобы разогнать их, и тут же увидел нечто еще более жуткое: в глазницах и ранах трупа копошились личинки. Эти дерьмовые личинки…

Этого даже он не в состоянии вынести. Кочина отвернулся, в ужасе прикрыв глаза. Несмотря на вонь, он вынужден был глубоко вздохнуть, чтобы прийти в себя, и обнаружил, что его колотит дрожь. Не удивительно – более мерзкое зрелище за всю его карьеру представилось ему лишь однажды, это были утопленники с раздувшимися, изъеденными рыбами телами, которые время от времени всплывали в Ист-Ривер и Гудзоне. Эта женщина напомнила ему об утопленниках – не хватало только рыбьих укусов.

Глубокий вдох дал ожидаемый результат – он почувствовал, что слегка расслабляется, напряжение куда-то уходит. Теперь можно двигаться дальше. Он наблюдал, как к софе подошел полицейский фотограф, чтобы снять тело с разных точек.

К тому, что произошло вслед за этим, не был готов ни один из них. Когда вспышка, зашипев, погасла, из-за спинки софы внезапно взметнулась темная тень и с воем ринулась на Кочину с Толедо. Вскрикнув от неожиданности, они бросились в разные стороны.

Совершив точное приземление на матрас, буквально в нескольких сантиметрах от трупа, существо, задрав согнутый хвост и приняв оборонительную позицию, жалобно мяукнуло.

– Да это кот! – Кармен протянула руку, чтобы погладить его. Нервно рассмеявшись, она качнула головой. – О Господи, я уж было поверила, что привидения существуют.

– Я тоже, – пробормотал Кочина. – Ч-черт, я едва из кожи не выпрыгнул!

Огромный полосато-рыжий кот устроился рядом с трупом и беззаботно принялся со смаком вылизывать лапу.

Кочина утомленно потер глаза. Похоже, эта неблагодарная работа действительно дает о себе знать. Реакция совсем не та. Он перепугался, как шестилетний пацан!

– Кто тут главный? – спросил он фотографа.

– Бен Сэскинд, – полицейский махнул в сторону раздвижных дверей. – Вышел на балкон глотнуть свежего воздуху.

Кочина отправился следом, радуясь возможности нормально дышать. На этой высоте воздух казался прохладнее, а ветер сильнее.

– Ну, что обнаружили?

Сэскинд стоял, облокотившись на перила, и тут же обернулся в его сторону:

– А что, похоже, что я что-то обнаружил? – В голосе его звучало недовольство, веко нервно подергивалось. На Бене был плохо подогнанный клетчатый пиджак, слишком большой для него, а отвороты брюк он использовал в качестве пепельницы. Сигарету изо рта он не вынимал, даже когда разговаривал. – Еще одна убитая девушка, вот и весь улов. Надо было послушаться жену и давно уже уйти на пенсию.

– Мне тоже. Ну?..

Сэскинд снова нервно заморгал.

– Ей двадцать четыре. Если бы не вонь да мухи, мы вообще могли бы ее не найти. Кто-то запихнул тело внутрь раскладывающейся софы. Приятно, а?

– Ч-черт! – Глубоко вздохнув Кочина отвернулся. Но это хотя бы объясняет неестественное положение тела. Он посмотрел вниз на реку, где медленно двигался против течения буксир с баржами.

– Ее звали Джой Затопекова, – продолжал свой рассказ Сэскинд. – Манекенщица. Никто в агентстве ее не хватился – она недавно взяла отпуск на две недели.

– Еще тот получился отпуск…

– Это ты мне говоришь? Укати она в Майами-Бич, была бы жива.

– Тебя послушать, Майами – решение всех проблем. Из какого она агентства?

– То ли „Форд", то ли „Эйлит".

Кочина кивнул. Вздохнув, Сэскинд загасил сигарету о поручень балкона, а потом наклонился и бережно поместил окурок в манжет своей правой штанины.

Кочина наблюдал за ним, не веря своим глазам.

– Все те же привычки, Бен? – Он покачал головой.

– Смотреть противно.

– Ты прямо как моя жена, – проворчал Сэскинд и снова вздохнул. – Ну ладно хватит, у нас еще полно работы.

Они вернулись в комнату и застыли, изучая труп.

– Вот и все, что мы пока имеем. – Сэскинд быстро заморгал. – Сейчас трудно в это поверить, но она была одной из „девочек с обложек". Ну, эти журналы мод и прочая чепуха. – Он мрачно качнул головой. – А теперь посмотри на нее только: исколота, изувечена, скальпирована… Вот и доказывай потом, что смерть не уравнивает всех и каждого.

Внезапно из-за угла, уводящего в узкий коридор, выглянула женская головка с горящим любопытством лицом, темным, как отполированное ореховое дерево, раскосыми кошачьими глазами, высокими скулами и львиной гривой черных волос. Совершенно экзотическое создание под метр восемьдесят ростом.

– Что тут происходит? – требовательно проговорила женщина, повышая голос.

– Эй, кто-нибудь! – крикнул сотрудникам Сэскинд.

– Уберите ее отсюда!

– Да я тут живу, черт вас побери! – явно возмутилась красотка, стараясь высвободиться из рук двоих дюжих полицейских.

– Мы с Кармен займемся ею, – бросил Кочина, выводя вместе с Толедо в коридор темнокожую красавицу. В руках незнакомки он заметил синий чемодан с ярлыками. – Мадам, – вглядываясь в очаровательное лицо, мягко обратился он к незнакомке, потрясающей своим сходством с пантерой.

– Что случилось? – еще раз требовательно повторила женщина. – Что-то с Джой?

– Да, мадам, – тихо вымолвил Кочина. – Боюсь, что так. А вы кто?

– Меня зовут Оби Кьюти. Я живу вместе с Джой в этой квартире. Мы работаем в одном агентстве.

Кочина повернулся к Толедо.

– Позаботься о ней, Карм. Проверь, нет ли у нее друзей, где она могла бы провести несколько дней, хорошо?

– Забито, шеф. – Толедо явно не скрывала облегчения: такая возможность держаться подальше от отвратительной сцены смерти. – Пойдемте, мадам, – обратилась она к женщине. – Давайте я поднесу ваш чемодан. У вас есть знакомые, где вы могли бы остановиться? Друзья или, может быть, родственники?

– Эдгар… – задумчиво пропела в ответ чернокожая пантера. – Я не уйду отсюда без Эдгара.

– Эдгар?.. – недоуменно посмотрела на нее Кармен. – Ну да, Эдгар. Мой кот.

31

– Лично я, – сделала вывод Кэтрин Жаклин Уоррен Гейдж тоном школьницы, пока Р.Л. отпирал дверь величественного каменного особняка на Бикон-Хилл, который уже двести лет занимала его семья, – предпочла бы тот особнячок на крыше небоскреба, где ты жил раньше.

Он лишь пожал плечами в ответ.

– Когда умер отец, дом перешел ко мне. Нужно было либо переезжать сюда, либо продавать. Я выбрал первое.

Кэтрин стояла посреди темного паркета с раскинутым по нему узорчатым красным ковром, слегка выставив один локоть, чтобы вытянуть сигарету из пачки, и оглядываясь по сторонам. Просторный холл казался давяще массивным, а послеобеденное солнце вспыхивало огнями в рубиново-алых и сапфирово-голубых стеклах витражей по обе стороны входной двери, отбрасывая на нее разноцветные блики. Мрачные лица на портретах – предки Р.Л., одетые преимущественно в черные тона, которые лишь слегка оживляли узкие кружевные воротники, – уходили, подобно громадным, обрамленным в золото ступенькам, вверх по стене, вдоль лестницы из золотистого дуба.

– Кто-нибудь есть дома?

Он отрицательно покачал головой.

– Лесли навещает мать, а слуги сегодня отдыхают.

– Прекрасно! Значит, мы одни. – Она широко улыбнулась. Так что сейчас я что-то для нас приготовлю, а что – никого не касается. Покажи мне, где кухня, любовь моя.

Р.Л. удивленно посмотрел на Кэтрин:

– Вот уж не думал, что ты умеешь готовить. В глубине ее глаз серебром полыхнуло пламя.

– Ты еще многого обо мне не знаешь, – проговорила она срывающимся голосом. – Ну так где же?

– Кухня там, подальше. Последняя дверь. – Он указал ей в сторону длинного, со множеством дверей, коридора, уходящего далеко вглубь под лестницу.

Кэтрин кивнула.

– Предоставь все мне, дорогой, а сам поднимайся к себе и пока не показывайся. Я принесу нам кое-что наверх.

– Только не увлекайся, – предупредил Р.Л. – Я действительно не голоден.

– Успеешь проголодаться. – Кэтрин рассмеялась. – Потерпи немного, а там увидим. – Она довольно улыбнулась. – Я в одну секунду.

Она сдержала слово. Не прошло и пяти минут, как он услышал откуда-то со стороны лестничной площадки ее мягкий голос:

– Р.Л.! Где ты?

– На втором этаже, в конце коридора.

– Прекрасно! Продолжай говорить что-нибудь, и я отыщу тебя по голосу.

В просторной спальне приятный полумрак окутывал покоем и тишиной. Окна были наглухо задернуты темно-зелеными шторами с бахромой, и каждый раз, когда ветерок колыхал их, в комнату прорывались косые лучи солнечного света. Звуки большого города практически не долетали сюда, и тишину нарушало лишь жужжание попавшей в ловушку между двумя стеклами мухи, без устали бившейся в стекло.

Он услышал шлепанье босых ног о паркет и поднял с подушки голову. В дверном проеме возникла Кэтрин Гейдж, застыв там в полной истомы позе под Риту Хейуорт: одна рука простерта на дверной косяк, другая лениво упирается, приподняв плечо, на округлое бедро. Слегка прикрыв бесстыдные жадные глаза, Кэтрин внимательно следила за его реакцией.

Р.Л. молчал, ощущая некоторое смятение в груди. Кэтрин Гейдж, принцесса Бикон-Хилла, наследница чистой, без примесей, крови, ведущая отсчет от первых пилигримов с глубокочтимого корабля „Мэйфлауэр", судя по всему, где-то в генеалогическом древе имела все же парочку сомнительных предков. В данный момент на ней не было ничего, если не считать двух облаков взбитых сливок на груди с готовыми соскользнуть ярко-красными ягодинами вишни, сочившимися розовым соком, которые, судя по всему, изображали сосочки. Что касается нижней части ее туалета, она была решена несколько иначе: вязкая розоватая масса, тоже из взбитых сливок, но на этот раз намеренно смешанных с клубничным джемом.

– Ну как? – нетерпеливо проговорила она. – Что скажешь?

Первой его реакцией было желание рассмеяться.

– Что это на тебе? – усмехнулся он. Насмешка явно не входила в ее программу дня.

– Взбитые сливки, – призналась Кэтрин искренне, и голос ее слегка сорвался. Глаза ее ярко сияли. Указательным пальцем она медленно подцепила солидную порцию сливок с груди и демонстративно, как на сцене, принялась их слизывать. – М-м-м… – протянула она, запихнув палец в рот почти целиком. – Я собрала для тебя всю сладость жизни, Р.Л., – прошептала женщина как бы срывающимся от страсти голосом. – Ты только попробуй, какая вкуснятина! – Она бесстыдно хихикнула. – Просто пальчики оближешь, как любил говорить мой покойный полковник.

– Да я не сомневаюсь, – отозвался Р.Л., натянуто улыбаясь. – В твоем репертуаре есть еще подобные приемчики, которых я не знаю?

Она взглянула на него, прищурившись.

– Теперь ты надо мной издеваешься, – как бы подытожила Кэтрин. Нахмурившись, она принялась описывать пальчиком небольшие круги вокруг вишневых сосков. – Ну, давай же, Р.Л., поддразнила она. – Приступай…

Сделав шаг ему навстречу, она подхватила с груди еще порцию сливок и поднесла палец к его губам в торжественном акте самоподношения.

Плотно сомкнув губы, он попытался отвернуться.

– Черт! Да что же ты за ханжа! – воскликнула женщина, сверкнув потемневшими глазами, и сердито мазнула сливками по его сомкнутым губам, щекам и глазам – стараясь ранить, задеть, причинить боль.

Его рука взметнулась вверх со скоростью молнии. Сомкнув пальцы на ее элегантном тонком запястье, Р.Л. с силой отвел в сторону неподдающуюся руку, стараясь удержать ее так какое-то время, не дать дотянуться до себя.

– Давай-ка сначала кое о чем договоримся, – сказал он тихо. – Я не любитель мешать обед с сексом. Понятно? Одно я предпочитаю на тарелке, другое – в постели.

Она насупленно молчала.

– Так поняла или нет? – Он рассматривал ее почти печально. – Сделай любезность, напрягись, – посоветовал он бесстрастно. – Я не играю в эти идиотские штучки. Найди себе любителя таких забав, которому твои игры придутся по душе.

Кэтрин вызывающе вздернула подбородок.

– Если „эти штучки" тебе не по вкусу, тогда что же?

Он улыбнулся.

– Знаешь, самое основное. Мужчина и женщина. Отдаешь – получаешь. – Он немного помолчал и мягко добавил: – Любовь.

Она уставилась на него, не понимая, потом беззлобно сказала:

– Ты полное дерьмо.

Резко выпустив ее руку, Р.Л. оттолкнул женщину от себя. Она шагнула назад и, оступившись, опустилась на ковер, тяжело осев на бедра. Волосы упали на лицо, закрыв его. Какое-то время ему казалось, что она смирилась, готовая уступить. Затем, медленно подняв голову, Кэтрин поднесла руку к водопаду волнистых волос, убирая их с лица. Губы ее полураскрылись, она провела кончиком розового язычка по безупречным белоснежным зубам.

Р.Л. встал с кровати, не сводя с нее глаз.

– Ванная вон в том конце, – сказал он жестко, указав на дверь в другом конце комнаты. – Давай, быстро смой с себя всю эту дрянь, а потом убирайся отсюда.

– Ублюдок, – тихо и все так же бесстрашно уронила женщина. – Кучка вонючего дерьма. Мне нужно было предвидеть… – Она неожиданно хихикнула. – Больше ни на какой обед я с тобой не пойду, – как бы невпопад заметила Кэтрин и, словно в подтверждение этих слов, вскинула голову, вспомнив о чувстве собственного достоинства. Поднявшись с ковра, она направилась через комнату в ванную.

Р.Л. утомленно проводил ее глазами, даже не моргнув, когда она резко хлопнула за собой дверью. Этого он и ждал.

Он покачал головой, сокрушаясь собственной глупости. Да что с ним такое, черт побери? Настолько приспичило, что он кидается на первую же акулу в юбке?

Да нет же, это не так. Ему нужен сейчас не столько секс, сколько женское общество. Чтобы занять хоть чем-то свой ум, отвлечься от раздумий об Эдвине.

Какое чертовски глупое объяснение! Лицо его помрачнело. Расхлебывай вот теперь! В приступе самобичевания он нервно развязал галстук и снова завязал его как можно туже.

Эдвина застыла в задумчивости перед вертикальным мольбертом, легонько постукивая остро заточенным карандашом по зубам. Сердито прищурившись, она пристально вглядывалась в незаконченный набросок, сделанный пастелью, который начала еще вчера, – почти монашески скромное платье-джерси и накидка-болеро с капюшоном в ржаво-рыжую клетку. По иронии судьбы казалось, что фигурка-набросок ядовито-насмешливо поглядывает с листа бумаги на свою создательницу. Ни отрез клетчатого шерстяного полотна, ни мягко струящийся серый джерси, которые она намеревалась использовать в новой модели, и разложила теперь, аккуратно расправив, на рабочем столе, не давали ни зацепки, ни толчка ее мысли. Не помогали они и обрести душевное равновесие.

Было уже почти четыре часа. Она заперлась в своем кабинете, превращенном в ателье, едва вернулась домой после ужасной встречи с этой дьяволицей Брэкмэн. И чего она достигла за последние полтора часа? Ничего. Абсолютно, безоговорочно ни-че-го!

Эдвина с новой силой принялась постукивать карандашом по зубам. Если божественное вдохновение в ближайшее время так и не снизойдет на нее, тогда вся вторая половина дня, считай, пойдет псу под хвост. Превратится в еще один упущенный день. Главное заставить себя собраться с силами и вернуть творческую энергию после очередного провала с кредитом. Но как?

Где, ну где же эта искра божья? Неужели так уж трудно отрешиться от неприятностей и продолжать работать? Упорно работать. Взять, к примеру, Ван Гога – продолжал человек писать, да еще как, несмотря на то, что погряз в страшнейшей нужде. Или Бальзак. Разве те же самые неприятности помешали ему творить, создавая истинные произведения искусства? А что уж говорить о бедолаге Бизе? Ему вообще удалось произвести переворот в оперной музыке, сотворив бессмертную „Кармен", после чего, кстати, он почти тут же и умер. Да, все так… Эти гении справились с обстоятельствами, преодолев их. А если так, если они сумели работать в самых тяжелейших условиях, то почему бы и ей не последовать их примеру? Если же просто стоять тут, плача, стеная и жалея самое себя, – вот уж точно ничего не даст, кроме полной неспособности работать дальше. А ведь уже столько времени потрачено впустую. Времени! Совсем уж непозволительная роскошь!

Время, еще раз мрачно напомнила себе Эдвина, словно ей не приходилось вспоминать об этом двадцать раз на день, – это деньги.

Закинув за голову сплетенные пальцы, она заставила себя сосредоточиться на наброске. Она всматривалась в него так напряженно-пристально, что бумага поплыла перед глазами, отяжелевшими от слез.

– Проклятье! – пробормотала она. – Проклятье, проклятье, проклятье… – Эдвина прищурилась, стараясь вернуть расплывшийся контур в поле зрения, и еще какое-то время продолжала изучать его. Эскиз казался настолько обманчиво простым – комплект одежды, рожденный в ее сознании, – и все же была в нем и собственная простота, почти архитектурная чистота линий, превращавшая этот эскиз в прекрасно разработанный туалет. Нет, поправила она себя, не просто прекрасно разработанный. Если говорить правду, замысел просто потрясающий. Восхитительный. Невероятный. Да, именно невероятный. Сомнений нет: если бы она, профессиональный покупатель модной одежды, увидела такой наряд в витрине магазина, соблазн поддаться искушению и тут же купить его был бы непреодолим. А это ли не доказательство качества?

Конечно, доказательство. Так, и не иначе. Но почему же тогда она не может работать дальше? Не может завершить начатое?

Эдвина снова тихо застонала. Где, ну где взять ей силы, когда гнетет сознание ненужности и чувствуешь, что истощена, а потому проиграла? Да уж, в таких обстоятельствах не выдюжит и неунывающая Полианна.[7]7
  Героиня произведений американской писательницы Элеонор Портер, чье имя стало символом жизнерадостности и силы духа.


[Закрыть] И все же самое время сейчас ухватить быка за рога и смело взглянуть в лицо обстоятельствам. Ведь если не верить, что коллекция одежды Эдвины Дж. Робинсон может стать реальностью, может занять свое место в салонах роскошных магазинов, тогда зачем вообще работать, тратя столько сил и энергии?

Тяжело вздохнув, она качнулась в кресле из стороны в сторону. Деньги, деньги… Почему все всегда сводится к столь прозаичной и нетворческой, но абсолютно необходимой субстанции?

Черт бы побрал эту ее жажду творчества, мысленно прокляла себя Эдвина и снова впилась глазами в набросок на мольберте.

Гора родила мышь… Она создала пустоту.