Текст книги "Нежная война"

Декабрь 1942
Второй свидетель

Афродита обращается к судье:

– Ваша честь, я бы хотела пригласить второго свидетеля.

– Только не это, – стонет Арес. – Сколько еще бессмертных ты собираешься сюда притащить? Легче было бы сразу отправиться на Олимп. И я думал, что мы уже прекратили играть в суд.

– Возражение отклонено, – говорит Гефест. – Защита может продолжать.

– Я вызываю, – Афродита делает театральную паузу, – Ареса, бога войны.

Арес садится и выпрямляет спину, просовывая руки в рукава рубашки. Нет никакого смысла застегивать пуговицы и прятать его восхитительный торс. Обычно Арес предпочитает выставлять все свои лучшие стороны напоказ, но выступление в суде требует подобающего внешнего вида.

У Гефеста нет судебного исполнителя, поэтому ему приходится зачитать клятву самостоятельно:

– Вы клянетесь умерить свое хвастовство, рассказывать факты, и только факты, а в противном случае – держать свой поганый рот на замке?

– Эй, – возмущается Арес. – В клятве для Аполлона не было ругательств.

– Это потому, что я рос вместе с тобой, – мрачно говорит Гефест.

– Арес, – успокаивает его Афродита. – Он обижен на тебя, только и всего. Почему бы тебе не поведать нам свою точку зрения на эту историю?

Арес поднимается и обращается к суду:

– Я не хочу делать этого ради него, – говорит бог войны. – Но раз уж ты настаиваешь, я расскажу вам историю. Хотя бы для того, чтобы разбавить твою слащавую мелодраму.

Арес
Тренировка по штыковому бою – 4 января, 1918

Рядовой Джеймс Олдридж и его отряд выстроились в ровную линию на тренировочной площадке, чтобы начать подготовку по штыковому бою. Они находились в нескольких милях от траншей, и Джеймс никак не мог привыкнуть к постоянному реву артиллерийского обстрела.

– Закрепить штыки! – рявкнул командир, и Джеймс привинтил лезвие к своей винтовке «Ли-Энфилд».

– Встать на позицию!

Джеймс быстро поднял винтовку левой рукой и обхватил ее правой, прицеливаясь концом лезвия в горло воображаемому немцу.

– Олдридж, – сказал кто-то. – Разведи ноги шире.

Это был рядовой Фрэнк Мэйсон – рыбак из Лоустофта. Недавно он восстановился после ранения в ногу и теперь проходил переподготовку.

Их командир ходил вдоль рядов, поправляя тех, кто неверно встал в позицию.

– Исходное положение!

Осунувшись от усталости, солдаты опустили винтовочные штыки.

– Приказа засыпать не было, солдат!

Высокий и крепкий рядовой Билли Натли – фермерский парень из Шропшира – мог бы стать опасным бойцом, но больше походил на огромную мишень.

– В позицию!

Штыки поднялись вверх.

– Цельтесь им в горло, дамочки! – лицо командира было красным. – На поле боя либо убиваешь ты, либо убивают тебя. Немцы не знают пощады. Цельтесь в горло!

Джеймс облизал губы и прицелился в невидимое горло.

– Выпад!

Солдаты выбросили штыки вперед и прочертили ими невидимую линию.

– Сделали выпад – провернули лезвие! Вытащите их кишки наружу!

Джеймс делал выпад и проворачивал лезвие. Возвращался в исходное положение и начинал снова. Позади него то же самое делал жилистый уэльский парнишка Чад Браунинг.

– Горло и подмышки – крайне уязвимые места, – рявкнул их командир. – Лицо, грудь, живот! Если нападаете со спины – цельтесь в почки. Или вы, гении, забыли, где находятся почки? Исходное положение!

Исходное положение.

Командир расхаживал вдоль рядов.

– Теперь найдите себе чучело.

Они подошли к покосившимся деревянным виселицам, на которых болтались соломенные чучела, изображавшие немецких солдат.

– Немецкий солдат – это безжалостная машина для убийств, – сказал командир. – Смертельное оружие в руках кайзера. Разница между его вспоротым брюхом и вашим перерезанным горлом – доля секунды.

Джеймс коснулся своей шеи.

– Выживание на фронте, – крикнул командир, – зависит от вашей готовности убивать! В позицию!

Штыки наготове.

– Строевая стойка!

Винтовки поднялись вертикально вверх.

– Позиция!

Наготове.

– Выпад!

Удар штыком прямо в чучело.

– Позиция!

Все сначала.

– Выпад! Поворот! Убей, убей, убей! Повторяйте!

Джеймс тяжело сглотнул.

– Убей, убей, убей!

– Не так, жалкие тряпки! Они вами пол вытрут!

– Убей, убей, убей!

Джеймс убеждал себя произнести это вслух. Просто сделать то, что от него хотели. Он совершил очередной выпад в сторону соломенного фрица, изображая безжалостную машину для убийств. Словно он смертельное оружие в руках короля Георга.

– Исходное положение. Снять штыки. Завтра будем тренировать рукопашный бой.

Они направились обратно в свои бараки. Из столовой доносился сомнительный запах, но Джеймс так проголодался, что был готов есть даже консервы.

Вдруг рядовой Чад Браунинг запел своим высоким, гнусавым голосом:

 
АХ, АХ, АХ, ЧТО ЗА ЧУДЕСНАЯ ВОЙНА!
КТО Б НЕ ХОТЕЛ СОЛДАТОМ СТАТЬ?
ДАЖЕ ЖАЛКО ПЛАТУ БРАТЬ…
 

– Какую плату? – пробормотал Натли. – Мы-то вряд ли ее получим.

 
ПО ГОРЛО В ГРЯЗИ – ТОЛЬКО ГОЛОВУ ВИДНО,
И СЛОВЕЧКИ ТАКИЕ, ЧТО СЕРЖАНТУ УЖ СТЫДНО.
КТО Б НЕ ХОТЕЛ СОЛДАТОМ СТАТЬ?
МЫ ВСЕ ХОТИМ ЭТО УЗНАТЬ!
 

– Кто-нибудь тебя услышит, Браунинг, – предупредил кривоногий Мик Веббер – каменщик из Ратленда. – Ты что, хочешь провести ночь на гауптвахте?

 
АХ, АХ, АХ, ЧТО ЗА ЧУДЕСНАЯ ВОЙНА!
ЯЙЦА С БЕКОНОМ МЫ ЕСТЬ НЕ БУДЕМ —
СЛИВОВО-ЯБЛОЧНЫЙ ДЖЕМ В ДВА СЧЕТА ДОБУДЕМ…[14]14
  Сливово-яблочный джем – калорийные и сытные консервы, широко распространенные в Англии во время Первой мировой войны, которые являлись частью армейского пайка.


[Закрыть]
 

– А мне нравится сливово-яблочный джем, – признался Билли Натли.

– Посмотрим, как ты запоешь, – пробормотал Мэйсон, – когда на протяжении шести месяцев будешь есть только этот проклятый джем.

– Мэйсон, – сказал Джеймс. – Там правда так ужасно, как говорят?

– Скоро сами узнаете.

– Эта война должны была закончиться до того, как я стал совершеннолетним, – все, что говорил Браунинг, звучало как шутка. – Хотел бы я знать, куда можно подать письменную жалобу.

– Ты уж прости, что мы не справились с немцами до твоего призыва, сынок.

– А что насчет еды? – спросил Натли. – В траншеях она такая же отвратительная, как здесь?

– Хуже, – Мэйсон шутливо пихнул Натли локтем. – Но тебе сильно повезет, если невкусная еда окажется твоей главной проблемой.

– Я бы хотел получить травму, вроде твоей, Мэйсон, – вмешался Веббер. – Достаточно серьезную, чтобы меня отправили домой, к моей девушке, но не настолько страшную, чтобы она перестала меня любить, – он ухмыльнулся. – Как ты умудрился сделать так, чтобы тебя ранили в ногу?

Джеймс постарался не думать об изуродованных лицах, которые он видел около госпиталей. Он представил себе милое лицо Хейзел. Как много шрамов должно появиться на его теле, чтобы она начала смотреть на него с отвращением?

Выпад. Поворот. Убей.

– Мэйсон, вам часто приходилось использовать штыки? – спросил он.

Мэйсон улыбнулся.

– Из них получаются отличные консервные ножи и подсвечники, если вставлять их в стены траншеи. И нет ничего лучше штыка, когда нужно поджарить ломоть хлеба над костром.

Декабрь 1942
Третий свидетель

– Если позволите, – просит Афродита. – Я вызову еще одного свидетеля.

– Может, нам стоит спуститься в танцевальный зал, чтобы вместить всех твоих свидетелей? – спрашивает Гефест.

– О-о, позови кого-нибудь с роялем, – оживляется Аполлон. – Я спою.

– Это совсем не обязательно, – уклончиво говорит богиня. – Вызываю третьего свидетеля.

Тучи затягивают небо, скрывая все звезды, и стены номера содрогаются от сильного толчка. Такое ощущение, что где-то под землей со скоростью света прошел поезд, размером с огромный океанический лайнер.

Раздается одинокий стук в дверь. Она открывается, и на пороге появляется фигура.

– Все в порядке, – говорит Гефест. – Заходи и чувствуй себя, как дома.

– Я всегда чувствую себя, как дома.

Услышав этот голос, Аполлон и Арес замирают на месте.

Вновь прибывший ступает по коридору бесшумно, как кот. При взгляде на его темную одежду, в голову приходит мысль о сотрудниках похоронного бюро, но когда он снимает пальто, под ним оказывается длинная черная ряса. Единственное светлое пятно – белый квадрат на пасторском воротнике.

Боги недоуменно глазеют на мужчину в черном.

– Священник? – мычит Арес. – Бог Подземного мира – католический священник?

– Добрый вечер, дядя, – низко кланяется Афродита.

Гефест опускается на одно колено, и Аполлон, которому пришлось сползти с кровати, следует его примеру. После сильного тычка от Афродиты, недовольный Арес тоже склоняется.

– Я думал, что во время визитов в мир смертных ты притворяешься университетским профессором, – говорит Аполлон. – Мой Владыка Аид.

– Или налоговым аудитором, – вставляет Гефест. – Ведь единственные неизбежные вещи – это смерть и налоги.

Аид улыбается.

– Я всегда одеваюсь сообразно случаю.

Бог Подземного мира осматривает комнату, но не находит себе места по вкусу, поэтому он создает черное кожаное кресло, довольно простое на вид. Затем Аид садится, закинув ногу на ногу и переплетя пальцы рук на колене. Его лицо чисто выбрито, ногти в идеальном порядке, а блестящие черные волосы убраны назад.

Как Арес и Аполлон, Владыка Подземного мира – невероятно красивый мужчина, но гораздо более серьезный и мрачный. Его обескровленное, тонкое лицо отличают орлиные черты. Он, без сомнения, привлекателен, но вы бы скорее предпочли отчеканить этот острый профиль на монете, чем пригласить его на танец.

– Почему ты одет как священник? – требует объяснений Арес. – Ваше, эм, Преосвященство?

– Добрый вечер, мои племянники и племянница, – голос Аида сдержанный и плавный, как и он сам.

– Почему католический священник? – не унимается бог Войны, известный своей настойчивостью.

Гефест прочищает горло.

– Тебе не кажется, что это создает некоторые, эм, теологические противоречия?

Аид выглядит задумчивым.

– Я так не думаю, – медленно говорит бог Смерти. – Еще мне нравится быть раввином. Возможно даже больше, чем католическим священником. Я уважаю смертный взгляд на мир и говорю с ними, используя те образы, которые они способны понять. – Он кажется слегка оскорбленным. – Мне подходит роль священнослужителя. Самой лучшей частью этого века была та, которую я провел в аббатстве. Думаю, из меня получается довольно хороший священник.

– Ничто не побуждает к духовному развитию так, как Смерть, – говорит Афродита.

Аид улыбается.

– Религия помогает подготовить души к переправе через реку Стикс. Они перестают бояться, и мне это на руку, – он слегка морщится. – Неподготовленные души цепляются за жизнь, доставляя кучу неудобств.

Аид создает для себя коробочку мятных конфет и осторожно выбирает одну, прежде чем положить ее в рот.

– Смертные такие… плотские. Они потакают своему аппетиту, издают булькающие звуки, а их тело извергает разные жидкости. Для вас, Любовь и Война, они могут быть полезны, но мой интерес к людям носит чисто духовный характер, – он содрогается от отвращения. – Нет, тела меня совершенно не интересуют.

– Спорим, ты говорил Персефоне совсем другое? – Арес смеется, как школьник в раздевалке.

– И что насчет той нимфы… – вспоминает Аполлон.

Аид одаривает их тусклой улыбкой.

– Мальчишки… что с вас взять, – он говорит таким тоном, словно на самом деле хочет сказать: «Я могу расщепить вас на миллион частиц, если только захочу».

Бог Смерти изучает комнату.

– О боже, – бормочет он. – Неужели я пришел в разгар семейного скандала? – Он осторожно берет край золотой сети двумя пальцами. – Как священнослужитель, я не одобряю такие методы, Гефест, но твоя искусная работа заслуживает уважения. Если любишь кого-то – отпусти его.

– Спорим, ты говорил Персефоне совсем другое? – Аресу кажется, что во второй раз прозвучало еще смешнее.

Афродита вмешивается в разговор, чтобы спасти Ареса от безвременной кончины.

– Мой Владыка Аид, – мягко говорит она. – Я рассказывала этим богам историю, чтобы, помимо всего прочего, показать, как взаимосвязаны смерть и любовь. Мы с тобой всегда понимали друг друга. Ты поделишься своей частью, когда придет время? Я говорю о той самой истории.

Аид царственно улыбается.

– Почту за честь, прекрасная Афродита, – говорит он. – С превеликим удовольствием.

Колетт Фурнье – июль–август 1914

Афродита

Я начну с девушки и юноши, которые взбираются по ступенькам.

Стоял жаркий июльский день 1914 года. Воздух застыл, и только пчелы продолжали летать с цветка на цветок. Все остальные нашли себе место в тени, и совершенно не хотели работать.

Все, кроме Колетт Фурнье и ее спутника – Стефана. Колетт была настроена добраться до самого верха, несмотря на жару. Стефан был намерен оставаться рядом с Колетт, к тому же управляющий доков уснул прямо посреди дня, что дало юноше шанс улизнуть с работы.

Ступени, вырезанные из камня, вели на высокую смотровую площадку, откуда был виден весь бельгийский город Динан. Там же стояла средневековая крепость, веками защищавшая город. Со смотровой площадки открывался захватывающий вид на речку Мёз и зеленые поля, на которых зрел обильный урожай.

Волосы девушки падали на ее потный лоб, а влажная блузка прилипла к телу, но она не высказывала недовольства по этому поводу. Впрочем, как и Стефан.

Колокола собора Богоматери, оставшегося внизу, играли звонкую мелодию. Этот звон был еще одной неотъемлемой частью Динана – яркого бриллианта, чьи разноцветные домики отражались в спокойной глади реки Мёз.

Колетт было шестнадцать, а Стефану – восемнадцать. Стефан жил по соседству с семьей Колетт и вечно болтался под ногами. Колетт знала его так же хорошо, как собственного брата Александра, и кузена Габриэля. Стефан всегда был рядом, как бездомный пес, которого однажды имели неосторожность покормить.

В том, что Стефан предложил Колетт на спор забираться по ступеням, не было ничего необычного. Они постоянно соревновались с тех пор, как были маленькими.

Но в последнее время Колетт начала ловить на себе странные взгляды старшего товарища. Он смотрел на нее молча, подолгу не отводя глаза, словно видит ее впервые.

И это было просто нелепо.

К этому добавились странные ощущения, которые девушка испытывала каждый раз, когда Стефан появлялся поблизости. Она поняла, что скучает по юноше в его отсутствие, а когда он появляется – не знает, что ему сказать, но это еще не было поводом для беспокойства. А вот когда Колетт начала внимательно изучать Стефана, разглядывая его темные кудри и подмечая, что его скулы и ключицы стали острее – она уже была в серьезной опасности.

И это было еще более нелепо.

Поэтому когда Стефан появился на пороге ее дома в тот жаркий летний день и шутливо предложил гонку по ступенькам, она, не раздумывая, бросила грязную посуду в раковине и приняла вызов. Может, как только они доберутся до смотровой площадки, они выяснят, что происходит, и решат, как положить этому конец.

Стефан тоже планировал серьезно поговорить с Колетт. Если хватит смелости.

Такая длинная лестница изнурила бы даже атлета, но Колетт была молодой, сильной и решительной. Добравшись до вершины, она совершенно проигнорировала прекрасную панораму и бросилась на траву. Там она вытянула руки и ноги, закатала рукава и начала обмахивать раскрасневшееся лицо.

Я следовала за Стефаном.

Почему бы не спросить ее прямо сейчас…

– Колетт… – начал юноша.

Нет, не так.

– Да?

Он тяжело сглотнул и попытался собраться с мыслями.

– Твоя песня, – сказал он. – На пивном фестивале. Она хорошо звучала.

«Она хорошо звучала». Что за олух. Что за жалкий способ сделать комплимент.

– Спасибо, – поблагодарила Колетт.

Девушка увидела его силуэт на фоне вечернего солнца и подумала о том, когда он стал таким высоким. И когда у него появились эти мышцы? Стефан был таким тощим мальчишкой. Пожалуй, его тяжелая работа в доках стала причиной того, что он так окреп.

Стефан лег на траву рядом с Колетт. Щеки девушки раскраснелись, глаза блестели, а верхняя пуговица блузки была расстегнута.

Бедный Стефан. Как ужасно – рисковать дружбой ради мечты, которая вдруг стала такой большой и навязчивой, что ее просто невозможно сдерживать внутри себя. Стефан был уверен, что только оскорбит девушку, и она откажется от его чувств. Что он будет делать, когда это произойдет?

Он не мог прожить без Колетт ни дня, но если она больше никогда не захочет его видеть, то во всем Динане не найдется места, где он мог бы спрятаться от ее презрения.

И что он скажет ей? Ораторство не было его сильной стороной.

Колетт поднялась. К ее волосам и блузке прилипли кусочки земли и травы.

– Я ужасно выгляжу, – сказала она.

– Неправда.

– Ты тоже ужасно выглядишь, – заметила она. – Так что не тебе судить.

Стефан поднял глаза к небу и ухмыльнулся. Лежать на траве рядом с Колетт и разговаривать с ней – это было ему по душе.

– Здесь только мы вдвоем, – сказал он. – Какая разница, как мы выглядим?

Она отвернулась, любуясь видом на город и предоставив Стефану шанс изучить ее сзади. Изгибы ее спины казались юноше такими изящными, что он хотел бы провести по ним пальцами, если бы за это Колетт не отрубила ему руки. Стефану пришлось довольствоваться своим воображением.

Когда девушка повернулась к другу, его глаза оказались закрыты. Настала ее очередь рассматривать Стефана.

– Ты что, заснул? – спросила она. – До чего же с тобой весело. Притащил меня сюда только для того, чтобы поспать.

«Не довольствуйся одним лишь воображением», – прошептала я ему.

Он протянул ей руку.

– Почему бы и нет, – сказал он. – Давай немного поспим.

Колетт взяла его за руку, спрашивая себя, почему она вообще на это соглашается, и почувствовала, что по ее ладони словно прошел электрический разряд. Что это было? Что именно она ощутила, когда взяла глупого Стефана за руку?

Она снова легла на траву и повернулась на бок. Он больше не был прежним, глупым Стефаном.

Сперва нападай, а думать будешь потом.

– Что с тобой такое? – спросила она.

Он тоже перекатился на бок и заглянул ей в лицо.

Они оказались на расстоянии нескольких дюймов, но в то же время, между ними словно протекала ледяная река или обжигающая лава.

Стефан набрался смелости, наклонился и поцеловал ее. Он промахнулся и попал ей в нос.

Колетт зажмурилась. Она совершенно растерялась.

«Конечно, Стефан хочет тебя поцеловать, – сказала я ей. – Ты тоже этого хочешь».

Это было правдой. Я ничего им не внушала.

Сердце бедного Стефана забилось у него в горле. Если он все испортит, его ждет долгий, неловкий спуск вниз вместе с Колетт. Но она не убежала. Не ударила его, не закричала, не начала его отчитывать.

«Попробуй еще раз», – прошептала я ему на ухо.

Колетт снова открыла глаза. Она увидела, как раскрываются губы Стефана, и сделала то же самое. Прежде, чем девушка поняла, что происходит, она наклонилась к нему, а он притянул ее ближе. Она поцеловала его. Или он поцеловал ее. И то, и другое.

Через несколько секунд, Колетт отстранилась, жадно хватая ртом воздух. Стефан обвил ее одной рукой и прижал к себе. Он улыбался. Она удивленно смотрела на него, чувствуя, как бешено бьется ее сердце, а по телу бегут мурашки.

Стефан?

Кто еще?

Вспоминайте этот момент, когда подумаете о Стефане. Вспоминайте Колетт каждый раз, когда стоите у подножия крепости и смотрите на крошечные крыши домов. Бросьте на город последний взгляд, перед тем, как спуститься обратно: так же, как и она смотрела вниз, вместе с ее старым другом, который так сильно изменился.

Арес

Эти детишки впервые поцеловались в июле 1914 года. Следующие несколько недель Колетт и Стефан были слишком опьянены любовью, чтобы обращать внимание на войну, о которой заговорили во всех газетах.

Но уже четвертого августа игнорировать ее стало невозможно. Немецкая армия вторглась в нейтральную Бельгию и завоевала Льеж. Поползли слухи о том, что всех жителей убили, а сам город сровняли с землей.

Пятнадцатого августа немецкая дивизия захватила крепость. Быстро подошедшая французская армия отбила крепость через несколько часов. (По случайному совпадению в тот день был ранен один из французских солдат. Это оказался Шарль де Голль – будущий лидер подпольного сопротивления против фашистской оккупации. Видите, война рождает героев.)

Ночью с двадцать первого на двадцать второе апреля в Динан вошли полки немецких солдат. Они сожгли около двадцати домов и убили тридцать мирных жителей. Позже они доложили, что жители города открыли по ним огонь. Все выжившие это отрицали.

Двадцать третьего августа немцы вернулись с подкреплением. В этот раз они подожгли сотни домов. Они обвинили мирных жителей в убийстве немецких солдат, вытащили всех мужчин с их рабочих мест, из домов и укрытий и казнили прямо на улице. Женщины, дети и младенцы тоже были казнены. Почти семьсот человек.

Динан горел не один день. От него остались только дымящиеся головешки. Собор Богоматери сгорел вместе с колокольней. Над городом повисла тишина.

Аид

Среди погибших были отец Колетт, ее дяди Поль и Шарль, ее кузен Габриэль и ее брат Александр. В мастерскую, где мужчины Фурье изготовляли деревянную мебель, ворвались немцы. У Колетт с матерью не осталось никого.

Когда раздались первые выстрелы, Стефан пробежал по улицам города в поисках Колетт. Немцы поймали и застрелили его.

Люди умирали в мучительном страхе, но не за себя, а за тех, кто остался в руках немецкой армии. Это самое ужасное состояние, в котором только может находиться душа, попавшая в мои владения.

Когда Стефан вошел в Подземный мир, его душа истекала кровью от осознания того, сколько долгих и счастливых лет, полных любви, отняла у него немецкая винтовка. Еще долгие годы он бродил возле крепости над городом в поисках того, что уже невозможно было найти.

Как только послышались первые выстрелы и крики, Колетт спряталась в Вифлеемском женском монастыре, через реку от Динана. Она заползла в крошечную келью и свернулась калачиком, умоляя своего бога пощадить ее родных и любимых.

Она вернулась на пожарище и узнала, что потеряла всех, кроме матери.

Ее мать умерла через несколько дней. Технически это был сердечный приступ, но на самом деле ее убило горе.

В тот день умерло детство Колетт.

Динана, который она любила, больше не было. Несколько недель она помогала выжившим расчищать развалины. Она укачивала осиротевших младенцев и забирала детей на поля, собирать цветы, чтобы они не видели, как их матери рыдают и пьют.

Колетт снова и снова представляла, как Александр падает на землю. Как ее отец сгибается под ударами. Как из ран дяди Поля и дяди Шарля течет кровь. Но она никак не могла представить Стефана.

Она старалась утешать других, но ее мучило то, что она не смогла утешить своих любимых, когда они стояли у ворот в царство смерти.

Поэтому одной безлунной осенней ночью она собрала свои жалкие пожитки в мешок, украла лодку и отправилась на юг, во Францию. В конце концов, она добралась до своей тети Соланж, которая жила в Париже. Там Колетт пришла в штаб Юношеской христианской организации, соврала о своем настоящем возрасте и вызвалась волонтером.

Девушке не хватало решимости пойти в Красный Крест, где бы ей пришлось каждый день видеть кровь и смерть. Но Колетт все еще хотела помочь, предложив утешение чьему-то Александру и чьему-то Стефану, так ей казалось, что она будет вести разговоры, которые уже не могла вести со своими родными и близкими.

Следующие четыре года своей юности она провела среди солдат, оружия и войны. Колетт вежливо отклонила все признания в любви и налила тысячу чашек кофе. Она работала без устали, предлагая помощь всем, кому пришлось столкнуться с немецкими ружьями.

Девушка верила, что если поможет им найти покой, то однажды тоже сможет его обрести.