Текст книги "Озорство"

Клинг подумал, что хорошо было бы расклеить по всему городу объявления, уведомляющие пачкунов о грозящем им тюремном заключении.

– Я очень хотел бы, Кэти, – продолжал Паркер, – но это только когда вы закончите свою работу, я не хочу, чтобы вы прерывали ее из-за меня, я вижу, как много у вас скопилось работы. Так вот, я хочу, чтобы вы составили для меня список всех друзей вашего сына. Я займусь ими и, возможно, найду среди них виновника.

Клинг подумал, что эта версия заведет их в тупик. Мальчишка Херрера, казалось, был самым ничтожным членом уличной компании, «шестеркой» в иерархии пачкунов. Тиммо же был писакой со стажем, хорошо известным еще в те времена, когда вагоны метро разрисовывались сверху донизу. И только один Господь Бог знает, каким образом затесался в это малопочтенное сборище адвокат. Не был ли он чудаком, днем корпевшим над документами, а ночью отправлявшимся в одежде рабочего разрисовывать здания? Как бы там ни было, Клинг представлял себе убийцу психом, страдающим манией бдительности. Жертвами его оказались писаки, случайно попавшиеся ему на глаза.

– Сегодня и завтра я работаю, а в субботу у меня выходной, – сказал Паркер и улыбнулся, взглянув на плохо прикрытую расстегнутой блузкой грудь Кэти. – Мы можем провести вместе весь день, если хотите. И внимательно обсудим ваш список. Что вы об этом думаете, а, Кэти?

К большому удивлению Клинга она ответила:

– Да, я думаю, это было бы замечательно. Благодарю Вас. В котором часу мне вас ждать?

* * *

Одежда Чарли рассказала то же самое.

Вернее, она вообще ничего не рассказала.

Доктор Мукерджи из больницы Святого Себастьяна сообщил Мейеру, что с одежды старика были спороты все метки, и Мейер поначалу поверил ему. Но Мукерджи не был полицейским, а Мейер искал зацепки, как выражался Паркер. Вот почему в ту пятницу он снова пришел в Сент-Сэб.

Как и говорил Мукерджи, метки были действительно спороты со всех вещей. С купального халата Чарли, с его пижамы и тапочек. Кто-то очень хорошо потрудился, чтобы помешать полиции установить личности обоих стариков. У Мейера не было никаких реальных оснований считать, что подкидыши состоят в какой-то связи друг с другом, за исключением того факта, что старуха, выслушав описание внешности мужчины, который привез в больницу Чарли, тотчас же откликнулась:

«Бадди». Удивительно сходные способы действия. Можно было подумать, что обоих стариков привез на машине один и тот же мужчина, глухой ночью, и оставил их...

– Комнатные туфли тоже, – сказал Мейер женщине, стоявшей за стойкой, и тяжело вздохнул. – А это ведь нелегко, спороть с них метки.

Женщина кивнула головой. Она думала о том, что ей придется снова складывать все эти вещи после того, как детектив тщательно осмотрит их. А потом класть их обратно в мешок, из которого они были вынуты.

– Огромное вам спасибо, – произнес Мейер и на прощание хлопнул рукой по стойке. – Я очень ценю вашу помощь.

– А его одеяло посмотрите? – спросила кладовщица.

* * *

Ей сказали, что «спасители», возможно, попытаются замкнуть цепями все двери клиники. Там, где это позволит конструкция двери, они пропустят цепь из криптонитового сплава через ручки и скрепят крайние звенья замком из того же материала. Если же дверь будет иметь неподходящую конструкцию, как, например, у плоской металлической двери, запирающейся на задвижку и висячий замок, или у металлической двери с вставленным в нее армированным стеклом, они применят другую тактику, чтобы перекрыть входы в клинику. Возможно, скуются одной цепью, лягут поперек аллеи, ведущей к парадной двери. Так что если полицейские попытаются очистить от них аллею, им придется поднимать с земли и тащить к воротам минимум двенадцать скованных друг с другом одной цепью тел.

Смысл их затеи – никого не впускать в клинику и не выпускать из нее. Ни врачей, убивающих детей на операционном столе, ни девушек и женщин, носящих в своем чреве нежеланных детей и желающих прервать беременность в больнице. По законам страны это было их личное дело. Группа спасителей, собравшихся сегодня утром за воротами клиники, выбрала это лечебное учреждение только потому, что оно находилось в трех кварталах от Клерморского женского института. Они утверждали, что желавшие сделать аборт женщины были вовсе не женщинами, а несовершеннолетними девицами, не знающими, что они творят. И на этом основании намеревались доказать, что девицы не осуществляли права, связанные с их собственным телом, а узурпировали неотъемлемое право другого живого существа – зародыша в чреве – и растоптали это право самым бесцеремонным образом, прерывая его жизнь. Нужно разъяснить все это молодым девушкам, и тогда, только тогда, возможно, прекратится массовое убийство невинных нерожденных младенцев.

Казалось, никто из спасителей не понимал, что аборты разрешены законом, что они намереваются помешать людям осуществлять свое право. Их навязчивое вмешательство в личную жизнь граждан поддерживалось президентом, который, хотя и клялся защищать законы страны, фактически поддерживал спасителей. Каждый раз, когда они разрушали клинику, он по телефону выражал свое восхищение их позицией. По разумению Тедди, это было аналогично действиям комиссара полиции, который звонил бы по телефону налетчику, захватившему в банке заложников, и говорил бы ему, как он уважает его смелую позицию.

Клиники они обычно захватывали перед рассветом.

Замыкали двери цепями, забивали их гвоздями, делали все, чтобы воспрепятствовать доступ в помещения, все, чтобы затруднить всякому, отчаянно нуждавшемуся в помощи, получить ее. Иногда они проникали в помещения клиник, приковывали себя к радиаторам отопления или к тяжелому оборудованию. Это был отличный способ полностью парализовать законную деятельность клиники. Имя этой игре – вредительство. Вредить, разрушать, затруднять осуществление законного права, подтачивать это право. И в результате маленькая горстка людей, поставившая себе целью уничтожить законное право, может восторжествовать.

Их вредительство часто осуществляется незаконными путями.

Оскорбления врача, делающего аборты, вызовы его к телефону только для того, чтобы прокричать ему в ухо «Убийца!», рассматриваются как преступление в большинстве штатов страны. В нашем штате оно квалифицируется как хулиганство при отягчающих обстоятельствах, правонарушение класса А. Наказывается годом тюрьмы и/или тысячью долларов штрафа. Наравне с пачкунами, обезображивающими здания. Вызвать к телефону врача, перечислить имена его детей, поинтересоваться, как они сегодня себя чувствуют, – это действие рассматривается во многих штатах как завуалированная угроза, а в нашем штате – как тяжелое преступление класса D. От трех до семи лет кутузки.

Это уж точно. Расклеивание афиш с надписью под портретом и именем ни в чем не повинного врача «Разыскивается полицией по обвинению в убийстве» считается в большинстве штатов оскорблением личности. Гражданское правонарушение, а не преступление. Оскорбленный врач может потребовать в суде выплаты ему возмещения за моральный ущерб.

В половине одиннадцатого утра мужчина, участник демонстрации, бушевавшей за воротами клиники, где делали аборты, за короткое время совершил два правонарушения.

Даже три, если учесть игнорирование им постановления суда, запрещавшего подходить к полицейским заграждениям ближе, чем на пять метров.

Первое из них квалифицировалось как простое хулиганство. Незначительное правонарушение, за которое виновный может схлопотать 15 суток тюрьмы. Определяется оно как «совершение действий, которые напугали или встревожили другое лицо и служили противоправной цели». Квалифицированное законом действие заключалось в том, что мужчина два раза крикнул «Убийца» в лицо женщине, стоявшей от него на расстоянии пятнадцати сантиметров.

Второе правонарушение было более серьезным.

Оно состояло в том, что он швырнул в лицо этой женщины пакет с кровью.

Женщину звали Тедди Карелла.

Мужчина был одет в черную сутану и черную рубашку с белым воротничком.

Он называл себя священником.

Швыряние в лицо пакета с кровью можно было бы квалифицировать как простое хулиганство, если бы это не было связано с нанесением ущерба собственности потерпевшего. Кровь не только измазала лицо, волосы и горло Тедди, но и попала на ее майку с надписью «За свободный выбор». При оптовой покупке эта майка стоит 6 долларов 99 центов. И поэтому преступление теперь квалифицировалось как вредительство третьей степени. Возможное наказание за него – целый год смотреть на небо через решетку.

Священник, бросивший в Тедди незапечатанный пакет с кровью, мог не знать этого закона, а мог просто игнорировать его. С криком «Попробуй детской крови!» он швырнул пакет с кровью ей в лицо. Тедди совершенно не ожидала этого. Жидкость отвратительно пахла, и ей на мгновение пришла в голову мысль, уж не человеческая ли это, в самом деле, кровь? Она подумала и отвергла эту мысль.

Несомненно, кровь какого-то животного. Ее специально не охлаждали, чтобы она провоняла. Жидкость капала с волос, текла по лицу, губам. Тедди почувствовала ее тошнотворный вкус.

На ней не было пальто, она оставила его в клинике. День был солнечным, ярким, тихим. Наконец-то наступила весна, но никто об этом не думал. Вокруг клиники бушевал скандал. У майки «За свободный выбор» были короткие рукава, и Тедди нечем было вытереть кровь с лица. Она полезла в задний карман джинсов в надежде найти там носовой платок, и в этот момент снова увидела перед собой лицо священника, оно почти касалось ее лица. Его вопли звучали, как молитва, с губ слетали капельки слюны и смешивались на ее лице с кровью.

– Попробуй вкус детской крови! – верещал священник. – Попробуй вкус крови невинных младенцев, убийца, привыкшая убивать их! Попробуй вкус крови нерожденного невинного младенца, убийца, позволяющая вырывать их из священного материнского лона! Попробуй вкус крови своих беззащитных потомков, уничтоженных убийцами, не позволившими им родиться! Пей кровь несчастного нерожденного младенца, плода матери, чей священный сосуд испоганили убийцы! Попробуй вкус крови, пей кровь, утопи проклятую добычу убийц в невинной крови потомков, лишенных женской святости и чистоты! Убийцы, дайте детям жить! Убийцы, дайте детям жить! Убийцы, дайте детям жить!

Небольшая кучка противников абортов столпилась тесным полукругом за спиной своего вожака. Их взгляды были устремлены на Тедди, они смотрели, как по ней струилась кровь. Они выбрали ее, одну из всех своих противников, облили кровью. В их глазах она была символом убийцы невинных младенцев, на нее одну была обращена их ненависть.

Восемь человек стояли плечом к плечу, с укором показывали на нее пальцами и хором кричали:

– Убийцы, дайте детям жить! Убийцы, дайте детям жить! Убийцы, дайте детям жить! Убийцы, дайте детям жить!

Она так и не нашла носового платка в кармане.

По ее лицу текла кровь.

* * *

Сонни Сэнсон – так назвался он Картеру, но Картер был не такой уж простак, чтобы поверить ему. Высокий, стройный, светловолосый, со слуховым аппаратом в ухе. Тип мужчины-лидера, если бы только не его глухота. Прошу прощения, плохой слух. В наши дни нужно уметь выражаться правильно, но деликатно. Это иногда сводило Картера с ума, в те минуты, когда он пытался вспомнить, что приемлемо, а что нет. Проклятые бабы, это все из-за них. В тюрьме глухой так и назывался глухим.

– Вся беда в том, – говорил Глухой, – что форменная одежда, которую вы берете напрокат в костюмерных, выглядит ненастоящей.

Картер поспешил согласиться с ним.

Прежде всего Картеру не нравилась сама идея участвовать в качестве мусорщика в предстоящем событии, и он поспешил согласиться, что вещи, которые Глухой собирался взять напрокат, действительно выглядели как ненастоящие.

Словно предназначались для спектаклей летнего репертуара:

«Моя сестра Эйлин», «Мышьяк и старое кружево», «Цена», «Ребята и куклы», «Вестсайдская история». Ни в одной из этих пьес не было роли мусорщика. Картер это знал. До того как он стал сбытчиком наркотиков, причем самого низкого пошиба, он служил актером. Играл роль офицера Крупке в «Вестсайдской истории» и офицера Брофи в «Мышьяке и старом кружеве». Карьера оборвалась, когда он готовил роль брата полицейского в пьесе Миллера. Забыл вот только, как звали этого персонажа. Представление состоялось, если ему не изменяет память, в Провинстаунском драматическом театре. Ему вдруг пришло в голову, что ты можешь сыграть сотню ролей полицейских на сцене, но это вовсе не помешает настоящим полицейским сцапать тебя на месте преступления, если они сочтут это нужным.

Этот глухой – Сэнсон или как там его звать – знал, что Картер отбыл срок в тюрьме за одно неблаговидное дело.

Продавал мальчишкам наркотики в забегаловке «Звуки музыки». Знал он также и то, что Картер играл в театрах. Именно это, думал Картер, и привлекло к нему внимание Глухого.

Его актерский опыт, коли уж на то пошло. Из этого Картер сделал вывод, что в сценарии Глухого были роли фальшивых мусорщиков. Вот для них-то и нужны были униформы. Поэтому Глухой и решил встретиться с ним наедине – прямо как в театре. Нельзя, чтобы униформы выглядели ненастоящими. Картер ждал что Глухой скажет еще об этом. Сейчас не следует ничего говорить самому – только слушать. Он хорошо знал, что лучшие в мире актеры были также и хорошими слушателями.

– Вот почему нам нужно украсть их, – произнес Глухой. – Униформы.

– Вы затеваете кражу униформ служащих департамента санитарии, – уточнил Картер.

Нужно держаться невозмутимо, словно это в твоем характере. Эту истину Картер узнал давно. Ты равнодушно повторяешь слова собеседника и тем самым обессмысливаешь их.

– Да, – продолжал Сонни. – Вернее, я надеюсь, что вы украдете их для меня.

– Вы хотите, чтобы я украл униформы служащих департамента санитарии, – повторил Картер.

Ни одно слово не выделяется, с бесцветной интонацией повторяется сообщение собеседника, невозмутимо, глаза не выражают никакой мысли. «Вы хотите, чтобы я украл униформы служащих департамента санитарии». Словно эхо.

– Да, – подтвердил Глухой.

– Снять их с мусорщиков? – спросил Картер и улыбнулся своей шутке. Хе-хе.

– Если потребуется, да.

– Их нужно заполучить каким-нибудь другим способом, – сказал Картер.

– Я не уверен, что этот способ существует.

– Никаких краж.

– Кража иногда – простейший способ заполучить то, что нужно.

– Кражей можно за одну минуту свести на нет всю работу. Кража униформ мусорщиков – невероятная глупость. Все взлетит на воздух и замарает вас. Не думаю, что вы жаждете, чтобы это случилось с вами.

– Нет.

– Сколько вам нужно униформ?

– Их наденут четверо из нас.

– Кто эти четверо? Мне нужно знать размеры. Понимаете?

– Разумеется.

– Так кто же они?

– Вы, я и еще один мужик по имени Флорри Парадайз.

– Флорри Парадайз.

Его лицо снова приняло непроницаемое выражение.

– Да. Четвертого нужно еще выбрать.

– Велика ли степень риска в этом деле? – спросил Картер и бросил на Глухого Взгляд.

Этот Взгляд он отработал, когда играл эпизодическую роль сбытчика наркотиков в спектакле «Зло в Майами». Это было до того, как торговля наркотиками ненадолго стала, эпизодом его собственной жизни. За нее он схлопотал пять лет и десять месяцев. Срок ему скостили до двух с половиной лет за хорошее поведение и постановку спектакля, который мог бы удостоиться премии Академии искусств. Он предстал перед комиссией по досрочному освобождению, и ему удалось убедить полицейских, что актерство является законным и достойным способом вносить свой посильный вклад в развитие общества. Он вышел на свободу шесть лет назад и с тех пор даже не вспоминал о сцене. Ему больше нравилось заниматься ночными кражами со взломом. В тюрьме можно всему научиться, было бы только желание. Его Взгляд говорил: «Человек я рассудительный, так что не вздумайте морочить мне голову».

– Потому что, – продолжал он, сверля собеседника Взглядом, – чем рискованнее предприятие, тем больше денег я хочу получить за свое... гм... участие в нем.

– Само собой разумеется, – подтвердил Глухой. – Я вам подробно расскажу, что мне от вас нужно. А вы ответите мне, соответствует ли, по вашему мнению, риск вознаграждению, которым я рассчитываю оплатить ваше участие. Так вы, кажется, изволили выразиться?

– Да, – сказал Картер.

Ему показалось, что этот болван с плохим слухом плутует.

– Итак, говорите, что вам от меня нужно, – проговорил он.

– Прежде всего униформы. Всего четыре комплекта. Мне наплевать, как вы их достанете. Купите, украдете или найдете под камнем. Свои размеры вы знаете. Я дам вам мои размеры и размеры Флорри. Размеры четвертого нашего компаньона я смогу дать вам только в конце недели.

– Как вы себе мыслите все это? Один человек за рулем, а остальные трое непосредственные исполнители?

– Что-то вроде этого.

– Это я спросил потому, что у меня есть на примете отличный водитель. Я с ним познакомился в притоне. Прекрасный парень. Руки у него, как у нейрохирурга. Он привезет вас туда и увезет оттуда за скромную плату и гроша лишнего не потребует.

– Он может водить мусоровоз?

– Что?

– Грузовик для перевозки мусора.

– Большой будет груз?

– Очень.

– Хватит ли четверых?

– Вполне.

– Какая там будет охрана?

– Практически никакой.

– Что? Что значит «практически никакой»?

– В худшем случае горстка полицейских.

– И нужно будет отделаться от них? Должен вам сказать, что я никогда не ссорюсь с полицейскими. Разве только перекинусь с ними несколькими словечками. Понимаете?

– А я и не собираюсь сталкиваться с полицейскими.

– Но такая возможность существует?

– Да, существует. Если дела пойдут очень-очень плохо.

– Но я не...

– Это-то я...

– ...ожидаю никаких...

– и имел в виду. Отделаться от полицейского...

– ...осложнений.

– Этого нельзя никогда гарантировать. Я пытаюсь втолковать вам, если вы ударите полицейского, то никогда не расквитаетесь с этими мерзавцами. Они будут травить вас до старости, до седых волос. Ублюдки. Они за своих горой стоят. Это одна проклятая компания.

– Я осознаю риск.

– Рад этому. Я имею в виду не униформы. В конце концов можно пойти в какой-нибудь магазин и купить их там прямо с вешалки. Это же не полицейская форма. Если бы некая подозрительная личность пожелала бы завладеть ею, вот тогда бы, может, возникли трудности. А кто, черт возьми, захочет одеть униформу мусорщика? Только мусорщик.

– Я, – ответил Глухой и улыбнулся.

– Вероятно, и я. И двое других ребят.

– Правильно.

– Один за рулем...

– Да. Другой на переднем сиденье рядом с ним.

– А остальные двое?

– Прицепятся снаружи грузовика. Так делают настоящие мусорщики.

– Так значит, мы поедем на мусоровозе грабить банк, да?

– Нет, мы не будем грабить банк. То, что я задумал, намного проще. Но нам нужен мусоровоз.

– А где же мы его возьмем, этот мусоровоз?

– Думаю, вам придется его украсть.

– Опять риск? – вскричал Картер. – Об униформах я не беспокоюсь. А вот мусоровоз – это совсем другое дело. Огромный риск. Угнать такую громадину, как мусоровоз. Его в карман не спрячешь.

– А я слышал, что вы бесподобный мастер.

– Вломиться в квартиру, открыть стенной сейф. Это пожалуйста. Но самой большой вещью, которую я украл, – я говорю о размерах, физических размерах, а не о ценности – самой большой вещью была бронзовая лампа. Предполагалось, что она попала в тот дом из какого-то египетского музея. Ну и влип же я с ней! Маклак дал мне за нее двадцать баксов. Громадная бронзовая штуковина – настоящий слон. Двадцать баксов. Представляешь? Я чуть грыжу не заработал, когда волок ее. Но мусоровоз? Ни разу в жизни не крал мусоровоз.

– Но я думаю, вы сможете позаимствовать один.

Снова улыбнулся. Ну и шутник же он! Додумался – украсть мусоровоз.

– Очень большой риск – красть мусоровоз, – проговорил Картер и снова бросил Взгляд на Глухого.

– Не спорю. И поэтому намереваюсь дать вам пятьдесят тысяч долларов только за эту часть работы.

Картер поперхнулся.

– В чем заключается остальная работа? – спросил он.

* * *

Фокс-Хилл – маленький поселок, лежащий на Песчаной Косе в округе Эльсинор. Это в ста с лишним километрах от города. Он был основан англичанами и назван ими Воксхолл, в честь одноименного района лондонского предместья Лэмберт. Потом это название американизировалось, иными словами, исказилось, и приняло современную форму. Округ был окрещен одним английским колонистом, большим любителем поэзии своего знаменитого соотечественника. Но никто не знает, откуда взялось название Песчаная Коса.

Рыбачья деревушка Фокс-Хилл влачила жалкое существование до тех пор, пока перебравшийся на Восток сорок лет назад какой-то лос-анджелесский предприниматель не основал здесь заведение, названное им «Постоялый двор Лисий Холм»[15]15
  Фокс-Хилл (Fox Hill) (англ.) – лисий холм.


[Закрыть]. Плохо спланированную огромную гостиницу с видом на реку. За сорок лет она несколько раз переходила из рук в руки и называлась теперь «Герб Лисий Холм». Словно пограничный форт в добрые, давно ушедшие времена, она обросла большим поселком. В нем жило около 40 тысяч человек. Из них 30 тысяч были постоянными жителями, а 10 тысяч именовались «летним народом», или, презрительно, «морскими чайками».

Германн Фридлих был постоянным жителем Фокс-Хилла.

В пятницу 27-го марта в 5.45 вечера Фридлих позвонил в фоксхиллское полицейское управление и сообщил, что он оставил свою дымчато-синюю двухместную машину «акура ледженд» 1987 года выпуска на стоянке возле супермаркета «Великий Союз», побежал в магазин за бутылкой молока, а когда вернулся, то машины не было.

Сообщение принял сержант Эндрю Бадд.

– Машина была заперта? – спросил Бадд.

– Нет, – ответил Фридлих, – я же оставил ее только на минутку. Контролер, будь он проклят, задержал меня.

Дурак ты, подумал Бадд.