Текст книги "Главная тайна горлана-главаря. Сошедший сам"

Нарком и «буревестник»

Нарком по просвещению Анатолий Луначарский однажды прямо заявил:

«Когда Маяковский под зловредным влиянием своего демона Брика заявляет, что искусство кончено и идёт на производство вещей, он действительно наносит искусству предательский удар в спину».

Наталья Розенель-Луначарская добавляла:

«Иногда у Анатолия Васильевича вызывало чувство досады окружение Маяковского, особенно так называемые теоретики Лефа. О них он сказал как-то после вечера, проведённого у Маяковского: «Люблю тебя, моя комета, но не люблю твой длинный хвост»».

Луначарскому нравились поэты: Маяковский, Третьяков, Асеев. Ко всем же остальным лефовцам, по словам Натальи Розенель, нарком относился без всякой симпатии:

«Арватова, Кручёных, Чужака и прочих «теоретиков» Анатолий Васильевич недолюбливал, считая их влияние на Маяковского глубоко отрицательным, и верил, что Маяковский рано или поздно освободится от этого влияния».

А с Алексеем Максимовичем Горьким, к мнению которого Маяковский когда-то очень внимательно прислушивался, теперь у Владимира Владимировича никаких отношений вообще не было. Правда, было сочинено стихотворение, которое называлось «Письмо писателя Владимира Владимировича Маяковского писателю Алексею Максимовичу Горькому». Начиналось оно с воспоминания о недавнем противостоянии:

«Алексей Максимович, / как помню, / между нами

что-то вышло / вроде драки / или ссоры.

Я ушёл, / блестя / потёртыми штанами;

взяли Вас / международные рессоры».

Затем поэт, якобы сожалевший об отъезде писателя из страны Советов, напрямую задавал обосновавшемуся в Италии «буревестнику революции», животрепещущий вопрос (как «писатель» – «писателю»):

«Очень жалко мне, товарищ Горький,

что не видно / Вас / на стройке наших дней.

Думаете – / с Капри, / с горки

Вам видней?»

И Маяковский принимался рассказывать, как трудно ему вместе с немногочисленными соратниками создавать литературу страны Советов:

«Одни мы, / как ни хвалите халтуры,

но, годы на спины грузя,

тащим / историю литературы —

лишь мы / и наши друзья.

Мы не ласкаем / ни глаза, / ни слуха.

Мы – / это Леф, / без истерики – / мы

по чертежам / деловито / и сухо

строим / завтрашний мир».

Упрекая Горького в том, что он не участвует в этом строительстве «завтрашнего мира», Маяковский упомянул и о себе лично (этими строками стихотворение завершается), с гордостью заявив:

«Делами, / кровью, / строкою вот этою,

нигде / не бывшую в найме, —

я славлю / взвитое красной ракетою

Октябрьское, / руганное / и пропетое,

пробитое пулями знамя!»

Это стихотворение газета «Известия ЦИК» отказалась печатать. Категорически. И в середине сентября 1926 года на организационном собрании сотрудников «Нового Лефа» Владимир Владимирович заявил, что хочет опубликовать «Письмо Горькому» в первом номере готовившегося к выпуску новолефовского журнала.

А что в это время происходило в стране Советов?

Советские будни

Двадцатишестилетний секретарь политбюро Борис Бажанов писал:

«Я очень скоро понял, какую власть забирает ГПУ над беспартийным населением, которое отдано на его полный произвол. Также ясно было, почему при коммунистическом режиме невозможны никакие личные свободы: всё национализировано, все и каждый, чтобы жить и кормиться, обязаны быть на государственной службе. Малейшее свободомыслие, малейшее желание личной свободы, и над человеком – угроза лишения возможности работать и, следовательно, жить. Вокруг всего этого – гигантская информационная сеть сексотов, обо всех всё известно, всё в руках у ГПУ».

Напомним, что слово «сексот», означающее «секретный сотрудник» было придумано и введено в оборот в самом конце XIХ века начальником Московского охранного отделения Сергеем Васильевичем Зубатовым.

Борис Бажанов:

«И в то же время, забирая эту власть, начиная строить огромную империю ГУЛага, ГПУ старается как можно меньше информировать верхушку партии о том, что оно делает. Развиваются лагеря – огромная истребительная система – партии докладывается о хитром способе за счёт контрреволюции иметь бесплатную рабочую силу для строек пятилетки; а кстати, “перековка” – лагеря-то ведь “исправительно-трудовые”; а что в них на самом деле? Да ничего особенного: в партии распространяют дурацкий еврейский анекдот о непманах, которые говорят, что “лучше воробейчиковы горы, чем соловейчиков монастырь”.

У меня впечатление, что партийная верхушка довольна тем, что заслон ГПУ (от населения) действует превосходно, и не имеет никакого желания знать, что на самом деле происходит в недрах ГПУ: все довольны, читая официальную болтовню “Правды” о стальном мече революции (ГПУ), всегда зорко стоящем на страже завоеваний революции».

Для того, чтобы прославить эти «воробейчиковы горы», которые кому-то казались намного привлекательнее «монастырских» Соловков, неожиданно приступила к работе никогда и нигде до этого не работавшая Лили Брик.

Всё началось ещё с 29 августа 1924 года, когда при президиуме Совета национальностей ЦИК СССР был создан КомЗЕТ (Комитет по земельному устройству еврейских трудящихся), первым председателем которого стал старый знакомец Маяковского (его старший товарищ по работе в партии времён 1908–1909 годов) Пётр Гермогенович Смидович. Через пять месяцев (17 января 1925 года) в Москве появился ОЗЕТ (Общество землеустройства еврейских трудящихся), общественная организация, призванная помогать КомЗЕТу. Возглавил ОЗЕТ видный большевик Юрий Александрович Ларин (Михаил Залманович Лурье), а в президиум вошли актёр Соломон Михоэлс и поэт Владимир Маяковский. Вот в этом-то ОЗЕТе Лили Брик и начала работать.

Аркадий Ваксберг:

«Пытаясь найти для себя какое-то занятие (просто ездить и просто влюбляться – это уже приелось), Лиля поступила на неоплачиваемую работу в канцелярию Общества землеустройства еврейских трудящихся (ОЗЕТ), которое было тогда одержимо созданием еврейских колоний (позже – колхозов) в степной части Крыма».

Василий Васильевич Катанян:

«В 1926 году ЛЮ поступила работать в ОЗЕТ (Общество земледельцев евреев-трудящихся). Вскоре начались съёмки фильма «Евреи на земле», которые проводил режиссёр Абрам Роом. Он пригласил ЛЮ работать у него ассистентом».

Не будем удивляться, что Ваксберг и Катанян по-разному расшифровали название организации, в которой стала работать Лили Брик. В одиннадцатом томе 13-томного собрания сочинений Маяковского сказано, что ОЗЕТ – это «Общество землеустройства евреев-трудящихся». А в томе седьмом того же собрания сочинений даётся несколько иное истолкование этой аббревиатуры: «Общество содействия землеустройству евреев-трудящихся».

Возглавлявший КомЗЕТ Пётр Смидович продолжал входить в самую верхушку большевистской иерархии. И вот тому подтверждение: 26 февраля 1926 года в повестке дня заседания политбюро стоял (одним из последних) вопрос об обследовании советских вождей медицинскими светилами:

«23. О порядке подготовки к проведению консилиума с заграничными профессорами (т. Рыков)».

Члены политбюро (а в тот день заседали Бухарин, Калинин, Зиновьев, Молотов, Рыков, Томский, Троцкий, Сталин, а также Каменев, Петровский и Рудзутак) постановили:

«23. Учредить порядок подготовки к проведению консилиума с заграничными профессорами и списки товарищей (см. приложение № 1)».

В приложении указано сорок фамилий – тех, кому надлежало «безусловно обязательно» явиться к врачам для осмотра. Кроме членов, кандидатов в члены политбюро и наркомов врачебному осмотру подлежали Клара Цеткин, Арон Сольц, Генрих Ягода, Лев Сосновский (тот самый, что был автором статьи в «Правде» о «маяковщине»), Надежда Крупская и Пётр Смидович. Стало быть, Пётр Гермогенович входил в число сорока самых-самых выдающихся большевиков.

Что же касается Маяковского, то, по свидетельству Ваксберга:

«Маяковский уже был членом ОЗЕТа, носил его значок, посвятил «товарищам из ОЗЕТа» стихотворение «Еврей». Он прочёл его на большом литературном вечере в Колонном зале Дома Союзов «писатели народов СССР – ОЗЕТу»».

Ещё добавим, что, находясь в Америке, Маяковский тесно общался с членами общества ИКОР (с Шахно Эпштейном, Леоном Тальми и другими). ИКОР был создан в 1924 году и активно взаимодействовал с советским ОЗЕТом. Название общества («Jewish Colonisation in Russia») было подобрано так, чтобы быть созвучным слову «Икар» (в переводе с иврита – «пахарь»).

Лили Брик писала, что Маяковский…

«… помог ОЗЕТу устроить гигантский писательский вечер, сбор от которого пошёл целиком на еврейские колонии».

Пройдёт совсем немного лет, и эта еврейская организация исчезнет из советской истории (как пристанище «врагов народа»), и её вскоре совсем забудут. Поэтому Ваксберг и написал:

«… о членстве Маяковского в ОЗЕТе не вспомнит ни один его биограф (в «Хронике жизни и деятельности», написанной В.А.Катаняном, есть лишь упоминание о чтении стихотворения в Колонном зале)».

Стихи и проза

Вечер в Колонном зале («Писатели народов СССР – ОЗЕТу») состоялся осенью (17 ноября 1926 года), а съёмки фильма «Евреи на земле» проходили летом.

Выражение «съёмки фильма» по современным представлениям может у кого-то вызвать ощущение чего-то грандиозного. На самом же деле всё обстояло гораздо скромнее. Фильм был документальный – всего две части (двадцать минут). Это примерно 5–6 сюжетов нынешней программы теленовостей, которые в наши дни вполне можно снять в течение одного светового дня.

Автором сценария фильма был Виктор Шкловский. Маяковский написал текст титров, которые разъясняли происходившее на экране. Очень короткие фразы занимали всего одну страничку. Если поставить их друг за другом, они и вовсе займут полстраницы.

Пока шли съёмки, один из инициаторов этой шумной кампании, прославлявшей деятельность ОЗЕТа, Ицхак Рабинович, был приговорён к трём годам ссылки в Кзыл-Орду Казахской АССР РСФСР и отправлен туда по этапу.

Когда съёмки закончились, Лили Брик поехала на южный берег Крыма в курортный посёлок Чаир. Об этом – Бенгт Янгфельдт:

«После съёмок она провела с Маяковским четырнадцать дней в пансионате «Чаир»».

Это утверждение не совсем точно – ведь роман Александра Краснощёкова с Лили Брик продолжался. Перед тем как приступить к своей новой работе в Хлопковом комитете, Александр Михайлович решил отдохнуть в Крыму, где его ждала Лили Юрьевна, и отправился к крымский посёлок Чаир. Туда же (тоже на отдых) приехал и Маяковский.

Аркадий Ваксберг:

«Среди роз и кипарисов около двух недель провели вместе две пары: Лиля с Краснощёковым и Маяковский, который тут же, в Чаире, познакомился с молодой харьковской студенткой Наташей Хмельницкой и начал за ней ухаживать на виду у всех. Лили не только не препятствовала этому тривиальному курортному роману – скорее, поощряла его: с первой же минуты она безошибочно определила, что чем-то серьёзным здесь и не пахнет…»

Роман же Лили Брик и Краснощёкова между тем подходил к своему завершению. Ваксберг пишет:

«В сущности, это было прощание с подходившей к концу любовной историей. Она и так уже длилась неимоверно долго – по Лилиным меркам. Впереди маячила новая, и тоже, разумеется, кратковременная любовь».

А Маяковский тогда вновь увлёкся кинематографом. За следующие три года он напишет девять сценариев (экранизированы только два). Один из них называется «Как поживаете?». В нём, как в пьесе «Владимир Маяковский» и в поэме «Человек», главный герой носит имя автора.

Тем же летом (22 августа) газета «Известия ЦИК» опубликовала стихотворение Маяковского «Товарищу Нетте – пароходу и человеку». Заканчивалось оно так:

«В наших жилах – / кровь, а не водица.

Мы идём / сквозь револьверный лай,

чтобы, / умирая, / воплотиться

в пароходы, / в строчки / и в другие долгие дела.

Мне бы жить и жить, / сквозь годы мчась,

но в конце хочу – / других желаний нету —

встретить я хочу / мой смертный час

так, / как встретил смерть / товарищ Нетте».

Вернувшись 26 августа в Москву, Маяковский написал фининспектору 17-го участка Мосфинотдела заявление с просьбой снизить сумму начисленного ему налога (2335 рублей 75 копеек). Про эту сумму поэт написал, что она «чудовищна и платить её я совершенно не в состоянии». В числе прочих скрупулёзно указанных расходов значилось:

«15. Библиография полного собрания сочинений – 200 р.».

В комментариях в 13-томном собрании сочинений Маяковского сказано:

«Библиографию по просьбе поэта составили В.А.Силлов (первый вариант) и П.В.Незнамов (окончательный текст)».

Вновь нам попадается фамилия поэта-лефовеца Владимира Александровича Силлова. Не будем забывать его – он нам ещё встретится.

31 августа журнал «Новый зритель» опубликовал ответы на анкету об отношении литераторов к кино. Маяковский высказался так:

«С завтрашнего дня я рассчитываю начать вертеться на кинофабрике, чтобы, поняв кинодело, вмешаться в осуществление своих сценариев».

Зачем автору сценариев надо было вмешиваться в процесс создания фильма, Маяковский ответил через месяц – в письме, направленном в ВУКФУ (Всеукраинское кинофотоуправление):

«Считаю нужным ещё раз повторить, что результат постановок моих сценариев решающе зависит от способности режиссёра, так как европейский тип моих сценариев (монтаж кадров, а не фабульное развитие) у нас нов».

Обратим внимание, Маяковский считал, что у его сценариев «европейский тип», то есть как бы продвинутый вперёд, передовой, не такой, как у остальных авторов, которые от Европы отстали.

События политические

Корнелий Зелинский:

«Возвратившись из Парижа в сентябре 1926 года, я привёз Маяковскому привет от Эльзы Триоле… Но не застал поэта в Москве».

У Маяковского, как мы уже говорили, в 1926 году зарубежных вояжей не было. В книге Аркадия Ваксберга об этом написано так, словно речь идёт не о событиях 90-летней давности, а о наших нынешних днях, когда за рубеж может отправиться любой – были б на то возможности и желание:

«В 1926 году ни Лиля, ни Маяковский за границу не поехали. Возможно, не было повода. <…> И вот что ещё вероятно: не было – денег. Но главное – исключительно важные перемены в жизни Лили и Маяковского требовали какой-то внутренней сосредоточенности и душевного успокоения».

Но на этот раз за границу Лили Брик и Владимир Маяковский не поехали вовсе не из-за отсутствия денег (не за свой же счёт они разъезжали по зарубежью!) и не из-за отсутствия повода. Их туда просто не отправили. По причинам достаточно веским.

Вот эти причины. У Коминтерна появился новый руководитель – Николай Бухарин. А 29 июля 1926 года на заседании политбюро, на котором присутствовали Калинин, Рудзутак, Рыков, Сталин и Троцкий, а также кандидат в члены политбюро Каменев и член ЦК РКП(б) Раковский, были приняты кадровые решения, касавшиеся ВСНХ и ОГПУ:

«9. а) Назначить председателем ВСНХ т. Куйбышева.

б) Назначение т. Куйбышева подвергнуть голосованию членов ЦК путём опроса.

в) Назначить председателем ОГПУ т. Менжинского».

С приходом новых руководителей в столь важные государственные учреждения (Коминтерн, ВСНХ и ОГПУ) должна была измениться и проводимая этими ведомствами политика. Но сначала предстояло определиться с приоритетными задачами и целями. Поэтому с зарубежными поездками рядовых сотрудников ОГПУ можно было немного повременить.

Борис Бажанов:

«После длительной и постоянной тренировки мозги членов коммунистической партии твёрдо направлены в одну определённую сторону. Не тот большевик, кто читал и принял Маркса (кто в самом деле способен осилить эту скучную и безнадёжную галиматью?), а тот, кто натренирован в беспрерывном отыскивании и преследовании всяких врагов. И работа ГПУ всё время растёт и развивается как нечто для всей партии нормальное – в этом и есть суть коммунизма, чтобы беспрерывно хватать кого-нибудь за горло; как же можно упрекать в чём-либо ГПУ, когда оно блестяще с этой задачей справляется? Я окончательно понимаю, что дело не в том, что чекисты – мразь, а в том, что система (человек человеку волк) требует и позволяет, чтобы мразь выполняла эти функции».

В августе на очередном заседании политбюро (присутствовали Калинин, Рыков, Рудзутак, Сталин, Троцкий и Каменев) была рассмотрен ещё один кадровый вопрос:

«7. Заявление т. Каменева об отставке (см. приложение № 3)».

После той жесточайшей критики, которой подвергся Каменев в последней речи Дзержинского, он не счёл возможным оставаться членом Совнаркома – главой наркомата внешней и внутренней торговли (НКТ). Все свои соображения он изложил в заявлении, которое и было помещено в «Приложение № 3». Адресовалось оно «всем членам и кандидатам политбюро» и начиналось со слов «Уважаемые товарищи». Далее Каменев писал, что критика в его адрес…

«… безответственно используется для дискредитации меня уже не как НКТорга, а как лица, связанного с известной политической линией в партии…

Я понимаю, что при сложившейся в партии обстановке мне должна быть предоставлена работа более исполнительского характера. <…> Подобную работу я буду исполнять по указанию партии, как она прикажет.

Л.  Каменев

23. VII.26».

Члены политбюро постановили:

«7. а) Освободить т. Каменева от работы в Наркомторге.

б) Назначить Народным Комиссаром Внешней и Внутренней торговли т. Микояна.

в) Настоящее постановление (в обеих его частях) подвергнуть голосованию путём опроса всех членов ЦК».

Так как некоторые большевистские вожди были категорически против того, чтобы последний доклад Дзержинского на объединённом пленуме ЦК и ЦКК, касавшийся сугубо внутрипартийных дел, публиковать во всесоюзной печати, этот вопрос тоже был поставлен на обсуждение:

«21. Об опубликовании работ пленума ЦК и ЦКК (политбюро от 2.VII.26., приказ № 44, параграф 9) (т. Троцкий)».

Большинством голосов политбюро постановило:

«21. Опубликование речи т. Дзержинского считать правильным».

Больше всех это постановление обидело, конечно же, Льва Каменева. И он тут же подал новое заявление:

«24. Просьба т. Каменева об отпуске на два месяца для лечения (т. Каменев)».

К сожалению, в протокол не внесены (хотя бы вкратце) те слова, которые кремлёвские вожди высказали своему бывшему соратнику, изгнанному ими со всех ответственных постов. До наших дней дошла всего одна фраза:

«24. Отложить до следующего заседания».

А Борис Глубоковский, находившийся (по делу «Ордена русских фашистов») в соловецком концлагере, в это время писал роман «Путешествие из Москвы в Соловки», который вскоре будет напечатан в лагерном журнале «Соловецкие острова».

Осень 1926-го

20 сентября в Большой аудитории Политехнического музея Маяковский прочёл доклад «Как писать стихи». В «Хронике жизни и деятельности Маяковского» приводятся воспоминания об этом вечере Г.Калашникова:

«Маяковский получил на вечере записку: «Маяковский, вы не уважаете своих слушателей и не считаетесь с ними. На эстраде вы ведёте себя, как дома, разгуливаете, снимаете пиджак. Согласитесь, что это непристойно!» Маяковский громко прочитал эту записку.

– Слушателей своих я уважаю, – резко сказал он, – а вот автор этой записки не уважает ни меня, ни мою работу. Он упрекает меня в непристойности. Скажите, какой благовоспитанный юноша! Каждый токарь, фрезеровщик, столяр, когда он становится к своему станку или верстаку, снимает пиджак. Так ему сподручнее работать. Автор этой записки сидит в зале и только меня слушает, а я работаю, утомляюсь, и без пиджака мне работать удобней. Надо, товарищи, уважать немножко и работу поэта.

Зал разразился на эту реплику Маяковского громкими аплодисментами».

Афиша творческого вечера В.Маяковского «Как писать стихи» 20 сентября 1926 г.

30 сентября в той же аудитории Политехнического музея проходил диспут о хулиганстве. Ленинградская «Красная газета» написала:

«Маяковский, выступивший в заключение, рекомендовал побольше и посерьёзнее заниматься боксом, для того чтобы каждый мог дать отпор любому хулигану».

Газета «Известия»:

«Заканчивая своё слово, тов. Маяковский зачитывает стихотворение «Хулиган», подчёркивая его конец».

Финал стихотворения звучит так:

«Когда / у больного / рука гниёт —

не надо жалеть её.

Пора / топором закона / отсечь

гнилые / дела и речь!»

В это время в Московском Художественном театре вовсю шли репетиции спектакля по пьесе Михаила Булгакова «Дни Турбиных» (сначала она называлась «Белой гвардией»). «Пролетарская» общественность советской столицы устроила невероятнейшую травлю пьесы и готовившегося спектакля. Маяковский в этой травле принял самое активное участие.

Вечером 2 октября 1926 года в Москве, в Коммунистической академии, состоялся диспут на тему «Театральная политика советской власти», на котором с докладом выступил нарком по просвещению А.В.Луначарский. Из пяти ораторов, принявших участие в обсуждении вопроса, предпоследним был Маяковский.

Так как утром того же дня в Художественном театре прошла генеральная репетиция «Дней Турбиных», своё выступление Владимир Владимирович начал так:

«Товарищи, здесь два вопроса: прежде всего, академический доклад товарища Луначарского о политике Наркомпроса в области театрального искусства, а второй – это специальный вопрос о пьесе Булгакова «Белая гвардия», поставленной Художественным театром».

На генеральной репетиции Маяковский не был, содержания булгаковской пьесы не знал, но «второму вопросу» посвятил больше половины своего выступления.

Что же он мог сказать, если в существе дела не разобрался?

По Москве тогда ходили упорные слухи о том, что премьеры, назначенной на 5 октября, не будет, так как спектакль запретят. И Маяковский присоединился к тем, кто разносил крамольную постановку в клочья, сказав, что для Художественного театра…

«… это правильное логическое завершение: начали с тётей Маней и дядей Ваней и закончили «Белой гвардией»».

В зале раздался смех, и воодушевлённый поэт, назвав пьесу «нарывом» («вылезшая, нарвавшая «Белая гвардия»»), добавил менторским тоном:

«Мы случайно дали возможность под руку буржуазии Булгакову пискнуть – и пискнул. А дальше мы не дадим».

Маяковский произнёс эти карающие фразы так, словно занимал какой-то важный ответственный пост, и от него зависело, допускать или не допускать до советских зрителей пьески сомнительного буржуазного пошиба.

Кто-то из сидевших в зале тут же спросил:

«– Запретить?»

Маяковский ответил:

«– Нет, не запретить. Чего вы добьётесь запрещением? Что эта литература будет разноситься по углам и читаться с таким удовольствием, как я двести раз читал в переписанном виде стихотворения Есенина».

Из зала выкрикнули:

«– Это для любителя!»

Маяковский ответил:

«– Это для человека, который интересуется. Если на всех составлять протоколы, на тех, кто свистит, то введите протоколы и на тех, кто аплодирует. Бояться протоколов с той и с другой стороны не приходится».

Так о чём же всё-таки говорил на этом диспуте Маяковский?

Против чего выступал?

Что и кого поддерживал?

Понять (читая стенограмму) суть его выступления очень трудно. Ведь получается, что он был и против «Белой гвардии» и против её запрещения.

Вероника Полонская

Свою речь Владимир Владимирович завершил словами о ЛЕФе:

«Мы бы хотели от товарища Луначарского по отношению к тем писателям, которые бьются за лозунги и плакаты, за революционное, за лефовское искусство, слышать: «Да здравствует ваша политическая работа, и побольше вашей политической работы и к чёрту аполитичность!» Вот это мы хотели бы слышать».

Зал вновь разразился аплодисментами, и Маяковский, повторивший (в который уже раз!) лефовские притязания на лидерство в области литературы и искусства, гордо покинул трибуну.

В августе-сентябре 1926 года журнал «Новый мир» опубликовал статью Маяковского «Как делать стихи?». В ней Владимир Владимирович сразу заявлял:

«Я должен писать на эту тему…

Я хочу написать о своём деле не как начётчик, а как практик…

Ещё раз очень решительно оговариваюсь: я не даю никаких правил для того, чтобы человек стал поэтом, чтобы он писал стихи. Таких правил вообще нет. Поэтом называется человек, который именно и создаёт эти самые поэтические правила».

Статья довольно большая – в 12-ом томе собрания сочинений Маяковского она занимает 36 страниц.

И сразу вспоминается небольшое стихотворение Константина Бальмонта «Как я пишу стихи» (из сборника «Фейные сказки»):

«Рождается внезапная строка,

За ней встаёт немедленно другая,

Мелькает третья ей издалека,

Четвёртая смеётся, набегая.

И пятая, и после, и потом,

Откуда столько, я и сам не знаю,

Но я не размышляю над стихом,

И, правда, никогда – не сочиняю».

В 1926 году начались съёмки фильма «Стеклянный глаз», о котором Лили Брик написала:

«Эту пародию на коммерческий игровой фильм, которыми были тогда наводнены экраны, и агитацию за кинохронику я сняла вместе с режиссёром В.Л.Жемчужным на студии «Межрабпромфильм» по нашему с ним сценарию».

Нам этот фильм интересен тем, что на одну из главных ролей…

Аркадий Ваксберг:

«На одну из главных ролей была приглашена никому тогда ещё не известная молоденькая и необычайно прелестная Вероника Полонская, дочь одного из известнейших актёров дореволюционного русского кино Витольда Полонского. Лиля очень ей протежировала, как всегда это делала, встречая способных и нуждающихся в поддержке людей…»

Запомним эту «молоденькую и необычайно прелестную» актрису! Через три года и Владимир Маяковский обратит на неё внимание.