Текст книги "Театральные записки (бриколаж)"

Театральные записки (бриколаж)
Составление, подготовка текста, предисловие, комментарии Е. М. Калло, А. Г. Лилеева

Шарко Зинаиде Максимовне

ПОСВЯЩАЕТСЯ

© Е. М. Калло, А. Г. Лилеева, составление, подготовка текста, предисловие, комментарии, 2020

© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2020

Вступление

Литературный жанр «театральные записки» был создан С. П. Жихаревым (1787–1860). В журнале «Отечественные записки» за 1854 год были опубликованы его «Воспоминания старого театрала», а писал он эти записки, когда ему было 18–20 лет (18051809)! Историки русской культуры неизменно цитируют «Записки» Жихарева, рассказывая об эпохе начала XIX века. Это были не просто «Дневник студента» и «Записки театрала», это была хроника и летопись жизни молодого человека начала XIX века – срез целой эпохи.

В начале XX века Г. И. Чулков пишет и публикует свои «Театральные заметки» в издательстве «Шиповник» (СПБ, 1908), а в 1903 году появляются «Театральные заметки» А. Р. Кугеля («Театр и искусство», 1903, № 45). И каждый раз – неизменный успех у читателей, прежде всего потому, что это были рассказы не только о театре, но о времени и о том, «что с нами происходит».

Жанр состоялся, традиция сформировалась.

Мы подключаемся к этой традиции и предлагаем читателю наши «Театральные записки».

Жанр театральных записок – свободный, он как верлибр в поэзии, как бриколаж в искусстве, он создаёт предмет из всех материалов, имеющихся под рукой. Это не статьи о театре, не рецензии на спектакли, это попытка осмыслить жизнь и время через жизнь театра. И эта свобода жанра даёт нам право и возможность опубликовать письма, дневники, отрывки из дневников и отрывки писем, наши стихи и наши воспоминания, размышления о времени и о жизни, о смерти, о любви, о природе творчества, о забвении и вечности.

Этот жанр позволяет нам рассказать о необыкновенных людях, которые не просто принадлежали времени и этим благословенным годам, когда театр был больше, чем театр. Они формировали само время!

Мы их знали, с ними дружили, переписывались и были юношески влюблены в них.

Эту книгу мы посвящаем Зинаиде Максимовне Шарко (19292016) – актрисе блистательного Большого драматического театра Георгия Александровича Товстоногова.

Эта книга о нашей юности.

Эта книга о времени-безвременье конца ХХ века!

Итак, перед вами «Театральные записки»…

Как всё начиналось

В начале семидесятых годов ХХ века нам было по двадцать лет, мы учились на филологическом факультете МГУ им. М. В. Ломоносова, дружили, ночи напролёт могли говорить об искусстве, о театре, о поэзии, о жизни, о Боге и о славе. Мы мечтали о создании своего театра и восхищались спектаклями Г. А. Товстоногова.

Впервые мы увидели спектакли БДТ ещё школьницами, году в 1970-м. Театр тогда приезжал на гастроли в Москву, и наши школьные учителя, которые уже были влюблены в этот театр, взяли нас с собой на спектакль «Генрих IV».

Позднее, уже студентками МГУ, мы каждые зимние каникулы проводили в Ленинграде, про себя называя его Питером. Главным притяжением, конечно, были БДТ и Эрмитаж. Утром мы бродили по эрмитажным залам, точнее, по залу; одно утро – один зал. А вечером по застывшему льду Фонтанки или по улице Росси, мимо площади со смешным названием «Ватрушка», бежали в БДТ. Ловили билеты, и всегда «улов» был удачный.

Однажды зимой, не попав на первое действие спектакля, в антракте мы оставили свои куртки и дублёнки в совсем незнакомой квартире в доме рядом с театром и помчались смотреть второе действие, сделав перед контролёршами вид, что просто вышли ненадолго на мороз покурить. Хозяева квартиры то ли тоже были любителями театра, то ли так оторопели от неожиданности просьбы, что разрешили нам оставить наши зимние куртки и после спектакля безропотно их отдали. В другой раз, это было уже на гастролях театра в Москве, мы влезли в театр через окно по пожарной лестнице, а потом смотрели весь спектакль, стоя на колосниках. Компания собралась человек 15. Незнакомые мальчишки и девчонки, мы толкались, кашляли, смеялись, и охрана во втором действии нас с позором вывела из театра. Мы спускались по лестнице в платьицах короче всех возможностей тогдашней моды, а вслед нам оторопевшая Дина Морисовна Шварц, завлит БДТ, ахнула: «И девочки тоже! В юбках! По пожарной лестнице!»

Зинаиду Максимовну Шарко впервые мы увидели по телевизору в спектакле «Сколько лет, сколько зим», а ещё в театральном капустнике, который передавали из ВТО. Запомнился резкий необычный голос, искренность игры и поклонение партнёров. Зимой 1974 года, после спектакля «С вечера до полудня», где Шарко играла женщину «сложной судьбы», над героиней которой мы плакали, стоя на галёрке, мы случайно столкнулись с ней нос к носу у театральных касс в фойе театра: стильная, яркая блондинка, в чёрной шубке, в туфельках на каблуках, нетерпеливо бьёт перчаткой по ладони в ожидании поклонника. Он, конечно, мгновенно появляется – красавец, морячок, офицер… И, обнявшись, они уходят, растворяясь в темноте вечера. О, как романтично!

Мы не видели З. М. Шарко в её «звёздных» ролях в программных спектаклях Г. А. Товстоногова 1960-х годов: Тамара («Пять вечеров» А. Володина), Ольга («Три сестры» А. П. Чехова), в пьесе Н. Дугласа и Г. Смита «Не склонившие головы», в пьесе Константина Симонова «Четвёртый». Мы не видели «Божественной комедии» И. Штока и «Карьеры Артуро Уи» Бертольта Брехта. Мы не видели её Фульвию в «Римской комедии» Леонида Зорина. Мы были слишком малы и жили в другом городе. Мы не были «поклонницами» Зинаиды Максимовны. В те годы мы любили Питер и БДТ.

Но, познакомившись, мы сразу поняли масштаб личности и глубину творческого дарования З. М. Шарко.

Однажды мы случайно оказались на концерте, где Зинаида Шарко читала стихи Ольги Берггольц и Марины Цветаевой. Мы были потрясены. Захотелось познакомиться. Но как? Пригласить и устроить концерт в клубе университета!? Мы знали, что концерт устроить почти невозможно из-за долгих согласований с ректоратом и парткомом, и, скорее всего, нам не разрешат провести в главном университете страны вечер поэзии Марины Цветаевой. Но ведь это хороший повод просто познакомиться с Зинаидой Максимовной. Решили – сделали. Позвонили, пригласили! З. М. Шарко неожиданно согласилась. И при первой встрече попросила называть её не Зинаида Максимовна, а ЗэМэ – так её называли все близкие люди. С этого момента мы стали близкими людьми.

Это были трудные годы в жизни Зинаиды Максимовны: болезненное расставание с любимым, с которым прожили вместе семь лет и разделяли не только личное, но и творческое пространство судьбы; сложные отношения с сыном от первого брака, который именно в эти годы переживал свой переходный возраст; потеря ролей в театре; запрет фильма Киры Муратовой «Долгие проводы», где Шарко блестяще сыграла главную роль. Чувства были болезненно обострены. Да к тому же актриса переходила в новый актёрский возраст – сорокалетние героини, мамочки, старухи.

Анна Слёзова, Елена Логинова, Наталья Кожанова, конец 1970-х – начало 1980-х годов.

Наши искренние юношеские восторги, поклонение и сострадание были необходимы ей в то время: видимо, мы помогали ей выжить. Мы ещё ничего не испытали, но уже многое знали. Мы были влюблены в жизнь, в театр и в Питер. Мы верили в любовь. Всё было для нас духовным сбывшимся чудом, мы предощущали своё будущее, это давало нам лёгкость полёта над будничной суетой. Мы всё могли понять, простить, готовы были сострадать. И всё вокруг просилось на бумагу. Мы вели дневники и писали вдохновенные письма друг другу и ЗэМэ.

Может быть, этот юношеский лепет любви, странички дневников и писем смогут вырвать наших любимых из молчаливого забвения смерти…

Часть I
Письма

В те годы З. М. Шарко писала письма-дневники, письма-фантазии, адресованные нам, писала и часто не отправляла их. Мы долго не верили в существование этих писем. Но однажды Зэмэ разрешила нам их прочитать и забрать с собой в Москву. Мы возвращались в Москву в плацкартном вагоне, бесценный груз везли в пакете, для сохранности положив его под голову.

Письма публикуются с сохранением авторской пунктуации и орфографии. Пунктуация – отражает интонацию, а нарочитые орфографические ошибки – это ведь тоже стиль автора: умение играть и наслаждаться звучанием слова.

Зэмэ: «Вот ты говоришь, писать. А я всё время пишу – это мои фантазии».

А.С.: «Так вы их записывайте, чтобы все об этом знали».

Зэмэ: «А я пишу, это письма мои неотправленные. Ты их читала?»

(из дневника Анны Слёзовой)

Здрассьте!

Лучше бы приехали и разобрали этот ворох написанных вам писем и из Челябинска, и из Ялты, и из Ленинграда, написанных, недописанных, – ворох впечатлений, написанных вам.

События, съёмки, встречи, полёты, перегрузки настолько навалились на меня, что я только перед коротким сном что-то пишу, – и на каком-то важном литературном обороте, – а мне очень важно, когда я пишу вам, чтобы были там литературные обороты, – я устаю, просто не могу вывернуться из деепричастных и сложносочинённых, а у меня они всегда особо сложносочинённые. Короче говоря…

Дорогая ЗэМэ!

Несмотря на длинный и, как нам казалось, нескончаемый путь, мы уже в Москве, и даже дома, и уже прошли сутки, как мы с Вами расстались и остались наедине с Вашими письмами и своими мыслями.

Зэмэ, письма Ваши – удивительны, в них схвачено ощущение мгновения, настроение, то, что так трудно передать на бумаге. В них хорошо всё: и их фрагментарность, и дневниковая незаконченность, и естественность, и простота слога. А главное, в этих письмах есть Вы, Ваша сила и вера в себя и в искусство.

Для нас Ваши письма – это редкие мгновения общения с Вами. Зэмэшенька, не разбрасывайте Ваши письма и давайте нам их иногда читать.

18.02.1975 г.

Мяу! Мяу! И ещё раз, Мяу! Вы будете смеяться, но я уже соскучилась без вас, девчухи мои.

Сегодня после репетиции ехала домой на такси, – поскольку получила зарплату, – смотрела на свой город в удивительном освещении, – солнца, вроде бы и нет, а отсветы его делают Неву розовой, каким-то странным розовым цветом сверкают шпиль, и стены Петропавловской крепости. Дома голубые, розовые, песочно-светящиеся.

Смотрела и жалела, что вижу всё это одна, без вас.

Уж если я, старожилка, была потрясена, – что было бы с вами!?

Купила у какой-то старухи ветки берёзы с почками, – много, много, – и теперь на берёзовом пне сверху в глиняном горшке свисают вниз эти почки. Очень красиво!

Купила на базаре ещё овса и душистого горошка, – завтра посажу. Будем ждать новых ботанических радостей.

Начали репетировать новую пьесу, – интересно. Директору театра позвонили из обкома – вызывают меня и Басю[1]1
  Бася – Басилашвили Олег Валерьянович (род. 1934 г.), актёр театра и кино, в труппе БДТ с 1959 г.


[Закрыть] 15-го числа на Ленфильм, ещё раз будет просмотр «Дня приёма…»[2]2
  Художественный фильм «День приёма по личным вопросам», реж. С. А. Шустер, 1974 г.


[Закрыть], – хочут, наверное, услышать голоса виновников «торжества». Даже репетиции ради этого мероприятия заканчивают на час раньше. Поедем! Фраки наденем!

И выскажем!

Это явное продолжение известной вам компании. Ваша замечательная ручка не пишет на этом глянце. Целую вас, мои девчухи, держите за меня и за Басю 15-го в 15 часов кулаки, фиги, скрещенные пальцы. Что угодно! Потом напишу, ваша беспартийная большевичка.

Троекратное дружное – Мяу! Восторженное и счастливое!

Мы рады и нам опять хорошо: мы получили Ваше письмо. Оно было такое Ленинградское! Мы читаем его с начала до конца и с конца до начала, с середины до конца и с конца до середины, слева направо и справа налево, смотрим на свет и опять читаем, ещё немножко, и мы будем держать ваше письмо над свечой – авось какие-нибудь новые буковки появятся.

А 15-го именно в 15 часов мы, конечно, держали фиги за Вас с Басей. Хотя письмо было отправлено восемнадцатого, сработала интуиция (мы почувствовали, что сегодня держать фиги – совсем не лишнее). И теперь мы очень «хочем» знать, чем же закончился Ваш визит в столь «достопочтимое» собрание и помогли ли вам «фраки и фиги в карманах»?

В Москве сейчас много и шумно говорят о Ваших «Мешках»[3]3
  Спектакль по повести В. Тендрякова «Три мешка сорной пшеницы»; постановка Г. А. Товстоногова; премьера состоялась 27 декабря 1974 года.


[Закрыть]…

Вы знаете, ЗэМэ, каждый раз, когда мы возвращаемся из Ленинграда, нам невыносимо тяжко втягиваться в нашу обыденную университетскую жизнь – мы перерастаем нашу Alma Mater. Происходит переоценка ценностей. Всё, что мы делали до Питера, нам кажется таким детским и никчёмным! Появляется иная мера, иные ценности.

Ленинград рождает чувство ответственности, и нам стыдно – стыдно писать никому не нужные курсовые работы, заниматься жанрами, хронотопами и журналистикой XIX века перед вашим «кровью деланным» Искусством, большим настоящим Искусством… Тут не может быть полумер, тут говорят «во весь голос», на пределе и иначе не могут.

Как заставить себя заниматься «изящной словесностью», когда понятно главное, что за всё надо не только платить (истина с бородой), но и бороться, бороться не за жизнь, а жизнью, до конца… кровью, без компромиссов…

ЗэМэ, ваше письмо, такое светлое, с берёзовыми почками, с вашей борьбой за то, что Вы делаете, для нас радость и опора!

Зэмэша, давно, давно мы Вам писали, что Вы – большая Актриса. И в этом ваше счастье, и ваша трагедия.

Скоро весна, пронзительная, с ветром и таяньем снега, потом лето. Летом Аня и Наташа уедут на целый год за Океан[4]4
  По распределению после окончания филологического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова Наташа Кожанова и Аня Слёзова должны были работать на Кубе преподавателями русского языка. Эта поездка не состоялась, но думали и писали мы об этом много.


[Закрыть], Лена одна останется в Москве…

Но пока мы вместе.

Зэмэшенька, вот Вы пишете, что мы будем смеяться, – какое там! Мы кланяемся Вам и вашему Великому городу вместе с нашей сумасшедшей Москвой.

Спасибо Вам за силу и за смелость.

Зэмэша, а вот Вы смеяться будете точно: сказать Вам честно, что мы хотели выразить в этом лирико-эпическом письме? – Мы просто хотели поздравить Вас с весной, с 8-м Марта, с грядущим. И пожелать Вам быть такой, какой Вы хотите быть.

Мы принимаем Вас любой!

25.05.1975 г.

Зэмэшенька, если бы Вы были сейчас в Москве, мы поздравили бы Вас с первым весенним дождём, бурным и радостным; мы бы бродили с Вами в тополином снегу по московским бульварам с удивительными названиями, а на Цветном бульваре мы подарили бы Вам все цветы, что преподнесли мне и Наташе на защите. Да-да, мы защитили дипломы и спешим похвастаться.

Сейчас на душе радостно и немножко пусто, как бывает, когда уходит человек. или сделано дело, долгое время занимавшее всё внимание и отбирающее все силы.

Пять лет в университете прошли невыносимо быстро и скоро превратятся в воспоминание. Впереди у нас далеко не метафорический океан, дальние берега, неизвестность и прощанье с близкими.

Мы уезжаем на Кубу где-то в конце августа или в начале сентября (если не случится ничего неожиданного). А перед отъездом нам очень хотелось бы увидеть Вас. И не только для того, чтобы просто попрощаться. Хотя и для этого тоже: мало ли что может случиться за год в океане – тут можно ненароком оказаться в брюхе акулы или в пасти крокодила…

Лена даже сочинила об этом весёлую песенку, и всё время распевает её нам на дорожку:

 
А на Кубе водятся гориллы
и большие, злые крокодилы.
Там акулы жуткие живут,
они Гошу с Кошею сожрут.
 

(Гоша и Коша – это наши дружеские имена)

Лена остаётся в Москве одна (уезжают всё-таки двое), и ей, конечно, тяжелее всех. Наверное, поэтому и сбивается весёлая мелодия на грустные ноты.

Но страх перед гориллами и крокодилами и боязнь Вас больше никогда не увидеть – это всё, конечно, прощальные шутки. А главное, ЗэМэ, – это то, что общение с Вами для нас – это всегда проверка нашей собственной искренности и правдивости, это нравственный заряд для будущих дел и свершений; после общения с Вами стыдно жить не так, как Вы, не в полную силу, накапливая и не отдавая.

Но на расстоянии ниточка нашего диалога становится еле заметной и превращается в наш нескончаемый монолог. И порой нам даже страшно представить, насколько невпопад, незачем и ни к чему оказываются для Вас наши письма. Вы не пишете, и мы даже не знаем, здоровы ли Вы сейчас, как дела в театре, здоров ли Ваня[5]5
  Ваня – Иван Игоревич Шарко – сын З. М. Шарко и И. П. Владимирова.


[Закрыть] и как он служит.

ЗэМэ, напишите нам, пожалуйста, где Вы будете летом, будут ли у Вас гастроли, съёмки, когда и где? Будете ли Вы в Москве?

В июне и в августе мы и Москва к Вашим услугам. А в июле мы собираемся на Север в экспедицию, а в первых числах августа – в Прибалтику.

Может быть, где-нибудь наши с Вами пути и пересекутся.

Зэмэшенька, совсем неожиданно нам удалось достать пластинку Meister Singer. В этой музыке есть что-то неуловимое от Вашей Эржи.[6]6
  Эржи – главная героиня в спектакле «Кошки-мышки», которую играла ЗэМэ; премьера состоялась 10 марта 1974 г.


[Закрыть] И мы будем рады, если эта пластинка доставит Вам хоть немного радости.

P.S. Помните, что Таруса ждёт Вас.

17.06.1975 г.

Здравствуйте, родные мои девчухи!

Хоть две из вас и дипломированные, но все трое очень глупые.

«Невпопад, незачем, и ни к чему» ваши письма! Дурёхи, набитые разнообразными и всесторонними знаниями. Да знали бы вы, сколько радости и желания снова жить и работать так, чтобы хотя бы, оправдать всё то, что вы обо мне думаете, приносят мне ваши письма. <…>

У меня всё в порядке.

За Эржи получила премию «За лучшую роль года».

Ваня прислал ко дню рождения поздравительную телеграмму: «Поздравляю Лучшую артистку года. Народная не за горами».

Сын юморист, как же и не мама!

Театр уехал на гастроли. Не взяли только двух актрис – меня и Наташу Тенякову. Хохлам такие не нужны. Ну, у них же там, в Киеве, своё государство и свои потребности. «Кошки-мышки» им оказались не нужны, «Три мешка» – тем более, а «Мольер» – Какой Мольер? – Булгаковский? – нет, не надо. А что надо? – «Беспокойная старость». Ну, и глядите свою «Беспокойную старость». Мы недолго вместе огорчались, – Наташа поехала с дочкой на дачу, а меня выручил кинематограф. Снимаюсь в трёх фильмах, осенью начну четвёртый.

Очень интересно. Полна энергии, настроение прекрасное, что означает, рабочее. А что нашему брату актёру ещё нужно для полного счастья, – больше ничего.

Такой лист бумаги оказался единственным, дописываю на другом, боясь начать переписывать и вообще не отправить письмо, так что, извините.

(продолжение на листочке из школьной тетради в линеечку)

О фильме Авербаха «Чужие письма» я вам рассказывала. Сценарий жутковатый, – так всё на всё похоже. Все на каждом шагу своей жизни «читают чужие письма», лезут в душу, не дают жить рядом живущим, сохраняя при том полное сознание своей правоты, доброты и справедливости. Часть фильма уже снята, Авербах сказал мне, что фильм получается ещё страшнее, чем сценарий. Где-то в июле поедем в экспедицию в Калугу.

Приезжала в Ленинград Кира Муратова. Слава Богу, пробила свой сценарий по «Княжне Мэри», начала снимать, так что в августе я поеду к ней в Кисловодск на съёмки.

На балконе у меня красотища неописуемая. Кроме разных любимых вьющихся дураков, расцвели, представьте себе, помидоры. И, правда, четыре куста, скоро буду собирать собственный урожай.

Относительно вашего отъезда, – не грустите. Ведь это же здорово интересно! Будете писать мне и Лене письма. Уж туда я буду отвечать вам часто. А Лене – тоже, в связи с тем, что она остаётся здесь кустарём-одиночкой.

А сколько новых впечатлений вас ждёт! Я вам даже завидую. Вернётесь, соберёмся все вместе, вот тогда уж вы, действительно, не дадите мне сказать ни слова, а я вас буду тихо слушать, как маленькая.

Похоже на то, что у меня с 20 июня по 5 июля перерыв в съёмках. Думаю, поеду в Одессу, – немножко поплескаться в море, – а то, похоже, просижу всё лето в наших дождях.

За игру, Карлсона и Мицкевича спасибо! Игру, правда, у меня конфисковал мой племенник Мишаня, который приезжал из Чебоксар с моим братом, ну не могла устоять перед молчаливыми, умоляющими глазами пацана.

Пластинка замечательная, часто слушаю её, вспоминая вас. Правда, похоже на Эржи.

Сегодня получила письмо из Чебоксар от своей старой учительницы, – сообщает, что «День приёма…» дублируют на чувашский язык. Вот смеху-то! Ещё пишет, что смотрела недавно «Золотого телёнка» на чувашском языке, где Юрский говорит: «Ку Рио-де-жанейро мар», что означает – «Это вам не Рио-де-Жанейро». И ещё говорит: «Дапла, дапла» – что означает – «Так, так.» Представляю, какие перлы буду выдавать по-чувашски я.

Ну, вот, мои дорогие, наконец, написала вам большое, весёлое письмо.

Теперь буду спокойно спать. Завтра в 9 утра съёмка, надо хорошо выглёндать.

Целую вас, мои милые, и люблю, – вы это знаете.

Ваша Зэмэ.

сентябрь 1975 г.

Здравствуйте, мои девчухи

Сезон мы открыли очень смешно. Явились мы все утром десятого сентября, а перед театром стоит толпа людей, составляющих список на очередь за билетами на «Дачники». Ещё распределение ролей не вывесили! А они уже в очереди! И ведь ходят по ночам отмечаться! Гога[7]7
  Гога – Георгий Александрович Товстоногов (1915–1989), с 1956 года главный режиссёр БДТ – Ь11р8://Ьй1.8рЬ. ги/о-театре/память/товстоногов-георгий-александрович/


[Закрыть] нам сказал на открытии сезона, что мы заняли в каком-то соцсоревновании второе место. На что, естественно, мы все завопили: А кто же первое?! Оказалось – МХАТ, театр Вахтангова и Московский ТЮЗ.

Тогда наш Гога, в присутствии каких-то больших ответственных шишек сказал нам:

– Что касается второго места, я вспоминаю приезд в нашу страну великого американского музыканта Стерна. Ему задали вопрос: – Как вы относитесь к нашему скрипачу Ойстраху?

– О! – сказал американец, – Ойстрах – это вторая скрипка мира!

– А кто первая?

– Да первых-то много!

Конечно, были бурные аплодисменты.

Сейчас Он репетирует «Холстомера». Ребята, это гениальные репетиции! Я два раза заглянула в зал, и у меня родилось только возмущение, – почему его репетиции не снимают на киноплёнку?

Этого же никто никогда не увидит!

Он вдохновенен, как ребёнок, непосредственный, заводной, остроумный, сам играет, стоя в зале, всех лошадей подряд, – и так смешно и трогательно, – просто до слёз. Когда я смотрю на него на всех репетициях, – какое счастье мне выпало в жизни, – работать с таким гением в чистом виде.

Кто-то про него сказал: Он патологически гениален. И это правда, если патология – отклонение от нормы.

В июле мы будем на гастролях в Москве. Почему-то высокий начальник сказал нам – на отчётных гастролях.

Повезут даже «Три мешка». Тоже очень смешная история. Нас не включили в фестиваль, посвящённый Дню победы. Но всё-таки жюри видело этот спектакль. То ли совесть их заела, – но они дали дипломы Юре Демичу, Олегу Борисову и композитору Гаврилину…

1976 г.[8]8
  Под * – письма датированы адресатами писем – А. Слёзовой и Е. Логиновой.


[Закрыть]

Здравствуйте, дорогие мои девчухи!

Как всегда, долго не писала вам.

Но это тот случай, когда вы не должны на меня обижаться, а можете только порадоваться. Столько работы, работы, работы!!! Репетирую одновременно две роли в театре! Такого уж давно не было! Наверное, вашими молитвами. Роль докторши в «Дачниках» и роль на моей неизменно-любимой Малой сцене в пьесе нового, удивительно талантливого автора Аллы Соколовой, актрисы Ленкома, в постановке Серёжи Юрского. Пьеса замечательная, как и сам автор, с которой я ещё не знакома, – она нас боится, поэтому отказывается приходить на репетиции. Пьеса называется «Фантазии Фарятьева». Очень она вам понравится. Она, естественно, вдали от «генеральной линии», как и все её персонажи, а их всего пять. И что самое замечательное, – один мужчина, т. е. Фарятьев. И четыре! женщины. Все персонажи прекрасно чокнутые люди, «как же и не мы».

Когда мы прочли пьесу по ролям, все обратили внимание, что ни разу не упоминается слово «деньги», чего за последние 20 лет в нашей драматургии не наблюдалось.

Это уже третья пьеса, написанная автором, но ни одна ещё нигде не ставилась.

Теперь, когда мы уже репетируем её, – просит Олег Ефремов, Галя Волчек, – очухался главреж Ленкома Опорков, – как же так! – где-то идёт, а не в своём театре! – А ведь читал и ничего не понял. Она всем отвечает, – сначала будет спектакль в БДТ, а потом, – пожалуйста. Товстоногов Г. А. утверждает, что лет через пять она будет первым драматургом в стране. Чтобы вы поняли, какая это пьеса, и какой автор, расскажу вам про один звонок ей из «верхов», прочитавших пьесу.

– Поздравляем, вас! Пьеса очень понравилась. Поздравляем ещё и с тем, что её ставят в БДТ! Ну, теперь за Вами подарок съезду!

– Ой! Подарок?! Ой! А у меня и денег нет!

Вот и вся пьеса такая.

Это, в общем, володинская интонация, его направление, но уже в продолжение, и в ни на кого непохожем.

Обе роли я получила хором с Заинькой, – Эммочкой Поповой…

28.12.1976 г.

Девчухи мои дорогие!

Послала вам с моим болгарским другом Борей Лукановым[9]9
  Боря Луканов – Борис Луканов (1936 г.), заслуженный артист Болгарии.


[Закрыть] фотографию и несколько строчек текста, писанного прямо на вокзале.

Теперь, как говорится, подробности письмом.

Это прекрасный артист из Варненского театра и прекрасный человек, в чём вы убедитесь сами. Биография нашей дружбы такова: когда-то в годы благополучия (Надо же! Было такое!), я отдыхала на Золотых песках. Боря и его очаровательная жена Мэри окружали меня такой заботой и вниманием, на которые способны только болгары. Целый месяц прошёл, как в сказке. Или я у них дома в Варне, или они у меня на Золотых песках. «Сколько было на меня ухлопано денег», – об этом я даже не говорю. С тех пор, а тому уже восемь лет, ежегодно я получаю от них вызов на приезд в Болгарию вместе с сыном, бесконечные посылки с кофточками, колготками, конфетами, открытками, поздравлениями.

Правда, один раз мне представилась возможность хоть чем-то их отблагодарить, – они приезжали в Ленинград на неделю, – всё, что могла, я сделала. Но это всё настолько мало.

Сейчас он приехал в Ленинград 28 ноября, а нашёл меня только вчера на спектакле, и сегодня уезжает в Москву лечиться.

Был на лечении в разных заграницах, – ничего не помогает. В Москве обещали не вылечить, а приостановить болезнь, чтобы сохранить правую ногу, которая ещё не отнимается! Очень вас прошу, девочки, просто оказать ему внимание.

Жить он будет у своего консула. Покажите ему Москву, всё, что вы в ней любите и знаете. Если его положат в больницу, – по возможности, навещайте.

Сколько у меня друзей болгар, и всегда я перед ними в неоплатном долгу, – так как-то складываются обстоятельства. Напишите мне обязательно о нём. Мы успели поговорить вчера в антракте, и сегодня на вокзале в присутствии его товарищей не очень друг о друге распространялись, но у меня осталось какое-то гнетущее ощущение, что он прощается с жизнью. При встрече я его даже не узнала. Может быть, это мои «Фарятьевские дела», – предчувствия и усложнения, но они тоже имеют право на существование и существуют.

О себе? Всё в порядке. Ковыляю. Играю с наслаждением.

Первый раз пришла в театр, – собралась вокруг толпа измученных, серых, постаревших лиц, смотрят на меня глазами узников и жалобно, с тихой завистью, повторяют: Господи! Какое у тебя просветлённое лицо, какие светящиеся глаза, как будто пришла к нам из другого мира!

А я, действительно, пришла из другого мира.

Когда наконец-то сняли гипс, выяснилось, что ходить я совсем не могу. Серёжа Юрский отвёз меня в свою святая святых… – институт травматологии и ортопедии, где оперировали и вколачивали железные штыри в его плечо, месяцами разрабатывали. Я теперь знаю значение этого слова «разрабатывать». Прилагаю вам 34 пункта моего разрабатывания, – и это ежедневно. Ну и этого мало, – хожу, как на работу, с одиннадцати утра до четырёх дня, – озокерит, электростимуляция, гимнастика.

Оказалось, сначала, что у меня только атрофия мышц больной ноги. От моей драгоценной (а она, действительно, оказалась для меня драгоценной – погорели три фильма, концертная поездка в Кишинев, премьера в Ленинграде фильма «Чужие письма», где нужно было просто в каждом кинотеатре перед сеансом выйти в длинном платье на сцену и сказать: Здрасьте! – и сразу же по почте – 20 рублей) – остались косточки и вокруг них, как выражались мои врачи, кисель. Это было жуткое зрелище, – одна нога, как нога, а вторая в два раза толще.

Господи, даже страшно вспоминать.

Потом показывали меня невропатологу, который установил, что это наслоение последствий после сотрясения мозга, когда у меня отнялись обе ноги.

Ну, дела!!! Наблюдать ежедневно свою ногу, тонкую, как спичка, а внизу – валенок, обтянутый буро-лиловой кожей, этот процесс не повышает настроение.

А теперь, когда всё позади, – поймите причину моего счастья и просветления. Сначала я подвязывала к ступне подошву. Потом! О Боже, какое счастье – напялила на неё спортивные тапочки без шнурков, шнурки не завязывались.

А потом!!! Оля[10]10
  Оля Волнухина – одна из девочек, которая жила в это время у ЗэМэ. В те годы с ЗэМэ, в её квартире, жили девочки-студентки (Оля Волнухина и Лена Мальчевская), они приехали из разных городов, учились в Ленинграде, любили театр, любили ЗэМэ, помогали ей по хозяйству, заботились о ней и, конечно, ходили в театр.


[Закрыть] принесла мне туфлю сорокового размера, и я в неё влезла.

Нет, всё-таки никому, кроме меня, не ведомы такие вариации счастья. Дальше счастье поднималось всё выше и выше – надела свои зимние сапоги, долго не застёгивалась молния на левой ноге (мозоль от срастания косточек), потом застегнулась! Ура! Ура! Ура!

А вчера – мерила туфли из «Кошек-мышек». Налезли!

Вот в чём счастье!

А они там что-то выясняют, а выясняют опять же то же самое: кто говно артист, а кто не говно.

И вот так ночами я думаю – а, может быть, в этом моё счастье, что Бог мне успокоиться не даёт: то одна встряска, то другая. И снова, как в первый раз, выходишь на сцену, но уже о большем я знаю и о большем могу рассказать.

Ну, вот, по-моему, полный отчёт своей жизни я вам написала.

Целую вас, милые мои, не сердитесь на хромую старуху. Я ведь всё-таки пришла из другого мира.

Ваша З. М.

1976 г.*

На обратной стороне подаренной фотографии, где сняты актёры, занятые в спектакле

Дорогим моим мартышкам от всех фантазий и всех Фарятьевых!

Спасибо за Окуджаву!

Ленинградцы носятся за ним по магазинам, выполняя поручения москвичей. А у нас с вами наоборот.

Я уже играю вовсю. Хромаю, но играю. Сейчас идёт Фарятьев на выезде (в смысле сию минуту). Успех оглушительный. Кланяемся в конце по 15 раз.

Целую вас, мои милые.

Ваша З.М.

Милая Зэмэ!

Прежде всего, спасибо за «Фантазии…»!

Поручение ваше мы выполнили – с другом Вашим встретились. Он оказался очень галантным и очень «продвинутым в русском языке» человеком. Представьте себе картинку.

Два часа дня, Москва, у подъезда гостиницы «Националь».

– Здравствуйте, я Борис. Зину я знаю давно, очень давно, с 1961 года. Всегда, когда бывал в Ленинграде, старался увидеть её. – Пауза. – Зину я знаю давно.

– Очень приятно, Аня, ЗэМэ мы тоже знаем давно. Всегда бываем у неё в Ленинграде. – Пауза. – В общем, ЗэМэ мы знаем давно. – Вот так, вместо вручения верительных грамот мы отчитывались друг перед другом, кто больше-дольше знает Вас. Потом искали по всей Москве торт для сына друга, мимоходом заглянули на репетицию наших «Размышлений.»

<…>

Милая ЗэМэ!

Мы не знаем, чего в этом больше – утешения или тоски, мы ещё не знаем, чего больше даёт театр – слёз или славы, но сейчас мы начали работать над своим первым спектаклем «Размышления на 14 декабря 1825 года». Не имея за плечами никакого театрального опыта, мы сами написали сценарий, а теперь взялись за его воплощение. Если спектакль получится, то это будет – чудо, потому что весь он – какая-то грандиозная авантюра.

Один из наших героев писал: «Мы любили»!

И это не только о них, но и о Вас! Любовь и вера..