Текст книги "Красавица и герцог"

Глава 8

И тогда Джек ее поцеловал. Он не смог удержаться.

Не сумел справиться с собой. Его рука сжимала локоть Грейс, он чувствовал нежное тепло ее кожи, лицо ее было так близко, синие глаза смотрели прямо и бесхитростно, и Джек понял, что ему не остается ничего другого, как – ведь у него и впрямь не было выбора – поцеловать ее.

Любой иной поступок, слово или жест могли обернуться непоправимой трагедией.

Джек давным-давно узнал, что поцелуй – тонкое искусство, ему не раз говорили, что он может считать себя признанным знатоком этого жанра. Но сейчас в его поцелуе не было и тени того отточенного мастерства, той галантной изощренности, что вызывала неизменное восхищение у дам. В этом поцелуе была страсть, безрассудная, необузданная страсть, потому что никогда прежде, ни с одной женщиной Джек не испытывал такого неистового желания.

И больше всего на свете ему хотелось пробудить в мисс Эверсли ответную нежность. Не отпугнуть ее, нет, понравиться ей, очаровать. Вызвать у нее интерес, желание узнать его ближе. Завоевать ее. Чтобы она приникла к нему, сгорая от страсти, и шептала ему на ухо: «Ты мой герой, я тебя обожаю, ни за что не стану даже дышать одним воздухом с другим мужчиной».

Ему хотелось изведать ее вкус, вдохнуть ее дразнящий запах. Он так бы ее и съел. Может, тогда ему удалось бы вобрать в себя то, что составляло ее суть, делало ее особенной, не похожей ни на одну другую женщину. И кто знает, возможно, это превратило бы его в мужчину, которым, как ему временами казалось, он должен был стать, но не стал. В это мгновение мисс Эверсли была для него спасением.

И искушением.

И всем, что таилось между…

– Грейс, – прошептал он, почти касаясь губами ее губ. – Грейс, – повторил он чуть слышно, завороженный звучанием ее имени.

Она тихо застонала в ответ, и этот легкий, едва уловимый звук сказал Джеку все, что ему хотелось знать.

Он поцеловал ее снова, очень нежно, неспешно исследуя самые сокровенные глубины ее души. И с каждым мгновением его жажда становилась все нестерпимее.

– Грейс… – Теперь его хриплый голос звучал умоляюще. Он обхватил ее за талию и прижал к себе, это придало поцелую особый, изысканный вкус. Под платьем на ней не было корсета, и Джек ощущал каждый изгиб ее тела, теплого и податливого как воск. Но ему хотелось большего. Желание опьяняло его.

Поцелуй дразнил, распалял, соблазнял. А Джек так жаждал поддаться соблазну…

– Грейс, – прошептал он, и на этот раз она шепнула в ответ:

– Джек…

Он почувствовал, что погиб. Его имя, слетевшее с ее губ, один короткий слог, тихий как вздох и такой непохожий на официальное и сухое «мистер Одли», поразил Джека в самое сердце. Он еще крепче прижал к себе Грейс, уже не заботясь о том, что взбунтовавшееся тело выдает его с головой, и впился в ее рот.

Потом настала очередь щеки, уха, шеи и нежной впадинки возле ключицы. Его рука скользнула вдоль ее ребер к груди, сминая ткань платья, его губы почти коснулись восхитительной ложбинки…

– Нет…

Ее шепот был едва различим, и все же она оттолкнула Джека.

Он смотрел на нее исподлобья, тяжело дыша. Ее глаза, все еще затуманенные страстью, были широко открыты, припухшие от поцелуев губы влажно блестели. Взгляд Джека скользнул ниже, к ее бедрам, надежно защищенным складками платья. О, если бы он мог видеть сквозь одежду…

Боже милосердный! Смотреть на нее было пыткой. Джека сотрясала дрожь, тело будто свело судорогой. У него вырвался хриплый прерывистый стон.

Неимоверным усилием воли ему удалось оторвать взгляд от ее бедер.

– Мисс Эверсли, – пробормотал он, заставив себя посмотреть ей в глаза. Нужно было что-то сказать, а извиняться он не собирался. Нелепо просить прощения, не испытывая раскаяния.

– Мистер Одли, – выговорила Грейс, прижав пальцы к губам.

И, видя перед собой ее пылающее лицо с полураскрытым ртом и распахнутыми удивленными глазами, Джек вдруг с ужасом понял, что испытывает то же смятение, ту же робость. Он содрогнулся, словно только что заглянул себе в душу.

Но нет, это невозможно. Они едва знакомы, и вдобавок Джек Одли не из тех безумцев, что сохнут от любви. Ему в жизни не доводилось терять рассудок от вожделения, когда сердце бешено колотится, мысли путаются, а в голове сплошной туман.

Конечно, он любил женщин. Более того, он восхищался ими, что выгодно отличало его от остальных мужчин. Ему нравилось, как они двигаются, нравилось слышать их щебетание, не важно, таяли ли они в его объятиях или недовольно ворчали. Ему доставляло огромное удовольствие наблюдать за ними. Каждая из них пахла по-своему, каждая выделялась неповторимыми движениями и жестами, и все же все они принадлежали к одному племени, таинственному и непостижимому. Их окутывала незримая аура женственности, вызывающая, дразнящая. Иногда Джеку казалось, что он явственно слышит: «Не забывай, я женщина. Мы с тобой из разных миров». Это придавало чувственным наслаждениям особую остроту. Но Джек никогда не любил ни одну из них. И не испытывал ни малейшего желания изменять своим привычкам. Он всегда полагал, что постоянная привязанность лишь осложняет жизнь, неся с собой одни неприятности. Джек предпочитал порхать от одной возлюбленной к другой. Его вполне устраивали случайные, мимолетные связи. В душе он был бродягой, а любовь всегда призывает к оседлости.

Джек улыбнулся. Одними уголками губ. В подобных обстоятельствах это самая подходящая улыбка. Он нарочно сделал ее чуть кривоватой, слегка ироничной. Улыбка должна была соответствовать его обычному насмешливому тону.

– Вы вошли ко мне в спальню.

Мисс Эверсли кивнула, медленно и рассеянно, Джеку показалось, что мысли ее витают где-то далеко. Когда она заговорила, в голосе ее звучала странная отстраненность, будто она обращалась к себе самой.

– Я никогда больше так не поступлю.

«Ну нет, только не это!»

– Надеюсь, вы передумаете, – с обезоруживающей улыбкой возразил Джек. Он шагнул вперед и, прежде чем Грейс успела угадать его намерения, схватил ее руку и поднес к губам. – Это без преувеличения самое приятное событие за весь день – мой первый день в Белгрейве, и я признателен вам за радушный прием. – Не выпуская ее руки, он добавил: – Мне доставила огромное удовольствие наша беседа о живописи.

Это была чистая правда. Джеку всегда нравились умные женщины.

– Мне тоже, – отозвалась Грейс и мягко высвободила руку, заставив Джека разжать пальцы. Она сделала несколько шагов к двери, остановилась и бросила взгляд через плечо. – Здешняя коллекция картин не уступает собраниям лучших музеев мира.

– Я жду с нетерпением, когда вы мне ее покажете.

– Мы начнем с галереи.

Джек усмехнулся. В уме ей не откажешь. Прежде чем Грейс взялась за ручку двери, он спросил:

– Там есть изображения обнаженной натуры? – Грейс застыла на месте. – Мне просто интересно, – пояснил Джек с самым невинным видом.

– Да, – отозвалась Грейс, не оборачиваясь.

«Интересно, какого цвета у нее щеки? Пунцовые? Или нежно-розовые?» Джека одолевало любопытство.

– В галерее? – уточнил он, рассчитывая, что Грейс не захочет показаться невежливой, а значит, не оставит его вопрос без внимания. Ему хотелось увидеть ее лицо. В последний раз.

– Нет, не в галерее. – Она все-таки повернулась, и Джек успел заметить насмешливые искры в ее глазах. – Там одни портреты.

– Ясно. – Джек понимающе кивнул, приняв серьезный вид. – Никакой обнаженной натуры. Что ж, пожалуй, это даже к лучшему. Признаться, я не испытываю особого желания увидеть прадедушку Кавендиша… э-э… в натуральном виде.

Грейс плотно сжала губы, но Джек знал, что она не сердится, а едва сдерживает улыбку. Ему тотчас захотелось развеселить ее еще больше, услышать, как она смеется.

– О Боже, – пробормотал он. – Герцогиня… – При этих словах Грейс фыркнула, давясь от смеха. Джек притворно нахмурился, прижав руку ко лбу. – Господи, – простонал он, – Боже милостивый.

И вот, надо же такому случиться! Она рассмеялась, но Джек этого не увидел. Он был уверен, что слышал ее смех, тихое сдавленное хихиканье. Однако в это мгновение он закрывал ладонью глаза.

– Доброй ночи, мистер Одли.

Джек отнял руку от лица и выпрямился.

– Доброй ночи, мисс Эверсли. – Он готов был поклясться, что даст ей уйти и не станет ее удерживать, но вдруг услышал собственный голос: – Я увижу вас утром за завтраком?

Грейс замерла, сжимая дверную ручку.

– Думаю, да. Если вы привыкли рано вставать.

Джек никогда не был ранней пташкой, скорее наоборот.

– О да, обычно я чуть свет уже на ногах.

– Герцогиня любит плотно позавтракать, – объяснила Грейс.

– А я думал, она обходится газетой и горячим шоколадом. – Пожалуй, он мог бы повторить слово в слово все, что говорила мисс Эверсли сегодня днем. Очень даже возможно.

Грейс покачала головой:

– Мадам пьет шоколад в шесть часов. А завтрак подают семь.

– В малой столовой?

– Так вы знаете, где это?

– Понятия не имею, – признался Джек. – Но существует превосходный выход. Вы могли бы зайти за мной сюда и проводить в столовую.

– Нет, – ответила Грейс, дрогнувшим голосом, в котором слышалось то ли изумление, то ли возмущение, Джек не смог бы сказать с уверенностью. – Но я распоряжусь, чтобы вас проводили.

– Жаль, – вздохнул Джек. – Это далеко не то же самое.

– Надеюсь, – отозвалась Грейс, медленно закрывая за собой дверь. – Я собиралась прислать за вами лакея, – донеслось из коридора.

Джек весело рассмеялся. Ему нравились женщины, наделенные чувством юмора.

На следующее утро ровно в шесть часов Грейс вошла в покои герцогини, придержав тяжелую дверь для горничной, которая следовала за ней с подносом в руках.

Как и ожидалось, герцогиня уже проснулась. Она всегда поднималась рано, не важно, пробивались ли сквозь шторы летние солнечные лучи или за окном темнела хмурая зимняя мгла. Что же до Грейс, то она охотно проспала бы до полудня, будь на то ее воля. В Белгрейве она взяла за правило спать с раздвинутыми занавесками, чтобы по утрам первые лучи солнца щекотали веки, заставляя открыть глаза.

Это не всегда помогало, как и музыкальные часы, которые Грейс много лет назад установила на столике возле кровати. Она надеялась, что со временем привыкнет к распорядку дня герцогини, но ее внутренний хронометр отказывался повиноваться, словно какая-то часть ее существа упорно не желала верить, что Грейс живет в замке на положении служанки и еще долгие годы ей предстоит быть компаньонкой при вдовствующей герцогине Уиндем.

К счастью, Грейс удалось подружиться с горничными и заручиться их помощью. Герцогиня, не желая начинать день без компаньонки, требовала, чтобы та являлась к ней чуть свет, а горничные, сменяя друг друга каждое утро, незаметно проскальзывали в комнату Грейс и трясли ее за плечо, пока она не начинала стонать: «Довольно…»

Странно, что и мистер Одли оказался ранней пташкой. Грейс никогда бы не подумала, что он привык подниматься с постели ни свет ни заря.

– Доброе утро, ваша светлость, – поздоровалась Грейс, направляясь к окну. Раздвинув тяжелые бархатные шторы, она подняла глаза к небу. Стоял легкий туман, небо заволокло тучами, но кое-где все же проглядывало солнце. Возможно, к вечеру облака рассеются, решила Грейс.

Герцогиня, прямая как жердь, царственно восседала среди подушек на своей роскошной кровати с балдахином. Она почти закончила обычные утренние упражнения, включавшие обязательное сжимание и разжимание пальцев, вытягивание носков и повороты головы вправо и влево. Грейс заметила, что герцогиня никогда не вытягивает при этом шею.

– Мой шоколад, – коротко бросила старуха.

– Он здесь, мадам. – Грейс подошла к столику, где горничная оставила поднос, прежде чем поспешно удалиться. – Осторожно, мадам, шоколад горячий.

Герцогиня подождала, пока Грейс поставит поднос на постель, и раскрыла газету – выпуск всего двухдневной давности (обычно в Линкольншир столичные газеты приходили с трехдневным опозданием). Дворецкий заранее тщательно прогладил листы утюгом.

– Очки для чтения.

Грейс всегда держала очки герцогини под рукой. Старуха водрузила их на кончик носа, осторожно отхлебнула из чашки густой обжигающий напиток и погрузилась в чтение. Грейс уселась на стул с прямой спинкой, стоявший возле бюро. Место не слишком удобное – утром герцогиня капризничала не меньше, чем в остальное время дня, и Грейс приходилось то и дело вскакивать и метаться между стулом и кроватью, выполняя разнообразные поручения. Но сидеть рядом с постелью госпожи компаньонке не дозволялось. Герцогиня жаловалась, что ее не оставляет ощущение, будто Грейс пытается читать, заглядывая ей через плечо.

Что, конечно же, соответствовало истине. Теперь газету доставляли в комнату компаньонки сразу, как только герцогиня заканчивала чтение. Грейс получала свежий выпуск с опозданием в два с половиной дня, на двенадцать часов раньше всех остальных жителей графства.

Странно, что подобные мелочи позволяют людям чувствовать свое превосходство над другими, подумала Грейс.

– Хм.

Грейс склонила голову набок и прислушалась, но промолчала. Если задать вопрос, герцогиня ни за что не расскажет, что привлекло ее внимание.

– В Хауат-Холле случился пожар, – пояснила старуха.

Грейс слабо представляла себе, где это.

– Надеюсь, никто не пострадал.

Герцогиня пробежала глазами еще несколько строк и проговорила:

– Всего лишь лакей. И две горничные. – Она внезапно нахмурилась и добавила: – Погибла собака. Боже, какая жалость.

Грейс не ответила. Обычно она старалась избегать утренних разговоров, пока не выпьет чашку шоколада, что дозволялось ей не раньше семи часов, за завтраком. При мысли о завтраке в животе у нее заурчало. При всей своей нелюбви к тоскливым утренним часам Грейс обожала завтраки. Вот если бы и на ужин подавали копченую рыбу и яйца!

Грейс посмотрела на часы и вздохнула. До завтрака оставалось пятьдесят пять минут. Интересно, мистер Одли уже проснулся?

Вполне возможно. Ранние пташки вроде него никогда не встают за десять минут до завтрака.

Она попыталась представить себе мистера Одли заспанным и помятым.

– Что с вами, мисс Эверсли? – брюзгливо проворчала герцогиня.

Грейс растерянно моргнула.

– Что со мной, мадам?

– Вы только что… пискнули. – В голосе старухи слышалось такое отвращение, словно Грейс совершила что-то в высшей степени непристойное.

– Простите, мадам, – поспешно проговорила Грейс и, опустив глаза, уставилась на сложенные на коленях руки. Ее щеки пылали, это было заметно даже в тусклых утренних лучах. Герцогиня, несмотря на слабое зрение, наверняка углядела ее румянец.

Ох, не следовало ей воображать себе мистера Одли полуодетым. Одному Богу известно, какие еще неприличные звуки способны вызвать подобные мысли.

И все же мистер Одли настоящий красавец. Это бросалось в глаза, даже когда лицо его скрывала полумаска. На его губах всегда играет легкая улыбка. Вряд ли он вообще когда-нибудь хмурится. А его глаза… В первую ночь Грейс не успела как следует их разглядеть, и, наверное, к лучшему. Этот изумрудный цвет невозможно забыть. Никогда прежде Грейс не видела таких глаз. Они сияли намного ярче изумрудов герцогини, ради которых Грейс рисковала жизнью (это было почти правдой, хотя, вспоминая о героическом спасении ожерелья, Грейс всякий раз досадливо морщилась).

– Мисс Эверсли!

Грейс от неожиданности подскочила на стуле.

– Мадам?

Герцогиня пронзила ее недовольным взглядом.

– Вы только что фыркнули.

– Неужели?

– Вы не доверяете моему слуху?

– Вовсе нет, мадам. – Герцогиню выводил из себя даже малейший намек на ее преклонный возраст, она отказывалась признавать, что дряхлеет, а зрение и слух ее уже не так остры, как прежде. Грейс смущенно откашлялась. – Прошу прощения, мадам. Я не заметила. Должно быть, я… э-э… шумно вздохнула.

– Шумно вздохнула? – Герцогиня определенно сочла этот звук не менее предосудительным, чем писк.

Грейс приложила руку к груди.

– Боюсь, у меня немного заложена грудь.

Герцогиня с подозрением воззрилась на чашку, брезгливо раздув ноздри.

– Надеюсь, вы не дышали на мой шоколад.

– Конечно, нет, мадам. Поднос с шоколадом всегда приносят горничные.

Старуха недовольно нахмурилась, давая понять, что тема исчерпана, и снова углубилась в чтение, оставив Грейс наедине с мыслями о мистере Одли.

– Мисс Эверсли!

Грейс вскочила со стула. Сцена все больше начинала напоминать комедию.

– Да, мадам?

– Вы вздохнули.

– В самом деле, мадам?

– Вы собираетесь это отрицать?

– Нет. То есть я не заметила, что вздохнула, но вполне допускаю, что могла это сделать.

Герцогиня раздраженно взмахнула рукой, приказывая Грейс умолкнуть.

– Нынче утром вы невероятно рассеянны.

У Грейс тотчас загорелись глаза. Неужели ей удастся сегодня улизнуть пораньше?

– Сядьте, мисс Эверсли.

Она опустилась на стул. Что ж, не повезло. Герцогиня отложила газету и хмуро поджала губы.

– Расскажите мне о моем внуке.

Щеки Грейс снова запылали.

– Что, простите?

Правая бровь герцогини изогнулась ломаной чертой, приняв форму верхушки зонта от солнца.

– Вы проводили его в спальню прошлым вечером, верно?

– Конечно, мадам. Как вы приказали.

– Ну? И о чем он с вами говорил? Я желаю знать, что он за человек. Очень может быть, что в его руках будущее семьи.

Грейс впервые со вчерашнего дня вспомнила о Томасе, и ее кольнуло чувство вины. Томас был воплощением истинного герцога, и никто не знал замок лучше его. Даже вдовствующая герцогиня.

– Э-э… вы не думаете, что немного преждевременно судить об этом, мадам?

– Ах вот как? Стало быть, защищаем моего второго внука?

Грейс удивленно округлила глаза. В голосе герцогини слышалось откровенное злорадство.

– Я считаю его светлость своим другом, – осторожно заметила девушка. – И никогда не пожелала бы ему зла.

– Фу, – презрительно скривилась герцогиня. – Если мистер Кавендиш – и не смейте называть его мистером Одли – действительно законный отпрыск моего Джона, то вам не стоит жалеть Уиндема. Этот мальчишка должен благодарить судьбу.

– За то, что титул вырывают у него из рук?

– За то, что ему посчастливилось так долго носить этот титул, – резко возразила герцогиня. – Если мистер… о, черт побери, я буду звать его Джоном…

«Джеком», – мысленно поправила ее Грейс.

– Если Джон в самом деле законный сын моего Джона, то у Уиндема с самого начала не было никаких прав на герцогский титул. Так что едва ли его можно признать незаслуженно обделенным.

– Но ведь его светлости с рождения внушали, что он будущий герцог Уиндем.

– Здесь нет моей вины, – язвительно усмехнулась старуха. – И вдобавок не с рождения.

– Да, – неохотно признала Грейс. Томас унаследовал титул в двадцатилетнем возрасте, когда его отец скончался от болезни легких. – Но он всегда знал, что рано или поздно титул достанется ему, а это почти то же самое.

Герцогиня еще немного поворчала. Она имела привычку капризно брюзжать всякий раз, когда сталкивалась с доводами, которые не в силах была опровергнуть. Бросив напоследок колючий взгляд в сторону компаньонки, она снова схватила газету, резко развернула и уткнулась в нее, отгородившись от остального мира.

Грейс воспользовалась короткой передышкой, чтобы расслабить плечи и ссутулиться. Закрыть глаза она не осмелилась.

Она готова была поклясться, что прошло не больше десяти секунд, как старуха отшвырнула газету и хмуро бросила:

– Вы думаете, из него выйдет хороший герцог?

– Мистер О… – Грейс вовремя спохватилась и прикусила язык. – Э-э… наш новый гость…

Герцогиня раздраженно закатила глаза в ответ на эту словесную акробатику.

– Называйте его мистером Кавендишем. Это его настоящее имя.

– Однако он не хочет, чтобы его так называли.

– А мне начхать, хочет он или не хочет. Он тот, кто есть. Кавендиш. И кончено. – Герцогиня поднесла к губам чашку с шоколадом и сделала щедрый глоток. – Все мы те, кто мы есть. И это хорошо.

Грейс промолчала. Ей столько раз приходилось выслушивать нравоучения герцогини о «природе человека» и «естественном порядке вещей», что благоразумнее было не искушать судьбу: старуха вполне могла разразиться очередной проповедью.

– Вы не ответили на мой вопрос, мисс Эверсли.

Грейс помедлила, обдумывая ответ.

– Мне трудно сказать, мадам. Я так мало знаю вашего внука.

Грейс говорила почти искренне. Ей трудно было себе представить кого-то другого вместо Томаса в роли герцога. Мистеру Одли при всем его очаровательном дружелюбии и веселости определенно не хватало солидности, основательности. Конечно, он умен, этого Грейс не отрицала, но хватит ли ему мудрости, рассудительности и воли, чтобы управлять огромными владениями? Большую часть времени Кавендиши проводили в Белгрейве, но Уиндему принадлежали бесчисленные имения в Англии и за ее пределами. Томасу приходилось держать не меньше дюжины секретарей и управляющих, помогавших ему вести дела, однако он отнюдь не бездельничал, переложив все заботы на чужие плечи. Грейс могла бы поклясться, что он знает в Белгрейве каждую пядь земли. Ей нередко доводилось заменять герцогиню, выполняя повседневные обязанности хозяйки поместья, и она заметила, что Уиндем лично знаком почти со всеми своими арендаторами.

Грейс считала это замечательным достоинством в человеке, воспитанном в сознании собственного превосходства и стоящем неизмеримо высоко над остальными смертными (чуть ниже короля и, по воле Божьей, много выше всех прочих).

Томасу нравилось поддерживать реноме немного скучающего светского льва, слегка циничного и искушенного в житейских делах, но под этой маской скрывалась натура, куда более глубокая. Именно поэтому ему и удавалось так хорошо управлять бессчетными владениями.

И потому Грейс было так горько видеть жестокое, пренебрежительное невнимание герцогини к внуку. Грейс понимала, что того, кто сам не испытывает чувств, нисколько не заботят чувства других, но в обращении с Томасом герцогиня проявляла редкое бездушие, его невозможно было объяснить даже чудовищным эгоизмом старухи.

Грейс представления не имела, провел ли Томас ночь в замке, но если бы он не вернулся, она не стала бы его осуждать.

– Еще шоколада, мисс Эверсли.

Грейс поднялась и наполнила чашку герцогини из кувшинчика, стоявшего на столике возле кровати.

– О чем вы разговаривали прошлой ночью?

Грейс не собиралась откровенничать с герцогиней. Она решила прикинуться простушкой.

– Я рано ушла к себе. – Она резким движением подняла вверх кувшинчик с остатками шоколада, не пролив ни капли. – С вашего любезного разрешения.

Герцогиня нахмурилась, сверля компаньонку испытующим взглядом, но Грейс поспешно отвернулась, чтобы поставить кувшинчик на поднос. Этот маневр позволил ей выиграть немного времени.

– Он говорил обо мне? – не унималась герцогиня.

– Э-э… не так уж много, – уклончиво пробормотала Грейс.

– Немного или ничего?

Грейс повернулась лицом к хозяйке. Герцогиня явно теряла терпение, и избежать допроса, похоже, не удавалось.

– Он упоминал о вас.

– И что он сказал?

Боже милосердный! Не говорить же мадам, что внук назвал ее старой перечницей? И это еще не худшее выражение из всех, что могли прийти ему на ум.

– Я точно не помню, ваша светлость, – пролепетала Грейс. – Мне очень жаль, я не знала, что мне следовало запомнить его слова.

– Что ж, в следующий раз потрудитесь запомнить, – проворчала старуха. Она было снова уткнулась в газету, но подняла глаза к окну, ее губы сжались в тонкую упрямую полоску. Грейс сидела смирно, сложив руки на коленях, и терпеливо ждала, а герцогиня беспокойно ерзала, пила маленькими глоточками шоколад и скрежетала зубами. Но в конце концов – в это трудно было поверить – Грейс стало жалко несчастную старуху.

– Мне кажется, он похож на вас. – Слова вылетели сами собой, прежде чем Грейс успела прикусить язык.

Глаза герцогини радостно вспыхнули.

– Правда? Чем?

Лицо старухи казалось непривычно счастливым, и у Грейс упало сердце: она понятия не имела, что сказать.

– Ну, сходство не слишком бросается в глаза, – промямлила она, – но в выражении лица есть что-то общее. – Грейс выдавила из себя вежливую улыбку, однако затянувшаяся пауза ясно говорила о том, что герцогиня ждет продолжения. – Его брови, – выпалила Грейс, на которую вдруг снизошло гениальное озарение. – Он поднимает их в точности, как вы.

– Вот так? – Левая бровь герцогини взлетела вверх так стремительно, что едва не соскочила с лица вовсе. У Грейс захватило дух от этого зрелища.

– Э-э… да. Что-то вроде этого. Его брови… – Грейс коснулась лба рукой и смущенно замолчала.

– Кустистее?

– Да.

– Ну, он же мужчина.

– Да. – «О да».

– Он двигает обеими?

Грейс непонимающе уставилась на нее.

– Обеими, мадам?

Герцогиня начала поднимать и опускать брови поочередно: левую, правую, левую, правую. Этот маленький спектакль выглядел более чем необычно, даже слегка пугающе.

– Я не знаю, – торопливо отозвалась Грейс, желая заставить герцогиню остановиться.

– Странно, – протянула старуха, вернув брови в нормальное положение, к явному облегчению Грейс. – Мой Джон не умел так играть бровями.

– Наследственность порой причудлива, – подтвердила Грейс. – Мой отец не мог вывернуть палец так. – Она взяла себя за большой палец и отогнула назад, пока тот не коснулся руки над запястьем. – Но папа говорил, что дедушке это удавалось.

– Фу! – с отвращением воскликнула герцогиня и отвернулась. – Прекратите сейчас же!

Грейс улыбнулась, мягко заметив:

– Думаю, вам не захочется увидеть, что я вытворяю с локтями.

– Боже правый, нет. – Герцогиня возмущенно фыркнула и махнула рукой в сторону двери. – Ну все, с меня довольно ваших выходок. Пойдите позаботьтесь лучше о завтраке.

– Мне позвать Нэнси, чтобы она помогла вам одеться?

Герцогиня испустила долгий страдальческий вздох, всем своим видом давая понять, как тяжела жизнь утонченной представительницы избранного круга.

– Да, – неохотно согласилась она, скривив губы, – не могу видеть этот ваш палец.

Грейс хихикнула. Ее смех прозвучал особенно дерзко потому, что она даже не попыталась его сдержать.

– Вы смеетесь надо мной, мисс Эверсли?

– Конечно, нет!

– Не хотите ли вы сказать, – резко бросила герцогиня, – что смеетесь вместе со мной? Даже думать не смейте!

– Я просто смеялась, мадам, – возразила Грейс, чувствуя, как подрагивают губы от сдерживаемого смеха. – Иногда это со мной случается.

– Никогда не замечала, – холодно заметила герцогиня, буравя компаньонку недоверчивым взглядом, словно только что уличила ее во лжи.

Грейс немедленно пришли на ум три возможных ответа, ни один из которых она не могла произнести вслух:

«Это потому, что вы никогда никого не слушаете, ваша светлость».

«Это потому, что в вашем присутствии мне редко хочется смеяться».

И наконец: «Ну и что с того?»

Неожиданно для себя самой Грейс улыбнулась. Как ни странно, вполне искренне, даже тепло. Ей слишком часто приходилось отмалчиваться и глотать язвительные замечания, так и вертевшиеся на языке, обычно это всегда оставляло во рту привкус горечи.

Но только не на этот раз. Сейчас она чувствовала себя необычайно легко и свободно. Ее нисколько не заботило, что нельзя огрызнуться и съехидничать. Это утро было наполнено радостным ожиданием. Грейс с нетерпением предвкушала…

Завтрак. Яичницу с беконом. Копченую рыбу. Поджаренный хлеб с маслом и джемом и…

Встречу с ним.

С мистером Одли.

С Джеком.