Текст книги "Манчестер Блю"

Настоящее время

2
Охота начинается

Мехико

Федеральный округ

Мексика

Это самый большой город в мире. И к тому же вонючий. Местные говорят, что все семнадцать миллионов жителей Мехико едят tortillas[3]3
  Плоские лепешки из маисовой муки, заменяющие в Мексике хлеб (исп.).


[Закрыть], а потом целый день пердят.

Маршалл вышел на улицу из полумрака вестибюля маленького отеля и зажмурился от яркого солнца. От шибанувшей в нос вони затошнило. Стояла сильная жара, и аромат города был особенно невыносим.

Он взглянул на часы. Еще рано. Ронейн будет недоволен. Он всегда жалуется, что Маршалл приходит слишком рано. Маршалл решил пройти пешком по узкой улице к Реформе и поймать collective – одно из частных такси марки «фольксваген», во множестве разъезжающих по городу. По пути он изредка оглядывался, желая убедиться, что за ним нет слежки.

Узкая улица у отеля «Сплендидо» была переполнена. Снуя взад-вперед, прохожие толкали Маршалла. Мексиканский «мачизмо» в его худшем проявлении. Такие уж они есть, эти люди. Каждый стремится продемонстрировать свою гордость, свою мужественность. Конфликты возникают постоянно, как только сталкиваются двое прохожих, ни один из которых не желает уступить другому дорогу. Мачизмо – это образ жизни, и никому в Мексике его не избежать.

Возможно, Мехико – крупнейший город в мире, но зато и самый перенаселенный. Маршалл терпеть его не мог. Ему казалось, что большую часть своей жизни он провел в жарких, вонючих городах, запертый в темных, тесных гостиницах, которые, вероятно, когда-то были чьей-то сбывшейся мечтой, а теперь превратились в жалкие воспоминания о прошлом. Дешевая еда, дешевая выпивка, дешевые бизнесмены в дешевых костюмах и шлюхи, которые ведут дорогие речи, а трахаются дешево.

Свернув налево, Маршалл влился в общий поток и тут же споткнулся о жестяную банку нищего, сидящего на тротуаре. Тот крепко выругался, увидев, что его банка перевернулась и монеты раскатились под ноги прохожим. Прежде чем Маршалл и нищий успели их собрать, прохожие похватали монеты и растворились в людском водовороте. Маршалл пожал плечами, извиняясь за свою неуклюжесть, и на него вновь обрушился поток ругательств на испанском языке. Он хорошо говорил по-испански, но решил разыграть из себя туриста. Вынул из кармана бумажник, крепко зажал его в руках, так как город знаменит карманниками и ворами, на ходу выхватывающими кошельки из рук незадачливых прохожих, и, достав 5000 песо, что составляло не более двух американских долларов, протянул нищему. Не Прекращая ругаться, тот взял деньги, затем подхватил свою банку и исчез в толпе. Не иначе как побежал в ближайший бар. Маршалл усмехнулся и направился к Реформе. Теперь он старательно избегал нищих, сидящих вдоль тротуара. Некоторые из них жалостливо ему улыбались, а затем обругивали его. Проклятый гринго!

Пасео-де-ла-Реформа – широкий, элегантный бульвар, постоянно забитый сигналящими автомобилями. Это главная артерия города, пересекающая его с юга на запад. Машины, послушные воле водителей, теснятся и толкают друг друга, норовя помериться силами. Даже в гуще транспортного потока царит мексиканский мачизмо.

Маршаллу потребовалось десять минут, чтобы дойти до Реформы, десять минут толкотни в энергично движущейся толпе. Он вышел к широкому бульвару со статуей ацтекского императора Куаутемока, которая по сравнению с небоскребами, возвышающимися вдоль Реформы, казалась игрушечной.

Движение на бульваре застопорилось, образовалась пробка. Значит, до Авениды-Революсьон придется добираться пешком. Маршалл взглянул на часы. Уже четыре. Оставалось мало времени. Пробираясь между неподвижными машинами, он пересек Реформу и свернул в один из переулков.

Черт побери, Ронейн! Неужели нельзя было устроить встречу как-нибудь проще? Он сунул руку в карман и нащупал маленький целлофановый пакетик. Маршалл ускорил и без того быстрый шаг, на лбу выступила испарина. При всей его выносливости дыхание участилось: город расположен на высоте 7000 футов над уровнем моря. Это крест, который вынужден нести человек его телосложения. Жара, рост шесть футов три дюйма и средний возраст отнюдь не являются естественными союзниками. Хорошо хоть он не взял свой шестизарядный револьвер «смит-и-вессон», модель 15 «Комбат Мастерпис», в наплечной кобуре. Этот револьвер с двухдюймовым стволом 38-го специального калибра – лучшее оружие для ближнего боя из всех ему известных. Большинство его сверстников предпочитало автоматические пистолеты, но Маршалл знал, что если не поразишь противника первыми двумя выстрелами, то он уложит тебя до того, как успеешь нажать на спуск в третий раз. Вообще он терпеть не мог таскать револьвер в этой влажной жаре. Сейчас у него из-под мышек струился настоящий Ниагарский водопад, и револьверный механизм мог бы запросто пострадать от влаги. Его пистолет остался в сейфе гостиницы, интуиция подсказывала, что сейчас он не понадобится.

Навстречу, лавируя между неподвижными машинами, ехал на велосипеде мальчишка, продавец газет. На руле он удерживал огромную, фута четыре высотой, стопку газет. Вот что ему сейчас надо! Маршалл усмехнулся. Давно ему не доводилось ездить на велосипеде. Очень давно. Но он не стал углубляться в воспоминания юности. До четырех пятнадцати надо добраться до писаря.

Он опоздал на четыре минуты.

Писарь был на месте.

Старик лет пятидесяти, с выкрашенной серебристой краской пишущей машинкой, почти такой же старой, как он сам, сидел за деревянным столом на углу улицы. К нему стояла очередь из трех человек, Маршалл встал последним.

В стране, где много неграмотных, профессиональные составители писем загружены работой. Это старая профессия, и писари являются неотъемлемой частью общества, а поскольку они изо дня в день сидят на одном и том же месте и представляют собой постоянную величину в мире вечного движения, их используют и для других услуг. Маршаллу нужно было не напечатать письмо, а получить записку. Писари пользовались доверием, честность и умение хранить тайны – составляющая часть их профессии.

Старик в очках в стальной оправе, с зачесанными назад волосами с проседью был одет в коричневый костюм с галстуком под крахмальным воротничком. Он взглянул на изнывающего от жары Маршалла, когда тот наконец дождался своей очереди.

– Жарковато сегодня для туриста, – посочувствовал писарь.

– Да уж, – ответил тот, завидуя старику, его невосприимчивости к этому пеклу.

– Чем могу быть полезен?

– Я новичок в этом городе. – Маршалл повторял слова в точности, как ему велел Ронейн. – Ищу человека, который читает письма. И не знаю, где его найти.

– Как выглядит этот человек? – Скрытые за очками глаза старика не выдавали никаких эмоций.

– Маленького роста. В большой шляпе.

Старик кивнул, затем взял лист бумаги, вставил его в древнюю машинку и начал печатать.

– Это не просто город, – говорил он, стуча по клавишам. – Это огромный город. Древний. Заметьте, страна получила название по имени города, а не наоборот. И мы этим гордимся. Мехико основан в 1325 году. Еще до испанцев. – Закончив печатать, он вытащил из машинки листок и протянул Маршаллу. – Здесь вы найдете маленького человека в большой шляпе. Рядом с бульваром Хода.

Маршалл взглянул на адрес. Это недалеко отсюда. Он сунул листок в верхний карман, вынул бумажник и протянул старику 10 000 песо.

– Этого хватит?

Писарь кивнул и взял деньги. Он не счел нужным говорить, что ему уже уплачено за услуги.

Маршалл протиснулся сквозь небольшую очередь, образовавшуюся за ним, и пошел прочь. На углу улицы он оглянулся – старик уже печатал письмо следующему клиенту. Для него – посредника при передаче сообщений, составителя писем, человека-конторы – этого высокого американца уже не существовало. Просто еще одно лицо в мире занятых людей. Маршалл скользнул взглядом по толпе. За ним никто не следил. Во всяком случае, явно.

Он пересек улицу и пошел на запад, к бульвару Хола. Наконец через пятнадцать минут добрался до цели – многоквартирного дома в переполненном квартале, знававшем лучшие времена. У входной двери располагался ряд кнопок, он нажал крайнюю справа.

– Слушаю, – прохрипел голос в переговорном устройстве.

– Техас, – назвал пароль Маршалл. Замок открылся, и он проскользнул в полутемный коридор. Убедившись, что там никого нет, он поднялся по широкой лестнице на второй этаж и постучал в дверь.

Открыл Ронейн.

– Ты опоздал, – с упреком сказал он.

Маршалл пожал плечами и прошел в комнату. Ронейн был худым и маленьким, ростом не более пяти футов, человеком, носил густые черные усы, которые забавно топорщились, когда он начинал говорить, и придавали ему сходство с мышью. Он выглядел как мексиканец, хотя на самом деле был чистокровным американцем из Бэнгора, штат Мэн, потомком первых переселенцев. Эта способность сливаться с любым окружением была его самым ценным качеством.

– Он здесь? – спросил Маршалл.

– Все давно здесь. – Голос его звучал резко и нетерпеливо. – Товар у тебя?

Маршалл похлопал себя по карману.

– За мной не следили, – добавил он.

Ронейн оставил его замечание без внимания. Он уже давно работал с Маршаллом, и у них выработалось уважение друг к другу. Ронейн был мозгом, а Маршалл обладал исключительной интуицией. Они были совершенно разные люди. Их отношения строились на доверии и вере в способности друг друга. С годами взаимное сдержанное уважение переросло в сдержанную привязанность.

В соседней комнате, поменьше и потемнее, их ожидали мужчина и женщина.

Мужчина, мексиканец, сидел за столом. Он был необычайно толст, словно надутый шар с приставленными округлыми формами.

Женщина, стоявшая у окна, была безобразна, возможно, самая уродливая из всех, кого Маршалл когда-либо встречал. Левая и правая стороны ее лица представляли собой разительный контраст. Левая щека раздута, а правая – плоская. Глаза ей достались от разных родителей, и даже ноздри были разными – одна широкая, другая приплюснутая. Бледное лицо венчала копна коротких черных волос, густых и жестких. Ее грузное бесформенное тело облегал серый шерстяной костюм, спускающаяся до колен юбка оставляла открытыми мощные икры и лодыжки. Она курила сигарету, и Маршаллу бросились в глаза ее похожие на обрубки короткие пальцы. Они сжимались и разжимались, словно пытаясь схватить воздух. Маршалл чувствовал, что в сумке, висящей у нее через плечо, находилось оружие. Возможно, она охраняет жирного.

– Давайте сюда muestra, – произнес толстяк, имея в виду образец товара.

Маршалл взглянул на Ронейна – тот кивнул. Сунув руку в карман, он достал прозрачный целлофановый пакетик и положил на стол.

Женщина отошла от окна и заглянула через плечо толстяка. Тот открыл пакетик, окунул палец в белое вещество и, попробовав на язык, кивнул. Затем вынул из пакетика маленькую плитку и положил на стол. Это был кремового цвета спрессованный кокаин. Надавив пальцем на плитку, он превратил ее в порошок и снова попробовал на язык.

– Все, что мы берем, должно быть именно такого качества, – сказал Ронейн.

– Конечно, – заверил его мужчина.

– И контроль качества лучший, чем просто облизывание.

Жирный засмеялся:

– Мы проведем химический анализ. Наш товар будет таким же. – Он вынул из кармана маленький острый нож с открывающимся лезвием, накрошил немного кокаина и растер в порошок. Затем разделил его на две тонкие полоски и убрал нож. Женщина вынула из сумочки десятидолларовую банкноту и, свернув ее в трубочку, передала ему. Он взглянул на Ронейна: – Вы не возражаете?

– Главное, чтобы осталось для анализа.

– Конечно. Дело есть дело. – Он нагнулся, приставил трубочку к носу и втянул порошок из первой полоски. Затем передал трубочку женщине, та наклонилась через его плечо и проделала то же самое с оставшимся порошком. Потом выпрямилась, расправила купюру и положила обратно в сумочку. При этом тускло блеснула металлическая рукоятка пистолета. Жирный сложил оставшийся кокаин в целлофановый пакетик и сунул его в карман. – Нам потребуется три дня для доставки товара, – сказал он.

– Деньги будут готовы после того, как я проверю качество.

– Я никогда не подводил вас прежде.

Ронейн не обратил внимания на его слова. В этой игре всегда кто-то кого-то подводит.

– Как обычно. Я получаю товар, проверяю качество при ваших людях, затем оплата в другом месте.

– За нами следит полиция. Никаких мешков с наличными.

Ронейн засмеялся:

– Не беспокойтесь. Мы отмоем деньги.

– Как?

– Скажем, когда будет товар. – Он указал на Маршалла. – Мой друг произведет расчет.

Жирный поднялся из-за стола и направился к двери, женщина последовала за ним.

– Через три дня вы свяжетесь с писарем. Скажете ему, каким образом собираетесь завершить сделку. И без фокусов! Нам не хотелось бы, чтобы наши друзья вас взорвали. – Он засмеялся и ушел вместе с женщиной, тихо прикрыв за собой дверь.

– Мы все делаем неправильно, – сказал Ронейн, убедившись, что они остались одни.

– Согласен. Только следовало бы сказать это тем, наверху. – Маршалл обошел вокруг стола и сдул остатки кокаина.

– Почему ты решил действовать именно так?

– Потому что чувствую, что так надо. Почему бы не сказать им об этом?

– Никто и слушать не станет.

– Тогда давай действовать по-своему.

– Ты чокнутый! И всегда был таким. Если будешь делать по-своему, тебя отстранят.

– Это предупреждение?

– Да. По-дружески.

– А что он имел в виду, говоря, что их друзья нас взорвут?

– Да они такие же чокнутые, как и ты.

Маршалл усмехнулся:

– Ну тебя на хрен, Ронейн! Это люди, которые делают деньги, а мы только околачиваемся вокруг да около. Пора ударить по ним. Да покрепче. Добраться до источника. Давай прижмем их, а? Чтобы они, бля, соплями умылись!

– Что ты предлагаешь?

– Есть способы.

– Это серьезное дело. Мы действуем по инструкции.

– Давай заплатим им побольше.

– Зачем?

– Это их раззадорит.

Ронейн помолчал. Затем повернулся и направился к двери.

– Оставайся в отеле. Я свяжусь с тобой, как только все устрою.

– Давай, Ронейн! Раздразни их. Тогда мы получим то, что хотим.

– Слушай, отвали!

– Ты что, собираешься выслуживать себе пенсию?

Ронейн погрозил Маршаллу пальцем и покинул квартиру.

Десять минут спустя Маршалл тоже вышел на улицу. Перед этим он выглянул в окно и убедился, что за Ронейном нет слежки. За ним тоже не было хвоста, и он направился в ближайший бар. Пришло время снять напряжение.

Самый легкий способ – проститутки.

Он терпеть не мог этой своей слабости. Но выбора не было, таков уж он есть, не переделаешь, и всегда был таким. Секс давал ему облегчение, и Маршалл испытывал в нем потребность всякий раз перед приближением опасности.

Хотя это и противоречило его принципам, сейчас он пожалел, что не утаил немного из той порции кокаина.

3
Родная почва

Церковь Святой Марии

Манчестер

Англия

Старушка в линялой косынке наблюдала за полицейским, медленно вышагивающим взад-вперед перед исповедальней. Это хождение раздражало ее, отвлекая от молитвы. Ее разбирало любопытство, что за важная персона могла находиться в исповедальне под охраной полиции.

Полицейский перестал шагать и сел на ближайшую скамью. В церкви он чувствовал себя не в своей тарелке – уж лучше держаться подальше от этого призрачного места, пусть сюда ходят те, кто в нем действительно нуждается. Он закрыл глаза и представил себя за рулем нового «форда» модели «Эскорт GTi», недавно покорившего его воображение.

Человек в исповедальне оставил свою шинель у полицейского. Он любил эту церковь, известную в округе под именем «Жемчужинка». Затерянная в укромном уголке в центре города, она не имела блеска и помпы, присущих более крупным храмам. Здесь он мог общаться с Богом без вмешательства внешних атрибутов религии.

Соулсон услышал, как священник вошел в другую половину темной кабинки, увидел его лицо сквозь разделяющую их металлическую решетку.

– Готов ли ты к исповеди? – спросил священник.

– Благослови меня, отец, ибо я грешен... – Соулсон замолчал, внезапно испугавшись своего чувства. Он чуть было не переступил грань.

Священник почувствовал его колебания.

– Слушаю, сын мой.

– Со времени моей последней исповеди прошел месяц. С тех пор я дважды пропустил мессу.

– Почему?

– Работа, отец. Постараюсь, чтобы этого больше не повторилось.

– Это все?

– Еще я подвержен греху гордыни. Я позволил своим врагам отвлечь меня от исполнения своего долга. Я высказываюсь против них... ради собственного спасения. Я сожалею и прошу простить мне эти и другие грехи, о которых я сейчас не помню.

– В качестве епитимьи прочтешь по одному разу «Отче наш» и «Аве Мария». А сейчас искренне раскайся. – Произнося эти обычные слова, священник чувствовал: что-то гнетет его подопечного. Однако он знал, что не следует торопить, придет время и человек выскажется сам.

– Я в сильном затруднении, отец, – после долгого молчания подавленно произнес Соулсон.

Священник приготовился слушать.

– Продолжай.

– Мой долг требует, чтобы я действовал против тех, кто мне дорог. Это... предательство... толкает меня на грех.

– Какие именно грехи ты совершил?

– Я... еще... пока ничего не случилось.

– Тогда избегай греха. Я могу принять исповедь в том, что уже произошло, а не в том, что еще не совершилось и чего ты можешь избежать.

– Мой долг... – Соулсон помедлил.

– Что может быть важнее долга перед Богом?

У Соулсона не было ответа. Это была его дилемма, и он пожалел о том, что сказал.

– Выбора нет, отец.

– Ты уверен?

– Я не могу найти выхода. И не потому, что мало искал.

– Поищи внутри себя. Всегда есть выбор. Внутри нас. Сражаться со злом, нас окружающим.

– Я не могу, – беспомощно сказал Соулсон. – Хотел бы, да не могу.

– Тогда я не могу помочь тебе. – Слова священника только усилили его безнадежность. – В твоем положении... ты должен искать выход внутри себя. Ты мне скажешь, в чем твоя проблема?

– Нет, отец.

– Я всегда здесь. Если ты захочешь говорить.

– Я знаю.

– А теперь покайся. – Священник вернулся к формальностям, ступив на хорошо знакомую почву.

– О Боже, я раскаиваюсь и прощу простить мне все мои грехи. Я ненавижу их больше всего на свете. Потому что из-за них распяли моего Спасителя, Иисуса Христа...

Находящийся за дверью исповедальни молодой полицейский наблюдал, как старушка зажгла свечу и опустилась на колени. Интересно, за кого она молится и какое горе заставило ее прийти сюда и просить помощи от кого-то невидимого. Из-за двери показался Соулсон и направился к нему. Полицейский быстро встал и подал шинель. Соулсон оделся. Сверкнули погоны начальника полиции.

– Спасибо, – сказал Соулсон, идя к выходу. Полицейский следовал за ним. – Когда-нибудь доводилось бывать здесь?

– Никак нет, – прозвучало в ответ. Во избежание всевозможных опасностей, не считая угрозы нападения ИРА[4]4
  ИРА – Ирландская республиканская армия, нелегальная военизированная организация, возникшая во время Ирландского восстания в 1916 году. Вела вооруженную борьбу на севере Ирландии за полную ликвидацию следов английского господства. С 197... года запрещена в Великобритании и Ирландии.


[Закрыть], начальнику полиции теперь придавалась охрана, когда он отправлялся в церковь. Молодой полицейский оказался здесь впервые, его прислали из участка на Бутл-стрит.

– Ничего, – улыбнулся Соулсон. – Это вам не повредит. Знаете ведь поговорку?

– Какую, сэр?

– Лучше всего встретить жизнь с Библией в одной руке и с пистолетом в другой.

– Запомню, сэр, – солгал молодой полицейский.

Они вышли под серую изморось Манчестера, солнце пыталось пробиться сквозь толщу облаков. Черный, без отличительных знаков «ягуар» Соулсона стоял у тротуара. Рядом лежала куча мусора – следствие забастовки мусорщиков, от которой страдал весь город. В куче рылся бродяга.

– Спасибо, сынок, – сказал Соулсон полицейскому и пошел к машине. Пол Джоб, его шофер в штатском, вышел и открыл заднюю дверь. Соулсон сел, а Джоб, закрыв дверь, вернулся на свое место, включил мотор и тронулся.

– Когда-то мы тоже были такими же молодыми и зелеными, – сказал Соулсон Армитеджу, ожидавшему его в машине.

– При наших грехах пусть уж все остается как есть, – ответил Армитедж. На нем была форма старшего суперинтенданта. Он отказался стать одним из шести заместителей начальника полиции, которые контролировали разные департаменты, составляющие полицию Манчестера. Шесть лет назад, когда Соулсон был назначен начальником полиции, он руководил отделом связи оперативной группы поддержки уголовно-следственного отдела и был польщен предложением стать штабным офицером нового начальника. Обычно эту функцию выполнял суперинтендант, но Армитедж хотел работать поближе к своему старому другу и не придавал значения тому, что это может быть воспринято как понижение в должности. Он занимал этот пост в течение четырех лет, на два года дольше, чем обычно занимают, а затем задержался на должности координатора штаба. Желающие встретиться с начальником полиции должны были проходить через него. Однако его любили, так как никто не видел в Армитедже угрозы для себя, и к нему относились как к старому и верному другу шефа, кем он и был на самом деле.

– Ты еще не отослал? – неожиданно сменил тему Соулсон.

– Нет. Ты велел подождать.

– Тогда не отсылай.

– Ты передумал?

– Прежде всего, я еще не решил окончательно. – Соулсон почувствовал, что его ответ выглядит как защита. Он вздохнул. Черт бы побрал этого священника! – Что там в ратуше?

– Обычный цирк. И все жаждут твоей крови.

Соулсон улыбнулся:

– Думают, что возьмут верх. Что ж, пусть потешатся.

– Мы опоздали. Встреча назначена на три.

Соулсон пропустил замечание мимо ушей.

– Пресса там?

– Телерепортеры, целая толпа.

– Мисс Луиз Спенсер будет довольна. Она чувствует себя на коне. – Соулсон покачал головой. Он устал, все против него. – Не волнуйся, Рой. Нам ведь не впервой. – Это было сказано, скорее чтобы подбодрить себя, нежели Армитеджа.

– Я простой полисмен-бобби. Делаю, как прикажут.

– Да, денек предстоит... – Соулсон улыбнулся и подтолкнул локтем Армитеджа. Тот был единственным человеком, кому он мог доверять. А также Полу Джобу, шоферу. Джоб служил в парашютных войсках, участвовал в войне в Персидском заливе. Когда бравый служака с наградами вернулся домой, отсутствие внимания со стороны неблагодарных соотечественников разочаровало его, он ушел из армии и поступил на службу в полицию.

В то время терроризм достиг своего пика, а преступники были вооружены и лучше тренированы, чем многие полицейские, поэтому его встретили с распростертыми объятиями.

– Скоро здесь все запылает, – услышал Соулсон голос Джоба. – При таком раскладе ИРА не понадобятся бомбы.

Джоб связался по рации с оператором полиции и попросил сообщить в пожарное депо о возгорании на улице. Бродяги пялились на огонь, не прекращая при этом рыться в других кучах, наваленных вдоль дороги.

Соулсон посмотрел на горящую груду мусора на тротуаре, на людей, пытающихся найти в отбросах что-нибудь полезное. Удручающее зрелище. Манчестер полон подобных сцен. Горящие кучи мусора, снующие крысы, едкий смрад гниения на улицах.

– Пора бы разобраться с этой забастовкой, – проворчал Армитедж. – Экономические требования здесь ни при чем. Это уже политика и кое-кто пытается спекулировать на этом деле.

– Ты снова нападаешь на наших друзей-левых? – улыбнулся Соулсон.

– Мне эта грязь на улицах надоела. А мои взгляды тебе хорошо известны, я их уже не раз высказывал.

– Так делают политическую карьеру. Нанести удар по властям и показать себя радетелями интересов рабочего класса – вот кредо левых политиков. Насиловать закон и оставаться у власти. Если бы политики поговорили с мусорщиками, забастовка бы прекратилась. Но они не делают этого. Поддерживают профсоюз, объявивший забастовку, а сами заявляют, что не могут увеличить зарплату. Пусть, мол, ругают за это Вестминстер. Так же поступают и с нами, Рой. Требуют от полиции эффективности и при этом сокращают расходы. Было время, когда бобби ловил преступников, а теперь он только и делает, что пишет отчеты, дабы ублажить политиков.

– Она будет ждать тебя, шеф.

Дилемма, стоявшая перед ним в исповедальне, отошла на задний план. Ну и черт с ней, сейчас нужна свежая голова. Это важное заседание. И не надо ему напоминать, что Луиз Спенсер ждет.

– К главному или служебному входу, шеф? – прервал его мысли Пол Джоб.

– К главному, Пол. – Он знал, что репортеры тоже его ждут. Их вопросы «заведут» его, подготовят к предстоящей встрече. В любом случае ему нечего скрывать. – Дадим им то, ради чего они пришли.

«Ягуар» подъехал к ратуше Манчестера, большому готическому зданию из красного кирпича, возвышающемуся на площади Альберта. Слева от лестницы стояла группа пикетчиков-мусорщиков, размахивающих флагами и выкрикивающих свои классовые лозунги.

– Хоть бы кто им сказал, что Ленин почти так же популярен, как Гитлер, – прокомментировал Джоб, въезжая на бордюр. – Пусть эта рвань держит свои поганые руки подальше от «ягуара».

Соулсон обратил внимание на агитаторов-профессионалов за работой. Все это выглядело так нелепо, фальшиво и неуместно в современном мире. Но это тоже Манчестер. Старый город со старыми традициями.

Как только демонстранты увидели «ягуар», их неистовство возросло. Не каждый день представляется возможность безнаказанно поносить начальника полиции. Некоторые из протестующих, испытывая неловкость от потока оскорблений, выключились из общего хора. Полицейские, сдерживая пикетчиков, пытались навести порядок. Услышав шум, репортеры поспешили с лестницы вниз.

Соулсон, шагая через ступеньку, направился вверх ко входу в ратушу. Армитедж следовал за ним. Джоб остался сторожить машину.

Репортеры забросали Соулсона обычными вопросами, на которые он парировал уклончивыми ответами с присущим ему юмором. Он был человеком, который не прочь поспорить и вместе с тем знает, когда надо промолчать. Они проводили его по коридору до большого зала, где уже началось заседание. Дойдя до двери с табличкой «ИДЕТ ЗАСЕДАНИЕ. КОМИТЕТ ПО ДЕЛАМ ПОЛИЦИИ МАНЧЕСТЕРА», он обернулся к камерам и микрофонам.

– Ну полно, вы же знаете, сейчас мне нечего сообщить, – улыбнулся Соулсон. – Хотите, чтобы у меня снова были неприятности, а?

– С кем, Чарли? – прокричал один из репортеров.

– Это вы должны мне сказать. А я предпочитаю держаться подальше от неприятностей. – Он повернулся и вошел в зал, провожаемый смехом. Армитедж вошел вслед за ним и закрыл дверь.

Они сидели за внушительных размеров столом для совещаний, занимающим большую часть зала. Семеро. Два советника-консерватора, один либеральный демократ и три лейбориста. Луиз Спенсер, председатель, сидела во главе стола.

– Вы опоздали. Заседание должно было начаться двадцать минут назад. – Голос Спенсер звучал резко, с претензией на властность.

– Прошу прощения у собравшихся. Но пока не очистят улицы, у нас будут постоянные пробки на дорогах. Мои люди могут справиться с уличным движением, но не с мусором, ему мешающим. – С этими словами он сел на предназначенное ему место слева от председателя. Армитедж опустился на свободный стул сзади.

– Всему необходимо придавать форму политического заявления?

– Он прав, – отозвался один из консерваторов. – Ваша политика в отношении этой забастовки вызывает хаос.

– Прежде всего мы исправляем все ваши ошибки. – Она попалась на удочку.

Соулсон усмехнулся. Не стоило большого труда натравить их друг на друга. Он бросил взгляд на противоположную сторону стола, где сидела одна из советников-лейбористов. Это была дама лет тридцати пяти с маленьким простым лицом, прямым торсом и огромным бюстом. Его взору открывалась одна из грудей, к которой прильнул ребенок, не обращающий внимания на словесную перепалку за столом.

– В наше время вообще не было забастовок, – бросил вызов тори.

– Ну еще бы, всем известно, какие фашистские законы о забастовках вы протащили, – парировала Спенсер.

– Вы видели телематериал о крысах в этих кучах мусора? – вступил либеральный демократ.

– Это подделка!

– Ничего подобного! Я сам видел. Вот такие здоровые! Жуткие твари. Пора бы вам уладить с этой забастовкой, – снова перешел в атаку тори. Он был совсем не в восторге от того, что либеральный демократ покусился на его лавры.

– Я не позволю настраивать рабочих друг против друга. Пора бы это понять. – Она повернулась к Соулсону. Кормящая мать в это время показала ему язык, он мило улыбнулся в ответ и взглянул на Спенсер. – Вы действительно знаете, как их унять, не так ли? – спросила она.

– Просто я хотел объяснить причину своего опоздания, – ответил Соулсон почти ласково. И увидел вспышку гнева в ее глазах.

– Итак, вы знаете, зачем мы здесь собрались. Чтобы выслушать ваши объяснения. Какие меры вы принимаете в связи с войной между бандами? В связи с тем, что происходит там, на наших улицах, у наших домов?

– Да, семь убийств за пять недель, – сказала кормящая мать-советник. – Что вы предпринимаете?

– Мои люди... – начал Соулсон.

– Не ваши люди, – оборвала его Спенсер. – Это не частная лавочка Соулсона. Это наша полиция. – Она стукнула себя в грудь.

– Полиция города. Семь тысяч человек.

– Того самого города, который выбрал нас руководить им.

– А мы страдаем из-за этого. Высокие налоги, банкротство, забастовки, – вставил советник-тори.

Спенсер повернулась к нему:

– Не отвлекайтесь! – Затем снова нацелилась на Соулсона: – Так какие меры вы принимаете?

– Полиции не хватает средств для обеспечения порядка в городе. Мои... люди делают все, что в их силах. При всех навязанных сокращениях... – Он не обращал внимания на второго советника-лейбориста, который в этот момент изображал игру на скрипке. – Все работают на пределе. Нам приходится контролировать большой город с пригородами площадью в пятьсот квадратных миль с населением в два с половиной миллиона человек. И мы, крупнейшая провинциальная полиция страны, не можем всюду поспеть.

– Когда двенадцать человек убиты, вы, черт возьми, должны везде поспевать! – Спенсер наконец открыла счет.

– Двенадцать членов манчестерских банд. Преступники. Торговцы наркотиками.

– А в следующий раз это может быть невинный член общества.

– Я отдаю себе в этом отчет. Но у меня действительно нет людей: На прошлой неделе одиннадцать полицейских были задействованы для охраны четырех заседаний комитетов в разных местах. Ваших комитетов! На одном из них шла речь о средствах на обмундирование. Заседание длилось целую неделю, а под конец было решено собраться вновь через две недели. Трое моих офицеров заняты сбором информации по этому поводу. Выбирайте, что вам больше по душе – чтобы в городе поддерживался порядок или чтобы мы тратили время на пустяки. Идет война за рынок наркотиков. И наш город уже называют столицей наркобизнеса Европы. Европы, а не только Англии.

– Мы занимаемся не пустяками, а контролируем расходы. И вам нет оправдания, если вы не выполняете свою работу.

– Возражаю против вашей критики городской полиции.

– Я сказала, вы не выполняете свою работу.

– Он лучший начальник полиции, который когда-либо был в Манчестере, – заметил тори.