Текст книги "Театральные записки (бриколаж)"

«Каков бы ни был мой образ мыслей политических и религиозных, я храню его про себя и не намерен безумно противоречить общепринятому порядку и необходимости»[11]11
  Из письма А. С. Пушкина В. А. Жуковскому, март 1826 года.


[Закрыть].

Мы хотим поставить спектакль о любви к Родине и высоком безумии бунта.

Зэмэшка, родная!

Мы победили. Премьера состоялась 19 декабря 1976 года.

Сценарий написали мы с Наташей, а блистательно поставила его Лена. Этот спектакль – попытка создания филологического театра (непохожего ни на какие другие). Задача эта определила структуру и содержание спектакля. Мы хотели воскресить Слово в его первозданном звучании, так, как оно произносилось в первой четверти XIX века. А ещё нам хотелось воскресить духовную ситуацию дней Александровых, столкнуть на равных различные точки зрения: Императора, декабристов, обывателей, Пушкина, Карамзина, Грибоедова. Нас интересовало бытование Слов-Мыслей, их притяжение и отталкивание. Поэтому мы ничего не писали сами, каждое слово – это документ эпохи (мемуары, указы, манифесты, протоколы допросов, эпистолярные и художественные тексты). А в самих декабристах нас больше всего привлекала та духовная высота, на которую они смогли подняться. Сценическая задача – создать в зале приподнятое удивление, оторвать зрителей от спинок кресел, заставить их вертеть головами в прямом смысле слова….

И вот 19 декабря состоялась премьера. Дата первого представления явилась самым странным сближением[12]12
  Странное сближение – эпиграфом к нашему спектаклю мы взяли строчку «Бывают странные сближенья» (А. С. Пушкин), 19 декабря 1976 года – день премьеры нашего спектакля совпал с днём рождения и семидесятилетием Леонида Брежнева, в то время Председателя Президиума Верховного Совета СССР и Генерального секретаря ЦК КПСС. Наверное, партийные начальники боялись студенческих «бунтов».


[Закрыть] из наших странных сближений, и посему премьера сопровождалась всеми необходимыми для успеха событиями: запрещают (за два дня до спектакля), разрешают (утром), запрещают (днём), разрешают (вечером), запрещают в час назначенного представления, разрешают через полчаса. А после спектакля – трёхчасовое обсуждение, принёсшее, пожалуй, нам больше триумфа, чем сам спектакль.

Сейчас мы ещё не можем отдышаться то ли от похвал, то ли от неожиданности похвал. Честно говоря, не ждали. Ведь помимо декабристов, духовной ситуации и всяческих других умностей нам просто хотелось проверить себя – сможем или нет мы что-то сделать сами, делатели мы или болтуны.

Вот видите, какое длинное письмо у нас получилось и всё про себя. А как Ваши-то дела? До нас доходят слухи (кроме слухов, через шестьсот вёрст ничего не долетает), что Вы болеете и ходите с «посохом». Зэмэ, берегите себя.

Москва запорошена снегом, блистает огнями и по-предновогоднему таинственна, а мы скучаем по Вам. Напишите нам хоть несколько слов, а лучше – приезжайте. Как было бы славно увидеть Вас в Москве…

<…>

А теперь о Борисе Луканове. Уже по первому письму Вы смогли догадаться, что Борис не оставил у нас никакого гнетущего чувства. В Москве он был окружён делами и друзьями. Виделись мы с ним один раз и несколько раз говорили по телефону. Он не казался нам больным, напротив, выглядел здоровым и красивым с обворожительной бородой, только глаза, может быть, сосредоточены больше обычного. Мы долго гуляли по Москве, всё пешком, он, наверное, устал, и сейчас мне немного за это неловко. Он много говорил, рассказывал о Ленинграде, о своей любви к нему, о спектаклях, которые там посмотрел, о том, как долго искал Вас, и потом – о Москве: о театральных вечерах, о своих новых знакомых, о встрече с Михаилом Ульяновым, о планах на будущее. Летом они с женой собираются в Испанию-Францию, тур по Европе после летних каникул жены, сейчас она работает где-то то ли в Африке, то ли в Латинской Америке. О своей болезни он, естественно, молчал. Сказал только раз, что остался в Москве, чтобы проконсультироваться с врачами.

Зэмэ, не грустите!

Ваш список упражнений восхитителен. Если бы у вас в театре ещё кто-нибудь, а не только Вы с Юрским подзанялся таким же тренажём, у Вас могла бы получиться неплохая цирковая труппа.

Милая Зэмэ, как хочется Вас видеть – в Вашем городе, в Вашем театре, в Вашем доме!

Если получится, то в конце января в начале февраля мы приедем на несколько дней в Ленинград. Надеемся увидеть Вас уже совсем здоровой.

Поздравляем Вас с Рождеством и с наступающим Старым Новым годом.

Продолжение на открытке.

Прошлый год начинали мы молитвами к Предвечному о продолжении прежнего нашего счастья. Нынешний начинаем надеждами и молитвами о новом, надеждами, которые уже в первых лучах своих обещают нам полдень тихий, живительный, благотворный.

Пусть нынешний год будет столь же блистателен, славен и творчески активен, как прошлый[13]13
  Поздравление написано в стиле писем XIX века, под обаянием которого мы жили в эту зиму.


[Закрыть].

25 января 1977 г.

Здрасьте, и приехали!

Я уже смеюсь и даже улыбаюсь!

Посмейтесь же и вы со мной.

Ха-ха-ха!

Я опять в гипсе.

На этот раз перелом малой берцовой кости.

Это называется, – какая следующая? Скоро я смогу сдавать экзамены в медицинский институт. Только собиралась вам писать ответ на ваше предложение выступить в вашем клубе, даже числа были подходящие, – дней на пять – и вот, s’il vous plait! Всё было бы хорошо, но по телевизору бесконечно показывают такое убожество.

За все месяцы гипсовой жизни столько я прочла литературы, такая стала умная, что самой тошно.

Успокаивает меня приказ, вывешенный в театре, – «В связи с бедственным положением в театре, запрещаю актёрам отлучаться из города».

Лебедев болен, Лавров болен.

Что же они, бедные, там играют?

Известно ли вам, что в июне месяце мы будем на гастролях в Москве? Если я не сломаю себе башку, то везут все мои спектакли, – «Три мешка сорной пшеницы», – правда, – без моего плача, о чем я и сейчас, играя, очень страдаю, – будто душу из меня вынули.

Так я прежде готовилась к этому спектаклю, была даже предметом остроумия, – «она выходит на сцену ареста Адриана за две сцены до неё». И была предметом ЧП в театре, – когда в своей уборной «распевалась» -

 
– Ох-ти мне, да мне тошнёшенько…
Невмоготу пришло горюшко.
 

А я только проверяла низы голоса и верхи, без текста.

Кое-какие идиоты думали, что у меня истерика, и даже однажды вызвали директора. Ладно, переживём и это.

Везут «Дачников». Как давно я их не играла. Бог даст, срастётся.

Все спектакли, кроме «Дачников», я уже играла. Это единственный спектакль, где нельзя хромать.

Кстати, о «Дачниках» – подарили мне настоящий цветок эдельвейс, сначала я была в такой растерянности, – «гордый, горный цветок Эдельвейс», – «одинокий, цветок Эдельвейс». Я про другой цветок говорила, – я видела перед собой какой-то фантастический цветок, – растение смесь тюльпана и орхидеи, и вдруг, – вот такой эдельвейс. А оказывается, это прекрасно! Эдельвейс одинок, – потому что он единственный цветёт в горах, в снегах. И какой бы он невзрачный ни был, он одинокий и горный.

Понимаете, как теперь я буду читать эти стихи!

В этом же вся Калерия.

Наконец везут «Кошки-мышки» и «Фантазии Фарятьева».

Большие спектакли будем играть в театре Моссовета, а маленькие, очень маленькие, в театре Станиславского.

Пишите мне, пожалуйста, очень болит нога.

Ваша Зэмэ.

февраль 1977 г.

Ленок!

У меня такая неожиданная сегодня весна в доме!

Увозят меня на съёмки в 7 утра, привозят поздно, ночью, нога болит, только бы погрузить её, собаку, в ванну, сделать массаж и скорее заснуть.

И вдруг вижу – из твоих подаренных почек распустились такие зелёные-зелёные березовые листочки.

Вот ты и опять сделала мне подарок.

Много-много надо написать вам. Так устаю! Это хорошая усталость! Много хороших новостей.

весна 1977 г.*

Ещё раз здрасьте!

Поздравляю себя и вас, – начинаю репетировать «Последний срок» Распутина и сниматься у Ролана Быкова в фильме «Нос». Прекрасный сценарий и, в общем, моя маленькая роль. Но Ролан так замечательно её придумал, что мне даже в голову не пришло, чтобы от неё отказываться. Тем не менее, за мной гонялись второй режиссёр и директор. Поймать меня действительно трудно. То я летала в Челябинск, то в Ялту, то у меня каждый день репетиции и спектакли.

Про Челябинск я напишу вам следующий раз, – тоже масса впечатлений.

Наконец, эти двое, второй режиссёр и директор, стали ловить меня дома, – день сидят на лестнице, – звонят в дверь, – естественно никого, второй день, – то же самое, на третий день, – позвонили они моим соседям, – объясняют: Она уходит рано утром и приходит поздно ночью.

– Хорошо, – сказали эти люди, – Мы напишем ей письмо. – Написали большое письмо и просунули его в щель двери. И кто-то это письмо быстро схватил.

Стоят обалдевшие люди, обращаются к моим соседям: «Так что, она, значит дома»?

На что мои соседи: даже если бы она была дома, она у нас не такая идиотка, чтобы хватать ваше письмо из рук в руки!

– Да! – догадываются эти двое, – у неё есть сын Ванечка, он пришёл, наверное, с девочкой и не открывает.

Мои соседи: «Ванечка, прежде всего, женат, и когда они приходят с Наденькой в дом мамы, они всегда открывают».

Так в полной фантасмагории все и расстались.

Прихожу я домой после спектакля поздно ночью.

Так! Интересное кино!

На моей кровати лежит письмо от группы Ролана Быкова.

Кто входил в мой дом? Кто?

А оказалось всё очень просто. Мой котёнок Кузя! Он так истомился от одиночества, что каждый признак откуда-то из-за двери воспринимал как что-то необходимое.

И ещё у Кузьки есть такое свойство – ожидание своей хозяйки. Я прихожу ночью домой, – на кровати у меня лежат мочалки, тряпки, поясочки, бинты, которыми я сохраняю свои ноги.

И, представляете, с двух сторон фантасмагория, какая-то мистика. А в сущности, одинокий котёнок.

И как мне дружочка моего оставлять на пять месяцев, мы же уезжаем на гастроли и в отпуск, а потом ещё на гастроли.

Он же отвыкнет от меня!

Вы даже не можете представить, как это маленькое трёхцветное существо встречает меня ночью после спектакля, – я же не звоню, а просто ключом открываю дверь, – мурлыкает, ласкается. Моюсь в ванной, – сидит рядом, пережидает, потом быстро ложится в ногах и засыпает.

Хорошая у меня Кика-Мика! При встрече расскажу про неё много.

* * *

Вы будете смеяться, а я в Ялте! Сижу в роскошном номере роскошного отеля, в двух шагах от роскошного стола, за которым я пишу эти строки, – роскошная ванна в чёрном кафеле с крапинкой.

Одиннадцатый этаж, – налево море, направо горы, над головой яркие южные звёзды. В двух шагах от того же стола, но в противоположном направлении, – вершина кипариса, даже не качающегося, прямо как в оперном театре.

А если серьёзно, то всё это поразительно и сказочно! Прилетела я утром из холодного, дождливого Ленинграда в 10 утра в Симферополь. Никто меня не встретил, правда, по радио объявили, что за пассажиркой Шарко, прилетевшей из Ленинграда, машина придёт в 13 часов.

Я вышла из аэропорта. И душа моя заликовала, запела славу и восторг, – Земле, Жизни, Весне. Господи! Да что же это такое?! Всё цветёт!!! Одно дерево белое, другое розовое, это сиреневое, то пунцовое, а это совсем лилово-жёлтое. А те, что без цветов, – какая новорождённая, радостная зелень! И у каждого создания своя! Даже при самом мастерском смешении известных человеку красок нарисовать это невозможно. Это нужно только видеть, хватать, пить глазами, дышать глазами, – хотела сказать плакать, – нет, запоминать.

Потом я села в троллейбус, поехала, куда глаза глядят, – а вернее, куда повезёт меня троллейбус.

Вдруг вижу – кладбище, и очень много народу.

Вышла. Оказывается, сегодня День поминовения. Прекрасный обычай, – всечеловеческий, – у русских он называется Родительский день.

Я видела этот день на польских кладбищах, на немецких и вот увидела на русских.

Ах, и русская душа!

У немцев, – серьёз, строгость, святость, свечи, цветы. У поляков – много цветов, много слёз, много свечей, у русских – много водки, много закуски, селёдки, грибов, пирогов, никаких слёз, немного цветов, только те, которые уже расцвели рядом, – сирень, яблони – много песен и много веселья, играют гармошки, балалайки.

И это прекрасно!

Это утверждение жизни! Мы помним вас, вас нет с нами, мы пришли в этот день к вам и ах! как жалко, что вы не с нами!

Вернулась в аэропорт. Машина за мной пришла не в 13, а в 16. Бедная, перепуганная девочка, – помреж – подходит ко мне с каким-то отсутствующим лицом, ничего не в состоянии выговорить, потом я уже поняла почему. Я её целую, говорю спасибо, наконец-то приехали. Она молчит. Едем в Ялту. По дороге она вдруг робко мне говорит:

– Я думала, что Вы в гневе, что заставили Вас ждать с утра.

– Девочка моя, – говорю я, – неужели ты не понимаешь, какое это счастье, что мне жизнь бесплатно преподнесла такой подарок. Ведь я могла бы сидеть эти 6 часов на Новороссийской улице и ничего кроме передачи «Служу Советскому Союзу», которая после возвращения Ванечки из армии стала для меня просто познавательной передачей – не увидеть и не узнать.

Вот почему, я молодец, что согласилась сниматься в этом плохом кино.

Как всегда, дописываю на следующий день, – всю ночь спала с перерывами, потому что очень хотелось посмотреть, – какое море и какие горы, и какие звёзды в эту минуту. И они такие разные. Я всё сплю и всё просыпаюсь, а рассвета, который нельзя пропустить, всё нет. Ещё раз и ещё раз, – всё по-разному и всё темно.

И наконец!!!

Это было настолько невероятно, что даже на что-то похоже! Есть такие американские каталоги, где в шикарных, американских домах на одной стене вешают громадную картину, изображающую какой-то пейзаж, в кресле сидит человек и смотрит на этот мёртвый пейзаж. А у меня окно во всю стену, – и за окном живые, в живой дымке горы, живое голубое, плещущееся, дышащее море, живые цветущие весенние деревья, невыносимо на разные голоса, но как один симфонический оркестр, – перезвоны, переливы, пере-аукования, нежные-нежные призывы, и ещё более нежные отклики тысяч невидимых птиц.

Ах, как это удивительно!

И стало стыдно, что когда-то я пыталась сделать с собой так, чтобы больше никогда этого не было.

А утром поехали в Ливадию на съёмку – дорога длинная, а я думаю, – вот ведь несколько недель назад это цветущее, живущее,

ароматное, дышащее, – было просто сухими прутьями, – какая же мощь в соединении земли и солнца! И почему из года в год происходит это чудо обновления, возрождения в природе?!

А самое великое создание природы Человек с годами только стареет.

Я знаю, что вы мне ответите, и сама знаю ответ. И всё-таки грустно!

Ощущая эту весну, вспомнила ещё подаренные мне вёсны. Из дождливого Ленинграда, – вы помните, как я попала в Лондонскую весну.

Вы помните, как я оказалась в Будапештской весне. Вы, конечно, помните мой рассказ о миллионере, который все свои миллионы ухлопал только для того, чтобы ездить за весной.

Я не миллионер, я нормальный человек, и уж если единственное произведение из «Времён года» Чайковского, которое я умею играть на рояле – «Подснежник», – так, значит, определённо…

весна, 1977 г.

Здрасьте!

Приехали бы и разобрали бы кучу написанных вам начал писем, связанных с кучей событий в моей жизни.

Сейчас два часа ночи, устаю до полусмерти, только бы добраться до постели, ноги мои бедные опухают к вечеру по частям, в зависимости от обуви.

Пишу лапидарно: снимаюсь в «Собаке на сене», – была в Ялте, – об этом есть подробное письмо. Снимаюсь у Ролана Быкова в «Носе», – очень интересно. Репетирую в театре «Последний срок» Распутина.

Всё очень интересно.

Глаза уже слипаются.

9 июня открываемся в Москве.

осень 1977 г.*

Марты-ы-ы-хи-и-и-и!!![14]14
  К Новому году мы дарили ЗэМэ подарки. Всегда хотелось найти что-то необычное. Однажды мы подарили Зэмэ смешную игрушку – большую плюшевую обезьяну, наверное, это было в год Обезьяны. Ей очень понравилась эта мартышка. И иногда в письмах ЗэМэ обращалась к нам – «девчушки-мартышки».


[Закрыть]

Всё в порядке!!! Настолько в порядке, что меня это даже пугает. Я ведь, как вам известно, суеверная.

Всё-таки, и все-таки, – как прекрасна эта жизнь! Сколько подарков подарила она мне в этом году.

Сначала весну в Ялте, когда в моём городе была ещё зима (об этом где-то валяется подробное письмо), потом Москву, – спасибо вам за неё, за университет, за деревья, за музей, за «камушки» в этом музее.

Вчера впервые увидела фильм «Звонят, откройте дверь!» О моих впечатлениях о фильме напишу потом. Здрасьте, приехали, а когда потом?

Ведь у меня сегодня, наконец, полный выходной день, а потом начнётся снова с утра до ночи. Этот фильм можно сравнить, извините, разве что с «Долгими проводами», и разве что с нашим спектаклем «Пять вечеров». Прежде всего, это такой настоящий Володин. Я и смеялась, и плакала, плакала, смеясь.

У Саши Володина есть один замечательный глагол «уважаю». Это слово выше слова «люблю». В «Пяти вечерах» в финале спектакля, после трёх актов, когда я искала своего любимого, и он, наконец, пришёл сам, весь взъерошенный, будто бы жестокий, а по существу, избитый жизнью, как собака, орёт мне какие-то оскорбительные жестокие слова, я ему говорю только «Саша, я тебя уважаю!». И всё! И он понял.

Всё отвлекаюсь и отвлекаюсь. Так вот, в этом фильме меня пронзил мой любимый Ролаша Быков. И всем тем, что он делает в этом фильме, но особенно, – когда он сказал: «Жизнь состоит из мгновений, которые врезаются в память», – может, он и не так сказал, не в этом дело.

И мне врезались в мою память, наши тропы, будто бы в лесу, лавочки, до листочков всё помню, до кусточков, до запахов.

Следующий подарок! Морючко! Моё любимое Чёрное морючко!

Оно было разное за те две недели, которые прожила я рядом с ним.

Не буду писать вам банальное, – нежное, лазурное, ласковое, бархатное, ласкающее, – это действительно так, вы сами это знаете, – и сила моря, дыхание его, величие его, в том-то и состоит, что любой человек, соприкасаясь с ним, ощущает и произносит мысленно или вслух именно эти слова. Но в последние четыре дня на море был почти что шторм. На берегу никого нет, а я вышла навстречу моему морю.

Как оно, моё любимое, шандарахнуло меня волной в лицо, свалило на песок, бьёт камнями, ещё сваливает, ещё бьет, а я упорно не сдаюсь, встаю и ору:

– Море! Море! Здравствуй море!

Снова, – хлобысть! Волна, снова, – хлобысть – на песке лежу, очухалась.

Снова встаю:

– Море! Море! А ты, что, не знаешь, что меня не задушишь, не убьёшь?!

Потом ко мне в Гагру приехали мои дети.

Первый раз в жизни видела сказочный цветок, огненная магнолия. Словами сказать это всё равно, что ничего не сказать, но попробую: представьте себе, высочайшее дерево магнолия, лакированные, зелёные листья и вдруг! неожиданно, как звезда в пасмурном небе, огромный цветок, – лепестки пурпурно-королевские, как мантия, с одной стороны, и ослепительно белые изнутри….

вариант предыдущего письма

Вчера впервые по телевизору в театре смотрела удивительно-замечательный фильм «Звонят, откройте дверь!». Невыносимо-прекрасно играет мой любимый человек Ролаша Быков! И вообще, какой подарок жизнь, как всё интересно!

Ну, вот, верь или не верь гороскопу.

У меня этот год – год «творческих свершений».

Снялась в «Носе», – не знаю, как я там играю, но думаю, что фильм будет замечательный. А какую компанию подобрал Ролаша!?

«Собака на сене», – все, кто видел этот фильм, – говорят, замечательный!

Я видела только то, что я озвучивала: «Ах, до чего хорошо, неужели это я»?!

Приехала я из Москвы, влюбившись в очередной раз, похудевшая, загоревшая. Режиссёр, увидев меня, не узнал:

– Зиночка, голубчик, я же брал тебя на эту роль как рубенсовскую женщину, что же ко мне приехало?! Какой-то Пикассо!!! Ты что?! Влюбилась?! – Девочка моя, родная, ничего не спрашиваю! Молодец! Правильно живёшь! Умница моя!

Какой оказался длинный прекрасный год!

Потом были две замечательные недели в Гаграх…

А потом Тбилисо!!!

Попросила я мою администрацию поселить меня не в фешенебельной гостинице, где жили актёры, а в «Сакартвело», где жили наши рабочие, наша удивительная обслуга, – осветители, реквизиторы, монтировщики, костюмеры! Это такие интересные ребята! Какое прекрасное застолье всегда у нас было! Они сами пишут стихи. Но начиналось всегда одним: Мама Зина, почитайте нам Цветаеву, почитайте Берггольц.

И читала, до утра!

Был ещё в моём номере замечательный человек – мышонок.

Мы закрывали дверь, стеклянную, чтобы в соседних номерах не было слышно, и из-за стекла торчит мордочка мышонка, слушает, слушает, пока не закончу читать стихи, – всё слушает, слушает. Ну?! И мышонок какой удивительный попался мне в этом году!

А потом я открыла совершенно невероятное место в мире!

Называется оно Черепашье Озеро. Действительно. Черепашье Озеро! Но я повела моих детей дальше, в горы, долго шли мы, долго, они уже сдавались, мои двадцатилетние, а я иду, иду, – потому что я знала, что я им хочу показать. Наконец, – показалось, – ущелье. Ну, – вот и мои малыши поняли, что это такое! начали кричать!

– Ах! Ах! – Эхо! Эхо! Повторяет всё, что мы кричим.

– Выше, выше, дети, выше пойдем.

И вдруг! – я же знала, куда я их веду! – Я была там накануне.

– Миндаль растёт!!!

Невыносимо красиво!

На листе первого письма, но с другой стороны, письмо учителю.

Дорогой Владимир Сергеевич!

Здравствуйте, незабываемый мой учитель!

Анна Ивановна написала мне о Вашем Горе. Ну, что же делать? Уходят от нас дорогие люди. Уходят в тот мир. Это жизнь, это смерть. Мы же знаем, что рождаемся для того, чтобы, прожив жизнь, в конце концов, умереть.

А вот когда уходит дорогой человек, а ты общаешься с ним ежедневно – это, куда страшнее. Я пережила это жутко тяжело, даже вспоминать об этом не хочется. А сейчас стала такая мудрая, спокойная и даже счастливая. Наверное, я родилась под счастливой звездой, – странно, но всех людей, которые обижали меня, жизнь жестоко наказывает. А меня за мои страдания она же, Жизнь, вознаграждает сторицей.

Я последнее время часто думаю о том, что такое Бессмертие.

Владимир Сергеевич, милый мой, красивый человек, знайте, что Вы уже бессмертны.

Осень/зима 1977 г.

Зэмэшенька, мы бесконечно рады, что Вы помните нас и иногда даже пишете нам письма!

Мы всегда знали, что Вы живёте вне времени. Письмо Ваше – чудо его преодоления. И ведь самое смешное, что, только дочитав письмо до середины, мы поняли, что письмо давнее, обещанное нам ещё летом.

Веками люди бьются над проблемой – как подчинить необратимость времени своей воле. Искусство, кажется, только и занято «поисками утраченного времени». Но… Всё безрезультатно. А вот Вам как-то удаётся подчинить его себе – растянуть, заставить двигаться так, как хотите этого Вы, и, наконец, просто пустить его вспять. Среди зимы мы получаем письмо, сохранившее краски и мелодии прошлогодней весны, вобравшее в себя её и все вместе взятые вёсны.

Время Вашей жизни сродни времени художественному, оно придумано Вами, как и Ваша жизнь. Вы никогда не ставите даты на своих письмах, если Вы что-то рассказываете, вы никогда не уточняете, когда это произошло. У Вас свои рубежи, свои до и после Рождества Христова. Время Вашей жизни предельно спрессовано, оно включает в себя столько событий, сколько не может вместить жизнь обыкновенного человека. Может быть, потому что Вы сами строите, создаёте, придумываете жизнь свою и всё, что вокруг Вас, а, может быть, потому, что жизнь Ваша – это жизнь духа, а духовное существует по своим законам – духовным, вневременным.

Интересный парадокс – больше всего успеваешь, когда не хватает времени, когда надо успеть в тысячу мест, встреч. Утро – встреча с японцами, нужно поучить их русскому языку, днём нужно выбрать тему диссертации, посмотреть интересную выставку, а потом бодрствовать всю ночь на репетиции (мы опять увлечены постановкой, но на этот раз не своих пьес). И вот именно тогда, когда времени катастрофически не хватает, необычайно остро чувствуешь и видишь всё вокруг – синие сумерки, когда зажигаются жёлтые фонари, и, если сощурить глаза, то сквозь ресницы они видятся лучистыми, как солнца; ранним утром, после репетиции, заснеженная мостовая и первые следы на ней сегодня будут нашими. А потом – горящие солнцем окна нашей стекляшки, а ещё потом, днём – деревья в искрящемся инее (интересно, почему зиму не называют кристальной?). А ещё есть Москва-река, покрытая тонкой корочкой льда, и в ней ещё пока отражаются фонари, и запах карамели около Каменного моста, и детские воспоминания, и в голову приходят разные мысли, и кажется, что вот только бы недельку свободную, тогда можно было бы написать что-нибудь «просто гениальное», нагуляться и начитаться вдоволь. Но, когда выдаётся такая неделька, ничего гениального не получается, потому что шевелить мозгами мешает эпикурейская лень.

А ещё в эту свободную неделю хочется поехать в Ленинград, увидеть Вас, поговорить с Вами или просто побродить по улицам и рекам Ленинграда. И это, наверное, удастся….

Сегодня в университете говорили с Игорем Золотусским (хорошим литературоведом и консультантом Быковского фильма «Нос»), он всех озадачил и заинтриговал, сказав, что фильм Ролана Быкова «Нос» о печальной Петербургской весне..

1977 г.*

Здравствуйте, родные мои мартыхи!

Как отдохнули вы?

Я хорошо, если не считать, что и 20 дней пребывания на моём любимом морючке меня взад-вперёд таскали в Ленинград на съёмки к Ролану, – ушло 6 дней, три дня шторма в первые дни, и четыре – в последние, – и того из 20-ти дней – 11 нормальных курортных дней. Но всё равно оттаяла, загорела, наплавалась, надышалась. Комнатка моя была на балконе, собственно, даже не комнатка, а крошечный балкончик с раскладушкой, со всех сторон занавешенный тряпицами. Но зато на втором этаже, но зато с видимым морем с одной стороны, и горами с другой, но зато с живыми кистями винограда, спускающимися по тряпицам прямо к моей раскладухе, но зато с пальмой у изголовья, но зато с настоящими светлячками и со многими-многими прочими, «но зато».

Интеллигентные хозяева – она ленинградка, он абхазец, кавалер двух орденов Ленина и многих наград, живущие зимой в Ленинграде, летом в Гагре.

Когда Ирина Андреевна привезла меня к ним, – пришли в состояние шока, куда же помещать «этакую знаменитость», т. к. весь громадный двухэтажный дом был перенасыщен родственниками (дальними и ближними), детьми, и друзьями детей, детьми друзей, внуками и друзьями внуков и, наконец, внуками друзей. Кошмарическое для хозяев кавказское гостеприимство.

Но и этого мало. Наш очаровательный хозяин (75 лет), будучи в Ленинграде 9 мая по кавказскому обычаю пригласил всех, оставшихся в живых однополчан, – в числе 29 человек, – в гости летом в Гагру. Все двадцать восемь именно так это и восприняли, – как кавказский тост, и только одна, – не знаю даже, как её и именовать, – оказалась она моржихой, – вы знаете, конечно, что моржи – это люди, плавающие в прорубях. И вот эту теперешнюю моржиху наш прекрасный хозяин видел в своей жизни два раза. Первый, – когда он на фронте ехал в машине со своим комполка, и оба увидели на военной дороге регулировщицу, перекинулись фразами, и комполка взял её на свою машину и женился на ней.

Стоп! Стоп!

Начала я писать об этой женщине, судя по тому, как о ней говорили все, населяющие этот дом. Она же пришла 9 мая 1977 года в День победы к однополчанам уже умершего мужа-генерала!..

Соберу все письма и привезу вам лично.

Ванька-дурак тоже сломал ногу. Навещаю-посещаю между всеми делами.

Всё! Сплю!

Целую всех моих мартышек!

Ваша Зэмэ

осень 1977 г.*

Быстро-быстро напишу вам под каким впечатлением прошёл сегодня весь мой трудный день. Ковыляю я к такси у Ланской, – и вдруг вижу большую цементную лестницу, и на ней мелком написано таким первоклашкиным почерком: МАМА Я ПЕРЕОДЕЛСЯ.

Ну, с ума же можно сойти от этого малыша, так любящего свою маму.

Вот, она придёт с работы и сразу успокоится, – он снял свою школьную форму, напялил на себя что-то другое и полез в лужу.

За этим, мама я переоделся, – такой трогательный характер и такая семейная, наверняка, не сложившаяся судьба и малыша, и мамы.

И целый день я репетирую, играю, – а эта мама и этот Сын не покидают меня. Думаю о них, и настроение у меня такое светлое. И роль, которую я репетирую сейчас во Дворце Искусств, из-за этого «мама, я переоделся», – вдруг наполнилась таким неожиданным даже для меня смыслом, таким светом.

осень 1977 г.*

Это написано давно, но пока прочтите хотя бы это, чтобы вы не думали, что я о вас не помню.

На меня сейчас, слава Богу, навалилось столько работы. В квартире моей, мягко говоря, худо-беспорядок. Ну, что же делать, уезжаю из дому в 8 утра, возвращаюсь в час ночи, – до беспамятства уставшая и счастливая.

Вы знаете, что я недавно обнаружила, – что я очень хорошая артистка, а?

Сыграла в «Дачниках» нелюбимую роль Ольги Алексеевны, докторши, с двух репетиций, – заболела Эмма Попова.

Ну, там все говорят, какое-то открытие в этой роли я сделала, что я смешная и трогательная, наши кассирши заволокли меня в свою кассу, уговаривали играть только эту роль, – не надо тебе играть «эту зануду» (это про мою-то любимую Калерию)!!!

Ксана, вы, конечно, помните девочку Ксану[15]15
  Ксана – Ксана Худякова, в 1970-е годы студентка театрального института, а потом сотрудник театра БДТ, часто бывала в доме ЗэМэ, входила в «ближний круг» добровольных помощниц. Участвовала в подготовке к печати книги: Зинаида Шарко. Мои анкетные данные. СПб., «Балтийские сезоны», 2014 год.


[Закрыть], – да! девочка-Ксана отметила своё тридцатилетие. Она заметила, что это пятая Ольга в моей биографии: Ольга Прозорова, Ольга Шеметова, бабушка Ольга в «Я, бабушка, Илико и Илларион», Ольга Берггольц. И эта – пятая.

Нет, – нет, – нет! Я свою Калерию никому не отдам. В ней есть личность, тема, трагедия…

1977 г.

Родная Зэмэшка!

Если сможем, мы больше не будем писать Вам письма, вы поразили нас выразительностью и грамотностью своих.

Ваше умение видеть жизнь уникально, и не просто видеть, но и чувствовать, проживать каждое мгновение с предельной отдачей. Вы умеете жить сейчас, в данную минуту, секунду. Может быть, поэтому жизнь Ваша, словно состоит из сотни жизней, которые можно было бы раздать другим людям, жизнь которых тоже была бы интересна, но без Ваших взлётов и падений, без Вашей пронзительности и мудрости, без мгновений творческих откровений.

Ваш любимый знак препинания – тире, знак паузы, вздоха, широко раскрытых глаз, восторга перед тем, что сейчас должно произойти.

И ведь у Вас есть дар не только видеть ускользающие мгновения, но и запечатлевать их ярко, выпукло, зримо. Вы должны, обязаны писать как можно больше. Вы должны написать о том, что знаете, видите только Вы: о своём театре, о Товстоногове, об ушедших уже Николае Акимове, Павле Луспекаеве, Ефиме Копеляне, о своём отце, о Париже и Лондоне, о Казахских степях и своих вёснах, и о многом другом, чего мы не знаем, но знаете Вы.

* * *

P.S. Я звонила Санаевой по поводу списка трав, излечивающих все недуги, но телефон помрежа, который этот список знает, оказался неправильным. Но сначала я говорила по телефону с Роланом Быковым, и, услышав Ваше имя, он обрадовался, потом стал кому-то звонить, разыскивая таинственного помрежа. Так что, может быть, список трав Вам всё-таки пришлют.

осень, 1977 г.

Получила ваше замечательное письмо, вашими письмами вы мне открываете мои глаза на самою себя.

С «Последним сроком» так измучилась, исстрадалась, изревелась. Еду на репетицию в метро, достаю пятачок и сую его в разменный автомат: не лезет ни в десять копеек, ни в пятнадцать, ни в двадцать.

Так я горько заплакала!

– Вот, ничего у меня в жизни не получается, и роль не получается, даже монетку разменять не могу.