Текст книги "Да будем мы прощены"

А я думаю, что надо будет вскоре снова позвонить. Например, завтра без четверти шесть.

Эшли не может говорить – так сообщила ее соседка по комнате. Она в школьном лазарете со стрептококковой ангиной. Я звоню медсестре.

– Почему школа меня не известила?

– А кто вы? – спрашивает она.

– Я – дядя Эшли, – отвечаю я, ушам своим не веря.

– Дядей и тетей мы не извещаем, только родителей.

– Видите ли, – начинаю я, готовясь выдать ей полные уши, – вы явно отстаете на пару страниц…

В этот момент кошка отрыгивает волосяной шар, и я просто говорю, что позвоню завтра и надеюсь говорить с Эшли, а сейчас пусть передаст ей от меня привет.

– Ваше имя есть в ее списке вызовов? – спрашивает она, но я уже вешаю трубку.

Меня самого чуть не рвет, пока я убираю этот шар. Кошка и собака смотрят на меня с презрительным сочувствием, а я ползаю на коленях, оттирая ковер минералкой и губкой.

Закончив, я выхожу в аккаунт Джейн на «Амазоне» и посылаю Эшли несколько книг. Это проще простого: Джейн составила на компьютере список подарков. Я выбираю парочку и нажимаю «отправить Эшли». Трачу еще несколько баксов на подарочную упаковку. Набираю текст надписи: «Поправляйся скорее, – пишу я. – Очень любим. Тесси, твоя собака, и твоя кошка, она же Волосорыгательница».

Чуть позже звучит резкий щелчок почтовой щели, который застает Тесси врасплох. Она яростно лает, а на пол опускается очередная записка:

«Завтра наступит».

– Да, – говорю я Тесси. – Завтра наступит, и я должен быть готов. – Вздрагиваю от неожиданного звонка моего сотового. – Да?

– Это брат Джорджа Сильвера?

– Кто это?

– Говорит доктор Розенблатт из «Лоджа». – Слово «Лодж» звучит как-то по-особому, будто это шифр.

– Вы позвонили мне на сотовый.

– Вам удобно говорить?

– Я вас почти не слышу. Перезвоните по городскому, я в доме Джорджа.

Я спешу в кабинет Джорджа и успеваю снять трубку, как только телефон на столе начинает звонить.

Стою я на «другой» стороне стола, вижу кресло Джорджа, книжный шкаф за креслом, этикетки с ценами, не отклеенные от рам его картин.

– Мне сесть? – спрашиваю я.

– Как вам удобнее.

Я обхожу стол и устраиваюсь на кресле Джорджа лицом к фотографиям детей, Джейн, Джорджа, Джейн, детей, Тесси, Джорджа, Джейн и детей.

– Были у вашего брата какие-либо травмы головы, сотрясения, коматозные состояния, аварии – кроме последней, о которой у меня есть кое-какие заметки?

– Мне ничего такого не известно.

– Болезни – менингит, ревматическая лихорадка, малярия, нелеченый сифилис?

– Мне неизвестно.

– Злоупотребление лекарственными средствами?

– Что он сам говорит об этом?

Неловкая пауза. Доктор начинает снова:

– По вашему опыту: употребляет ли ваш брат наркотики?

– Я скажу так, – отвечаю я. – Как бы хорошо ты человека ни знал, что-то все равно остается неизвестным.

– Что вы можете сказать о его детстве? Сам он, похоже, мало что помнит. Вас наказывали, шлепали, избивали?

У меня вырывается смешок.

– Что смешного? – спрашивает доктор.

– Понятия не имею, – со смехом отвечаю я.

– Есть правила, – говорит он. – Рамки, существующие не без причины.

Перестаю смеяться.

– Нас не шлепали, не насиловали и никаким иным образом не использовали. Если кого-то избивали, то избивал обычно Джордж. Он забияка.

– Значит, вы подвергались агрессии со стороны брата?

– Не только я, но и другие, множество. Могу вам назвать имена и их количество – последствия еще ощущаются.

Психиатр хмыкает.

– Как бы вы описали своего брата?

– Большой. Неумолимый, – говорю я. – На самом деле он маленький и средний, а бывает и большой – флуктуирует. У него размер личности плавает, настроение плавает. Бывает очень нетерпим к другим.

– И ваш опыт общения с ним – это опыт общения с нетерпимостью?

Я секунду молчу.

– А вы? – спрашиваю я. – Как вы опишете себя и свою жизнь?

Он не клюет. Похоже, даже не видит крючка с наживкой.

– Наш подход состоит в рассмотрении личности как целого, с учетом семьи и общества, в котором мы живем. Психическое здоровье начинается с каждого индивидуума, но психическое нездоровье, если его не сдерживать, растет и ширится экспоненциально! – В голосе врача появляется и растет энтузиазм, будто мысль о поголовно психически больной стране манит его, как непочатый край восхитительных трудностей. Чтобы успокоиться, он переводит дыхание и говорит уже более сдержанно: – Мы выполнили для вашего брата ряд исследований: анализ крови, сканирование мозга, стандартизованные тесты интеллекта – и теперь хотели бы знать, согласны ли вы пройти те же исследования – в целях сравнения.

– Не горю желанием, чтобы у меня копались в голове.

– Не обязательно отвечать сегодня. – Он секунду молчит. – Разрешите еще вопрос: помимо матери, есть ли другие родственники поколения ваших родителей, которые еще с нами?

– Сестра моего отца.

– Вы не согласились бы нанести ей визит и задать несколько вопросов?

– Возможно, – говорю я, не желая сознаваться в собственном любопытстве: отчего же никто из всей семьи годами не разговаривал с тетей Лилиан. Произошла ссора?

Пока доктор говорит, я вхожу на компьютер Джорджа и машинально начинаю гуглить. Прежде всего смотрю прогноз погоды на десять дней, потом, не думая, ввожу в строку поиска «Секс+Пригороды+Нью-Йорк», и вываливаются тысячи сайтов, как будто сам компьютер включился на форсаж. Я ввожу зип-код, потом выполняю быстрый поиск. Я – МУЖЧИНА, который ищет ЖЕНЩИНУ в возрасте от 35 до 50.

Какой у меня и-мейл? – интересуется компьютер. Мой адрес, [email protected], ощущается как что-то оставшееся в прошлом, принадлежавшее другому человеку в другие времена. Я создаю новый, [email protected], свидетельствую, что мне уже есть восемнадцать, – и вуаля! Поразительно, как сразу можно найти в сети голую женщину.

Доктор задает вопросы про пищевые аллергии: арахис, пшеница, глютен…

– Джордж в еде привередлив? Были у него проблемы с одеждой, не раздражали его этикетки? Была привычка метаться? Разбрасываться?

– Привычка была разбрасываться камнями. По чужим головам.

– Это опять же ваше мнение.

– Брошенные им камни часто попадали в чужие головы, – перефразирую я.

– Небрежно целился, – говорит доктор. – Как у него было с едой?

– Едой он не бросался.

– Ел с удовольствием?

– У нашего поколения не было возможности что-то не любить. Ты либо ел, что дают, либо не ел вообще. Носил одежду, которую покупали тебе родители. Или ту, что доставалась тебе от двоюродных братьев. Особого выбора не имелось.

– У него бывали неприятности в школе?

– Школу он любил. Был для своего возраста крупным и потому многих там задирал безнаказанно. А дома, можете себе представить, главным себя считал отец, с чем Джорджу мириться было трудно.

Я вижу на экране монитора груди, много-много грудей. Видимо, женщины их фотографируют и вывешивают в сеть. А потом, в зависимости от того, насколько далеко ты согласен ехать, можешь выбрать себе для романа большие, маленькие, невероятно огромные, изящные или простецкие.

Я заполняю формы, описываю себя, свои хобби, доход, цвет глаз, прическу – все в спешке: поскорее бы найти женщину, которая захочет со мной познакомиться, а может, и не только.

– Итак, вы росли только вдвоем?

– Угу.

– У Джорджа и его бывшей жены было двое детей?

– Она не была бывшей. Она была его женой.

– У них было двое детей?

– Да.

– А эти дети – где они теперь?

– Уехали в школу. Нейт в порядке, Эшли в лазарете со стрептококковой ангиной.

У меня мысли перескакивают на то, что на экране. Я рад, что делаю это под наблюдением профессионала, имея возможность лишь часть внимания направить на то, что передо мной. И не менее рад, что мой наблюдающий профессионал – он же Джорджев мозгодав – понятия об этом не имеет. Останься я с этими сайтами наедине, они бы меня ошеломили. Это больше, чем я мог вообразить. Почему я никогда раньше этого не делал?

Доктор чувствует, что я отвлекся.

– Какие отношения у детей с отцом?

– Ну, поскольку он убил их мать, отношения переменились. Не думаю, что сейчас уже ясно, насколько. В последний раз они видели его на кладбище, когда хоронили мать.

Я просматриваю фотографии одну за другой – настоящий, из плоти, каталог человеческой анатомии. Кто знал, что люди вот так явно себя рекламируют, показывая обнаженные части. Это какое-то… царство животных.

А доктор продолжает говорить:

– Мы хотели бы пригласить вас приехать. Вы могли бы остаться с ночевкой, пробыть у нас некоторое время?

– Не мог бы, – отвечаю я, слушая вполуха. – Я живу в доме Джорджа, мне тут нужно обихаживать его собаку и кошку.

– Вы могли бы их привезти с собой – Джордж скучает по собаке.

В онлайне кто-то запостил: «У тебя груди полны молока? Я обожаю грудное молоко и был бы в восторге от знакомства с кормящей или беременной женщиной в целях дневного кормления. Если хочешь, я уткнусь лицом тебе между ног и языком доведу до оргазма, еще и еще, пока не попросишь перестать. Взаимность не требуется. Материально обеспечен, белый, женат, здоров, без вредных привычек, некурящий. Нежный и почтительный. Хотелось бы регулярных встреч на твоей территории».

– Может, вы бы сумели как-нибудь приехать? – снова спрашивает доктор.

– Я у вас был, – отвечаю я рассеянно. – Только вчера. Тащился целый день, везя его барахло, и не могу сказать, чтобы сохранил хорошие воспоминания о приеме.

– Понимаю. Но будем надеяться, что запланированный визит пройдет лучше.

– Ну, увидим.

Я за миллионы миль отсюда.

– Мы скоро вернемся к этому разговору, надеюсь, – говорит доктор.

– Конечно, – отвечаю я. – Звоните в любое время, я всегда здесь.

* * *

Сижу в сиянии компьютерного экрана, сгорбившись, как старик. Собака и кошка приходят меня проведать.

– Пригородная мамочка ищет компанию на ленч. БСС.

Я сперва читаю «БОСС» и не понимаю, то ли она ищет «босса», то ли хочет им быть. Перечитываю, гуглю «БСС» и узнаю, что это может быть все, что угодно – от Бостонского союза синефилов и до «Без скрытых смыслов». Последнее, наверное, и имелось в виду.

Где-то между половиной третьего и тремя утра я засыпаю за компьютером в середине чата, и женщина, с которой я разговаривал, спрашивает:

«Ты за рулем эсэмэски набираешь?»

«Нет, – печатаю я, – не за рулем уснул, а за столом».

Женщина, с которой я болтаю, – жена полицейского (или называет себя так), с нетерпением ждет мужа домой, – и говорит, что отвлекается от тревожных мыслей о работе супруга, занимаясь в сети виртуальным сексом.

На следующую ночь я снова там же, мне чего-то хочется, и я думаю, что приятно было бы есть китайский суп в компании.

Я заполняю собственный профиль. На компьютере у Джорджа есть его официальная рабочая фотография, снятая несколько лет назад, когда волосы у него были гуще, а сам он тоньше. Загружаю ее как свою.

«Один дома. Уэстчестер. Мужчина ищет подругу для игр, усталая душа просит пищи. Галантный кавалер предлагает удовольствие. БСС».

Не успел я это повесить, как приходит мейл от какой-то женщины:

«Я тебя знаю».

«Сомневаюсь», – отвечаю я.

«Нет, правда».

«Потрепаться я рад, но, уверяю, меня никто не знает».

«Меняемся фотографиями?» – предлагает она.

«О’кей», – пишу я. Это похоже на карточную игру «Рыба». На компьютере нахожу фотографию Джорджа в отпуске, с удилищем в руке. Загружаю.

Она присылает фото своего выбритого паха.

«Похоже, мы в разные игры играем», – пишу я в ответ.

«Джордж!» – пишет она, приводя меня в ужас.

«?» – отвечаю я.

«Я же на тебя работала. И про эту историю слышала».

«Не понимаю, о чем ты», – пишу я, отлично зная, о чем именно она говорит.

«Я – «папочкина дочка». Мы играем, будто мамы нет дома. Ты проверяешь у меня домашнее задание, я его тебе привожу в офис на восемнадцатый этаж, тридцатая комната, «Рокфеллер-плаза». Я делаю все, что ты мне говоришь – всегда папочку слушаюсь. Ты мне говоришь, чтобы я у тебя пососала, на вкус, говоришь, как тесто для пончиков. И ты прав. А потом я наклоняюсь над твоим столом, грудями сметаю с него авторучки, а ты меня имеешь сзади. Дверь офиса открыта – тебе нравится, что кто-нибудь может войти в любую минуту».

«Еще рассказывай», – печатаю я.

«Да ладно, Джордж, все путем. Я уже больше в этой сети не работаю. Ушла и нашла место получше. Моя начальница – лесбиянка».

«Я не Джордж», – пишу я.

«Фотография твоя».

«Я его брат».

«У тебя нет брата, ты единственный ребенок в семье, – пишет она. – Ты всем и каждому так говорил. Единственный сын, свет очей матушки».

«Это неправда».

«Без разницы, – пишет она. – Пока, Джордж, удачи тебе».

В домашнем офисе Джорджа я нахожу небольшой цифровой фотоаппарат, щелкаю себя несколько раз, гружу в сеть и вижу, насколько я плохо выгляжу, – а ведь даже понятия не имел. Ухожу в ванную наверху, кустарно привожу себя в относительный порядок, причесываюсь, бреюсь, подравниваю виски, гелем Джейн для волос укрощаю растительность на груди, которая в последнее время приобрела серо-стальной цвет. Надеваю одну из глаженых рубашек Джорджа и снова фотографируюсь, постепенно раздеваясь – рубашка расстегнута, рубашка снята, на штанах расстегнута пуговица, молния, сняты, остались только трусы. Загружаю фотографии, создаю профиль. «Вы слышали об Одиноком профессоре?»

Утром я думаю: происходило ли все это на самом деле или это был какой-то кривой эротический кошмар? Принимаю душ, делаю себе завтрак, вывожу собаку. К кабинету Джорджа не подхожу до половины десятого.

Мне пришла почта.

«Чтобы не было неясностей: я в переходном периоде. – Решаю, что это женщина, потерявшая работу или ведущая дело о разводе, но не угадываю. – Тридцать пять лет я прожила на свете как мужчина, но последние три года я женщина. Считаю себя обычной девушкой и ищу встреч с обычным парнем. Если вас это не интересует – вежливого «нет, спасибо» будет достаточно».

«Футбольная мамочка, время между играми. Встретимся в моем минивэне, я вся твоя».

«Я несчастна. О деталях говорить не буду. На прошлой неделе я увеличила дозы лекарств, и это дало мне силы писать эти строки. Теперь я хочу постели. Рада буду принять у себя или встретиться ради БСП. Пообедаем!»

Я пишу в ответ:

«Что такое БСП?»

«Бекон с помидорами, что же еще?»

«Извини, достают меня эти сетевые сокращения».

«Чего хочешь на обед?»

«Со мной просто, – ввожу я. – Тарелки супа хватит».

Она присылает указания, как проехать.

«Только без странностей, о’кей?»

«О’кей», – пишу я.

Не могу поверить, что вот сейчас это делаю.

Женщина живет в семи милях от дома Джорджа. Я доезжаю, паркуюсь, нервничая, на дорожке позади ее машины, звоню в звонок. Открывает совершенно нормальная женщина.

– Вы – это вы? – спрашиваю я.

– Заходи, – предлагает она.

Мы сидим у нее на кухне. Она мне наливает вина. Болтаем, она достает еду из холодильника. Я ловлю себя на том, что смотрю на большую грифельную доску с разноцветной то ли схемой, то ли расписанием. Там имена – Брэд, Тэд, Лэд, Эд и Я сверху вниз, а в верхней строке – Понедельник, Вторник… Против каждого имени свое расписание: футбол, занятия, поездка в школу, йога, ужин в складчину – и все соответствующими цветами. Эд красным, местоимение «Я» – желтым.

– У тебя свой малый бизнес?

– Нет, только семья.

– Черил – настоящее имя?

– Да.

– Не то чтобы сетевой ник?

– У меня имя только одно. Иначе бы я стала их путать. А Гарольд – твое настоящее имя или выбрал псевдонимчик покрасивее?

– Меня назвали в честь деда по отцу, – объясняю я. – Он из России притопал.

– Пойдем в столовую? – предлагает Черил и ведет меня туда. Там накрыт стол. Она приносит блюдо за блюдом – канапе, говяжье жаркое, тартинки с лососем.

– Это я не для тебя делала, – поясняет она. – Моя подруга – кейтерер, и я ей вчера помогала на одном мероприятии. Это остатки.

– Невероятно вкусно, – говорю я, набивая рот. – Давно уже ничего не ел, кроме китайской еды.

Меня подмывает спросить: «Часто ли ты это делаешь?» – но если она ответит «да», мне станет противно и придется уйти. А уходить я не хочу и потому не спрашиваю.

– Я должна посочувствовать? – спрашивает она.

– Не надо. Дети у тебя есть? – спрашиваю я, оторвавшись от второй порции жаркого.

– Трое парней. Тэд, Брэд и Лэд. Шестнадцать, пятнадцать и четырнадцать. Можешь себе представить? Я похожа на женщину, три раза рожавшую? – Она поднимает блузку, ошеломляя меня плоским животом и округлостями грудей.

– Очень красиво смотришься, – говорю я, вдруг чувствуя, что трудно дышать.

– Кофе хочешь?

– С удовольствием.

Она выходит в кухню, слышатся обычные звуки приготовления кофе. Потом она возвращается с чашкой в руке. Голая.

– Ой, – говорю я. – Я приехал познакомиться, поговорить. Мы же не обязаны… ну, то есть…

– Но мне хочется.

– Да, но…

– Что «но»? Никогда не слышала про мужчину, который откажется от секса на халяву, – возмущается она и подает мне кофе. Я его быстро выпиваю, обжигая горло.

– Просто я не…

– Что «не»? Ты, мальчик, давай формулируй. А то сейчас могут проснуться оскорбленные чувства.

– Я никогда раньше такого не делал.

Она смягчается.

– Ну, все когда-нибудь бывает первый раз. – Она берет меня за руку и ведет наверх. – Хочешь, я тебя свяжу? Некоторые не могут без этого расслабиться.

– Спасибо, мне и так хорошо. Предпочитаю свободу.

Наверху она спрашивает меня, как я насчет теста. Я сначала думаю, что она про деньги, но она смазывает руки и берется за мой орган с двух сторон, говоря, что сейчас будет его месить, как тесто. В первые мгновения в этом чувствуется что-то медицинское, но не так чтобы неприятное, а потом она берет его в рот, и я честно не думал, что это может быть так легко. Клер никогда не хотела его сосать – говорила, что у меня яйца пахнут сыростью.

И тут хлопает входная дверь.

– Мам, привет!

Рот сползает с меня, но рука держит крепко, будто чтобы не дать крови уйти.

– Тэд? – спрашивает она.

– Брэд, – отвечает ее сын, несколько обескураженный.

– Привет, деточка. У тебя все нормально? – говорит она туда, вниз.

– Клюшку забыл хоккейную.

– Ага, беги, потом увидимся. Да, я печенье испекла, на столе в кухне. Возьми себе.

– Пока, мам!

И дверь снова хлопает.

Мгновением раньше мне казалось, что меня инфаркт хватит, но женщина возобновляет свою умелую работу, и ощущение проходит моментально.

Я приезжаю домой, долго сплю и начинаю думать о завтрашнем дне. Наконец мне есть чем заняться, есть на что потратить время. Я собираюсь это делать каждый день. Вставать пораньше, с шести утра до полудня работать над Никсоном, обедать каждый день с новой женщиной, возвращаться домой, гулять с Тесси и как следует отсыпаться ночью.

Один сеанс, раз в день. А не попробовать ли два раза – обед и ужин – в те дни, когда у меня нет занятий? Нет, это было бы несколько слишком. Лучше размеренно, установить режим – как спортсмен для тренировок.

«Насколько далеко ты согласен?» – пишет одна женщина.

«В смысле?» – не понимаю я.

«Ехать насколько далеко».

Тут тонкий баланс. С одной стороны, не хочется слишком близко к дому – во избежание нечаянных встреч. С другой – мне неожиданно приходится думать о времени. У меня есть работа, и я не хочу проводить целый день за рулем. Это захватывает – все вместе, от домов и участков, на которых они стоят, и до различных вариантов меблировки и дизайна. Не больше двадцати пяти миль, это представляется разумным.

Как-то раз при уходе одна женщина хочет мне заплатить.

– Нет-нет, – отказываюсь я. – Мне было только приятно.

– Я настаиваю.

– Не могу. Тогда это получается как работа, как…

– Проституция, – подсказывает она. – Именно это я ищу. Мужчину, который способен взять за это деньги, ощутив и удовольствие, и падение.

– Не могу. Я это делал для себя, для собственного удовольствия.

– Да, – говорит она. – Но чтобы я получила удовольствие, я должна тебе заплатить.

И мне не удается отвертеться от двадцати баксов. Двадцатка – это все, чего я стою? Я думал, больше.

Может, это она и хотела сказать?

После этого в каждом доме и от каждой женщины я что-нибудь беру. Ничего крупного, ничего ценного, но какую-нибудь безделушку, мелочь, за которую зацепился глаз. Вроде одного носка.

Как-то в среду я с особенным нетерпением ждал раннего ленча, потому что моя корреспондентка оказалась очень остроумной и веселой.

«А в чем вообще суть? Зачем ты это делаешь?» – спросила она.

«Бог его знает, – отписал я. – Но очень не терпится с тобой увидеться».

Я приезжаю в дом – постройка-модерн со стеклянными стенами из ранних шестидесятых, вписанная в изгиб тупика. Мне виден интерьер дома – весьма стилизованный, как декорация к фильму, место, которое люди проходят насквозь, похожий на аэропорт или музей, а не на уютный дом, где живут. Звоню в звонок, и в дальнем конце дома неожиданно появляется девочка лет девяти-десяти. Идет из комнаты в комнату, от окна к окну, с ковра на ковер, доходит до двери.

– Мама дома? – спрашиваю я, когда она открывает дверь.

– А вам зачем?

– Мы с ней договорились сегодня пообедать.

– А, так это вы. Заходите.

Я вхожу. Прихожая – куб внутри куба. Я вижу кухню, гостиную, столовую и за ней – задний двор.

– Так мама дома? Наверное, мне надо уехать. Передай ей, что заезжал Джон. Джон Митчелл.

– Я вас могу покормить, – говорит девочка. – Сыр пожарить или что-нибудь еще.

– При всем уважении, я не уверен, что тебе можно пользоваться плитой, если мамы нет дома.

Она упирается руками в бока:

– Хотите правду?

– Да.

– Мама в городе. Они с папой вместе обедают сегодня – проверяют, могут ли снова поладить.

– Ну, ладно.

Я отступаю, готовый уехать.

– А потому, – она делает эффектную паузу, – мы с братом решили разыграть наш вариант телепередачи «Хищник». Папа говорит, поразительно, насколько человек бывает тупым. А мы знали: мама что-то крутит, только не знали что.

Тут из туалета выскакивает ее брат, заводит мне руки за спину и щелкает наручниками.

– Послушайте, – говорю я. – Во-первых, вы поступаете нехорошо. Я не совершал никакого преступления. Во-вторых, вы неправильно надели наручники. Если вы мне нарушите кровообращение, то ничего не добьетесь. Их нужно ослабить.

Мальчишка глазом не моргнет. Я дергаю руками в воздухе:

– Браслеты слишком тугие, больно.

– Так ведь это хорошо, – отвечает он. – И должно быть больно.

– Ослабь, пожалуйста, – снова прошу я. Мальчик качает головой. – Ослабь.

Он и ухом не ведет.

Я прикидываю, не рухнуть ли на колени, изображая пену у рта, или симулировать сердечный приступ. Непонятно, сколько в этом будет игры и сколько реальности, потому что приступ паники у меня уже есть. Думаю упасть, но смотрю на жесткие плитки пола и рассчитываю вероятность разбить коленную чашечку. Слишком она велика, чтобы рисковать.

– Сколько вам лет? – спрашиваю я, чтобы отвлечься.

– Тринадцать, – говорит девочка. – А ему почти одиннадцать.

– Ваши родители не знают, что вы пускаете в дом чужих? Откуда вам известно, что я не какой-нибудь страшный монстр, опасная личность?

– Мама не стала бы обедать с опасной личностью, – говорит мальчик.

– Я не очень хорошо знаю вашу маму.

– Посмотри на себя, – говорит девочка. – Не очень-то ты страшный.

– А не надо его еще и связать? – спрашивает мальчик. – Ноги не надо? У меня есть стропы для банджи-джампинга.

– Не надо, – отвечает она. – Он и так никуда не денется.

Мальчик дергает меня за руку – сильно.

– Сядь, – приказывает он, толкая меня, и я изумлен его силой.

– Эй, полегче! – отвечаю я.

Меня усаживают в гостиной – если это положение со скованными за спиной руками можно назвать сидением, – а сами дети становятся передо мной, будто ожидая, чтобы я что-нибудь сказал. Я принимаю подачу.

– Ну, хорошо. Так как это все задумано? Тут скрытая камера, что ли?

– Камера есть, – говорит мальчик. – Только батарейки нет.

Гостиная вся белая. Белый диван, белые стены. Единственный цвет – два ярко-красных мягких кресла.

– Ну, так в чем дело-то?

– В основном – что жизнь у нас паршивая, – говорит мальчик. – Родители на нас внимания не обращают, папа все время работает, мать то в компьютере, то еще в чем, и не помню, когда мы с ними чем-нибудь занимались веселым.

– И мы думаем, что у него интрижка, – говорит девочка.

– Что такое интрижка? – спрашивает мальчик у сестры. Она ему шепчет, и он брезгливо морщится.

– Почему вы думаете, что у него интрижка? – спрашиваю я.

– А когда у него звонит сотовый, он из комнаты выбегает. А мама вслед ему орет: «Если это с работы, почему ты не можешь здесь говорить?»

– Мы залогинились в мамин компьютер. Она тоже там всякое творит, и мы думаем, папа знает, но не уверены.

– Вы с ней сколько раз уже это делали? – перебивает сестру мальчик.

– Делали что? – Тут до меня доходит, о чем он, и я краснею. – Никогда. Мы даже не виделись ни разу. Только болтали в сети, и она меня пригласила на ленч.

– Вот так просто? – спрашивает девочка.

– Да.

– Жена у вас есть?

– Я разведен.

– Дети? – интересуется мальчик.

– Нет.

– Ладно, но у нее есть, – говорит девочка.

– Ага, – подтверждает мальчик.

– Понимаю, – говорю я. – Вы пытались говорить с мамой, спросить, как вообще быть?

– С ней говорить не получается. Она только вот это делает.

Мальчик показывает странные движения большими пальцами.

– Моя мать разговаривает только со своим «блэкберри». Весь день и всю ночь. В полночь она просыпается и общается с людьми из разных стран. Я слышу, когда она сидит в уборной, все стучит и стучит, – говорит девочка. – Отец однажды так взбесился, что спустил этот прибор в унитаз. Он застрял в трубе, пришлось вызывать водопроводчика.

– Неудачное решение, – говорит мальчик.

– Очень дорогое, – соглашается девочка.

Мы какое-то время сидим просто так. Дети приготовили перекусить: ананасовый сок, мараскиновые вишни, белый хлеб с американским сыром. Из-за наручников им приходится кормить меня самим.

– Постарайся не ронять крошек, – говорит девочка.

Вишней я чуть не давлюсь.

– Вообще-то стоило бы срок годности посмотреть у всего этого.

– «Макнуть чайный пакет» – это что значит? – спрашивает девочка, скармливая мне кусок белого хлеба без корочки.

– Не знаю, – честно отвечаю я.

Она промокает мне уголок рта салфеткой и дает отпить сок из пакета.

– Это такая штука, которую взрослые делают. Видел у мамы в и-мейлах, – говорит мальчик.

– Нехорошо читать чужие письма. Это дело личное, – говорю я.

– Без разницы, – отвечает девочка. – Потом погуглю.

Она убирает сок.

– У вас животные в доме есть? – спрашиваю я.

– Мне поручили за школьной рыбкой ухаживать на каникулах.

– А школу вы любите?

Они оба смотрят на меня, не понимая.

– Друзья у вас есть?

– Скорее знакомые. Мы с ними не друзья, но мы их знаем. Ну, типа, ты ходишь куда-нибудь и кого-нибудь видишь, можно рукой помахать, но мы ни о чем не разговариваем.

– А бебиситтера у вас тоже нет?

– Мама ее уволила. Решила, что не нужно ей, типа, чтобы чужой человек все время был, – отвечает мальчик.

– У нас электронный напоминатель есть. Мы каждый день в три часа дня должны на нем отметиться. Если нет, он нам гудит. Если не отвечаем, звонит по списку фамилий. И если никто нас найти не может, он звонит в полицию.

– А как вы отмечаетесь?

– Набираешь номер и вводишь код.

– Я свой всегда забываю, – говорит мальчик. – Потому он у меня на руке написан.

Он показывает руку. На ладони цифры «1 2 3 4».

– У нас чипы есть, – говорит он и встает.

– Спасибо, но я пытаюсь не есть лишнего.

– Не чипсы, которые едят, а чипы. Внедренный под кожу чип, чтобы найти можно было.

– Вот если кто захочет знать, где мы, – говорит девочка, – то увидит, что сейчас мы дома. Только я думаю, что они программу так и не инсталлировали. Или им наплевать.

– Послушайте, детки. Надеюсь, все не так плохо. Если не считать, что вы меня похитили и удерживаете против моей воли, вы с виду хорошие дети – приготовили правильную еду, волнуетесь о своих родителях и хотите, чтобы они проявляли о вас заботу, – то есть не просите чрезмерного. А что, если предложить родителям карточку «Освобождение из тюрьмы»? Предложите им свободу и попросите отдать вас в приемные семьи. Знаете, как много людей хотели бы иметь домашних – в смысле, приученных к горшку детей, белых и англоговорящих?

– Вау. Даже не думала об этом, – говорит девочка.

– Для вас может найтись милая семья, где будут следить, чтобы вы ходили в школу, делали уроки и чистили зубы.

– Может, ты нас усыновишь? – спрашивает мальчик.

Я отрицательно качаю головой.

– У меня явно стокгольмский синдром.

– Это что? – интересуется девочка.

– Потом погуглишь. У меня и без того хлопот полон рот: дети моего брата, и еще я хочу закончить книгу о Ричарде Никсоне – вы знаете, кто это был?

– Нет.

– Тридцать седьмой президент Соединенных Штатов, родился в городке Йорба-Линда, Калифорния, в доме, который его отец построил сам, своими руками. Никсон – единственный президент за всю историю США, который ушел в отставку.

– В отставку – это куда? – спрашивает мальчик.

– Это значит – бросил на полпути, – объясняет ему сестра.

– Ох, отец его наверняка взбесился, – говорит брат.

– Который сейчас час? – спрашиваю я.

– А что?

– Мне нужно занятие провести сегодня. Вы не против, если я зайду в туалет?

– Он вон там, – говорит мальчик.

– Ванна сидячая, – добавляет девочка.

Я сдвигаюсь к краю дивана и шевелю руками.

– Мне там понадобятся руки, без них трудно.

– Естественно, – отвечает девочка.

– Верно.

Мальчик подходит ко мне, пытается открыть. Возится с ключом.

– Не торопись, получится, – говорю я.

Почему-то эта ободряющая фраза его успокаивает, и через секунду наручники с меня сняты. Я иду в сторону туалета.

– У меня для вас новость, – объявляю я, выходя оттуда, искренне готовый драться, если придется. – Я ухожу. Но очень вам советую поговорить с родителями: вы заслуживаете лучшего. Хочу, чтобы вы знали: сегодня вы добились успеха, отлично меня убедили никогда больше, никогда не назначать свидания по Интернету – это небезопасно. Получилось как программа «Воспитание испугом», только для взрослых.

– Это что-то для геев, – объясняет девочка, старшая.

У меня уже не хватает запала исправлять.

– Ну, ладно, – говорю я, открывая дверь. У девочки на глазах слезы.

– Боюсь, это безнадежно, – вздыхает она.

– У вас вся жизнь впереди. В следующий раз, когда они оставят вас одних, позвоните в школу, объясните, что с вами обращаются как с младенцами, выслеживают, как потерявшихся собак. Пусть вы еще не взрослые, но у вас есть своя жизнь, и вам надо самим брать ее в руки.

– А он дело говорит, – заключает мальчик.

– Вы очень убедительны, – соглашается девочка.

– Ну, пока.

Я иду к машине, зная, что они смотрят мне вслед.

Представляю, как они переходят из комнаты в комнату, от окна к окну, смотрят, как я прохожу по продуманному ландшафту двора, топча идеально подстриженную траву, от которой воняет благополучием и аккуратным использованием пестицидов. Середина дня, середина недели и, если не считать процветающих растений, никаких признаков жизни.