Текст книги "Русская идея и американская мечта"

Есть, говорит Хадсон, и другой вариант Американской мечты, являющий собой «умозрительную картину целой нации, [представители которой] живут в симпатичных, ухоженных, односемейных домах, окруженных такими же симпатичными, ухоженными лужайками; посылают своих детей в восхитительные, расположенные по соседству общественные школы, а в конце недели занимаются приготовлением барбекю на задних дворах своих домов, если не отправляются на экскурсию на одном из имеющихся в семье автомобилей»⁹⁰.

«Словом, – обобщает Хадсон, – Американская мечта являет собой картину индивидуального и коллективного материального процветания»⁹¹, базирующуюся на представлении о том, что в условиях социальной мобильности и равенства возможностей (существующих в Америке) и при наличии личных усилий и инициативы такое процветание становится возможным для всех.

Реально – не для всех. Но то, что подавляющее большинство граждан США видит воплощение Американской мечты именно в материальном успехе, а символом этого успеха становится собственный дом – неоспоримый факт, подтвержаемый многочисленными опросами общественного мнения. И это не всегда просто дом. В последние десятилетия XX в., когда рост благосостояния среднего класса позволил многим его представителям переселиться в пригороды (сабурбию – suburbia), мечта о собственном доме трансформировалась в мечту о загородном доме. И это не шесть садово-огородных «соток», это тот самый дом, который описывают Лаперуз и Хадсон: с несколькими спальнями, лужайками, бассейном, теннисным кортом, и желательно – не более чем в часе езды от места работы. Так что словосочетание «сабурбианская мечта» (подтверждаемая красочными картинками в глянцевых журналах) стало ныне за океаном привычным и для многих составляет неотъемлемый компонент Американской мечты.

Конечно, эта картина контрастирует с теми видениями Америки, которые развертывались перед взорами Пейна, Джефферсона или Эмерсона. Но она не так уж сильно отличается от описаний Американской мечты в учебниках и учебных пособиях, предназначенных для колледжей. Вот, например, одна из самых серьезных книг этого жанра, подготовленная крупными американскими историками во главе с Джеймсом МакГрегором Бернсом и выдержавшая за несколько десятилетий (!) множество изданий (регулярно перерабатываемых и дополняемых). «Американская мечта имеет много общего с чаяниями (aspirations) большинства людей, – утверждают авторы: это мир, процветание, личное обладание собственностью (personal ownership of property), личная свобода и первостепенной важности убеждение, что каждый свободен в своем стремлении к достижению любой цели, накоплению материального богатства и следовании любому образу жизни. Америка должна была быть землей надежды, оптимизма и освобождения»⁹².

Авторы подчеркивают: «центральным представлением в Американской мечте является представление о том, что это земля, открывающая [широкие] возможности для предпринимательства (enterprising)»⁹³. Всякий, кто ступил на американскую землю, «имеет шанс вырасти, определить свой путь, разбогатеть или стать президентом, сформировать свою собственную судьбу и пойти так далеко, как позволяют его способности»⁹⁴.

Перед нами стандартные характеристики Американской мечты: личная свобода, неограниченные возможности, заряженность на индивидуальный материальный успех, который зависит исключительно от самого человека. И все тот же пресловутый пост президента – как будто в Америке столько же президентов, сколько американцев. Ну и еще, конечно, – как не упомянуть об этом в учебном пособии? – машина и все тот же дом. Словом, воплощение все того же духа индивидуализма, прагматизма, материализма.

И ничего в этом нет странного и удивительного. Разве могла бы Американская мечта, как популярный миф-утопия, получивший распространение в массовом обществе, не делать акцента на материальном успехе? Тем более что одним из источников – причем источником очень важным – Американской мечты была народная утопия, которая (мы говорим о родовом явлении) всегда, даже если она была проникнута религиозным духом, делала особый акцент на материальной стороне свободы. Да и религией, определившей во многом духовный облик американской нации, был, как известно, протестантизм, вполне гармонировавший с духом капитализма и оправдывавший такие добродетели, как труд и накопительство⁹⁵.

Конечно, в Америке всегда находились люди, для которых духовное саморазвитие свободной личности, богатая внутренняя жизнь, сочетающаяся с материальным успехом, но не приносимая ему в жертву, составляли неотъемлемый атрибут Американской мечты. Есть такие люди и в сегодняшней Америке – например, известный социолог и экономист Иммануель Валлерстайн. Жесткий критик нынешней внешней и внутренней политики Соединенных Штатов, Валлерстайн воздает хвалу Американской мечте. Но каким видится ему этот миф? «Американские политики, – пишет он, – любят ссылаться на Американскую мечту. Американская мечта существует. Она живет в душах большинства из нас. Это хорошая мечта, настолько хорошая, что многие люди в мире хотели бы, чтобы и у них была такая же мечта. Что же это за мечта? Американская мечта – это мечта о человеческих возможностях (human possibility), об обществе, в котором все люди поощрялись бы на свершение всего [лучшего], на что они способны (to do their best), и достижение наивысших результатов (to achieve their most), вознаграждением за что была бы комфортная жизнь (a comfortable life). Это мечта о том, чтобы на пути такой индивидуальной самореализации (individual fulfillment) не существовало искусственных препятствий. Это мечта о том, чтобы такие индивидуальные достижения порождали в своей совокупности великое социальное благо (a great social good) – общество свободы, равенства и взаимной солидарности. Это мечта о том, чтобы мы были маяком для мира, который страдает от того, что не может осуществить подобную мечту»⁹⁶.

Такая гуманистически-просвещенческая интерпретация Американской мечты сродни тем ее видениям, которые мы находим у Томаса Джефферсона, Томаса Пейна, Ралфа Эмерсона, Уолта Уитмена, Генри Торо и ряда других американских мыслителей и писателей, которые разделяли в той или иной мере идеалы Гуманизма и Просвещения и смотрели на Америку как на землю, где человек может стать Человеком в полном смысле слова. Но такое понимание Мечты никогда не было популярным – ни во времена Джефферсона, ни во времена Эндрю Джексона, ни позднее. Так что говорить о какой-то ее деградации, вырождении нет никаких оснований. Популярной всегда была и остается «приземленная», «обытовленная» версия Американской мечты. И это естественно и закономерно. Америка – страна, в которой преобладает средний класс, или, выражаясь на старый манер, мещанство. И господствовать в такой стране могут именно мещанские идеалы, Они-то и определяют основное содержание популярной версии Американской мечты – версии, которая по своему социальному содержанию есть мещанская мечта, И будет оставаться таковой впредь.

В этих словах нет ни тени укора – только констатация социального факта. Так что, завершая рассмотрение типических представлений об Американской мечте (во внутриполитическом аспекте), мы можем сказать следующее: каковы бы ни были составляющие ее элементы, какие бы изменения ни претерпевали они с течением времени, для большинства из тех, кто видит в Американской мечте жизненную ценность, она являет собой веру в Америку как страну, где каждый может добиться успеха (соизмеримого с его личными достоинствами и трудами) и обрести счастье. Ну а если это всего лишь «маленькое», сугубо личное, «мещанское» счастье, то разве это меняет суть дела? Каждому – свое.

Новые источники старого мифа

Рука у Джеймса Адамса оказалась легкой, да и время появления «Американского эпоса» – подходящим: общество, переживавшее глубокий кризис – не только экономический, но и моральный, – нуждалось в символе веры, в «магическом слове», которое бы объединило американцев и вместе с тем обозначило и подкрепило жившие в их душах надежды и стремления. Словосочетание «Американская мечта», подхваченное и распространенное прессой и быстро превратившееся (а в известном смысле и сознательно превращенное) в клише, выступило именно в роли такого символа. Стало даже казаться, что оно существовало всегда.

Огромную роль в закреплении Американской мечты в общественном сознании сыграла национальная культура, и в первую очередь художественная литература⁹⁷, которая во многом сама вырастала из Мечты⁹⁸. Как справедливо отмечал отечественный литературовед А. Мулярчик, духом Мечты проникнуто «творчество писателей США, начиная с Купера и кончая многими современными прозаиками»⁹⁹. Свидетельством тому – не только появляющиеся время от времени произведения, которые так и называются – «Американская мечта»¹⁰⁰, или прямые рассуждения о Мечте, вкладываемые американскими романистами или драматургами в уста своих героев. Гораздо важнее другое.

О чем размышляют, о чем рассуждают персонажи произведений, выходивших в разное время из-под пера таких художников, как Джек Лондон, Теодор Драйзер, Уильям Фолкнер, Джон Стейнбек, Артур Миллер, Скотт Фитцджеральд, Эдвард Олби, Джон Апдайк, Бернард Меламуд, Джеймс Болдуин, Уильям Стайрон, Курт Воннегут и многие другие?¹⁰¹ О том, как осчастливить человечество или спасти его? О том, как переустроить мир на основе принципов справедливости? О том, как создать вселенское братство, положить конец войнам, голоду, жестокости?.. Нет, это темы других – и в первую очередь русской – литератур. Конечно, в той или иной степени они затрагиваются и крупными заокеанскими писателями. Но главное, что волнует героев большинства американских литераторов, – личное счастье, успех, свобода, социальный статус, богатство… И все это – не вообще, а применительно к отдельному человеку, к индивиду как центру социального космоса. И индивид этот – прежде всего американец.

Порой на основе знакомства с произведениями американской литературы нескольких последних десятилетий создается впечатление, что она демонстрирует двойственное отношение к Американской мечте. С одной стороны, утверждает художественными средствами ее базовые идеалы: индивидуальную свободу, самореализацию личности, успех и т. п., словом, все то, что обеспечивает в итоге личное счастье; с другой стороны, показывает трудность, а то и невозможность реализации Мечты, извращение ее принципов, растущий разрыв между ценностными установками (сформировавшимися в основном в эпоху свободной конкуренции и либерализма laissez faire) и реалиями новой эпохи, когда становится все более очевидной неспособность классического либерализма дать адекватные ответы на вызовы времени.

Такого рода критический настрой – характерная черта культурного фона всей второй половины XX в. Особенно отчетливо проявлялся он в кризисные для американского общества периоды, как это было во второй половине 60-х – начале 70-х годов. Но это всегда был, если можно так сказать, позитивный, конструктивный, лояльный критицизм. Он ставил своей целью не похоронить Мечту, а укрепить ее позиции в обществе, очистив при этом от всего «неподлинного», наносного, что расшатывало массовую веру в Мечту. И сделать это как за счет приближения ее к реальности (путем некоторого переосмысления ее принципов – прежде всего индивидуализма), так и за счет приближения реальности к Мечте (через реформы – прежде всего социальные).

На Американскую мечту работал и национальный фольклор, и национальная социальная мифология, в частности знаменитый миф о ковбое, предстающем не в роли нахрапистого скваттера (каким его обычно рисуют за пределами США), а в роли свободного и свободолюбивого героя-одиночки, избравшего своей профессией отправление правосудия в этом бренном, погрязшем во грехе мире¹⁰².

Дух великого мифа пронизывает и национальный кинематограф США. «Содержание и судьба «американской мечты» отражаются во многих фильмах, произведенных как в Голливуде, так и вне его… Но, помимо отдельных фильмов, в США существуют два жанра, которые на протяжении всего своего существования органично связаны с темой «американской мечты». Это вестерн и гангстерский фильм, два вечных, по словам французского теоретика кино А. Базена, жанра американского кино, которые оказали существенное влияние на развитие национальной психологии»¹⁰³.

Одно из ярких тому подтверждений – фильм Барри Левинсона «Багси», выдвигавшийся в 1992 г. на «Оскара» по десяти номинациям. Лента, в которой, по словам критика Петра Вайля, «емко сконцентрировано то, что во всем мире именуется Американской Мечтой»¹⁰⁴. Больше того, «Багси», настаивает критик, – это «квинтэссенция Мечты» по сути и по духу. Главный герой фильма – гангстер (имеющий реальный исторический прототип) по кличке «Багси», напористый волк-одиночка, динамичный, инициативный, безжалостный, мстительный… Багси задумал создать игровую империю. Это его Мечта. И он идет к ней – идет по трупам, невзирая на временные неудачи и поражения. В конце концов Багси добивается своего – организует прибыльный игорный бизнес, богатеет, словом, достигает того, о чем мечтает «каждый американец», на какой бы ступени социальной лестницы он ни стоял, – успеха. Его, правда, убивают. Но умирает он как победитель. Как человек, реализовавший свою мечту. Американскую мечту.

Фильм Левинсона (создавшего незадолго до «Багси» оскароносного «Человека дождя») вызывает у Петра Вайля странную на первый взгляд ассоциацию, порождает, как признает и он сам, неожиданные сравнения: например, с Иваном Лапшиным из картины Алексея Германа, в те же годы тоже одержимым идеей покорения пустых пространств, тоже не стеснявшимся крутых мер для достижения цели. «Через четыре года здесь будет город-сад». Но и казино – не Кузбасс, и цели Багси и Лапшина тоже были разные, и жизнь, увы, доказала, что личная выгода есть “природное побуждение”, а счастье для всех – химера. В лапшинском городе прибавилась трамвайная линия, в Неваде вырос Лас-Вегас»¹⁰⁵.

Неожиданное сравнение Багси с Лапшиным оказывается на самом деле очень удачным, ибо помогает высветить контрасты Американской мечты и Русской идеи (предстающей в форме Советской идеи, а отчасти и Советской мечты). Деятельность двух киноперсонажей – сколь бы ограниченны ни были ее результаты – демонстрирует принципиальное различие установок, лежащих в основе двух социальных мифов. Багси – индивидуалист и эгоист, он хочет счастья только для себя, все остальное – средства для достижения этой цели. Лапшин – коллективист, он сам готов стать средством для достижения великой, с его точки зрения, цели – осчастливить человечество, пусть пока лишь в масштабах небольшого города. Оба героя действуют порой, как верно подмечено критиком, практически одинаковыми или сходными методами, и это закономерно: индивидоцентризм (Багси) и социоцентризм (Лапшин) могут, оказывается, опираться на одну и ту же технологию и даже иметь в чем-то схожий финал. Но они предопределяют – и это весьма существенно – разную психологию, разные системы ценностей и разную организацию общественной жизни.

Конечно, «бандитская Америка» – лишь одно из воплощений Американской мечты в кинематографе США. Есть и другие: кто-то хочет стать генералом, кто-то – президентом крупной компании, кто-то – приобрести ферму или добиться признания в науке, а кто-то – покорить Бродвей… И это могут быть совсем разные истории. Но их объединяет общая цель – личный успех.

Рассказывают нам с заокеанского экрана и о поражениях, порой тяжелых. Но и они в массе своей не столько конечная остановка, сколько перевалочный пункт на пути к успеху. Ибо Американская мечта ориентирует на непрерывное движение вперед, на постоянные индивидуальные усилия, на все новые и новые «пробы». Не случайно Америка оказалась родиной философии прагматизма, одной из основ которой является продуктивное человеческое действие.

Любопытны в рассматриваемом плане и многие «разоблачительные» ленты, на которых зритель видит совсем не ту Америку, какая рисуется в воображении ее обожателей. Присмотревшись к этим фильмам поближе, мы обнаруживаем, что это вовсе не поношение Америки и не попытка дискредитировать Американскую мечту, а выведение на свет Божий «отклонений» от дорогого сердцу критика идеала, – отклонений, которые обезображивают прекрасный сам по себе лик «великого общества» и которые могут и должны быть – нужна только воля! – в конечном счете устранены. И тогда «эта страна» станет такой, какой ей и предопределено быть провидением: «Градом на холме»…

Нельзя не сказать еще о двух институтах культуры, которые оказывают заметное влияние на формирование и распространение в обществе Американской мечты. «Американская мечта, на которой мы все воспитаны, – говорил Билл Клинтон, выступая в 1993 г. на заседании Совета демократического лидерства, – это простая, но мощная мечта: если вы упорно трудитесь и играете по правилам, то вы получите шанс пойти так далеко, как позволяют ваши способности, дарованные Богом»¹⁰⁶.

Эти слова Клинтона – «все мы воспитаны на Американской мечте» – могли бы повторить (и повторяют) другие президенты Соединенных Штатов. И не только президенты, но и сенаторы, публицисты, политические деятели правого и левого толка. Да и кто из граждан США не воспитывался на идеалах Американской мечты? Ведь на внедрение этих идеалов в их сознание работала и работает американская школа. Это один из основных агентов социализации, призванный превратить – и, как правило, превращающий – жителя страны по имени Соединенные Штаты Америки, возможно, только вчера эмигрировавшего из Европы, Азии или Африки, в «настоящего американца», исповедующего базовые ценности этой страны – прежде всего те, что находят прямое отражение в Мечте¹⁰⁷.

Еще один институт, мало сказать пропагандирующий, но буквально вколачивающий Американскую мечту (хотя и не только ее) в массовое сознание, – это реклама, используемая негосударственными и государственными институтами. Сегодня вам могут предложить дом на шесть спален в Беверли Хиллс, роскошный «кадиллак» или яхту, которые так и называются – «Американская мечта». А Дж. Хохшилд приводит в своей книге любопытную подборку некоторых из рекламных объявлений, использующих это словосочетание в качестве своего рода бренда. Так, к 500-летию открытия Америки Почтовая служба Соединенных Штатов выпустила широко разрекламированную коллекцию серебряных пластин «Американская мечта. Народ, надежда, слава. 1492–1992». На двадцати пяти пластинах, образующих коллекцию, выполнены гравюры, воспроизводящие картинки такого же числа почтовых марок, выпущенных в разное время Почтовой службой США и раскрывающих «типичные черты» американской истории и американского народа¹⁰⁸.

А вот – опубликованный журналом «Мани» («Деньги») анонс статьи, объясняющей, «почему Америка остается страной, в которой живется лучше всего»:

«Уровень безработицы ниже в Швейцарии.

Стать домовладельцем легче в Австралии.

Учиться в колледже лучше в Канаде.

Отпуск продолжительнее в Дании.

А уровень преступности ниже в Англии.

Но мечты чаще всего сбываются в Америке».

«Явное предначертание» для «исключительной» страны

Современный общенациональный социальный миф фиксирует не только представления той или иной национальной общности о своей внутренней жизни – государственной и гражданской. Он имеет более или менее четко выраженную внешнеполитическую проекцию (нередко многомерную), отражающую мифологизированное представление о месте, функциях и роли данной общности (нации-государства) в мире и оказывающую определенное влияние на ее внешнеполитическое поведение.

Американская мечта – не исключение. Так что глубинные корни внешнеполитической стратегии США, а в некоторых случаях и ее конкретных шагов (не говоря о сопровождающей их риторике) следует искать не только в рациональных мотивах. «Социально-психологическим истоком метода «глобального интернационализма» в американской внешней политике, – замечает историк-международник В.П. Лукин, – является комплекс так называемой «американской мечты», порожденной представлением об Америке как «обетованной земле», где будет достигнута утопическая гармония в отношении всего того, что было отталкивающего и отрицательного в Старом Свете… Растущие неувязки и несоответствия «вблизи», внутри страны, в определенной степени содействовали экстраполяции «американской мечты» вдаль, за пределы территории Соединенных Штатов»¹⁰⁹.

Существование внешнеполитического аспекта Американской мечты признают и сами американцы, но при этом обращают внимание на его парадоксальный (по отношению к внутриполитическому аспекту) характер. Этот парадокс МакГрегор Бернс и его соавторы видят в том, что, критически относясь к собственному правительству, американцы глубоко убеждены: «Наша [политическая] система – самая лучшая в мире. Некоторые из нас хотели бы даже навязать всем остальным наш тип политических теорий и практик»¹¹⁰.

Одной из самых отчетливо выраженных, существующих не одно столетие внешних проекций Американской мечты является представление об «американской исключительности» («American Exceptionalism»). Конечно, идея исключительности сама по себе ни о чем еще не говорит, кроме того, что данная страна или данный народ наделены какими-то особенными чертами, то есть чем-то отличаются – не обязательно в лучшую сторону – от других стран и народов. Такое можно сказать едва ли не обо всех народах, государствах, странах.

И все же, говоря об исключительности, обычно имеют в виду наиболее яркие и уникальные ее проявления. Их мы наблюдаем, прежде всего у наций-государств, сыгравших заметную роль во всемирной истории. К их числу, несомненно, относятся и современные Соединенные Штаты Америки. «Исключительность, – замечает в своей книге, посвященной данной проблеме, видный американский социолог и политолог Сеймур Липсет, – понятие обоюдоострое… Мы (американцы. – Э.Б.) и худшие, и лучшие – все зависит от того, о чем идет речь»¹¹¹. Примерно в том же духе, но все-таки с акцентом на позитивную уникальность, описывал Соединенные Штаты в своей книге «Демократия в Америке», и по сей день остающейся одним из самых глубоких и проницательных описаний американского общества, Алексис де Токвиль¹¹².

Иное дело – миф об «американской исключительности». В нем Соединенные Штаты предстают не просто как уникальное в тех или иных своих проявлениях общество, но как страна, возвышающаяся над всеми другими странами, а американцы – над всеми другими народами. Исключительность выступает как превосходство: политический строй в США – самый совершенный, идеалы – самые гуманные, цели – самые благородные. Американский народ предстает таким образом как «богоизбранный народ», а Америка – как «Град на холме».

Миф об «американской исключительности» рождался как спонтанная, окрашенная в религиозные тона и использующая библейскую риторику защитная реакция тех, кто бежал из Европы, кто хотел жить нормальной человеческой жизнью, права на которую он был лишен в Старом Свете. Отсюда и этот мотив: «Мы – не такие, как все, за нас – Господь, он нас избрал, он нас ведет, оставьте нас в покое…»

Идея «богоизбранности» встречается в ранних пуританских хрониках, постановлениях колониальных ассамблей, речах пуританских проповедников типа Инкрида Мезера. Так, в решении, принятом в 1640 г. Ассамблеей Новой Англии, говорилось:

«1. Земля и все, что к ней относится, Божьи (принято).

2. Бог может отдать землю или любую ее часть своему избранному народу (принято).

3. Его избранным народом являемся мы (принято)»¹¹³.

Победа английских колоний в войне за независимость и образование США укрепили представление американцев о своей «богоизбранности». «После войны о США нередко говорили как об «американском Израиле». Т. Джефферсон называл американцев детьми Израиля. В 1805 г. в послании к народу он заявил: «Бог вел наших предков так, как некогда израильтян»¹¹⁴.

Впрочем, Джефферсон, как и ряд других идеологов американской революции, склонен был толковать американскую исключительность скорее как особый, отличный от европейского путь исторического развития Америки, Путь, позволяющий не допустить распространения в молодом обществе тех социальных пороков и болезней, которыми была поражена старушка Европа.

Джефферсон мечтал о фермерской Америке, о стране, развивающейся не по индустриальному, а по аграрному пути со всеми вытекающими отсюда благотворными, как казалось автору Декларации независимости, последствиями. «…У нас, – писал он в «Заметках о штате Вирджиния, – есть огромные земельные просторы, где земледелец мог бы проявить свое трудолюбие… Те, кто трудится на земле, – избранники Бога, если у Бога вообще могут быть избранники, души которых он сделал хранилищем главной и истинной добродетели… Примера разложения нравственности нельзя найти у людей, занятых возделыванием земли, ни у одной нации, ни в какие времена. Этой печатью отмечены те, кто, не глядя на небо, на свою собственную землю и не трудясь, как это делает землепашец ради своего существования, зависят в своем существовании от случайности и каприза покупателей. Такая зависимость порождает раболепство и продажность, душит зародыши добродетели и подготавливает удобные орудия для свершения злых умыслов… Поскольку у нас есть земля, на которой можно трудиться, пусть никогда наши граждане не становятся к станку и не садятся за прялку. Плотники, каменщики, кузнецы нужны сельскому хозяйству. А что касается общих производственных операций – пусть наши цехи остаются в Европе. Лучше туда привозить продовольствие и материалы для рабочих, чем доставлять рабочих сюда, с их нравами и устоями… Массы, населяющие большие города, так же способствуют поддержке чистоты государства, как язвы – организма человека. Именно нравы и дух народа сохраняют республику в силе»¹¹⁵.

Мечтания Джефферсона и других мыслителей – заокеанских и европейских – об особом пути развития Соединенных Штатов сближали Американскую мечту (в этом ее варианте) с Русской идеей, органической частью которой, как мы видели, всегда оставалось представление о том, что у России свой, особый путь, отличный от европейского, американского или какого-либо еще. Но если россияне донесли мифологему об особом пути своей страны до нашего времени¹¹⁶, то американцы довольно рано избавились от так называемой джефферсоновской мечты¹¹⁷. Однако при этом они сохранили убеждение если и не в своей богоизбранности, то, по крайней мере, в том, что Америке в силу стечения обстоятельств, и прежде всего в силу более высокого по сравнению с другими странами уровня экономического (а по убеждению многих американцев, и политического) развития, предназначено быть мировым лидером, образцом для других, на что не может претендовать ни одна другая страна в мире.

Так или иначе, утратив со временем первоначальную религиозную окраску, миф об «американской исключительности» прочно утвердился на всех уровнях национального общественного сознания. Эту глубинную веру в исключительность Америки (толкуемую нередко по-разному) разделяли люди самых разных мировоззрений и политических ориентаций. «Мы, американцы, – избранный народ… Израиль нашего времени». Так говорил классик американской литературы Герман Меллвил. И слова эти могли бы повторить (и повторяли) многие его собратья по цеху – Уолт Уитмен, Карл Сэндберг, Ралф Эмерсон… Да и рядовые американцы в массе своей, – включая тех, кого жизнь заставила пройти через нелегкие испытания – свято верили в свой народ и великую заокеанскую республику. «Вера американцев в свою собственную страну – религиозна, если не по своей напряженности, то по меньшей мере по своей абсолютной и универсальной авторитетности… – писал в своей книге «Обещание американской жизни» (1909) Герберт Кроули. – Еще детьми мы слышим, как она утверждается или подразумевается в разговорах взрослых. Каждая новая ступень нашего образования предоставляет нам дополнительные свидетельства в ее пользу… Мы можем не доверять многому, что делается во имя нашей страны нашими соотечественниками, или испытывать к этому сильную неприязнь; но сама наша страна, ее демократическая система и процветание в будущем – выше подозрений»¹¹⁸.

Своеобразной политической транскрипцией «американской исключительности» стал миф о «явном предначертании», или, как его еще называют, «предопределении судьбы» (Manifest Destiny). «К середине 40-х годов XIX в., – пишут Д. Ниммо и Дж. Комбс, – начало вырисовываться предначертание – предначертание избранного Богом народа, республиканизма и демократии для всех и повсюду. Так родился миф о явном предначертании»¹¹⁹.

На самом деле этот миф начал складываться раньше; к середине XIX в. он лишь обрел четкие формы и наполнился конкретным политическим содержанием. Американские историки¹²⁰ прослеживают мотивы «явного предначертания» уже у Томаса Пейна, и на то у них, как мы видели, имеются все основания.

Само это словосочетание – «явное предначертание» – родилось в 1845 г. под пером редактора «Юнайтед Стейтс мэгэзин энд демократик ривю» (United States Magazine and Democratic Review) Джона О’Салливана, оперативно откликнувшегося на сложившуюся к тому времени на континенте ситуацию. 1 марта 1845 г. сенат США одобрил аннексию Техаса, принадлежавшего до 1836 г. Мексике. 7 июля 1846 г. Соединенные Штаты аннексировали (все у той же Мексики) Калифорнию. Давний спор между Великобританией и США за обладание Орегоном завершился в пользу последних. Америка шагала по Америке. Требовалось идеологическое обоснование экспансионистской политики, проводившейся первой в мире демократической республикой Нового времени. Эта функция и выпала на долю мифа о «явном предначертании», согласно первоначальному содержанию которого сам Господь Бог предначертал США властвовать на всем североамериканском континенте¹²¹.

Так или иначе «явное предначертание» стало, по словам Дэниэля Белла, «гражданской религией» Америки XIX в.: это была не просто идея о том, что нация имеет право определять собственную судьбу, но убежденность в особой добродетели американского народа, отличающегося от всех известных Европе народов или даже народов, существовавших доселе в мировой истории¹²².

Позднее «явное предначертание» стало получать новые интерпретации. «Предопределение судьбы, – писал российский историк И.П. Дементьев, – выступало в различных толкованиях: ассимиляция политически отсталых народов (прежде всего по отношению к индейцам), политическое тяготение (по отношению к Кубе), политическое сходство (по отношению к Канаде)… Много и настойчиво говорилось о «расширении сферы свободы» в период первой и второй войн против Мексики, имевшей целью распространить рабство на новые территории… На «предопределение судьбы» ссылался президент Полк в 1848 г., провозглашая необходимость аннексий в Северной и Центральной Америке, затем президент Пирс, ставивший целью укрепить пошатнувшееся господство рабовладельцев в союзе захватами новых территорий. Авторы знаменитого Остендского манифеста 1854 г., которые требовали присоединения Кубы к США любым путем, также говорили о «предначертании судьбы»¹²³.