Текст книги "Каждый второй уик-энд"

Между выходными

Адам:

Ты не прислала мне сообщение с миллионом восклицательных знаков, из чего я делаю вывод, что финал не удался.

Джолин:

Так дипломатично ты хочешь спросить, не проиграла ли моя команда?

Адам:

Да.

Джолин:

Мы проиграли.

Адам:

Отстой. Жаль, что я не смог прийти на игру.

Джолин:

Моих родителей – и то там не было. Поверь, к тебе никаких претензий.

Адам:

Тебе здорово досталось?

Джолин:

Мне бы хотелось сказать «да», но ведь обманывать нехорошо, не так ли?

Адам:

Должно быть, соперник был серьезный.

Джолин:

Не-а. Мы обыграли их в начале сезона и по всем расчетам должны были победить сегодня.

Адам:

Что же случилось?

Джолин:

Никто из наших не выложился на все сто, и прежде всего я, а это значит, что, если ты будешь продолжать писать мне, я сорвусь и скажу какую-нибудь гадость.

Адам:

Все нормально. Можешь срывать злость на мне.

Джолин:

Нет, это совсем невесело, когда ты так утешаешь.

Адам:

Я могу быть и злым. Просто представлю себе, что бы ты сказала.

Джолин:

Только хорошее.

Адам:

Я бы понял, если бы ты расстроилась из-за проигрыша в таком крутом виде спорта, как баскетбол, но футбол – это самый утомительный спорт на свете. Бывает, проходят целые матчи, где никто не забивает. Я имею в виду, что хуже только лакросс или что-то в этом роде. Так что не принимай близко к сердцу.

Джолин:

Все не так плохо. Я имею в виду, что футбол – это потрясающе, но чего ожидать от парня, который думал, что ФИФА имеет какое-то отношение к французским пуделям.

Адам:

Твоя взяла. По крайней мере, в оскорблениях.

Джолин:

А это уже серьезный наезд.

Адам:

Я чувствую себя придурком.

Джолин:

И все же ты каким-то образом заставил меня улыбнуться.

Адам:

Да?

Джолин:

Да. Хочешь почувствовать себя еще большим придурком?

Адам:

Пожалуй, нет.

Джолин:

Весной я играю в лакросс.

Пятый уик-энд
20–22 ноября

Адам

– Ты все неправильно делаешь. – Я стоял на обочине дороги и дрожал, наблюдая, как медленно восходит луна.

– Что ты понимаешь? – огрызнулся Джереми. – И, пожалуйста, перестань трясти фонариком.

– Я знаю, что замена спущенной шины занимает не больше получаса, – сказал я, но все-таки сжал фонарик обеими руками.

– Адам?

– Что?

– Ты не мог бы заткнуться на минутку? Дай мне закончить.

Я стиснул зубы, когда порыв ветра прорезал мое пальто насквозь. Был вечер пятницы, и мы ехали к отцу. Хотя у меня уже зуб на зуб не попадал и дело шло к переохлаждению, я радовался этой вынужденной задержке. Вспоминая наш последний уик-энд… короче, я повел себя так, как будто все у нас могло наладиться, или, по крайней мере, мы двигались в этом направлении. Я помог отцу с освещением, немного поболтал с ним, позволил ему расчувствоваться передо мной и ни разу не напомнил, что из-за него мама в этот самый момент горюет дома совсем одна.

Когда у нас лопнула шина, я почти убедил себя в том, что это знак, исполнение желаний. Тридцать минут спустя на ледяном холоде я уже переосмысливал этот вывод. Джереми явно понятия не имел, как поменять колесо, да и я оказался никудышным помощником. Я только планировал освоить этот навык. Джереми, видимо, тоже.

– Черт возьми, Адам! Если ты не прекратишь дергать фонарем, клянусь…

– Что ты сделаешь? Будешь шевелиться еще медленнее?

Джереми вскочил на ноги.

– Ты хочешь, чтоб я вырубил тебя?

– Я хочу, чтобы ты починил колесо и мы смогли ехать дальше. Разве не ясно?

Торцевой ключ – думаю, все-таки торцевой ключ, хотя стыдно сознавать, что я не был в этом уверен, – лязгнул об асфальт, когда Джереми отшвырнул его сгоряча.

– Тогда делай сам.

Как бы мало Джереми ни знал о замене спущенной покрышки – на самом деле очень мало, – я в своих познаниях отставал от него на несколько световых лет. Я уставился на торцевой ключ. Потом на брата. Еще какое-то время мой взгляд метался между ними, прежде чем Джереми брезгливо фыркнул и снова присел на корточки перед колесом.

– Ты никчемный, знаешь это?

Можно сказать, догадывался. Но я не стал утруждать себя ответом. Вместо этого я наблюдал, как брат изо всех сил пытается поменять колесо, возможно первый раз в жизни. В этом зрелище не было ничего особенно трогательного. Он сидел на корточках, и сползшие джинсы открывали взору расщелину ягодиц. К тому же он ворчал и ругался себе под нос, сражаясь с гайкой – в этом термине я не сомневался. Но я чувствовал, как жар злости опаляет меня изнутри.

– Почему отец не научил нас этому? Почему не убедился, что ты знаешь азы, прежде чем разрешил тебе сесть за руль?

Джереми покачал головой и выдавил из себя смешок.

– Ты не понимаешь, когда пора заткнуться, так ведь? – Он посмотрел на меня снизу вверх, и злобная улыбка сошла с его губ. В этот раз я его не дразнил, и он это знал. Ума не приложу почему. Может, забыл. А может, у него просто не было времени. Нам было ни до чего, когда мне исполнилось шестнадцать.

Все наши праздники и дни рождения после смерти Грега стали мрачными событиями. Без него праздновать что-либо никому не хотелось.

– Ты видел маму перед отъездом? – спросил я.

Руки Джереми замерли на гайке, которую он снова принялся раскручивать. Он ничего не ответил.

– Так видел или нет?

– Да, видел. – Он издал хрюкающий звук, продолжая выдавливать болты.

– И?..

– И что? – Джереми поднялся на ноги и пнул колесо. – Проклятая штука сильно заржавела.

Я опустил руку с фонариком.

– Ты ей что-нибудь сказал?

– Конечно, сказал.

– И что именно?

Джереми повернулся ко мне – сначала головой, потом всем туловищем.

– А что я должен был сказать? «Эй, мамочка, пожалуйста, не проводи выходные, заворачивая рождественские подарки для своего покойного сына, как ты делала это в прошлом году»?

Я направил луч фонарика ему в лицо, а потом снова опустил руку, когда он даже не потрудился прикрыть глаза.

Джереми закончил менять колесо. Ему ни разу не пришлось напоминать мне о свете.

Не спрашивая разрешения, Джереми включил обогреватель, когда мы вернулись в машину. Остановившись на следующем светофоре, он положил руки на руль, и красный сигнал осветил полоску масла на костяшках его пальцев. Салфетку найти не удалось, и он обтер ладонь о джинсы.

– Мы должны быть с мамой.

– Мы и были с ней, – сказал Джереми. – А сегодня вечером будем с папой.

Я замотал головой.

– Что неправильно, и ты это прекрасно знаешь.

– Неправильно то, как ты обращаешься с папой. Когда же ты наконец повзрослеешь?

– Как я обращаюсь с папой? Я? Да что с тобой такое, черт возьми? Мама сейчас совсем одна в нашем доме, а папа…

– А папа все время один. Почему тебя это не волнует?

Я заставил себя отвернуться к окну, прежде чем сделать какую-нибудь глупость вроде того, чтобы ударить брата на скорости восемьдесят километров в час. Может, еще и ударю, решил я, когда притормозим.

– Тебе нужно быть добрее к отцу. У него дела не очень. Ты бы знал об этом, если бы проводил с ним хоть какое-то время.

– А кто, по-твоему, помогал ему со светом, а?

– Да, а потом за все воскресенье ты не сказал ему ни слова.

– Если бы он не ушел от нас, мы бы даже не заводили этот разговор.

Джереми покачал головой.

– Ты опять за свое. Подумай, каково это для него. Каково ему с тех пор, как умер Грег. Она не может его отпустить.

– А если мы и дальше будем оставлять ее одну в таком состоянии, это поможет ей отпустить Грега?

– Не знаю. Но это была не папина идея – разъехаться.

– Но и не мамина.

– Нет, они оба так решили. Вместе. Как бы ты ни злился на него за то, что он ушел, тебе стоит так же злиться и на нее.

Я крепко зажмурился. Я не видел в этом смысла, уход отца, даже если с согласия мамы, был ошибкой. За последние несколько месяцев стало совершенно очевидным, что она никак не может смириться с одиночеством. Каждый раз, когда мы с Джереми уезжали, она буквально рассыпалась у нас на глазах. Будь папа хоть немного мужчиной, он бы это заметил. Джереми знал это так же хорошо, как и я.

– Отец один, потому что он трус. Мама одна, потому что вышла замуж за труса.

Я хотел бы почувствовать удовлетворение, когда Джереми ничего не ответил, но – увы.

Джолин

Не могу сказать, сколько времени я провела в холле в ожидании Адама, но на улице совсем стемнело – и не от туч, – когда на парковку наконец заехала машина его брата. Я сознавала, насколько жалко выгляжу, карауля его в дверях, но мне было все равно, и я не собиралась притворяться, будто занята чем-то еще, кроме того, что жду. Адама.

Мне пришлось переосмыслить свое так называемое безразличие, когда Джереми первым вошел в подъезд. Он бросил на меня взгляд, нахмурился и, пробормотав что-то себе под нос, рванул вверх по лестнице. От этой встречи, длившейся пару секунд, мне стало как будто тесно в собственной коже. Но тут появился Адам.

Он хмурился точно так же, как и его брат, пока не увидел меня. Тогда он остановился на полпути и глубоко вздохнул, не сводя с меня глаз. После чего бросил свою сумку на пол и пересек вестибюль в три длинных шага, отчего мое сердце заколотилось.

Его руки обвились вокруг меня, и я почувствовала, что мои ноги отрываются от земли, когда он уткнулся лицом мне в плечо. Если он и заметил, как я напряглась в его объятиях, то виду не показал.

– Мне очень нужно было, чтобы ты оказалась здесь, прямо здесь. Я бы и шагу больше не сделал. Как ты догадалась?

Адам все еще обнимал меня, даже слишком крепко. От него так хорошо пахло, какими-то пряными яблоками, и все мое тело наконец растворилось в этом аромате.

– Вообще-то я спустилась сюда за почтой.

Он рассмеялся мне в плечо, и его дыхание задело мою шею, посылая волну мурашек. Наконец Адам отпустил меня, в последний раз сжимая в объятиях.

– Полегче, Адам. Знаешь, мне кажется, ты только что сломал мне ребро, – сказала я, пробежавшись пальцами по боку.

– Нет, просто ты к этому не привыкла.

Что-то защипало у меня в глазах, но я проигнорировала это и пошла за сумкой Адама. Я все время чувствовала на себе его пристальный взгляд.

– Извини, глупость сказал.

– Неприятности в раю, как я понимаю? – Я кивнула в ту сторону, куда ушел Джереми. До нас все еще доносился топот его шагов по лестнице. – И можешь считать меня чокнутой, но я думаю, что твой брат влюбляется в меня.

– Дело не в тебе, – сказал Адам, не купившись на мою беззаботную шутку, предложенную в качестве спасательного жилета, и сосредоточенно посмотрел на пустынную лестницу. – Он считает, что я должен проводить время с нашим отцом.

– Я уже поняла, что ты в команде мамы после раскола в семье.

– Никакого раскола быть не должно. – У него задергалось веко. – Если бы папа остался, а не ушел, когда мама нуждалась в нем, нас бы здесь не было. Мы были бы дома и все вместе тосковали по нему.

О.

Не в том смысле, что о, я прекрасно понимаю, что происходит, просто добавился еще один штрих в общую картину. Неудивительно, что Адам так расстроился, когда я намекнула, что один или оба его родителя изменяют другому. Похоже, они кого-то потеряли.

– По кому?

– По моему старшему брату, Грэгу.

Он по-мужски сжал челюсть крепко, до хруста, и попытался сделать все, чтобы его глаза не выглядели слишком блестящими. Мне следовало бы прикоснуться к нему или что-то сказать – ведь так поступают люди, когда кто-то раскрывает перед ними нечто подобное? Но похлопать его по спине или сказать, что мне очень жаль, было бы совершенно неуместно.

– Недавно?

Адам сгорбился и, вынув руку из кармана куртки, потянулся к телефону, который я заметила в кармане его джинсов.

– Да. То есть нет. – Его пальцы напряглись, как будто он заставлял себя не прикасаться к трубке. Он снова сунул руку в карман куртки.

– Это случилось пару лет назад, но я не хочу…

– Тебе и не нужно этого делать. Я просто… мне очень жаль. Это жесть.

– Да, так и есть.

Его взгляд стал отстраненным – еще более отстраненным, – и я могла сказать, что ему не нравилось ни одно из тех мест, куда его уводили мысли, поэтому я сменила тему.

Глядя на улицу сквозь стеклянные двери, я сказала:

– У тебя когда-нибудь возникало такое чувство, что земля ненавидит нас? Я имею в виду, посмотри на это. – Самая настоящая снежная буря полностью скрывала вид. Все стало серым, завывающим и совершенно непроницаемым. – Разве это не вылитая глубоко укоренившаяся ненависть?

– Я сейчас особенно остро чувствую себя нелюбимым, – признался он. – Но, возможно, это больше связано с тем, что мне пришлось провести какое-то время с Джереми. – Он посмотрел на меня. – Тебя сегодня забирала Шелли?

Я скорчила гримасу.

– Ага. Она не выходила из машины, и я выбежала сразу, как только она подъехала. Все прошло не так уж плохо. Хотя в основном из-за того, что я спрятала мамины часы и телефон и перевела стрелки всех часов в доме за час до того, как она проснулась, так что она даже не узнала, во сколько я уехала.

– Шелли пыталась говорить с тобой всю дорогу?

– Хм? О нет. – Я ухмыльнулась. – Я делала вид, что болтаю с тобой по телефону.

Он слегка улыбнулся.

– Знаешь, ты ведь могла бы и в самом деле поболтать со мной по телефону.

Я пожала плечами. Когда я уезжала от мамы на выходные, мне всегда требовалось немного времени, чтобы прийти в себя, и вряд ли мне хотелось, чтобы Адам видел – или слышал – меня, когда я теряю равновесие.

Еще один порыв ветра сотряс стекла дверей, и мы оба уставились на кажущиеся тонкими панели.

– Они ведь выдержат напор? – спросил Адам.

– В прошлом году выстояли.

– Это хорошо.

– Но, может, они уже так ослаблены, что в любую секунду могут разлететься на куски, пронзая нас большими осколками стекла.

Адам посмотрел на меня.

– Почему ты так говоришь?

Я снова пожала плечами.

– Не знаю. Наверное, мне следует смотреть меньше фильмов.

– Да, но я думаю, что дело не в этом.

Если бы он только знал.

– Так куда ты хочешь пойти?

– Для начала подальше от потенциально смертоносных стеклянных дверей. Я полагаю, Шелли дома?

– Как и твои отец и брат?

– Да. – Адам на мгновение затих, и это молчание царапнуло мне кожу. – Слушай, а почему я никогда не вижу твоего отца?

Я ступала по выпирающему шву ковра, как по натянутому канату. Я немного помедлила, а потом снова зашагала вперед.

– А что ты хочешь услышать? – Когда он не ответил, я спрыгнула с линии и повернулась к нему лицом. – Это ведь не вопрос с подвохом?

– Нет, просто я не понимаю.

– А ты разве не умный мальчик? – Мой подбородок слегка опустился, как и плечи. – Ты его не видишь так же, как и я. Я могла бы рассказать тебе о его адской работе, которая позволяет ему содержать безумно дорогих адвокатов, и те с беспрецедентной жестокостью сражаются с моей мамой, чтобы заполучить меня на два уик-энда в месяц, но все это лабуда. Дело не в деньгах, а во мне. Я даже не думаю, что он держал бы рядом с собой Шелли, если бы по закону не был обязан обеспечить присмотр за мной. Ему абсолютно наплевать на меня. Это очевидно. – Я пнула ногой свежевыкрашенный плинтус. – Ты же сам сказал, еще в первый день, что я мелочна. – Я покачала головой с легкой улыбкой. – Я ничего не имею против отца. Моей маме каким-то образом удалось убедить его, что я нужна ей больше всего на свете, поэтому он, конечно же, решил забрать меня у нее. Если бы он думал, что, убив меня, заставит ее страдать, за мной гналась бы дюжина наемных убийц.

– Господи, Джолин.

– Звучит слишком зловеще для тебя? Извини и все такое, но ты сам спросил.

– Ты только что говорила, что твой отец замышляет убить тебя из злобы.

– По-моему, я говорила о мелочности. – Шаг за шагом, я снова шла по своему импровизированному канату, пока Адам не потянул меня за руку.

– Не могла бы ты остановиться на минутку? Разве ты не видишь, как все запутано? Скажи об этом своей маме, или ее адвокату, или еще кому-нибудь.

Я рассмеялась.

– Моя мама попытается использовать это как рычаг, чтобы получить больше алиментов, а отец, вероятно, отомстит, применив ко мне репрессии, – разве это лучше, чем убийство?

– Нет. – На его лице застыло выражение, заставившее меня нахмуриться.

– Успокойся и возьми себя в руки.

– Я пытаюсь тебя взять в руки. – Мой взгляд встретился с его глазами, широко распахнутыми и немигающими. Он покраснел и добавил: – Я вовсе не это имел в виду. Я имел в виду… сам не знаю что.

– Давай забудем, ладно? Я не хочу, чтобы мы тратили свое время на споры о том, что не имеет значения. Я здесь, ты здесь. И, очевидно, ты соскучился по мне. – Я снова потерла бок, надеясь на улыбку или что-то еще, кроме той гримасы, что так и приклеилась к его лицу. – И я не тороплюсь к Шелли, так что… – Ну же, Адам. Давай…

– Нет, – сказал он после небольшой паузы. – Нет, это имеет значение.

У меня вырвался стон.

– Ладно, это имеет значение, но… – снова застонала я. – Ты такой идиот, что заставишь меня сказать это.

– Я – идиот?

– Ты глупый. Это не имеет значения из-за тебя. Два уик-энда в месяц. Неплохой компромисс.

У меня в животе творилось черт знает что, пока я ждала ответа. Дни, проведенные с ним, стоили того, чтобы пережить все остальное с моими родителями – присутствие одного и отсутствие другого. Он, конечно, придурок, что заставил меня произнести это. В глазах снова защипало, и ему нужно было что-то сказать. Быстро.

Я все еще держала сумку Адама, и его пальцы скользнули по моим пальцам, теплым и гладким, когда он перехватил ее у меня.

– И для меня тоже.

– Что тоже? – Я перевела взгляд с наших рук на его лицо.

– В моей семье сейчас тоже не лучшее время – по другим причинам, но все же. Два уик-энда в месяц. Это неплохой компромисс.

А потом он улыбнулся мне как дурак.

И я улыбнулась в ответ.

Адам

– С чего вдруг ты решил покататься на коньках? – спросила Джолин в воскресенье днем, когда я открыл перед ней дверь на каток.

– Зима. Снег. Лед. Любопытно будет посмотреть, как ты рыбкой полетишь вперед, прежде чем мы разъедемся по домам. – И, мысленно напомнил я себе, чувствуя, как тепло хлынуло к лицу, предлог, чтобы подхватить тебя, если ты потеряешь равновесие.

Она усмехнулась.

– А почему ты думаешь, что я не фигуристка олимпийского уровня?

– А это так?

– Не знаю. Я никогда не каталась на коньках.

– Что, ни разу в жизни?

Джолин покачала головой, глядя на меня.

– Нельзя быть симпатичным и умным, верно? Да, никогда значит никогда. Я так понимаю, ты родился на льду?

– Не совсем. Мой отец когда-то играл в любительский хоккей, поэтому хотел, чтобы его сыновья тоже научились. Раньше мы все время катались на коньках.

– О, так мы обречены на грустное катание?

– Что?

– Мы будем кататься на коньках, и я исполню потрясающее тройное сальто назад только для того, чтобы оглянуться и увидеть тебя погруженным в «Поле мечты»?[26]26
  Культовый фильм, снятый по роману Уильяма Патрика Кинселла «Босоногий Джо».


[Закрыть]

– С чего бы мне лить слезы?

– С того, что ты будешь думать о своем отце, и потому, что мои прыжки будут настолько потрясающими.

Я не ответил. Вместо этого я ухватился за возможность сообщить девушке в прокате размеры наших ботинок. Отец поставил нас на коньки чуть ли не раньше, чем мы научились ходить. Мы ездили на каток всей семьей почти каждую неделю; родители все еще держались за руки, как подростки. И… я мысленно отругал себя, потому что уже чувствовал, что теряю контроль над собой.

Мы двинулись к скамейке, но Джолин опередила меня.

– Послушай, это была явно плохая шутка. – Она взяла меня за руки, как будто собиралась открыть свою душу. Тихим и нежным голосом она сказала: – Если ты почувствуешь, что хочется плакать, просто дай мне знак, и я врежусь в тебя, сбивая нас обоих с ног, – тогда все подумают, что ты плачешь, потому что я заехала тебе коленкой по яйцам.

Я рассмеялся, и уже не в первый раз за этот день. Может, и не в пятый, но все-таки, а ведь мы встретились всего полчаса назад. Мое сердце вошло в привычный ритм для времени, проводимого с Джолин, – иначе говоря, билось учащенно, когда я слишком долго смотрел на нее.

– А если серьезно, ты в порядке? – спросила она. – Потому что мы можем заняться чем-то еще, не связанным с обувью напрокат.

– Я в порядке. – И рядом с ней так оно и было. – К тому же я хочу показать тебе, что такое катание на коньках. Это все равно что летать.

Смешно сморщив нос, Джолин взяла коньки и принялась переобуваться.

– Смотри, надо потуже затягивать шнурки. – Сидя напротив нее, я схватил ее обутую ногу и положил на скамейку между своих ног.

– Кажется, ты просто перекрываешь мне кровообращение.

– Так надо. Давай другую. – Она послушно вытянула ногу, и я зашнуровал ботинок. – А теперь иди сюда. – Я опустил ее ногу и потянул за руки, помогая подняться. Я еще не переобулся, так что, когда она встала на коньки, получив преимущество в росте, наши глаза оказались почти на одном уровне. – Ну как, ногам удобно? Лодыжки не вихляют? – Мой голос дрожал от близости к ней, но мне было все равно.

– У меня такое чувство, что я на первой стадии китайского бинтования ног[27]27
  Обычай, практиковавшийся в Китае (особенно в аристократической среде) с начала X до начала XX века. Полоской материи девочкам привязывали к ступне все пальцы ноги, кроме большого, и заставляли ходить в обуви малого размера, отчего ступни значительно деформировались.


[Закрыть].

– Хорошо. Мне нравится, что ты такая высокая.

– Да? Это почему же?

Я почувствовал, что краснею, но оставил это без внимания.

– Ну, не знаю. Никому не приходится задирать или опускать голову. Наши глаза на одном уровне.

– И рты тоже. Удобно.

Когда она произнесла это – а на самом деле еще раньше, в тот миг, когда я увидел высоту ее коньков, прежде чем она их надела, – я представил себе, что стою рядом с ней, почти касаясь ее губ. Я и подумать не мог, что меня это так возбудит, но с Джолин ничего нельзя было предугадать. И мне это очень нравилось. Как нравилось и то, что рядом с ней невозможно думать ни о чем и ни о ком другом.

– И не забывай, что у тебя есть девушка.

Ее слова ударили меня под дых. Эрика. Верно. Черт. В последнее время это случалось все чаще и чаще: я забывал об Эрике, когда был с Джолин. И мне совсем не хотелось прослыть ловеласом.

– Готов показать мне все движения на льду?

– Вперед.

Часом позже я почти убедился в том, что Джолин катается на коньках хуже, чем я играю в покер. А я в покере – полный ноль.

– Фильмы меня обманули. Все эти монтажи с фигурным катанием, где новичок оказывается гением после единственной тренировки? Ни фига. Ни в чем. – Джолин стиснула зубы, когда я в миллионный раз помог ей подняться на ноги. – Ой.

После первого полумиллиона падений я уже не испытывал особого сочувствия к ней.

– Оставь эти попытки делать вращения. Просто скользи по прямой.

– Но вращения – это так красиво.

– Только не в твоем исполнении.

Она расхохоталась и взяла мою протянутую руку в перчатке. Она шаталась, даже с моей поддержкой, поэтому я взял ее за другую руку и покатил спиной вперед, лицом к ней.

– Есть такая штука, называется терпение.

– Есть еще одна штука, называется снисходительностью.

Мои губы дернулись в усмешке.

– Я просто хочу сказать, что невозможно добиться безупречности с первого раза. Катание на коньках требует практики.

Она сжала мои руки, и у меня участилось сердцебиение.

– Я просто ненавижу эту начальную стадию, когда мне хочется выглядеть намного лучше, чем я есть. Я хочу сразу перейти к самой веселой части, где могу сама решать, что делать, и мое тело послушно отвечает: «О да, не проблема».

– А в какой жизни вообще бывает такое?

– В кино.

Я закатил глаза, но улыбка на моем лице смягчила эффект.

– Я имел в виду реальную жизнь.

– Кино может быть более реальным, чем жизнь. Фильмы показывают жизнь, какой ее хочет видеть режиссер, или жизнь, которую он должен предъявить миру, или жизнь, которая его пугает. Это настоящая жизнь, даже если она не совсем реальная.

Мы плавно остановились, и моя улыбка замерла вместе с нами.

– Именно так тебе и нужно начать свое эссе.

Вместо ответа она проследила взглядом за маленькой девочкой, с виду только что из подгузников: малышка пронеслась мимо нас с завидным мастерством и уверенностью.

– Джолин. – Мы стояли неподвижно, так что можно было и не держать ее за руки, но я все равно не отпускал ее. Я старался говорить мягко, пока ее взгляд не вернулся ко мне. – Это и есть ответ на вопрос, почему ты хочешь стать кинорежиссером. Напиши об этом.

– Я пыталась, – сказала она, осторожно высвобождая сначала одну руку, потом другую. – Вот почему я хочу быть режиссером, а не сценаристом. К тому же очевидно, что писатели играют далеко не главную роль в создании фильма. Я имею в виду, вспомни хотя бы тот, что мы смотрели в прошлые выходные. Сценарий был ужасен, но из него сделали блокбастер на миллион.

Я проигнорировал ее язвительный комментарий.

– Я тебе помогу.

Она приподняла руки, словно хотела обхватить себя, но тут же резко опустила их.

– Мне не нужна помощь.

На этот раз я позволил своему недовольству образовать морщину хмурости между глаз и чуть отъехал назад. Ее руки тут же потянулись ко мне в поисках опоры.

– Если ты позволяешь другим людям помогать тебе, это еще не значит, что ты слаба или беспомощна. Иногда это просто означает, что тебе хватает ума понять, что не все обязательно делать в одиночку.

Я снова предложил ей руку, только одну, потому что, по правде говоря, ей больше и не требовалось.

Она посмотрела на мою протянутую руку, потом на мое лицо, а в следующий миг вскинула голову и проехала мимо меня.

Мы пробыли на катке еще час, и она продолжала падать, отвергая все мои попытки помочь ей подняться.

Почему она такая упрямая? Что плохого в том, чтобы принять мою помощь? Я и раньше слышал ее рассуждения о кино. Мы вместе посмотрели кучу фильмов, и, хотя во время просмотра не разрешалось разговаривать, – Джолин буквально испепелила меня гневом, когда я впервые допустил эту ошибку на «Кроличьей норе», – потом она разбирала их по косточкам и делилась своими соображениями. Она указывала на какие-то детали истории, которые я упустил, или обращала мое внимание на то, как некоторые сцены подчеркивают эмоции или психологию персонажа. Она замечала мельчайшие детали, за которые я никогда бы не зацепился, и, более того, у нее возникали идеи о том, как бы она сняла те или иные сцены.

Я уже знал, что ее эссе о кино будет таким же страстным и проницательным, как и она сама, и если ей понадобится небольшая помощь, чтобы отшлифовать какие-то фразы, разве это умалит ее вклад в то, что получится?

Я десятки раз тянулся к телефону, чтобы объяснить ей это, но я знал Джолин. Если ее подталкивать, она еще больше заупрямится, что бы я ни сказал.

Вздохнув, я плюхнулся обратно на кровать и уставился на залитый лунным светом потолок.

Спустя час – а может, и три – зажужжал мой телефон.

Джолин:

Привет.

Адам:

Привет.

Джолин:

У меня болит задница.

Адам:

Это пройдет.

Джолин:

Хуже быть не может.

Адам:

И я об этом.

Джолин:

Болит сильнее, чем должно.

Адам:

Все падают. Я тебя поддержал.

Я ждал, что она ответит, но шли минуты, и ничего не происходило. Мои большие пальцы зависли над экраном, хотя я не знал, что писать.

Джолин:

Проверь свою почту.

Улыбка расцвела на моем лице, когда я открыл почтовый ящик, где верхней строчкой висело письмо от Джолин с темой «Эссе».

Джолин:

Оказывается, нужно приземлиться на задницу ровно 429 раз, прежде чем до тебя дойдет, что будет не так больно, если позволить кому-то помочь тебе.

Джолин:

Сразу предупреждаю: эссе слабоватое. Если в какой-то момент глаза нальются кровью, можешь не продолжать читать.

Адам:

Не нальются.

Джолин:

Все возможно.

Адам:

Спасибо, что разрешила прочесть.

Джолин:

Только не читай прямо сейчас!

Джолин:

Адам?

Адам:

Я прочту завтра.

Джолин:

У меня ноет задница, и меня тошнит.

Адам:

Спокойной ночи, Джо.

Джолин:

Спасибо, Адам.

Я тут же прочитал эссе Джолин.

Кровоизлияния в глаза не произошло.