Текст книги "Вечерня"

Моренте, просмотрев документы, поступившие по телефаксу от Видоса, заметил, что тот, кого зовут Карлос Ортега, похоже, самое безобразное существо, какое ему пришлось видеть в жизни (а может, виной тут было качество изображения), а затем вновь перечитал для Уиллиса весь перечень преступлений Ортеги и Кастаньеды, совершенных этим дуэтом за последние 12 лет. Уиллис, которого Портолес уже ввел в курс дела, вежливо, но с нетерпением слушал. Этот перечень: оскорбление действием, вооруженное ограбление, изнасилование, убийство и прочее – только усиливал тревогу Хэла. Ведь с этими людьми имела дело Мэрилин! Это они хотят получить с нее деньги!

– Что меня здесь интересует, Майк, – вежливо сказал он, – так это имеется ли что-нибудь на них здесь?

– В нашем городе, вы хотите сказать?

– Или даже в этой стране, – уточнил Уиллис.

– Это очень распространенные имена, – сказал Моренте, – среди испанцев. Очень распространенные. Кастаньеда? Ортега? Самые заурядные имена. Вот если в вы мне сказали что-нибудь наподобие «Гойяс де Карранца» или «Паломар де лас Герас», или...

– Да, но так уж их зовут! – сказал Уиллис.

– О, я понимаю! Я просто говорю: компьютеру придется попотеть с этими именами. Для начала он выдаст вам четыре тысячи Ортег, вот увидите!

Но в действительности на распечатке значилось всего по восемьдесят три человека фамилии Ортега и имени Карлос в городской картотеке преступников и 47 Рамонов Кастаньеда. Однако, уже вооруженный документами из Буэнос-Айреса, Моренте знал даты рождения обоих, а кроме того, и рост, цвет волос, цвет глаз, шрамы, татуировки и тому подобное: все это он тоже ввел в компьютер и вот – каковы же были шансы: 10 000 000 к 1? – Он возник перед Уиллисом в виде досье на двух мужчин по имени Карлос Ортега, которые родились в один и тот же день и которые выглядели так же отталкивающе, как и тот Карлос Ортега, который приехал из Аргентины искать Мэрилин. Среди Рамонов Кастаньеда не нашлось таких, чья генеалогия совпадала бы с уже известной, принадлежавшей красавчику.

– Вы лучше позвоните в Буэнос-Айрес, попросите их прислать по «Федеральному экспрессу» хороший комплект фото, – сказал Моренте. – Потому что могу сказать хоть сейчас: с этим факсом не будет толку!

– А по-другому никак нельзя его вычислить?

– Ну, можно проверить по тюрьмам и одного из них вычеркнуть, – сказал Моренте. – Он отсиживает сейчас свои пять лет десять месяцев в Каслвью.

– А что известно о другом?

– "Карлос Ортега", – Моренте вслух прочитал с экрана, потом взглянул на факс и сказал: – «Карлос Ортега». – Переводя взгляд с экрана на бумагу, как зритель на теннисном матче, сравнивая текст и громко читая строки: – «42 года, родился 15 октября», – и бросил реплику, предназначенную Уиллису: – День рождения великих людей, – при этом не повышая голоса: – «Рост 6 футов 3 дюйма, вес 265 фунтов, глаза карие, ножевой шрам у правого глаза». Да они же близнецы, за исключением того, что ваш парень родился в Аргентине, а этот парень – в Сальвадоре.

– А как со сроками заключения?

– В тот раз, когда ваш был на свободе, этот парень сидел в тюрьме.

– Тогда это может быть один и тот же человек!

– Вы на минуточку забыли про Сальвадор!

– Возможно, это канцелярская ошибка.

– Конечно. Что угодно может быть канцелярской ошибкой.

– Сколько времени этот тип находится в Америке?

– Два года, – ответил Моренте, глядя на дисплей, и снова посмотрел на факс. – Как раз тогда, когда ваш парень был на свободе.

– А почему упрятали вашего типа?

– Наркотики.

– Где он сейчас?

– Естественно, на свободе.

– Есть ли что-нибудь в его документах о наркотиках?

– Ничего. Но здесь – целая семейная история! Его дядя, некий Альберто Идальго, был сутенером, научил его шарить по чужим карманам, когда тот был еще мальчишкой...

– Некий кто? – воскликнул Уиллис и бросился к факсу.

– Не разорвите эту заср... штуку! – предупредил Моренте.

– Где это написано?

– Вот здесь... Это называется на испанском: «Жить на доходы». И вот сюда взгляните! Он умер!

– Ортега?

– Нет, его дядя.

У Уиллиса перехватило дыхание.

– Идальго покончил с собой несколько лет назад. Цианистый калий.

– А они... известно, кто это сделал? – спросил Уиллис.

– Здесь не говорится. Это же досье на Ортегу, а не на его дядю!

– Его дядю, – тихо повторил Уиллис.

– Да. Я так и сказал.

Уиллис немного помолчал, затем спросил:

– Когда ваш тип вышел из тюрьмы?

– В октябре.

– Это невероятно!

– Это один и тот же человек? О, конечно, – сказал Моренте. – Но я бы не поставил на это и ломаного цента!

– У вас есть его адрес? – спросил Уиллис.

* * *

Ровно в три тридцать ей позвонил урод.

Как и его друг красавчик, он говорил только по-испански. В его голосе сквозило едва прикрытое раздражение; он заставил себя выглядеть цивилизованно. Она отлично знала, что он ей никогда не простит оскорбления, которое ему пришлось претерпеть. Она также знала, что, как только она передаст им эти деньги, он отомстит и убьет ее! Она еще не представляла себе, как выкрутится из этой ситуации. «Терпение!» – повторяла она про себя. Но голос все равно дрожал.

– Так есть у тебя деньги? – спросил он.

– Я совсем забыла, что сегодня – праздничный день, – отвечала она. – Все закрыто.

– Когда будут деньги? – спросил он.

– Завтра я наверняка смогу достать пятьсот, – сказала она. – Потом мне надо будет...

– Это – не два миллиона! – хрипло прорычал он.

Она чувствовала, что он с удовольствием заорал бы на нее, но вместо этого он говорил ровно, и от этого его слова звучали еще страшнее: «Это – не 2 миллиона!» Почти шепотом. «Это – не 2 миллиона!»

– Я понимаю, – сказала она. – Но, помните, вы предлагали кокаин...

«Ustedes fueron los que sugerieron la cocaina...»

– Si.

– И я подумала... Наверняка у вас есть контакты...

– Нет!

– Потому что было б значительно проще, если в я...

– Нет!

– ...отдала пятьсот...

– Нет, это нас не устраивает!

– ...а потом вы бы прокрутили дело...

– Нет! Пятьсот тысяч – не два миллиона!

– Конечно, нет. Но, уверена, вы понимаете...

Она пыталась апеллировать к его чувству справедливости...

– ...как трудно женщине заниматься эт...

– Надо было думать об этом до того, как убила моего дядю!

– Что вы сказали?! – воскликнула она.

– Nada[36]36
  Ничего (исп.).


[Закрыть], – буркнул он.

– Нет, что вы?..

– Когда у тебя будут два миллиона? – спросил он.

Он сказал, его дядю! Так тот сукин сын – его дядя? Вот в чем дело! Маленькая семейная вендетта? «Нам нужны два миллиона, зайка, но это еще и дело Моего Дяди – Знаменитого Сутенера Идальго!»

– Я пытаюсь кое с кем связаться, – сказала Мэрилин, – я же вам сказала: сегодня – праздничный день! Но я вам хотела вот что предложить. Если уж я решилась, то почему бы вам и вашему другу...

– Ты – тупая?

По-испански это «pesada». Или «твердолобая», или «упрямая». Que pesada eres!

– Мы предложили тебе кокаин как выход для тебя. Но это – твоя проблема, не наша! Мы не собираемся впутываться ни в какие противозаконные дела!

В ответ она разразилась хохотом.

– Ты врубаешься, что тебе говорят? – заорал он.

Она отлично поняла. Он не хотел рисковать. Она его должник, так пусть сама и выкарабкивается!

– А если я смогу достать только пятьсот тысяч? – спросила она.

– Ты же сказала, что с кем-то связалась...

– Нет, я сказала, что пытаюсь...

– Ну и делай, что надо, только делай это быстро!

– Я понятия не имею, как покупать, продавать наркотики! Я...

– Мисс!

Одно-единственное слово! «Senorita!»

На грани взрыва.

– Когда будут готовы деньги?

«Вернемся к нашим баранам. Хватит трепаться! Нам ни к чему брать эти пятьсот тысяч, вкладывать их в наркотики или в свиное брюхо! Если о чем-то можно переговорить, так это о сроках. Когда у тебя будут деньги?»

– Я еще не знаю. Если я куплю эту штуку... слушайте, я просто не знаю! Я никак не могу застать этого человека...

– Когда ты узнаешь!

– В том-то и дело! Пока я не...

– Когда?

– Если в вы дали мне время хотя бы до конца недели...

– Нет!

– Прошу вас! Я в самом деле стараюсь! Поверьте! Если б я до пятницы...

– Завтра!

– Я ничего не могу обещать к завт...

– Тогда в среду!

– Нельзя ли в четверг? – попросила она. – Умоляю вас!

Пресмыкаясь перед этим сукиным сыном.

– Пусть будет четверг, ладно?

– Не позднее! – сказал он и повесил трубку.

* * *

В этот день по всей Америке ее граждане выстраиваются на тротуарах городов и городишек, больших и малых, и наблюдают парад, устраиваемый в честь павших во всех войнах. Сегодня ветераны всех поколений вспоминают свои пехотные взводы и эскадрильи бомбардировщиков, саперов и парашютные прыжки. Это – День Поминовения. День, когда отдаются почести погибшим. И день, напоминающий о начале лета. Сегодня по всей Америке распахивают двери теннисные корты и бассейны, по всей Америке сегодня лето принимает реальные очертания. Потому что сегодня – 28 мая, а до июня остается лишь 4 дня и он вот-вот ворвется, лето на подходе, лето уже почти здесь – таков День Поминовения!

Город был полон туристов.

Конечно, это был День Поминовения, символическое начало лета, время, когда большинство американцев воскрешает в памяти не войну и кровопролитие, а прошлые летние сезоны... лето первого поцелуя, лето утерянной любви, лето сплошной тьмы, лето далекой музыки, лето девочек в желтых платьицах, лето за летом на волнах обжигающих воспоминаний – таков День Поминовения! Туристы приезжали в город вовсе не для того, чтобы вспомнить о погибших воинах или ушедших безвозвратно годах. Они прибывали сюда, чтобы отпраздновать начало сезона кукурузы с кочерыжкой и вареными лобстерами, джином и тоником, пивом, которое пенится дымком. Лето... Натуральный хлопок и красивые женщины!

Карелла перечитал свои докладные записки о беседах с Хупером и Корренте. Вопросов не было, но эти двое совершенно противоречили друг другу! Ему показалось, что здесь не исключается и третья перспектива, и Карелла отправился домой к Хуперам, чтобы побеседовать с одной Серонией. Ее мать сказала, где можно найти Серонию. Сама она зарабатывала на жизнь уборкой в домах белых и в офисах. Ползала на четвереньках и скребла полы. Ее дочь тоже ползала на четвереньках, но занималась абсолютно другого рода ремеслом. Карелла не догадывался, что девчонка была проституткой. Это было для него первой неожиданностью.

– Арестуй ее, – сказала ему миссис Хупер. – Только так она поймет!

Второй неожиданностью был вид Серонии.

Он нашел ее в центре города. Она стояла под афишей кинотеатра, где крутили пару порнофильмов третьей степени крутости. На ней была пурпурная атласная мини-юбка и лавандовая атласная же блузка. На шее – янтарные бусы. Желтый цветок в прическе. Кожаные фиолетовые туфельки на высоком каблуке в тон юбке и блузке. Одна рука – на бедре, в другой – маленький фиолетовый кошелек. Стоило проходящему мужчине обернуться на нее, как она посылала ему воздушный поцелуй, сопровождая его какими-то словами, шепотом. На вид ей было все 27. Хотя Карелла отлично знал, что ей всего лишь тринадцать лет.

– Свидания хочешь? – обратилась она к Карелле и послала ему воздушный поцелуй, но потом вдруг узнала его. Попробовала отвернуться, да поняла, что слишком поздно, не сбежать, и застыла, держа руку на бедре.

– Чего тебе? – спросила она.

– Есть несколько вопросов, – объяснил он.

– Хочешь арестовать меня?

– За что?

– Это не преступление стоять у кино, – заявила она.

– Согласен, – ответил он. – Можно угостить тебя чашечкой кофе?

– Я предпочла бы мороженое, – сказала она.

Они нашли кафе со столиками в глубине зала. За прилавком стояли свеженькие негритяночки в красно-синих костюмчиках. Они продавали двойные порции сахарного мороженого, зарабатывая по семь баксов в час. Сидя за столиком у окна, Карелла наблюдал за Серонией, которая ела банановое мороженое с шоколадно-фруктовым пюре, взбитыми сливками и вишневым ликером, и выслушивал ее мнение о том, что эти девицы за прилавком – сплошные задницы.

– Они могли бы делать двести в час! – говорила она. – Им повезло.

Он понял, что она имеет в виду пятьдесят долларов за сеанс.

– Я хочу знать, что произошло в воскресенье на Пасху, – начал он.

– Нейт говорил тебе, что случилось, – сказала Серония.

– Хочу услышать, что он говорил тебе!

– То же, что и тебе!

– Я так не думаю.

– Послушай, парень, чего ты от меня добиваешься? Нейт сказал тебе все, почему ты не арестуешь тех членососов, которые разбили ему голову?

– У твоего брата был нож?

– Нет. Кто говорил тебе про нож?

– Он ходил на Одиннадцатую улицу продавать крэк?

– О, парень, не смеши меня!

– Его уличное прозвище – Мистер Крэк?

– Где ты услышал все это дерьмо, парень?

– Значит, кто-то лжет, Серония! Или твой брат, или парень по имени Бобби Корренте, который...

– А, тот сукин сын!

– Ты знаешь его?

– Да, знаю. Спроси меня, не он ли первым ударил битой!

– Тебе это сказал брат?

– Он мне сказал то, что сказал тебе.

– Он мне не говорил, что первым его ударил Бобби Корренте. По его словам, с напавшими на него парнями он не был знаком.

– Так и было.

– Но ты знаешь Корренте?

– Я видела его, это все.

– Где?

– Где-то тут.

– Что ты от меня скрываешь?

– Ничего. Ты знаешь Корренте, иди арестуй его. Это он пробил Нейту голову.

– Откуда тебе это известно?

– Просто догадываюсь.

– Так тебе рассказывал брат? Что Корренте первым ударил битой?

– Иди спроси Нейта.

– Я спрашиваю тебя.

– Я не могу тратить время на тебя, – сказала Серония, вытерла рот бумажной салфеткой и уже приготовилась было встать из-за столика, когда Карелла спросил ее:

– А не хочешь ли ты потерять время у нас в пригороде?

Он не испытывал никакой неловкости из-за того, что играет мускулами перед тринадцатилетней проституткой.

– Подождешь, когда подъедет полицейский автомобиль и подвезет тебя в Центр регистрации, – сказал он, как будто приковав ее к месту.

– По какому обвинению? – спросила Серония, крайне уверенная в себе. – Все равно мой парень вытащит меня оттуда через полчаса!

– Хорошо. Тогда пошли. Уверен, ему будет по душе внести за тебя залог.

– Ты хочешь меня запугать?

– Нет, я просто хочу привлечь тебя по статье 2-30.

– Никто не предлагал тебе никаких сексуальных услуг, парень!

– Это – твое слово против моего, – произнес он и встал. – Идем!

– Сядь! – сказала она. – Ты создаешь неуместную шумиху?

– Так ты расскажешь о Пасхе или нет?

– Они оба лгали! – выпалила она.

Да, это не «Расемон», то есть не совсем.

Насколько Карелла помнил, фильм «Расемон» был не о лжецах. Это был фильм о людях, которые видели одно и то же событие, но воспринимали его по-разному, так что каждый раз при пересказе оно выглядело совсем иначе. Слушая сейчас Серонию, сидя в кафе-мороженом с тринадцатилетней проституткой, пока она ковырялась во второй порции бананового мороженого, зная, что мужики старше ее на 30 – 40 лет глазеют на нее с улицы сквозь окна, Карелла ломал голову над вопросом: а эта версия, как ее изложил Нейт сразу после инцидента, эта версия – истинная! Или она тоже лжет?

В некой игре «Убийство» только убийце позволяется лгать, остальные игроки обязаны говорить правду. Но ведь это же не игра «Убийство»! Здесь погиб человек, который к тому же был и священником, а сейчас, похоже, все врут, и дай Бог, если врут только о том, что случилось в воскресенье на Пасху! Кроме того, в нескольких местах три истории совпадают, а потому еще труднее выяснить, кто из них наверняка лгал – или лжет – в своей версии происшествия на Одиннадцатой улице.

Серония, например, созналась, что уличное прозвище ее брата действительно Мистер Крэк и что на самом деле он слонялся вокруг начальной школы на Девятой улице, соблазнял малышей, предлагая им попробовать чуть-чуть крэка, разок, на никель купить, не такие уж большие деньги для десяти-одиннадцатилетних детей! Здесь, как, наверное, и в любом американском городе, дети все больше и больше позволяют себе вещи, предназначенные только для взрослых. Серония сообщает Карелле – и тут она, вероятно, права, будучи знатоком, – что за прошедшие три года число преступлений на сексуальной почве среди двенадцати-семнадцатилетних мальчишек возросло только на 28%, а среди мальчишек до двенадцати лет – на 200%! А так как насильник обычно набрасывается на того, кто слабее, жертвам женского пола этих новоявленных секс-преступников – всего от трех до семи лет! Так что Серония прониклась сознанием, что выполняет гражданский долг, потому что она вовлекает в секс потенциальных насильников, которые вместо этого могли бы гоняться за крошечными малышками!

Но это ни к селу ни к городу.

Речь о ее брате, да, он – торговец крэком! Но от этого он не становится плохим человеком. Ведь он – бизнесмен, удовлетворяющий потребности общества, а она – деловая женщина – в тринадцать лет она себя называет женщиной, а почему бы и нет, если учесть ее профессию – удовлетворение потребностей другой, но, может быть, родственной части общества. Все это было преподнесено Карелле на английском. Не совсем черном английском, но и не на языке Ее Величества Королевы.

А на Пасху, в воскресенье, как это бывает каждое воскресенье, под дождем или солнцем, в Рождество, Йом Киппур, или Рамадан Натан Хупер отправился в пригород на Одиннадцатую улицу не продавать крэк юным итальяшкам, собравшимся на ступеньках и морозящим свои задницы в своих праздничных нарядах, а покупать крэк у своего поставщика, юного Бобби Корренте...

– А ты не выдумываешь? – спросил Карелла.

– Я похожа на ту, которая выдумывает?

Она ни капли не была похожа на выдумщицу.

– Бобби делает скидку, когда большая партия, – сказала она. – Вообрази...

...ты можешь купить флакон крэка за пять баксов, но тебе надо идти к суетливым покупателям, а это отнимает время и энергию. Бобби продает Нейту флакончик за четыре бакса, но он дает сто флаконов сразу и идет к себе домой с четырьмя банкнотами, освободив себя от необходимости бегать по всему городу. Нейт зарабатывает один доллар на каждом проданном флаконе, так что, вложив капитал в четыреста долларов, он уходит с дополнительной сотней, что дает прибыль в двадцать пять процентов на один доллар, а это куда лучше, чем можно заработать на Уолл-Стрит!

В это замечательное воскресенье, на которое выпала еще и Пасха, Нейт отправляется в пригород с тремя стодолларовыми бумажками и еще с одной сотней двадцатками, собираясь купить свою обычную сотню флаконов с крэком у своего обычного дилера Роберта Виктора Корренте (это если вы вдруг не знаете его полного имени). Но что-то случилось, и дело приняло другой оборот. А произошло следующее: Нейт вручает деньги и тянется за пластиковым пакетом с флаконами крэка, как это он всегда делал.

– И, кстати, это было не на парадных ступеньках средь бела дня, где будто бы сидели и наблюдали за всем глупые итальянские девчонки. Это было в коридоре...

– Нейт тянется за пластиковым пакетом, когда вдруг Бобби говорит ему, чтоб он исчез, растворился, пропал, ниггер, в общем, такие словечки. Нейт сразу же, естественно, понимает, в чем дело, но прикидывается дурачком, и тогда Бобби говорит ему это по слогам. Что же это такое («О, парень, ты, наверное, разыгрываешь меня?» – недоумевает Нейт): якобы в предыдущее воскресенье, когда Нейт делал свою обычную покупку, он заплатил за наркотики фальшивыми деньгами («Нет, парень, ты ошибаешься, хочу тебе сказать!»), а сейчас, в это воскресенье, Бобби держит четыре банкноты, но не собирается отдавать Нейту дурман, вместо этого он говорит Нейту, чтоб тот запихал этот бизнес себе в задницу, что он не хочет иметь дела с типами, которые платят за товар деньгами, напечатанными в тюремной камере.

«Эй, парень, брось, парень!» – говорит Нейт, хотя понимает, что Бобби будет стоять насмерть, и он соображает, что это – конец всем их отношениям. Теперь ему придется искать поставщика в другом месте. Но без наличности наркотика не купишь, а четыреста долларов уже в кармане у Бобби. Единственное, что еще слабо смахивает на конвертируемую валюту, – пакет, полный крэка. А в нем сто флаконов. Отношения разорваны, и черт с ними, поскольку Нейт – очень быстрый бегун с хорошим чувством ритма...

– Он схватил пакет, – догадался Карелла.

– Именно это он и сделал, – сказала Серония.

...он рванул, как черт, думая удрать с Одиннадцатой улицы и отсидеться у себя, пока все не затихнет. Захочет Бобби отыскать его – пусть придет на черную беговую дорожку, где все имеют чувство ритма и где твоя жизнь не будет стоить и никеля, если ты побежишь наперегонки с братом. Вот тогда Бобби и ударил его по затылку бейсбольной битой.

От удара Нейт покачнулся вперед, он чуть не выпустил пакет, но продолжал бежать, зная, что домой сейчас ему нельзя, зная, что кровь течет слишком сильно, чтоб идти домой, но он не хотел выпускать из рук эту сотню флаконов. И вдруг впереди он увидел церковь!

Он дернул дверь – незаперта! Вбежал в церковь и закрыл за собой дверь, повернув большой медный ключ, торчавший в замке; услышал снаружи крики вопов, топот по ступенькам. И тут он сообразил, что ему надо спрятать дурман, потому что из-за него вся эта кутерьма плюс его разбитая голова. А они уже колотят по двери битами, наваливаются на нее, может, у них уже есть и таран? Нейт не знает этого. Все, что он знает, – дверь вот-вот поддастся, а ему надо спрятать дурман. И он вдруг услышал, что где-то в церкви идет спор, а он знает, что надо бежать, он должен спрятать этот наркотик до того, как кончится спор и его увидят, или до того, как разобьют дверь, что и происходит через три секунды после того, как он прячет наркотик.

– Где? – спросил Карелла.

– Понятия не имею! – ответила Серония.

– Но где-то в церкви?

– Где-то в церкви, – подтвердила она. – И это, по-твоему, не смешно? Нейт превращает церковь в склад наркотиков!

– Да, очень смешно, – согласился Карелла. – Ну и что дальше?

– Дальше он тебе рассказывал. Священник вышел, раскричался, кто-то позвонил в полицию, потом все идут домой, а священник ведет Нейта в госпиталь, где ему бинтуют голову. Конец истории.

«Не совсем», – подумал Карелла.

– Ты не против, если я уйду? – спросила Серония. – Мне надо зарабатывать на жизнь.