Текст книги "Вторжение"

Часть I. НАБЛЮДЕНИЕ

1

ИЗ МЕМУАРОВ РОГАТЬЕНА РЕМИЛАРДА

Сегодня, перед тем как приступить к этой хронике, я вышел прогуляться по берегу замерзшего Коннектикута, проветрить засоренные мозги после ночного потрясения, которое назвал бы сном наяву. Здесь, на свежем воздухе, в первых животворных лучах восходящего солнца происшествие казалось и вовсе нереальным. Тротуар Кленовой улицы влажно дымился: ровно в два часа ночи включили аппаратуру оттаивания. В административных кварталах и близ колледжа подогреватели воздуха наверняка уже ослабили двадцатипятиградусный мороз, а тут, в жилой части Хановера, зима в самом разгаре. Ночью снегу намело сантиметров на десять – пятнадцать, и под заборами скопились сугробы. Лишь несколько состоятельных чудаков защитили свои жилища энергетическими куполами. Улицы еще пусты; весь магнитно-гравитационный транспорт спит в гаражах.

Если глянуть вниз на защитную лесополосу, что тянется вдоль оледеневшего Норкового ручья, то пейзаж еще больше напомнит Новую Англию, какой она сохранилась в памяти с детства, с сороковых годов двадцатого века. Под высокими тсугами и березами снега по колено – лежит ровным, мраморным слоем. Хорошо, что я догадался взять надувные снегоступы – тотчас вытащил из кармана, обулся и заскользил к тропинке, вьющейся параллельно уснувшему Коннектикуту.

Река скована толстым ледяным покровом. Да, зимы нынче не в пример холоднее, чем во времена моей юности, зато не столь живописны. Благодаря метели снежный покров Коннектикута снова был без единого изъяна – ни тебе лыжни, ни полозьев аэросаней, ни следов глупых зайцев, перебирающихся на другой берег, видимо, в расчете на то, что климат Вермонта окажется не таким суровым. Я протопал на север километра два с половиной, миновал мост, ведущий к улице Уилока, клуб любителей каноэ и наконец добрался до внушительного лесного заповедника, где белые сосны на восемьдесят метров уходят в небо, а густые таинственные заросли кустов являются излюбленным пристанищем стрижей и ореховок. Ноздри мои вбирали аромат хвойной смолы. Как часто бывает, он всколыхнул память лучше, чем если б я стал напрягать ее волевым усилием.

Я не был в этом лесу уже лет тридцать, но помнил, что здесь когда-то любили гулять мальчики.

Совсем рядом, в нескольких кварталах отсюда, находятся биомедицинский центр Гилмана, метапсихический институт и больница. Марк, еще студентом проявлявший задатки Великого Магистра, принудительно сгонял весь младший медицинский персонал в палату интенсивной терапии, а сам тем временем прятал Джека в специально сконструированный рюкзак и уносил с собой. Любимый младший брат был неизлечимо болен: рак медленно пожирал его тело, однако совсем не затронул уникальный мозг. Несколько украденных у вечности мгновений они проводили среди сосен, в слиянии братских умов. Разговаривали, шутили, спорили. Именно тогда зародилось меж ними соперничество, приведшее к разрушению тысяч обитаемых планет, поставившее под угрозу не только эволюцию человеческого ума, но и судьбы пяти экзотических рас, благосклонно принявших Землю в миролюбивое Галактическое Содружество…

Идя по берегу, простым взглядом и не различишь, где кончается гранитная набережная и начинается замерзшая река: стык запорошен снегом. Молекулы воды подмывают прочность камня, хотя внешне это и не заметно. Я, конечно, могу включить глубинное зрение и найти границу, равно как и проникнуть под толщу льда, чтобы увидеть струящуюся под ним черную воду. Но ум не позволяет мне разглядеть движение ледяных молекул самого льда, или вибрацию кристаллов в гранитных плитах, или внутриатомные пляски частиц материи и энергии, из которых соткана реальность льда и гранита. Несмотря на обширные познания в области абстрактных наук, видение мое все же остается ограниченным.

Что уж говорить о постижении общей модели Вселенной! Со всех сторон мы скованы различными ограничениями и тем не менее свободны. Мы не в силах объять взглядом мир во всем его единстве, хотя и знаем, что оно существует. Мы вынуждены проживать каждое событие, проносящееся сквозь пространство и время, и наши действия не менее стихийны, хаотичны, чем броуновское движение молекул в многократно увеличенной капле воды.

И все же капли сливаются в единый поток, несущий их в море, где каждая в отдельности (не говоря уже о молекулах) зрительно теряется в естественном водовороте. Море не только живет своей обособленной жизнью, но и порождает другие, более совершенные формы жизни, что недоступно единичным молекулам. Потом солнце притягивает их к себе, молекулы конденсируются в новые капли, или снежные хлопья, и падают, и поддерживают жизнь на земле, пока не придет пора стечь в море и начать новый цикл, вечно повторяющийся со времени зарождения жизни. Ни одна молекула не избежит своей судьбы, своей роли в огромной, всеобъемлющей схеме. Можно сколько угодно сомневаться в существовании этой схемы, ведь она не видима невооруженным глазом, но временами, обычно по прошествии большого срока, нам открывается истина: наше движение, наша жизнь в общем-то не были бессмысленны. Те, кто не сподобился приобщиться к космическому разуму (в их числе ваш покорный слуга), находят радость в удовлетворении своих непритязательных инстинктов, но в душе и они сознают, подобно Эйнштейну, чья правота подтвердилась по большому, если не по малому счету, что мироздание – не просто игра случая, а стройный и обдуманный порядок.

Великий мороз превращает аморфную каплю в совершенный ледяной кристалл. Сумею ли я придать своим воспоминаниям такую же стройную упорядоченность, наполнить железной логикой запутанную историю семейства Ремилардов? Мне внушили, что сумею, но мой будущий читатель может с этим не согласиться. C'est bien зa note 11Note11
  Здесь: Ну и ладно (франц.).


[Закрыть].

Хроника начнется в Нью-Гемпшире, а закончится в межзвездном пространстве. Ее временной охват поневоле совпадет с протяженностью моей жизни, хотя я буду учитывать разные точки зрения, и не только человеческие. Моя роль в разыгравшейся драме настолько незаметна, что историки Содружества поминают обо мне в лучшем случае сносками нелицеприятного свойства. И все же мы с Доном братья-близнецы, его жена, дети – близкие мне люди. Я был рядом с Дени во время Вторжения и воочию наблюдал бесславный конец Виктора и Сыновей Земли. Я посвящен во все тайны династии Ремилардов, открывшей человечеству новый менталитет. Мне известна вся подноготная того, как Поль «продал» Нью-Гемпшир, человеческую столицу Содружества. Я стал свидетелем личной трагедии Терезы и знаю, какие бесы вселились в Мадлен. Я поведаю вам историю Алмазной Маски, ибо ее судьба неразрывно связана с моей семьей. А мучительные искания Марка, приведшие его к Метапсихическому Мятежу, пройдут красной нитью через эти мемуары и станут их кульминацией.

Но моим главным героем будет Джон Ремилард, которого я любя называл малютка Жан, а Содружество дало ему прозвище Джека Бестелесного. Он родился уже после Вторжения, однако жизнь его предопределена битвами и победами тех, кому я посвящаю свою книгу, первых людей, достигших сверхчеловеческой силы ума. Именно Джеку суждено было возглавить эту плеяду. Он положил начало страшному и удивительному ходу человеческой эволюции. И мы с ужасом увидели в нем то, чем станем в будущем.

Saint Jean le Dйsincarnй, priez pour nous note 12Note12
  Святой Иоанн Невоплощенный, помяни нас в своих молитвах! (франц.)


[Закрыть]. Но молю тебя, не дай нам последовать примеру твоему хотя бы еще миллион лет!

2

Наблюдательное судно «Хасти» (Симб. 16-10110)

9 августа 1945 года

– Смотрите! – воскликнул Адаластам Зих. – Смотрите, что они опять натворили!

В момент ужасающего взрыва его личный монитор вышел из строя, но Адаластам немедленно переключил изображение на большой настенный экран. Дежурные симбиари увидели огромное грибовидное облако, несущее смерть. Взрывная волна в мгновение ока смела живописную гавань.

– О горе! О злосчастный день! – запричитал старый Ларихам Ашасси.

Зеленая слизь стала сочиться из многочисленных пор на его лице и на вытянутых ладонях. Будучи старейшиной племени, Ларихам считал своим долгом выразить скорбь и гнев всех симбиари при виде катастрофы и ее последствий. На его телепатический призыв сбежались наблюдатели с других планет.

Маленькие полтроянцы Рими и Пилти, едва начавшие расшифровывать записи электромагнитных колебаний, выскочили из соседней лаборатории; за ними протопал гигант Дока-Элу, член Высшего Совета и обозреватель психологических и социальных тенденций с планеты Крондак. Кошмар, происходящий на экране, так приковал общее внимание, что ни один из наблюдателей вовремя не подумал о том, чтобы не допустить в кабину слежения чрезмерно впечатлительного Нап-Нап-Нанла с планеты Гии. Огромные желтые глаза гуманоида закатились под череп, и все помещение наполнил жуткий вой, сродни предсмертному. Нап-Нап-Нанл вопил в пронзительной прогрессии децибелов, утратив способность соображать и готовый от шока рассыпаться на куски. Дока-Элу, мобилизовав свой психокинез, подхватил гии и мягко перенес на палубу, где тот распластался беспорядочной грудой проводов и перьев, нескладных конечностей и бледных гениталий. Видя, что ум сверхчувствительного коллеги обрел надежное утешение в Единстве, остальные перестали обращать на него внимание.

Старейшина Ларихам, все еще роняя слизь ритуальной скорби, позволил праведному гневу выбраться из трясины отчаяния.

– Первая атомная бомба явилась ужасным преступлением. Но разрушить целых два города… притом, что несчастные островитяне уже выслали парламентеров.

– Неслыханное варварство! – подтвердила Чириш Ала Малисотам, по примеру своего мужа Адаластама сдерживающая зеленые гуморы. – Но чего еще ждать от человечества?.. В своей жестокости оно не знает пределов.

– Использование атомного оружия в разрушительных целях показывает, что Запад так же дик и аморален, как и островитяне, развязавшие эту войну, – подхватил Адаластам.

– Нет, я не согласен, – проговорил Дока-Элу и сделал глубокомысленную паузу.

Все поняли: сейчас начнется очередная лекция. Но крондак – глава экспедиции и к тому же входит в Совет, поневоле надо запасаться терпением.

– Да, островитяне выразили стремление к миру, спровоцированное первым взрывом, однако их жест едва ли можно считать искренним. Милитаристски настроенные лидеры не изменили своей решимости продолжать военные действия, что подтвердил сделанный нами анализ их мозговых импульсов. И многие на Западе частично отдают себе в этом отчет. Достаточно вспомнить прежнее коварство островитян плюс их боевую этику, категорически исключающую всякую возможность почетного поражения, – и действия западных главарей по обеспечению островитянам, так сказать, дополнительного стимула к капитуляции становятся в какой-то мере оправданными. – Дока-Элу кивнул на огненный ураган, бушующий на экране. – Теперь им всем понятно, на каком они свете.

– Несомненно! – негодующе воскликнула Чариш Ала. – Повторная атомная бомбардировка положит конец этой бессмысленной войне. Но, следуя таким путем, планета Земля подписывает себе смертный приговор. Ни одно общество, применявшее атомное оружие до вступления в Галактическое Содружество, не избежало саморазрушения. Единство глобального Разума задержано по меньшей мере на шесть тысяч лет. Отныне они вернутся к первобытной цивилизации – к охоте и собиранию кореньев.

– Мы можем преспокойно сворачивать наблюдение и возвращаться домой, – добавил старый Ларихам.

Чета симбиари согласно кивнула.

– Разделяю ваш пессимизм, – невозмутимо откликнулся крондак. – И все же мы будем ждать решения Совета. Первая сброшенная бомба положила начало дебатам. Второй инцидент, о котором я безотлагательно доложу по телепатической связи, наверняка потребует вотума доверия нашему участию в земных делах.

– Как будто мы не знаем заранее, что решит Совет! – проворчал Адаластам. – Земля неминуемо вернется в после-атомный палеолит еще на пятьдесят круговращений. И это как минимум, учитывая невероятную социально-политическую недоразвитость людей.

– Как знать? – возразил Рими.

Он держал за руку свою соотечественницу, и в рубиновых глазах обоих стояли слезы сострадания. Но внезапно полтроянцы приободрились.

– Темпы их научного развития предугадать нельзя, – высказала свое мнение Пилти. – Равно как и агрессивность. Перед лицом такого варварства люди забывают мелкие разногласия, чтобы впервые в истории человечества дать отпор аморальным группировкам.

– Да, согласно этическим нормам галактики, они примитивны, – продолжал Рими. – Однако их недюжинный метапсихический потенциал не подлежит сомнению. Верно, Дока-Элу?

– Воистину, – подтвердил тот.

Распластанный гии вдруг зашевелился. Открыл глазища, поставив в уме прочный заслон неприятным резонансам.

– По-моему, еще рано сбрасывать Землю со счетов, – прохрипел он. – Вспомните, какая там облачность, какие океанические течения! А богатство несознательных. форм жизни… Птицы и бабочки! Морская флора и моллюски!

– Нам в Содружестве только моллюсков не хватало! – фыркнул Адаластам.

Опираясь на руку Рими, Нап-Нап-Нанл поднялся, распушил оперение, расправил мужские и женские детородные органы.

– Человеческие существа сварливы и мстительны, – вздохнул он. – Они преследуют все новое, прогрессивное, они разрушают экологию. Но такой музыки вы не найдете во всей Вселенной! Григорианское пение! Баховский контрапункт! Вальсы Штрауса! Индийские раги! Коул Портер!

– Ты безнадежно сентиментален! – поморщился Ларихам. – Ну да, с эстетической точки зрения, Земля и впрямь настоящее чудо. Но что пользы, коль скоро человечество так настойчиво противится эволюции своего ума? – Он повернулся к полтроянцам. – А ваши оптимистические прогнозы ни на чем не основаны, кроме полнейшей наивности. Мета-психический колледж Симба еще в начале этого бессмысленного наблюдения признал, что Земля ни по каким стандартам не вписывается в Содружество.

– К счастью для человечества, наша фракция перевесила вашу в Совете, – с напускной любезностью заметил Рими.

– Полтроянцы поддерживают землян только потому, что обе расы так вульгарно плодовиты! – не утерпела Чариш Ала.

– Что, бесспорно, приближает Землю к Единству. – Пилти скромно потупила глазки и добавила, обращаясь к товарке с планеты Симбиари: – Кстати, дорогая, я тебе говорила, что опять беременна?

– Нашли время для бабских склок! – возмутился Адаластам, указывая на экран.

– Да, момент неподходящий, – согласилась Пилти. – И все-таки я бы не стала впадать в отчаяние.

– Амальгама Полтроя убеждена, что человечество сумеет избежать умственной катастрофы, – заявил Рими. – Позвольте в порядке дружественной полемики напомнить нашим достойным союзникам с планеты Симбиари, что мы, полтроянцы, гораздо более древняя раса и посему имели возможность наблюдать неизмеримо большее число нарождающихся миров. Так вот, в упомянутой вами закономерности, касающейся прямого соотношения между атомным оружием и массовым самоубийством, существует по меньшей мере одно исключение. Мы.

Зеленолицые существа беспомощно переглянулись. Старейшина Ларихам и тот не нашел возражений против приведенного довода.

– И правда! – восторженно заклокотал Нап-Нап (при этом его бледные и сморщенные в результате пережитого ужаса грудные железы, поразительно похожие на соски млекопитающих, разгладились и обрели естественный телесно-розовый цвет). – Ведь полтроянцы на первобытной стадии были дико кровожадны! Неудивительно, что они ощущают духовную близость к землянам!

– И неудивительно, что МЫ ее не ощущаем! – рявкнул почтенный симбиари, выдавливая из пор новые потоки слизистой зелени. – Говорю вам, Земля – дело гиблое! – Мелодраматическим жестом он указал на экран. – Непосредственные участники данного конфликта останутся смертельными врагами по меньшей мере на протяжении трех поколений. Между нациями, столь подвижными в этническом плане, вспыхнут новые войны, которые приведут к глобальной катастрофе. Кропотливая просветительская работа Галактического Содружества пропала втуне. Нет, на Землю надо махнуть рукой, во всяком случае пока она не окажется на новом витке эволюционной спирали.

– Решение за Советом, а не за вами! – отрезал Рими. – Что дальше, Дока-Элу?

Устрашающего вида функционер сохранял почти полную неподвижность, лишь одно щупальце чуть подергивалось, выпуская изумрудные пузыри, исчезавшие в стерильных стыках между половиц. После недолгой паузы Дока Элу распахнул свои огромные мозговые резервуары, и все присутствующие увидели зал заседаний Высшего Совета, находящегося за четыре тысячи световых лет в туманности Ориона. За круглым столом расположился руководящий орган единого Галактического Содружества, уже принявший решение касательно земного Разума. Результаты голосования со скоростью мысли достигли рецепторов Дока-Элу.

– Полтроянская Амальгама проголосовала за сотрудничество с Землей, – сообщил он. – Крондаки, гии и симбиари сочли дальнейшее наблюдение нецелесообразным, причем большинство членов выступило за полный разрыв.

– Ну?! – воскликнул Адаластам. – Что я говорил?

– А как же музыка?! – сокрушался Нап-Нап. – Неужели мы позволим погибнуть творениям Сибелиуса, Шенберга, Дюка Эллингтона?!

Однако глава экспедиции еще не закончил свое сообщение.

– На вынесенное решение наложено вето Контрольным органом Лилмика.

– О святая истина и красота! – прошептал старейшина Ларихам. – Лилмик вмешался в такое пустячное дело? Невероятно!

Гии тряхнул пушистой головой. Его тестикулы вздрогнули и побагровели.

– Вето Лилмика! На моей памяти такого еще не случалось!

– Естественно. Ты и не можешь этого помнить, – сказал гермафродиту крондак. – Подобный прецедент имел место задолго до того, как твоя раса примкнула к Единству. И до того, как полтроянцы и симбиари научились пользоваться каменными орудиями и высекать огонь. Если быть точным, триста сорок две тысячи девятьсот шестьдесят два стандартных года тому назад.

В потрясенной тишине Дока-Элу сделал Адаластаму знак сменить образ на экране. Зрелище разрушенного города расширилось до панорамы всей Земли, обозреваемой с борта космического корабля. Озаренный солнцем бело-голубой шар сиял на фоне дымно-серебристой галактической равнины, словно лучистый агат.

– Более того, – продолжал Дока. – Лилмик рекомендует нам перейти от чистого наблюдения к этапу отдельных манифестаций. Необходимо ознакомить жителей Земли с концепцией межзвездного Сообщества. Данный этап займет тридцать лет и, возможно, станет преддверием будущего Вторжения.

Симбиари едва не поперхнулись собственной слизью. Полтроянская парочка дружно захлопала в ладоши.

Нап-Нап-Нанл стоически успокаивал возбужденные двуполые гениталии, пока не довел их до светло-вишневого цвета.

– Я так рад! – блаженно выдохнул он. – Земля поистине обворожительная планета. Статистически есть шанс, что люди образумятся. Это очень длительный, но отнюдь не безнадежный процесс…

Он простер шестипалую конечность и включил комнатную аудиосистему, настроенную на венское радио. Заключительные аккорды «Лунной сонаты» заполнили кабину слежения.

Невидимый экзотический корабль продолжал свою миссию, длившуюся уже шестьдесят тысяч лет.

3

ИЗ МЕМУАРОВ РОГАТЬЕНА РЕМИЛАРДА

Я родился в 1945 году в фабричном городке Берлине, на севере Нью-Гемпшира. Мы с братом-близнецом Донатьеном появились на свет 12 августа, через два дня после того, как Япония вступила в переговоры об окончании Второй мировой войны. Во время воскресной утренней мессы у нашей матери Адели начались схватки, однако со свойственным всему клану упрямством она и виду не подала, пока не отзвучали последние ноты последнего песнопения. Затем деверь Луи и его жена отвезли ее в больницу Св. Луки, где она разрешилась от бремени и умерла. Наш отец Жозеф за полгода до нашего рождения погиб в сражении у Окинавы.

В день нашего рождения ветер все еще носил по небу радиоактивные облака от бомбардировки Хиросимы и Нагасаки, но к нашим мутациям это никакого отношения не имеет. Гены активных метапсихологов уже давно дремали и в нашей, и в других семьях. А вот ген бессмертия, видимо, уникален. Но так или иначе наши отличительные черты были признаны лишь по прошествии многих лет.

Пока же вполне здоровые малыши-сироты получили в наследство от матери нечто более вещественное: страховой полис и старые каминные часы. Нас взяли к себе дядя Луи и тетя Лорен, добавив тем самым к семье из шестерых детей два лишних рта. Луи Ремилард служил мастером на целлюлозно-бумажной фабрике, где трудились почти все мужчины нашего клана, а придет время – будем трудиться и мы с Доном. Луи был сильный, крепко сбитый мужик, правда, прихрамывал (одна нога от рождения короче другой), но это не мешало ему прилично зарабатывать и содержать старый двухэтажный дом на Второй улице. Мы занимали первый этаж, а дядя Ален и тетя Грейс со своим еще более многочисленным выводком ютились на втором. В доме всегда было весело, хотя и очень шумно. Мы с братом росли как самые обычные дети, дома говорили по-французски, а на улице, где франкоязычных детей было не так уж много, легко переходили на английский.

Фамильный Призрак, явившись мне впервые, тоже заговорил по-французски.

Это случилось в памятный день, когда мне исполнилось пять лет. Старший сын дяди Луи Жерар посадил нас – всю ребячью свору – в свой старый пикап и повез в лес по малину. Каждый взял с собой банку или лукошко. Малина в тот год плохо уродилась, и, отыскивая ягодные кусты, мы рассыпались по всему лесу. Нам с Доном наказали держаться поближе к четырнадцатилетней кузине Сесили, но эта серьезная и методичная особа обирала каждый куст до последней ягодки, а мы перескакивали с места на место в погоне за легкой добычей. Так и заблудились. Потеряли из виду не только Сесиль, но и друг друга. Я не на шутку перепугался: до сих пор мне еще не приходилось надолго разлучаться с братом. Всхлипывая, блуждал я по глухим тропинкам, но реветь в полный голос боялся: а ну как вечером не дадут к малине взбитых сливок!

Начинало темнеть. Я тихонько аукал, но никто не откликался. В конце концов я набрел на заросли ежевики, сплошь усыпанные черными блестящими ягодами. И там, хрумкая и чавкая, стоял огромный бурый медведь – метрах в десяти, не больше.

– Донни! Донни! – завопил я, бросил банку с малиной и пустился наутек.

Мне казалось, медведь гонится за мной, а он, как видно, и не думал.

Я несся по гнилым сучьям и жухлой траве, натыкался на трухлявые пни и наконец попал в густой березняк. Белые, почти впритык стоящие стволы напомнили мне ручки метел у нас в чулане. Я с трудом продирался между ними, утешая себя мыслью, что уж здесь-то медведь меня не достанет.

– Донни, где ты?

И вдруг мне почудился его голос:

Я здесь.

– Где? – прорыдал я, совсем ничего не видя. – Я заблудился! Где ты?

Здесь я, здесь, ответил он. Надо же, я тебя слышу, а кругом тихо. Вот смех-то, правда?

Я завыл, завизжал. Мне было не до смеху.

– Донни, за мной медведь гонится!

Какой медведь? Тебя я вижу, медведя нет… Закрою глаза – и вижу. Ну и ну! Ты меня не видишь, Роги?

– Нет, нет! – надрывался я.

Внезапно я осознал, что не только не вижу его, но и не слышу – то есть слышу, но не ушами. Снова и снова выкликая его имя, я выбрался из березовой чащи на тропу и припустил бегом.

Наконец в мозгу опять прозвучал голос Дона: Тут Сесилъ, и Джо, и Жерар. Я-то тебя вижу, а они?..

За рыданиями я перестал его слышать. Спустились сумерки – entre chien et loup note 13Note13
  Букв.: меж волком и собакой (франц.).


[Закрыть], как мы говаривали дома. Я сотрясался в истерике и бежал наугад, не разбирая дороги.

– Arrкte! note 14Note14
  Стой! (франц.)


[Закрыть] – раздался вдруг отчетливый приказ.

Кто-то схватил меня сзади за помочи и приподнял над землей. Я хрипло закричал, замахал руками и глянул через плечо, ожидая увидеть темную шкуру и клыки.

За моей спиной никого не было.

Какое-то мгновение я болтался в воздухе и от страха не мог издать ни одного звука. Потом плавно опустился на землю и услышал взрослый голос:

– Bon courage ti-frere. Maintenant c'est tr'bien note 15Note15
  Не бойся, братец. Теперь все хорошо (франц.).


[Закрыть].

О Боже, только невидимых утешителей мне не хватало! Я вновь расплакался и обмочил штаны.

Однако в знакомом канадском выговоре слышалось ободрение, он даже немного был похож на голос дяди Алена. Невидимая рука пригладила мои черные всклокоченные вихры. Я зажмурился. Призрак!.. Господи, не иначе, призрак! Ну все, теперь он скормит меня медведю!

– Нет-нет! – разуверил он. – Я не сделаю тебе худого, малыш. Наоборот, хочу помочь. Взгляни, вот здесь крутой обрыв. Не останови я тебя, ты бы упал и расшибся. Чего доброго, убиться мог. Однако ты цел и невредим… Значит, я тебя спас. Ainsi le dйbut du paradoxe! note 16Note16
  Вот ведь в чем парадокс! (франц.)


[Закрыть]

– Призрак! – захныкал я. – Ты призрак!

Как сейчас помню его смех и голос, звучащий не столько в ушах, сколько в мозгу:

Exactement! Mais un fantфme familier… note 17Note17
  Точно! Но я фамильный призрак… (франц)


[Закрыть]

Так я встретил невидимку, который будет мне помогать, давать советы в критических ситуациях и одновременно станет моим проклятием, моей карой. Фамильный Призрак сжал мне руку и потянул за собой по извилистой тропке, так быстро, что я запыхался и даже плакать позабыл. На прощание он мне строго-настрого наказал никому не говорить о нашей встрече. Все равно не поверят, хуже того – поднимут на смех. Лучше уж поведать своим, как я встретил медведя и ничуть не испугался.

На небе уже мерцали первые звезды, когда я вышел из леса к пруду, где стоял наш пикап. Меня встретили радостными криками. Я в красках рассказал о встрече с медведем: будто бы швырнул ему в морду банку с ягодами и, пока он опомнился, меня и след простыл. В темноте никто не заметил моих мокрых штанов. Только Дон как-то странно поглядел на меня, вроде хотел о чем-то спросить, да передумал.

За ужином тетя положила мне на малину двойную порцию взбитых сливок.

О Фамильном Призраке я ни словом не обмолвился.

Чтобы понять традиции нашей семьи, необходимо обратиться к истории.

Ремиларды принадлежат к небольшой этнической группе из Новой Англии, именуемой франко-канадцами, канадо-американцами или канюками. Недалекие янки упростили произношение весьма распространенной французской фамилии Ремийяр и обозвали нас Ремилардами. Насколько я сумел проследить, больше ни одна ветвь семейного клана на такой ранней стадии не выявила сверхъестественных генов для развития метафункций и способности к самоомоложению. («Бестелесного» мутанта породила несчастная Тереза. Но об этом позже.)

Наши предки поселились в Квебеке в середине семнадцатого столетия. Как все французские крестьяне, они обрабатывали землю по старинке и с недоверием воспринимали всякие новшества вроде севооборота и удобрения почв. С другой стороны, эти ревностные католики почитали своим священным долгом иметь большую семью. Добавьте сюда суровый климат в долине реки Св. Лаврентия, и вы получите естественный результат – страшную нищету. К середине девятнадцатого века истерзанная, поделенная на клочки земля уже не давала урожаев даже для мало-мальски сносного пропитания, как бы ни гнули на ней спину фермеры. К тому же французских канадцев притесняло англоязычное правительство страны. Восстание 1837 года было жестоко подавлено канадской армией.

Но упрямый, неуживчивый народ не сломился, не отчаялся. Au contraire note 18Note18
  Наоборот! (франц.)


[Закрыть]! Канюки упорно продолжали плодить детей и слушаться только приходского священника. Их преданность семье и вере была не просто глубокой, а какой-то яростной, что привело в конце концов к той неколебимой стойкости (прообразу метафункции принуждения), которую антропологи Содружества именуют этнической подвижностью. Обитатели Квебека не только выстояли перед лицом политических преследований и тяжелых природных условий, но и умудрились преумножить свою численность.

Тем временем в Штатах началась промышленная революция. Реки Новой Англии были взнузданы, чтобы давать энергию выросшим как грибы текстильным фабрикам. Понадобилась огромная дешевая рабочая сила; ее вербовали из числа ирландских иммигрантов, бежавших от политического угнетения и нищеты (еще один подвижный этнос). Откликнулись на призыв и французские канадцы, десятками тысяч двинувшиеся на юг в поисках счастья. Их миграция не прекратилась и в двадцатом веке.

Так в Массачусетсе, Нью-Гемпшире, Вермонте, Мэне, Род-Айленде появились миниатюрные Канады.

Пришельцы цеплялись за французский язык и культурные традиции, а главным образом за католическую веру. Свое многочисленное потомство они воспитывали в духе бережливости, трудолюбия и, приняв американское гражданство, становились не только чернорабочими, но и плотниками, лесорубами, механиками, мелкими лавочниками. Давать детям образование было не принято: его получали лишь те, кто шел по духовной стезе. Мало-помалу канюки, подобно другим меньшинствам, вливались в американское русло. Быть может, процесс ассимиляции проходил бы намного легче и быстрее – когда б не ирландцы.

О, как мы ненавидели ирландцев! (Граждане Содружества, читающие эти строки и знающие об основных линиях человеческого родства, по которым распространялась метапсихическая активность, наверняка оценят иронию.) Ирландское и французское меньшинства в Новой Англии были оба кельтского происхождения и обладали страстным и воинственным темпераментом. В конце девятнадцатого – начале двадцатого века они ожесточенно соперничали из-за малоквалифицированной работы. И те и другие благодаря своей католической вере подвергались дискриминации как на родине, так и в Америке. Но ирландцы намного превосходили французов числом и имели колоссальное преимущество в виде английского языка – весьма, правда, своеобразного! Кроме того, ирландцы проявили незаурядные политические способности, что позволило им добиться главенствующего положения в церковных и административных кругах. Мы же были от природы замкнуты, совсем не подкованы политически и понятия не имели о том, что янки называют «духом коллективизма», ибо для нас на первом месте всегда стояла семья. Наши обычаи, наш французский язык стали для наших собратьев по вере буквально костью в горле. И под эгидой царившего в те времена антикатолицизма хитрозадые ирландские епископы стремились столкнуть упрямых канюков в общий национальный котел. Они каленым железом истребляли церковно-приходские школы, где преподавание велось на французском языке, утверждая, что мы обязаны воспитываться наравне со всеми американцами, как это делают другие этнические группы.

Ассимиляция, смешанны браки – и вся метапсихическая активность растворилась бы в них без следа и без нашего ведома. Но от великого предначертания так просто не отмахнешься.

Французские канадцы сопротивлялись с тем же упорством, какое в свое время доставило немало хлопот их британским соотечественникам. Подрывные действия ирландского духовенства заставили нас еще упорнее цепляться за наше наследие. И церковная иерархия сдалась, пошла на спасительный компромисс. Мы сохранили свои приходы, свои школы и свой язык. По большей части франко-канадцы женились на соплеменницах, увеличивая свою гомозиготность, накапливая замечательные гены, поставившие нас в авангарде грандиозного эволюционного скачка человечества.