Текст книги "И создал из ребра я новый мир"

К тому времени как доктор уехал с Элен Вайс, а помощник шерифа Мортимер – с частями тела покойного Питера Чаппела, убранными в шесть пластиковых пакетов, все постояльцы были тщательно допрошены, и все их свидетельства оказались в равной степени бесполезными. Один тип, в котором Джоджо опознал известного доктора сексологии Эллиота Фримена, сказал, что, по его разумению, то был крик (цитата) «эротической страсти» (конец цитаты). Другой парень, чья роль в шоу, по его же словам, заключалась в расклейке рекламных плакатов по городу, утверждал, что ему и крика не было слышно, он надрался до бесчувствия и едва мог держать голову прямо во время допроса.

Загадочная черноволосая красавица, что на своих каблуках была на добрый дюйм выше Эрни Рича, рассказала что-то крайне невнятное. На протяжении всего допроса она смущенно улыбалась и заявила шерифу, будто часто переезжает из отеля в отель, поэтому привыкла к разного рода леденящим кровь воплям. Рич спросил ее наравне с остальными, хорошо ли она знала покойного. Как и все, она ответила, что едва ли знает – из киношной свиты Пит Чаппел оказался самым «свежим» рекрутом, катавшимся с ними с мая прошлого года, родом из Канзас-Сити.

– По мне, он был весьма милым мальчиком, – добавила она, равнодушно поведя плечом. – Уверена, кому-то его будет не хватать.

С единственным свидетелем (и тот, не ровен час, в психушку отправится) расследование шерифа зашло в тупик. Оконная задвижка не только была заперта изнутри, но и древние слои краски на раме оказались целехоньки. И никто, само собой, не мог сказать, что видел, как кто-то спускался по лестнице или на лифте – ни до, ни после инцидента.

– Значит, это сделал кто-то из них, – сказал Джоджо бывшему боссу, прежде чем тот вышел из отеля. – Или та чокнутая девчонка не такая уж чокнутая.

– Да у нее кукушка совсем развинтилась, снялась с места и упорхнула в Аризону. Тут одно ясно как божий день, я почти уверен – всему виной один из тех сукиных детей янки.

– Не похоже по их виду, что кто-то способен голыми руками человеку голову открутить, босс.

Эрни Рич в ответ лишь скривился и вышел из парадных дверей.

Как только представители власти убрались, мистер Гиббс, всю ночь прятавшийся по углам, вытирая пот с огромной лысины и дергаясь, точно морфиновый наркоман, вновь занял свое место. Он отругал Чарльза за то, что тот подошел на расстояние плевка к будке кассира, сурово бросил горничной, что у нее есть работенка в номере 214 (закончив там, несчастная девчонка уволилась – и часа не прошло), захотел узнать, какой смысл держать в отеле персонального воротилу для поддержки порядка, раз гостей все равно в итоге кто-то расчленяет прямо в номерах.

Джоджо знал: старик треплется попусту. Ему удалось отделаться от него, заявив, что не все беды удается предотвратить, и действовал он в любом случае по должностной инструкции и в согласии с оплачиваемыми обязанностями. Гиббс в ответ напыжился, дал отмашку Чарльзу идти домой, и пришел черед дневной смены узнать жуткую новость. Без четверти восемь Джоджо взял ключ от одного из свободных номеров на третьем этаже и побрел по ступенькам наверх, стараясь не цепляться взглядом за притихший коридор на втором этаже.

В номере 301 он встал под душ с горячей водой и смыл с себя пот. Как только вылез и вытерся полотенцем, сразу снова начал потеть – его поры текли как миллиард неисправных кранов. С раздраженным стоном он вернулся в кабинку и опять включил душ, на сей раз холодный как лед. По итогу ситуация не улучшилась.

Стоя под холодными брызгами, Джоджо ломал голову над тем, что невидимка, Зазывала Дэвис, чья фамилия красовалась на вывеске «Дворца», так и не появился в ходе разборок по поводу кровавой драмы. Джоджо верил, что среди постояльцев второго этажа нет хозяина шоу, ведь никто из них не выглядел хоть сколько-нибудь компетентно для такой работы, за исключением, может быть, той женщины, чье имя он так и не узнал. Нет, этот парень, Дэвис – человек-невидимка – был где-то поблизости, но, насколько знал Джоджо, он ни разу не появлялся в отеле «Литчфилд-Вэлли». Так где же он? Почему даже чуткий Эрни Рич не уточнил, куда делся этот кусочек головоломки?

И, если на то пошло, почему Джоджо не уточнил?

Он переоделся, запер номер и вернулся к себе в кабинет. Шепотки среди работников дневной смены уже ходили вовсю: кто вздохнет, кто охнет, кто ко рту руку прижмет. Но Джоджо до этой возни дела не было. Отгородившись от их взглядов дверью, он уединился в душном полумраке своей каморки. Все утро и ранний полдень он пролежал на кушетке, потея и мучаясь от тревожных, неприятных снов.

Глава 7

Ей снились просторные поля и сровненные с землей сельскохозяйственные угодья, испачканные кирпично-красной кровью. Везде были трупы, по большей части – распятые на крестах. Она шла среди них, преодолевая незримую преграду, будто через воду; шла, обходя прибитые кое-как тела, местами расчлененные, с торчащими прямо из мяса гвоздями, с чьих шляпок капала кровь. От изуродованных тел вился дымок – так кругом было жарко; черные рои мух окутывали их, лакомясь гнилостным месивом и откладывая в разверстые раны гроздья желтых яиц. Она поспешила мимо них, шлепая босыми ногами по горячей земляной каше, липкой от крови. Неподалеку, на краю поля, виднелась большая церковь, окруженная болезненного вида соснами, с облупленным, некогда белым, а ныне серым фасадом. Из двойных дверей появился силуэт мужчины, чьи руки медленно поднимались вверх, пока он тоже не стал похож на крест. Преподобный Шеннон или кто-то другой, но тоже знакомый, безопасный, подумала Теодора и ускорила шаг, продираясь сквозь морок и гниение к своему спасителю.

Но солнце быстро опускалось за сосны, и под сердцем у нее росла глухая паника. Ей во что бы то ни стало нужно оказаться в церкви до наступления темноты! Только Бог на небесах мог ей помочь, и она только сейчас поняла, что Бога можно найти лишь в облупившихся, побитых временем стенах затхлого молитвенного дома и что за пределами собора нет ни надежды, ни помощи. Несмотря на злой горячий ветер, дохнувший на нее из ветхого строения, – еще более горячий, чем прогорклый воздух места, в которое она попала, – Теодора продолжала идти вперед, все так же борясь с незримыми волнами, отчаянно желая добраться до преподобного Шеннона прежде, чем ее настигнет гибельная тьма.

Но когда она подошла достаточно близко, чтобы увидеть, что у церкви стоит вовсе не преподобный Джим Шеннон, а незнакомый ей человек, было слишком поздно – горячий ветер превратился в ураган, втягивая ее прямо в распахнутые объятия мужчины с рябым лицом, в маленьком галстуке-бабочке веселой расцветки, повязанном под подбородком. Тип улыбнулся, обнажив желтые тупые зубы, и распахнул свой белый халат, являя поразительное изобилие крошечных костей, свисающих с груди, – сотни маленьких косточек, скрепленных проволокой и щелкающих на шумном ветру.

– Добро пожаловать домой, Теодора, – сказал он, и она упала в его объятия.

И пала тьма – страшная, безвоздушная.

И она проснулась, задыхаясь, вцепившись в простыни, уверенная, что ее похоронили в земле вместе с останками тысяч младенцев, среди которых был ее собственный сын – дитя, так и не вкусившее жизни.

Часть вторая. Конец пути

Глава 8

Джим Шеннон услышал достаточно. Его впалое лицо покраснело, а вогнутая грудь вздымалась от глубоких сердитых вздохов. Он чувствовал себя средневековым персонажем – мелким лордом, на чье скромное владычество посягнули неверные, дикари и еретики, намеренные попортить девок его королевства и попрать добродетели, данные им пастве. Угроза была не в новинку – дьявол у́стали не ведал, в отличие от тех, кто с ним борется. Но эта, новая, поражала наглостью и размахом. Подробности ему изложила маленькая пухленькая миссис Ватсон, а Эмма Хатчинс дополняла, да так рьяно, что ее чуть родимчик в ходе рассказа не хватил.

В центре угрозы, как обычно, находился проклятый безбожник Рассел Кевинью.

Этому парню палец в рот не клади, лишь бы пройти по краю допустимого. Секс, убийства, полуобнаженные женщины и романтизация насилия – каждую неделю на его дьявольском экране. Отвратительно! Как легко нынче поддаются соблазну дети Божьи – страшно подумать! И ведь почти вся паства – хорошие в общем-то люди, но сладок плод в руке Люцифера! Не всякий сумеет проявить моральную и духовную стойкость в той же мере, что и Эмма Хатчинс, то было ясно как божий день.

По крайней мере, такую картину он нарисовал перед ней, а правда заключалась в том, что Джим Шеннон не мог более сдерживаться из-за пустяковых жалоб. Рвение религиозного толка давно перестало иметь смысл, как и все остальное. Будь то новомодные грязные киношки, или заведение Барри Маларки, где подавали виски, или прежний помощник шерифа, которого он вместе с паствой помог заклеймить, лишив средств к существованию за связь с цветной девушкой, – за всё это у Шеннона больше не болело сердце. Ему было плевать, но преподобный должен играть свою роль; и он играл ее на «пять». Расквартируйся в Литчфилде театр с летними гастролями, Джим Шеннон с радостью записался бы в примы. В вопросе лицедейства он был подкован и уже много лет вел себя как в голову взбредет, а не в соответствии с какими-то заветами.

Итак, миссис Хатчинс пришла к нему со шляпой в руке. На ее румяном лице застыла суровая маска, голос был ясен и чист, как всегда, когда пахло жареным. Итак, она, словно благоговейная слуга Господа, засвидетельствовала разврат, учиненный при потворстве негодного Раса Кевинью, – задушила б, не будь то смертный грех! – и явилась доложить об увиденном преподобному, избавив его от личного ознакомления с искусом.

– Да, конечно, мы организуем пикет, – заверил Джим Шеннон сварливую старуху. – Я сейчас же пойду к телефону, а вы, миссис Хатчинс, оповестите дам из вашего кружка шитья.

– Но будет ли от этого польза? Я помню, как мы обрушились на это ужасное место, будто казнь египетская, пару лет назад! Тогда развратник Кевинью крутил картину, прославляющую прелюбодеяния, – помните?

Преподобный кивнул. Он помнил.

– Нас тогда было примерно тридцать человек перед кинотеатром, мы зачитывали ему строфы из Священного Писания и требовали пресечь безбожие, а он даже внимания на нас не обратил! Ни капельки, преподобный Шеннон!

– Давайте не будем утомляться добрыми делами, миссис Хатчинс, – сказал Шеннон, трактуя Священное Писание в соответствии со своей точкой зрения. – Ибо в свое время да пожнем мы плоды, коли будем живы.

– О да, ваше преподобие, вы совершенно правы. Как всегда, за вами правда.

Шеннон глубокомысленно улыбнулся и похлопал толстуху по колену, успокаивая ее как обиженного ребенка. Другой рукой он указал на потолок.

– Помните: единственно прав наш великий Бог, – сказал он.

Эмма Хатчинс улыбнулась дрожащими желеобразными губами, утерла слезящиеся глаза, и Джим Шеннон вновь почувствовал себя укротителем большого страшного зверя.

С искренней благодарностью и строгим обещанием собрать весь кружок шитья для этого важного дела, миссис Хатчинс покинула церковь, оставив Шеннона в благословенной тишине все более редкого одиночества.

– Коли будем живы, – пробормотал он себе под нос, роясь в хламе на столе в поисках сигареты. Он нашел-таки одну, закурил и расслабился, наслаждаясь пряным дымом в носу и глотке. Отбрехался-таки. Раз – и готово.

Он понимал, что через несколько часов окажется в авангарде очередного, выражаясь образно, факельного шествия, ратующего за перемены, которых сам он в глубине души не хотел. Значит, во «Дворце» показали очередной непотребный фильм – и что с того? В городе, где все здоровые мужчины и женщины должны были жениться и рожать детей, как только физиология позволит, что плохого в том, чтобы показать людям то, что они уже видели или скоро увидят? Роды, преподобный! – этими двумя словами Эмма Хатчинс, старая кошелка, буквально плюнула в него. Такая мерзость, словами не описать! И это говорит женщина, которая сама принесла в мир семерых детей. Шеннон покачал головой и затушил сигарету.

Придется сесть на телефон.

Пока он неохотно названивал, дочь Джима Шеннона отложила свою скучную книгу по обществознанию, чтобы посмотреть, кто бросает камешки в ее окно.

– Марджи! – крикнул Скутер из сада внизу. Он топтал ногами петунии.

– Скутер Кэрью, ты идиот! Ты стоишь на папиных цветах, ради всего святого.

Скутер, худощавый рыжеволосый паренек лет семнадцати, уставился себе под ноги.

– О боже, – простонал он, пятясь от безвозвратно погубленных петуний.

Марджи не могла не улыбнуться его неловкости. Это было по-своему мило.

– Ты хоть осторожно шел сюда? – спросила она.

– Через лес. – Скутер важно кивнул. – Там до церкви такой крюк – он никак не мог меня заприметить.

– Смотри, лучше тому и быть, – предупредила она. – Через пару минут выйду.

Марджи закрыла окно и посмотрела на себя в зеркало на туалетном столике. Кудри – ухоженные, темно-синее платьишко – свежее и чистое. Она подумывала взять помаду из тайничка с косметикой в шкафу и пару раз легонько мазнуть по губам, но вдруг ее кто-нибудь заприметит в таком виде! Отбросив эту мысль, она поспешила вниз, к входной двери.

Скутер спрятался за толстым вязом во дворе, оставив дерево меж собой и церковью на холме. Он был персоной нон грата на территории Шеннона, пусть его и более-менее приветствовали в церкви. Церковь принадлежала Литчфилду, а вяз, за которым прятался, нервно озираясь, Скутер, – человеку, который сдерет с него шкуру, если когда-нибудь увидит, что мальчишка шныряет близ его дочери.

– Не понимаю, почему нельзя просто встретиться со мной у Финна, – пожаловалась Марджи, пробираясь из дома к огромному вязу.

– Я чувствую себя Ромео, – сказал он, краснея. – Ну, знаешь, как в той пьесе.

– Я знаю эту пьесу, Скутер. И в конце концов они оба умрут, помнишь?

– По-моему, очень глупая концовка.

Марджи закатила глаза и вздохнула.

– Кроме того, – смущенно добавил он, – я хотел поговорить с тобой наедине.

– Наедине? – переспросила она, прищурившись. – Ты же не собираешься делать мне предложение, Скутер Кэрью? Что-то не улыбается мне быть одинокой женой солдата, когда тебя на войну загребут.

Если раньше щеки Скутера были розовыми, то теперь они горели кроваво-красным огнем. Он вытер лоб и переступил с ноги на ногу.

– Пр… пре… предложение? Ну уж нет, Марджи!

– А, понятно, – сказала она с игривой гримасой. – У тебя есть на примете какая-то другая девушка по такую честь.

– Вовсе нет, Марджи, – запротестовал он. – Нет никакой другой девушки. Я просто хотел пригласить тебя на танцы в субботу, вот и все.

– Всего-то? Бога ради, Скутер, а шуму-то, словно вопрос жизни и смерти. Ну да, я пойду на танцы, болван. Могла бы – с кем угодно, но придется, видимо, с тобой.

– Хочешь сказать, я…

– Ну, Альберт Соммер, знаешь ли, немного поднаторел…

– Альберт Соммер! Этот… жирный индюк?

– О, Скутер, – проворковала Марджи, – что ты такое говоришь! Не такой он и толстый, и точно не индюк. Говорят, к тому времени, как он доберется до Европы, уже офицером будет…

– Знаешь, мне ничего не стоит по той же дорожке пройти!

Марджи расхохоталась и ткнула надутого мальчишку кулаком в плечо.

– Боже, Скутер, да я тебя просто разыгрываю.

Скутер нахмурил брови и сердито посмотрел мимо Марджи, на открытое пастбище и густые хвойные деревья за церковью.

– Ничего смешного. Я пришел с серьезным вопросом…

– Это просто танцульки, Скутер. Не хмурься. Пошли!

Она схватила его за руку и потянула за собой. Озадаченный и, вероятно, немножко обиженный, Скутер сменил-таки гнев на милость и позволил выволочь себя из худо-бедно безопасного укрытия за вязом на опасный Рубикон между церковью и домом. Там он пробыл недолго – Марджи, все так же таща его за руку, поспешила обогнуть дом. Через миг они снова оказались спрятанными от взгляда ее отца. На этой выгодной позиции они присели на корточки у гниющего забора из штакетника и быстро поползли вдоль него, пока не добрались до узкой грунтовой дороги, ведущей в город.

– Нам придется пробраться туда тайком, – заговорщически прошептала она, мешая соломинкой свой шоколадный коктейль. – Сегодня – тот самый день, когда папа придет с пикетом.

– Ко «Дворцу»? – Скутер побледнел.

– Он все равно рано или поздно собирался протестовать; так вот, сегодня, говорю же, тот самый день. Придет он и все его надутые вороны-матроны, что обожают его пуще Боженьки.

– О, черт возьми, – простонал мальчишка.

– Ничего страшного, – сказала Марджи. – Мы просто войдем через заднюю дверь. Он нас даже не увидит.

– Хочешь сказать, мы не заплатим?

– С черного хода кассы не ставят, болван.

Он широко раскрытыми глазами смотрел на выдохшуюся содовую в своем стакане, чувствуя себя планировщиком крупного ограбления. Из тех, что никогда не кончаются добром для тех, кто в деле. По крайней мере, в фильмах всегда так.

– Разве это не то же самое, что воровство? – спросил он у Марджи.

– Ты, я гляжу, суть не схватываешь. Дело не в билетах, а в том, что мы должны туда попасть так, чтобы нас не увидели. Если сильно хочется скорчить праведника, оставь после сеанса четвертак на сиденье.

Он бросил на нее косой взгляд и застонал.

– Я все равно не понимаю, что интересного в этой картине. Ни одного актера, о котором я бы слышал хоть что-то. Лестер Кивни видел ее вчера, он мне все рассказал. И Лес говорит, что единственная причина, по которой кто-то захотел бы ее увидеть, – то, что в конце, и это…

– Настоящие роды, я слышала.

– Ну да, Лес так и сказал. А еще сказал, что это ужасно. Кишки в животе в гармошку собираются!

– Да, наверное, так и есть, – признала она, громко грызя соломинку.

– Тогда смысл нам туда идти? Держу пари, у мистера Кевинью на следующей неделе нарисуется что-нибудь получше. А танцы…

– Да заколебал ты с этими дурацкими танцами! – в сердцах воскликнула Марджи.

Скутер резко выпрямился, ошеломленный.

– Послушай, забудь о танцульках. Забудь о «Преждевременном материнстве». Разве я не сказала, что этот фильм – не та причина, по которой я хочу попасть туда?

– Не та?

– Совсем не та. Слушай сюда.

Она наклонилась к нему через стол, жестом подманивая последовать ее примеру, и, когда они оказались практически нос к носу, продолжила:

– Ты знаком с Филлис Гейтс?

Скутер кивнул.

– Так вот, вчера она ходила на общий сеанс. Тот, что и для парней, и для девчонок. И она сказала то же самое, что твой дружок Лестер… и кое-что еще.

– Что еще?

– После того фильма они показывают еще один. И этот фильм не рекламируют. Там вход только по приглашениям.

– Не хочешь же ты сказать, что…

– Так точно. Это я и хочу сказать.

– Ладно… и о чем он?

Марджи улыбнулась и откинулась на спинку стула.

Глаза Скутера выпучились, готовые вот-вот выскочить из орбит.

– Она не рассказала.

– Ты что, не спрашивала?

– Конечно, спрашивала, болван этакий. Но она… – Марджи развела руками. – Не стала рассказывать – и все тут!

Скутер нахмурился и презрительно фыркнул.

– Ох уж эта курица Филлис Гейтс, – насмешливо произнес он.

– Не думаю, что она могла бы рассказать, Скутер.

– В смысле?

– В коромысле. Если хочешь знать, что происходит на ночном показе, ты должен туда прийти, и все. А проход только по приглашению. Как ты не понимаешь? Это всё – большой-большой секрет!

– Секрет, – повторил он шепотом.

– Ну да! Теперь понял? Разве не любопытно?

– Хм, – сказал он и потер подбородок. Да, он понял. Да, ему было любопытно. Но он сознавал тот факт, что его интересовали очень многие вещи, которые у него хватало здравого смысла не исследовать слишком тщательно. Ему было любопытно, каково это – летать, но он не собирался прыгать со скалы, чтобы испытать подобное.

– Думаю, это может быть что угодно, – сказал он.

– Она говорит, это того стоит.

– Кто говорит? А, курица Филлис…

– Следи за мыслью, балбес!

– Извини.

– Сначала я подумала, что это просто мерзкий фильм-мальчишник – ну, ты знаешь о таких фильмах?

Скутер отрицательно покачал головой.

– Ладно. – Марджи огляделась по сторонам, чтобы убедиться, что никто не стоит слишком близко и не слышит. – Я имею в виду фильмы о сексе.

– «Преждевременное материнство» – как раз такое кино.

– Я не совсем это имею в виду. Ты что, серьезно не понимаешь?

Он снова покачал головой, еще более озадаченный, чем прежде.

– Боже мой, неужели ты такой тупой? В фильмах, о которых я говорю, секс тебе показывают, болван. Актеры там натурально им занимаются.

Он на мгновение нахмурился, обдумывая услышанное, и, когда это произошло, вся кровь мгновенно отхлынула от его лица.

– Ч-что?..

– Знаешь Билла Лотта? Мистер Лотт – коротышка, у него еще большого пальца нет на руке.

– Это мужик-заправщик?

– Он самый. Старший брат Билла переехал в Сент-Луис и торгует там страховками. Так вот, Ларри – его брат – рассказал Биллу все об этих фильмах. Сказал, что у них все время бывают этакие безумные сходки, повсюду, в разных городах. Приходят только страховщики, напиваются до чертиков и громят все подряд, и очень часто – вот что Ларри сказал Биллу, – очень часто смотрят грязные киношки. Ставят проектор в какой-нибудь темной комнате и крутят. Надевают смешные шапки, повязывают себе галстуки на лоб, как повязки у индейцев, и улюлюкают на картинку на стене, где актеры без одежды.

– И они это… делают?

– Ага, прям как кролики.

– Господи.

– Кстати, именно поэтому я никогда не выйду замуж.

– А? Почему? Я не улавливаю…

– Конечно, не улавливаешь – ты мужик, а мужики просто отвратительны. Разве ты не слышал, что я тебе только что рассказала?

– А…

– Но все равно я не думаю, что там такое показывают.

– Где?

– На ночном показе, идиот. Что-то ты совсем меня не слушаешь.

– Да слушаю я. – Скутер надулся.

– Думаю, если бы это был такой вонючий фильм для парней, Филлис не осталась бы на нем и уж точно не сказала, что мне нужно сходить.

– Она сказала, тебе нужно сходить?

– Ага, точно так и сказала.

Скутер прищурился, покривил губы.

– Может, она тебя разыгрывает.

Теперь уже Марджи нахмурилась.

– А зачем ей это?

– Тут сама думай. Может, она хочет тебя дурой выставить. Вдруг на ночном показе происходит что-то такое, что тебе никак не придется по душе. Не знаю, Марджи. Как по мне, все это подозрительно.

Поджав губы, как разочарованная мать, Марджи откинулась назад и посмотрела на него с чем-то вроде презрения. Этот взгляд заставил его замереть, пальцы примерзли к соломинке в стакане с содовой.

– Ну и зачем Филлис Гейтс вытворять такое?

– Люди постоянно совершают плохие поступки. Иногда – очень плохие.

– Да-да, – сказала она с сомнением, немного отчужденно. – Такова жизнь.

– В газетах именно так и пишут.

– Порой ты такой зануда, Скутер Кэрью.

Он пососал свою соломинку и громко вздохнул.

– Я знаю, – сказал он.

– Настоящий придурок.

– Да понятное дело.

Яркие пластмассовые часы на стене за стойкой (ПЕЙТЕ «НИХАЙ»[12]12
  Марка прохладительного газированного напитка, существующая в США с 1924 года.


[Закрыть] тянулись буквы по ободку) показывали ровно без четверти семь. Кто-то сунул пятак в музыкальный автомат и выбрал пластинку Руди Валли. Жизнь – просто вазочка с вишнями… При этих словах Скутер ухмыльнулся.

По правде говоря, он был глубоко, глупо, безнадежно влюблен в Марджи Шеннон, и так было почти всегда, сколько он себя помнил. Природа любви менялась и развивалась с годами, менялось то, как он смотрел на нее и о чем мечтал по ночам, и, конечно же, то, что чувствовал к нему преподобный Шеннон. Она тоже менялась – не только физически, но и духовно. Исчезла застенчивая Дочь священника с косичками и опущенными глазами, давно сменившись девушкой с ястребиной хваткой и острым точно бритва язычком, с пристальным взглядом, способным растопить его будто свечной воск. Скутер не думал, что сам сильно изменился, если не считать того, что с тех безмятежных дней на игровой площадке церковно-приходской школы он набрал рост, точно дикий тростник, до своих нынешних шести футов. В школьную пору, пока он и другие, более непоседливые дети, точно обезьянки, карабкались по джунглям спортзала, малютка Марджи уединялась в тени внушительного дуба на солидном от них удалении, жуя бутерброд с бужениной и избегая зрительного контакта любой ценой. Время от времени отец подходил к ней и что-то спрашивал, активно жестикулируя в сторону остальных детей, получая в ответ строго-отрицательное покачивание головой. Иногда он приносил ей Библию для изучения, пока она дулась в своем одиночестве. Скутер никогда не спускал с нее глаз, даже когда висел на ободранных металлических прутьях вниз головой, зацепившись худыми ногами.

С тех пор он научился благоразумно отводить взгляд в сторону, время от времени. Однако теперь он снова обратил глаза к ней и выдавил нечто похожее на улыбку.

– Думаю, лучше поторопиться, если мы надумали туда пролезть, – сказал он.

– Задние двери никогда не запирают, – ответила она так, будто точно знала, о чем говорит. Скутер понял, что так оно и есть.

Он встал из-за стола и бросил на столешницу три четвертака. Оптимизм Руди Валли пронизывал аптеку насквозь, и часть его, казалось, передалась Скутеру. С усмешкой и шутливым салютом он попрощался с толстым старым Финном и проводил Марджи до двери. Финн широко улыбнулся, наполняя большой стакан содовой.

– Славные ребята, – сказал он, ни к кому конкретно не обращаясь.

Вывеска немного потрепалась и обтерлась по краям, но слова все еще читались и имели непосредственное отношение к предстоящему действу. НЕ ДОПУСТИМ СКВЕРНУ В ЛИТЧФИЛД. Довольно расплывчатый, а потому универсальный лозунг. Сто поводов в одном. Джим Шеннон вздохнул.

По другую сторону двери его кабинета находилась часовня, в ней – с десяток человек, по большей части женщины, и все старше пятидесяти, пришедшие, чтобы привести себя в порядок, прежде чем отправиться к кинотеатру «Дворец» Раса Кевинью и потребовать изъять растлевающую дьявольщину, рекламируемую на его вывеске как «Преждевременное материнство». Среди них была миссис Хатчинс, гораздо более взволнованная, чем в первый свой визит к Джиму, и несколько членов-учредителей Ассоциации назойливых активистов Литчфилда – так Шеннон за глаза прозвал кружок шитья. Две из этих старых ворон сумели уговорить своих мужей вступить в добрую борьбу мужчин, которые целую вечность назад перестали спорить и просто сидели на скамьях с сонными, сдавшимися глазами, ожидая, когда им скажут, что делать. Когда преподобный вышел из своего кабинета и увидел поверженных стариков, он понял, как много общего у него с ними. Бразды правления жизнью вывалились из рук. Стезя, избранная им, во многом зависела от постоянной поддержки паствы и, как он с горечью подозревал, ее доверчивости. Он мог спросить себя, кто кого контролирует в этих отношениях, но у него просто не хватало энергии, чтобы позаботиться об улучшении ситуации. Пусть все течет, как течет. Благоразумнее не раскачивать лодочку.

– Агата и Мерси Дюфри не пришли, – бросила миссис Хатчинс, грозно насупившись. – Сказали, что придут, и поглядите-ка – их тут нет! Получат у меня по заслугам эти вещие сестрички…

Шеннон был уверен, что так и будет. Сестрам Дюфри он не завидовал.

– Значит, у нас двенадцать человек, – сочувственно промолвил он. – Со мной будет все тринадцать.

– Господня дюжина, – с печальным видом пропищал Дон Мартин со своей скамьи.

– Я выбрала гимн, – объявила миссис Хатчинс. – Мы споем его, когда будем идти вверх по кварталу. «Когда достигну я конца пути».

– Отличный выбор, – сказал Шеннон.

– И вы одобряете. – Это было скорее утверждение, чем вопрос, что-то вроде вызова, – так решил про себя преподобный.

– Да, – сказал он. – Я одобряю.

– Для тех, кто не помнит слова, я принесла текст. Хотя надо бы знать – мы ведь часто поем этот гимн в нашем доме Господнем.

– Прекрасно. Просто прекрасно.

– Алиса хотела, чтобы мы пели «Соберемся ль у реки», но в последний раз мы уже ходили с этой песней.

– Да, было дело.

– …И я подумала – лучше не повторяться, чтобы нас восприняли серьезно.

– Мудрый ход.

Перед трибуной, в довлеющей тени Эммы Хатчинс, Алиса Максвелл оставалась едва заметной мышкой. Она боязливо разглядывала мыски собственных туфель. Предложения миссис Хатчинс всегда приветствует, но никогда не рассматривает.

– Мы должны производить наилучшее впечатление, – сказала Эмма. – Теперь я предлагаю всем прорепетировать этот гимн перед отправлением.

– О, я уверен, что все мы тут знаем…

– Я сама поведу вас туда. Вы не возражаете, если я взойду на трибуну, преподобный Шеннон?

– Нет-нет…

Она развернулась на каблуках и распростерла свои большие дряблые руки над остальными пришедшими – этакий пухлый женственный Моисей перед малой группой пилигримов. Она собрала их вместе и всецело завладела вниманием. Касательно себя преподобный вспомнил поговорку, к которой частенько прибегал двоюродный дедушка во времена, когда сам Джимми Шеннон был маленьким: у него большая шляпа, но нет скота[13]13
  Поговорка пошла от ковбоев. «У него большая шляпа, но нет скота» – то есть кто-то выглядит важно, значительно, а на самом деле, кроме шляпы, ничего за душой не имеет.


[Закрыть]. У Эммы Хатчинс сейчас было и то и другое. Шляпа досталась ему, а вот скота, может статься, никогда не было.

В Литчфилде ему досталась роль того самого щеголеватого ковбоя-бессребреника, и только.