Текст книги "Главная тайна горлана-главаря. Сошедший сам"

Какие вопросы задавались Маяковскому, и как он на них отвечал, можно судить по отчёту, который – под заголовком «Визит известного русского поэта» – опубликовала 14 мая варшавская газета «Эпоха»:

«Прежде всего, мы спрашиваем его о цели приезда в Польшу.

– Я прибыл сюда в целях установления связи с польскими литераторами и нахожусь здесь в качестве члена ВОКСа.

– Что это такое?

– Всероссийское общество культурной связи с заграницей».

Редактор журнала «Польска вольность», беседуя с советским поэтом, тоже спросил:

«– Можно ли узнать, с какой целью вы приехали в Варшаву?

– Познакомиться с людьми, посмотреть город… Я приехал по своей инициативе, на собственный счёт, сам по себе.

– Вы являетесь членом партии?

– Нет…»

Странное впечатление производят ответы Маяковского. Его спрашивают о цели приезда, а он – как бы с порога отметая все подозрения в его сотрудничестве с ОГПУ – заявляет о своём членстве в ВОКСе и трижды (!) объявляет себя исключительно частным лицом (приехавшим «по своей инициативе», «на собственный счёт», «сам по себе»).

Вновь возникает впечатление, что образ «частного лица», путешествующего по загранице «на собственный счёт», придуман на Лубянке. Ведь в стране Советов всюду, где бы Маяковский ни выступал, он говорил, что поддерживает политику, проводимую большевиками, а за рубеж ездит за счёт советских граждан («за ваш, за ваш счёт, товарищи!» – заявлял поэт, отвечая на вопросы своих слушателей).

А в Варшаве Владимир Владимирович говорил то, что придумали для него лубянские товарищи:

«Я свободный человек и писатель. Я ни от кого материально не завишу. А морально я связан с тем революционным движением, которое перестраивает Россию на началах всеобщего равенства».

Полякам было хорошо известно, каким невероятным преследованиям подвергаются в Советской России противники большевистского режима. Поэтому Маяковского спросили:

«– Вы не испытываете никаких стеснений?

– Никаких. В том случае, разумеется, если писательская деятельность не направлена в сторону контрреволюции…

– Сидели ли вы в тюрьмах?

– Сидел до революции. А теперь выступал несколько раз с чтением своих произведений в тюремных клубах…»

Непонятно, что за «тюремные клубы» имел в виду поэт. В советские концентрационные лагеря он, вроде бы, не заглядывал, а в большевистских застенках, которые размещались в бывших царских тюрьмах, никаких «клубов» не существовало.

Кстати, любопытное совпадение! Владимир Маяковский (давая интервью польским журналистам) и Елена Юльевна Берман (отвечая на вопросы британской службы безопасности), не сговариваясь, упомянули о «клубах»: Владимир Владимирович – о «тюремном», Елена Юльевна – о «клубе Аркоса».

Но вернёмся к беседе редактора журнала «Польска вольность» с гостем «из красной Москвы»:

«В это время появился фотограф, чтобы запечатлеть на пластину образ русского поэта. Маяковский садится, позирует около стола.

Спрашиваю:

– Так вы напишете о Польше по возвращении в Россию?

– Напишу.

– Хорошее или плохое?

Маяковский уклончиво улыбается».

Александр Михайлов обратил внимание ещё на одно заявление Маяковского в его беседе с польскими журналистами:

«Отвечая на вопрос, какую роль сейчас в России играет поэт, Маяковский отвечает:

– Важнейшую. Он является учителем народа, воспитателем его ума и совести».

Высказывание любопытное. Ведь «учителем народа» называл себя человек, который с трудом одолел четыре класса гимназии, писал с ошибками и за 34 года жизни так и не научился расставлять знаки препинания.

Александр Михайлов приводит в своей книге слова Василия Катаняна (не уточняя, какого именно – отца или сына):

«Кто-то однажды высказал предположение, что Маяковский, разъезжая столько по заграницам, наверное, хорошо владеет языками. Владимир Владимирович удивился:

– Почему вы так думаете?

– А как же – гимназическое образование плюс заграничные поездки…

– К сожалению, – возразил Маяковский, – заграничные поездки минус гимназическое образование».

Иными словами, сам поэт считал, что гимназического образования у него нет.

А что же тогда у него было?

Если сказать по-современному, то всего лишь начальное образование. Среднего он не осилил.

Вернувшись в Москву, Маяковский опубликовал в печати несколько очерков: «Ездил я так», «Поверх Варшавы» и «Наружность Варшавы». В них страна, гостеприимно принимавшая поэта, подверглась язвительному осмеянию:

«Варшава на Париж похожа так, как киоск Моссельпрома на Сухаревскую башню…

Если Париж кишит наряднейшими модницами и модниками, то здесь десяток-другой пижонов кокетничает вышедшими на пенсию модами…

Военщина Польши назойлива и криклива…

Магазины полны – но… есть всё, кроме того, что вам нужно…

У многих поляков уже яснеет ответ на вопрос – быть ли советской республикой в союзе других республик или гонористой демократической колонией…»

Даже поэта Юлиана Тувима, который перевёл на польский язык «Облако в штанах» («Облак в споднях»), Маяковский представил насмешливо-уничижительно – как…

«… вдохновенно глядящего, поэтически трясущего руку…».

Такие ли отчёты о проделанном путешествии должен был предоставлять своему народу его «учитель» и воспитатель его «ума и совести»? В своих отчетах Маяковский говорил:

«Мне жаль Европу! Не знать стихов Асеева, Пастернака, Сельвинского – это большое лишение!»

Есть ещё одна непонятная загадочность в поведении странствовавшего поэта – за одиннадцать дней своего пребывания в польской столице он дважды менял место своего пребывания. Зачем?

Если первую смену жилья ещё как-то можно понять: захотелось предстать перед польскими журналистами этаким преуспевающим литератором, и более дорогой номер, конечно же, придавал солидности, то второй переезд из-за чего?

И зачем вообще надо было оповещать советских читателей о том, в каком именно номере давалось то или иное интервью, где именно приходилось позировать карикатуристам и фотографам? Маяковский никогда об этом не писал, рассказывая о своём пребывании в Париже, Риге, Берлине, Праге и Нью-Йорке.

О своём переезде из мексиканского отеля в советское полпредство (полномочное представительство) Владимир Владимирович поведал. Но только в письме Лили Брик, объяснив смену места пребывания тем, что в полпредстве малолюднее и дешевле.

П.Л.Войков фотографирует В.Маяковского и секретаря полпредства А.Ульянова во дворе советского посольства в Варшаве. 1927 год

А тут вдруг поэт объявил на весь Союз (в очерке «Поверх Варшавы») о своём очередном переселении:

«Я переселился в пустующую до приезда курьеров дипкурьерскую комнату полпредства».

Зачем об этом надо было сообщать читателям? Ведь полпредство – это не гостиница, куда вселяются по собственному желанию. Стало быть, в этом была какая-то надобность. Или (рискнём предположить) поступило какое-то распоряжение из Москвы, для выполнения которого понадобилось присутствие поэта на территории представительства.

Известно ли что-нибудь о том, чем именно занимался там Маяковский?

Сохранились фотографии: Маяковский во дворе советского полпредства (как всегда, с папиросой во рту), рядом с ним – секретарь полпредства (он же резидент ОГПУ) Александр Фёдорович Ульянов («товарищ У», как называли его коллеги-чекисты). Напротив – с фотоаппаратом в руках – посол Пётр Лазаревич Войков.

Заглянем в энциклопедический словарь.

«ВОЙКОВ Пётр Лазаревич. Знал греческий и латинский языки, блестяще закончил математический факультет университета в Женеве. После Октябрьской революции был послан на Урал комиссаром снабжения. Принимал участие в расстреле царской семьи. Как человек сохранил в себе очень ценные качества: был задушевным, беззлобным, ценил юмор, являлся интересным оратором. С октября 1924 года – полпред в Польше».

Добавим к этому, что из эмиграции в Россию Пётр Войков (тогда ещё Пинхус Вайнер) возвращался в одном из «пломбированных вагонов» (вместе с Мартовым и Луначарским). А в Варшаве он носил перстень с рубином, снятый, по его же собственным словам, с пальца убитого Николая Второго.

В августе 1922 года Войкова назначили полномочным представителем страны Советов в Канаде, но правительство Великобритании воспротивилось этому из-за причастности кандидата в дипломаты к уничтожению царской семьи.

Работавший в варшавском полпредстве советский дипломат Григорий Зиновьевич Беседовский охарактеризовал своего тогдашнего шефа так:

«Высокого роста, с подчёркнуто выпрямленной фигурой, как у отставного капрала, с неприятными, вечно мутными глазами (как потом оказалось, от пьянства и наркотиков), с жеманным тоном, а главное, с беспокойно-похотливыми взглядами, которые он бросал на всех встречавшихся ему женщин, он производил впечатление провинциального льва. Печать театральности лежала на всей его фигуре. Говорил он всегда искусственным баритоном, с длительными паузами, с пышными эффектными фразами, непременно оглядываясь вокруг, как бы проверяя, произвёл ли он должный эффект на слушателей. Глагол “расстрелять” был его любимым словом. Он пускал его в ход кстати и некстати, по любому поводу. О периоде военного коммунизма он вспоминал всегда с глубоким вздохом, говоря о нём как об эпохе, “дававшей простор энергии, решительности, инициативе”».

И ещё, как мы поняли, Войков увлекался фотографией и с удовольствием фотографировал заезжую знаменитость. А «товарищ У» (чекист Ульянов) щёлкал фотоаппаратом посла и поэта.

Известно, что в Москву Маяковский вернулся 22 мая 1927 года. Стало быть, Варшаву он покинул числа 20-го.

В тот же день – 20 мая – в небольшом польском городке Вильно (ныне Вильнюс) неожиданно засобирался в дорогу двадцатилетний корректор местной газеты «Белорусское слово». Вечером 23 мая он прибыл в Варшаву. Звали его Борис Софронович Коверда.

27 мая газеты сообщили о том, что Великобритания разорвала дипломатические отношения с Советским Союзом. А 7 июня советский полпред в Польше Пётр Войков встречал на Центральном вокзале Варшавы высланного с британских островов Аркадия Павловича Розенгольца, исполнявшего обязанности поверенного в делах СССР в Великобритании.

За 15 минут до отхода поезда к беседовавшим на перроне дипломатам приблизился Борис Коверда и начал стрелять в Войкова из пистолета. От полученных ран полпред скончался в больнице.

Осенью в Варшаве состоялся суд над убийцей советского дипломата. Было установлено, что с Войковым он знаком не был, в лицо его не знал, но имел на руках фотографию полпреда, по которой и опознал его.

Суд не стал выяснять, как к виленскому корректору попал этот фотоснимок.

Но сделать это нетрудно!

След Лубянки в убийстве Войкова просматривается вполне отчётливо.

Советское руководство, надо полагать, было очень обеспокоено неожиданным разрывом дипломатических отношений с Великобританией, и кремлёвские вожди напряжённо размышляли о том, какой сделать ответный шаг, чтобы как-то выправить ситуацию. Краже секретного документа в британском министерстве надо было противопоставить инцидент, гораздо более громкий, демонстративно вызывающий и, желательно, непременно кровавый.

Для восстановления подмоченного престижа СССР было решено пожертвовать одним из советских полпредов – тем более, чуть ли не все они являлись участниками троцкистско-зиновьевской оппозиции, стало быть, жалеть их было нечего. И в сообщении советского правительства, опубликованном 8 июня (на следующий день после роковых выстрелов на варшавском вокзале), было прямо заявлено, что убийство Войкова последовало…

«… за целым рядом прямых и косвенных нападений со стороны английского правительства на учреждения СССР за границей и разрывом дипломатических отношений с СССР со стороны Великобритании».

В качестве жертвы Кремль избрал Петра Войкова.

Почему именно его?

Выдвинем версию, весьма неплохо объясняющую всё то, что произошло тогда.

Незадолго до всех этих событий полпред Войков настоятельно предлагал своему московскому руководству осуществить ликвидацию тогдашнего премьер-министра и военного министра Польши Юзефа Пилсудского. Вспомним, что говорил о Войкове Григорий Беседовский:

«Глагол «расстрелять» был его любимым словом. Он пускал его в ход кстати и некстати, по любому поводу».

Кремлёвские вожди этот план «ликвидации» отвергли. Но на Лубянке было хорошо известно о романе, который Войков закрутил с дворянкой Марией Скаковской, одной из сотрудниц Разведуправления Красной армии. Марию направили в Варшаву в 1924 году для того, чтобы восстановить резидентуру, разгромленную поляками. Но роман советского полпреда привлёк внимание польских властей, и в 1926 году Скаковскую арестовали, приговорив её (как шпионку) к тюремному заключению на пять лет.

В Москве глава Разведупра Ян Карлович Берзин пожаловался на Войкова в ЦК. Поскольку подобным увлечениям полпреда чекисты уже счёт потеряли, разразился скандал. Войкова исключили из партии и собирались лишить должности полпреда. Вот тут-то и появился план ликвидации самого Петра Войкова.

ОГПУ отправило Маяковскому соответствующее распоряжение: переселиться из варшавского отеля в полпредство.

Маяковский мог даже не знать, для каких именно целей просят его об этом. Ведь в ОГПУ было чёткое распределение обязанностей: одни занимались тем, что «мягко стелили», а другие обеспечивали «жёсткость спанья». Сеанс фотографирования поэта и полпреда организовывал «товарищ У» (Александр Ульянов).

А исполнителя покушения на Войкова готовил тридцатилетний гепеушник Иосиф Казимирович Опанский, занимавший пост заместителя председателя ГПУ Белоруссии и заместителя постоянного представителя ОГПУ в Белорусском военном округе. Мы с ним уже встречались – 16 августа 1924 года чекист Опанский исполнял роль «хозяина» конспиративной квартиры, куда привели нелегально прибывшего из Польши Бориса Савинкова. Этот же Иосиф Опанский и арестовывал «гостя». В феврале 1926 года Иосиф Казимирович организовал «инцидент» с перестрелкой в поезде Москва-Рига, в результате которого погиб дипкурьер Теодор Нетте. Теперь Опанский готовил покушение на Войкова.

Двадцатилетнего Бориса Коверду (перед тем, как отправить его на варшавский вокзал) снабдили пистолетом и фотографиями советского полпреда. Видимо, теми самыми, что были сняты «товарищем У» (при участии Владимира Маяковского).

Около восьми часов вечера того же дня, когда был убит полпред Войков (7 июня), неподалёку от полустанка Ждановичи под Минском перевернулась дрезина, на которой Иосиф Опанский вёз задержанного нашими пограничниками польского поручика. Опанский погиб. Вроде бы, совершенно случайно. Но официально было объявлено, что его смерть произошла в результате террористического акта врагов революции.

Не удаляло ли ОГПУ лишних свидетелей так блестяще завершившейся акции с полпредом Войковым?

Но не слишком ли много возникло загадочных «случайных» совпадений: «случайно» захотели пофотографироваться, затем «случайно» возник стрелок с фотографией в руке, и, наконец, в тот же день совершенно «случайно» погиб чекист, организовывавший это покушение?

Как бы там ни было, но после знакомства со всеми этими подробностями совсем иначе воспринимается фраза, прозвучавшая из уст Маяковского на диспуте 29 марта 1929 года:

«Писателям советую купить фотографические аппараты и научиться ими снимать».

В том же году в одной из статей он добавит:

«Мы знаем – будущее за фотоаппаратом».

Вполне возможно, что Маяковский что-то всё-таки подозревал, о чём-то догадывался. Не случайно же в «Дневнике моих встреч» Юрия Анненкова появилась запись:

«Было бы ложным думать, что наезды в Париж оставались для Маяковского простым туристическим развлечением. Далеко не так. Фаворит советской поэзии, Маяковский должен был всякий раз после возвращения в Советский Союз давать отчёт о своём путешествии».

Как видим, Юрий Анненков подошёл почти вплотную к разгадке истинной подоплёки зарубежных «ездок» поэта. А может быть, даже разгадал чекистскую тайну, которой был опутан Маяковский, весьма прозрачно намекнув о ней читателям своей книги.

Тем временем террористические акты в Советском Союзе резко участились.

Борис Бажанов:

«Летом 1927 года я отдыхаю в Крыму. Перед моим отъездом я получаю из ЦК предостережение всем ответственным работникам – быть осторожным: по Москве бродит опасный террорист. Я уезжаю в Крым и узнаю, что террорист бросил бомбу на собрании в Ленинградском партийном клубе; десятки убитых и раненых. С этим террористом я потом познакомился в Париже и Берлине. Это очаровательный и чистейший юноша Ларионов».

Да, 7 июня тройка боевиков Русского общевоинского союза (Виктор Ларионов, Сергей Соловьёв и Дмитрий Мономахов) нелегально проникла на территорию СССР и пробралась в здание Агитпропагандного Отдела Ленинградской Коммуны, забросав гранатами заседавших там коммунистов. В результате один человек погиб, а двадцать шесть получили ранения. Боевики же благополучно скрылись и вернулись за рубеж.

Впрочем, так везло далеко не всем террористам. Об этом – Борис Бажанов:

«В это время (1927 год) начальник Общевоинского Союза Кутепов ведёт борьбу против большевиков. Ряд жертвенных мальчиков и девушек отправляются в Россию бросать бомбы по примеру старых русских революционеров. Но они не знают силы нового гигантского полицейского аппарата в России. Им как будто бы помогает большая и сильная антибольшевистская организация – “Трест”. На самом деле “Трест” этот организован самим ГПУ. Все его явки, квартиры, сотрудники – все чекисты. Террористы переходят советскую границу, прямо попадают в лапы ГПУ, и их расстреливают.

Больше того. Помещение Общевоинского Союза в Париже, в котором ведёт свою антибольшевистскую работу генерал Кутепов, находится в доме, принадлежащем Третьякову, русскому капиталисту, председателю Русского Торгово-Промышленного Союза (объединение крупных торговцев и фабрикантов). И никто не знает, что Третьяков – агент ГПУ, что в стене кабинета Кутепова он установил микрофон, и всё, что делается у Кутепова, сейчас же точно известно ГПУ. Все детали о террористах, которые поедут в Россию, ГПУ знает задолго до их поездки».

Что же касается взрыва, произведённого боевиками в городе на Неве, то ленинградское ГПУ тотчас же арестовало четырёх «монархистов», якобы пособничавших в совершении этого террористического акта и осенью расстреляло их.

Вряд ли Маяковского тяготила необходимость «давать отчёты» о результатах своих вояжей – уж чего-чего, а писать он умел. Правда, с ошибками и без знаков препинания, но правщиков у него было предостаточно.

2 июня «Комсомольская правда» опубликовала стихотворение Маяковского «Господин «народный артист»». Оно предварялось прозаическим пояснением:

«Парижские «Последние известия» пишут: «Шаляпин пожертвовал священнику Георгию Спасскому на русских безработных в Париже 5000 франков. 1000 отдана бывшему морскому агенту, капитану 1-го ранга Дмитриеву…»»

Маяковский прокомментировал эту прозу стихами:

«Ишь сердобольный, / как заботится!

Конечно, / плохо, если жмёт безработица.

Но… / удивляют получающие пропитанье.

Почему / у безработных / званье капитанье?»

Несколько десятков поэтических строк (лесенкой) выражали негодование из-за такой щедрости знаменитого певца. Заканчивалось стихотворение очередным призывом:

«И песня, / и стих – / это бомба и знамя,

и голос певца / поднимает класс,

и тот, / кто сегодня / поёт не с нами,

тот – / против нас.

А тех, / кто пoд ноги атакующим бросится,

с дороги / уберёт / рабочий пинок.

С барина / с белого, / сорвите, наркомпросцы,

народного артиста / красный венок!»

Когда (через пять дней после публикации стихов о Шаляпине) был застрелен Войков, Маяковский откликнулся на это событие сразу, написав несколько стихотворений.

9 июня в «Комсомольской правде» появилось стихотворение «Да или нет?»:

«Сегодня / пулей / наёмной руки

застрелен / товарищ Войков.

Зажмите / горе / в зубах тугих,

волненье / скрутите стойко…

Сегодня / взгляд наш / угрюм и кос,

и гневен / массовый оклик:

– Мы терпим Шанхай… / Стерпим Аркос…

И это стерпим? / Не много ли?».

В тот же день газета «Рабочая Москва» опубликовала другое стихотворение Маяковского – «Слушай, наводчик!»:

«Читаю… / но буквы / казались

мрачнее, чем худший бред:

"Вчера / на Варшавском вокзале

убит / советский полпред"».

В ночь с 10 на 11 июня 1927 года гепеушники прибыли в Столешников переулок Москвы, где в 12-й квартире дома № 5 проживал поэт-имажинист Иван Васильевич Грузинов. В квартире был произведён обыск, а её хозяин арестован. В ОГПУ, куда его доставили, ему предъявили обвинение в «пропаганде, направленной в помощь международной буржуазии».

Похороны Войкова. Тверская улица, 11 июня 1927 г.

11 июня на Красной площади, где проходили похороны Войкова, с речами выступили А.И.Рыков (председатель Совнаркома) и Н.И.Бухарин (глава Коминтерна). В стихотворении «Голос Красной площади» Маяковский прокомментировал выступления большевистских лидеров так:

«Слушайте / голос Рыкова —

народ его голос выковал —

стомиллионный народ

вам / «Берегись!» / орёт.

В уши наймита и барина

лезьте слова Бухарина,

это / мильон партийцев

слился, / чтоб вам противиться.

Крой, / чтоб корона гудела,

рабоче-крестьянская двойка

закончим, / доделаем дело,

за которое – / пал Войков».

12 июня «Комсомольская правда» напечатала сразу ещё два стихотворения Маяковского: «Ну, что ж» и «Призыв». Оба произведения посвящались событиям в Варшаве. Первый стих начинался очень тревожно:

«Раскрыл я / с тихим шорохом

глаза страниц…

И потянуло / порохом

от всех границ».

Через полгода в поэме «Хорошо!» появятся строчки:

«Вот с этим / виделся, / чуть ли не за час.

Смеялся. / Снимался около…

И падает / Войков, / кровью сочась, —

и кровью / газета / намокла».

А ещё через полгода – 13 февраля 1928 года – выступая на диспуте о художественных произведениях, представленных на выставке Совнаркома к десятилетию Октября, Владимир Владимирович уже пугал тех, кто что-то делал не так, как требовалось:

«… революции нет без насилия, нет революции без насилия над старой системой понимания задач в области культуры, и вы, которые идёте по проторенной дорожке старой культуры, вы которые умеете растушёвкой разделывать ноздри у старичков, вы даже молодого не умеете разрисовать, вы себе подписываете смертный приговор».

В стихотворении «Слушай, наводчик!» есть такие строки:

«Паны воркуют. / Чистей голубицы —

не наша вина, мол… / – подвиньтесь, паны,

мы ищем тех, / кто ревóльвер убийцы

наводит на нас / из-за вашей спины.

Не скроете наводчиков!

За шиворот молодчиков!»

В «Призыве» поэт повторил то, что говорилось в разъяснении советского правительства:

«Теперь / к террору / от словесного сора —

перешло / правительство / британских тупиц:

на территорию / нашу / спущена свора

шпионов, / поджигателей, / бандитов, / убийц.

В ответ / на разгул / белогвардейской злобы

твёрже / стой / на посту, / нога!

Смотри напряжённо! / Смотри в оба!

Глаз на врага! / Рука на наган!»

Поэт Бальмонт тоже откликнулся на убийство Войкова Борисом Ковердой – стихотворением «Буква "К"» (вспомнив и других молодых людей, поднимавших руку на большевистских лидеров: Леонида Каннегисера, Фаину Каплан и Мориса Конради):

«Люба мне буква „Ка“,

Вокруг неё сияет бисер.

Пусть вечно светит свет венца

Бойцам Каплан и Канегисер.

И да запомнят все, в ком есть

Любовь к родимой, честь во взгляде,

Отмстили попранную честь

Борцы Коверда и Конради».

Тем временем в Москву проникла ещё одна группа белогвардейцев-террористов. Ей удалось заминировать общежитие, в котором проживали сотрудники ОГПУ. Взрыва произвести им не удалось, но сама попытка совершения террористического акта в советской столице сильно встревожила Кремль и Лубянку.

А ушедший из ЦК ВКП(б) Борис Бажанов продолжал работать в Народном комиссариате финансов (Наркомфине). И написал об этом:

«В Наркомфине я беру ещё на себя редактирование “Финансовой газеты”. Это ежедневная газета финансового ведомства, специально занимающаяся финансово-экономическими вопросами. Меня очень интересует газетная техника, а кстати и типографская. Здесь можно многому научиться. Само руководство газетой для меня затруднений не представляет – финансовую политику власти я знаю превосходно; кстати, замена Сокольникова Брюхановым в ней ничего не меняет.

Кроме того, я беру на себя руководство Финансовым издательством. Оно издаёт финансово-экономическую литературу. В нём работает 184 человека».

Собрав всех руководящих работников этого ведомства, Бажанов стал разбираться…

«… что делает Издательство и как. Все ответственные работники на мои деловые вопросы несут утомительную чушь насчёт бдительности, партийной линии, а когда я настаиваю насчёт фактов и цифр, никто ничего не знает, и в конце концов спрашиваемый обращается к очень пожилому человеку, скромно сидящему в самом конце стола за углом: “Товарищ Матвеев, дайте, пожалуйста, цифры”. Товарищ Матвеев сейчас же нужные цифры даёт. Через час я убеждаюсь, что это сборище паразитов, которые ничего не делают, ничего не знают и главное занятие которых – доносы, интриги и подсиживание “по партийной линии”. Я их разгоняю и закрываю заседание. Прошу остаться только товарища Матвеева…»

Выясняется, что товарищ Матвеев – беспартийный специалист, и что работает он в издательстве техническим консультантом. Это единственный человек в учреждении, который всё знает и во всём разбирается. Когда же Бажанов спросил, откуда у него эти знания, тот ответил, что он бывший буржуй-издатель, выпускавший в царской России ту же самую финансово-экономическую литературу.

«Я интересуюсь, как велики были штаты его издательства. Он объясняет, что штатов никаких не было. А кто же был? Да он – издатель, и одна сотрудница, она же секретарша и машинистка. И это всё. А какое помещение вы занимали? Опять же, никакого помещения не было. Была комнатка, в которой за конторкой работал издатель и за столом машинистка. И выполняли они ту же работу, что сейчас 184 паразита, занимающие огромный дом. Для меня это – символ, картина всей советской системы».