Текст книги "Главная тайна горлана-главаря. Ушедший сам"

О том, что Маяковский в Бриках души не чаял и что он, не посоветовавшись с ними, шагу ступить не мог, сказано и написано очень много. Прежде всего, самими Бриками, а вслед за ними – и целой армией маяковсковедов, создававших свои многостраничные труды, в которых пересказывались слова всё тех же Осипа Максимовича и Лили Юрьевны.

Могут сказать, что есть письма и телеграммы Маяковского, в которых он объясняется в любви Лили Брик и демонстрирует своё самое дружеское отношение к Осипу Брику. Да, такие послания существуют. Но, возможно (и мы уже говорили об этом), Владимир Владимирович просто не мог или не хотел откровенно высказывать то, что было у него на душе, и все его любезные изъяснения вынужденные.

В мифах Древней Греции есть очень похожая история. Про царского цирюльника. Благодаря своей профессии, он узнал, что у царя Мидаса ослиные уши. Под страхом смертной казни царскому брадобрею запретили говорить об этом кому бы то ни было. Но случайно узнанная тайна не давала античному парикмахеру покоя – она отчаянно рвалась на свободу. И бедный цирюльник забрался в заросли камышей и поделился с ними этой секретной информацией. Но вскоре проходивший мимо пастух срезал камышинку, сделал из неё дудочку, и она запела во всеуслышание:

 
«У царя Мидаса ослиные уши!»
 

Маяковский, видимо, решил последовать примеру брадобрея Древней Эллады и доверил тайну своего истинного отношения к Брикам «камышовым зарослям», в роли которых выступили две его пьесы. Роль пастуха исполнил Всеволод Мейерхольд, поставивший по этим пьесам искромётные спектакли, которые во всеуслышание протрубили: «А Брики-то!..»

О ком на самом деле речь идёт в пьесе «Клоп», и кто в ней безжалостно высмеивается, мы уже говорили. Теперь обратимся к «Бане».

Кто является её главным героем?

Принято считать, что «товарищ Победоносиков» – сам Маяковский поставил его первым в перечне действующих лиц. С Победоносиковым разберёмся чуть позднее, а сейчас попробуем ответить на вопрос: кто является главным движителем всех происходящих в «Бане» событий, вовлекающим в них всех персонажей? «Машина времени».

Что это за «машина» такая?

По словам Маяковского, это некий аппарат, способный «возить в будущее и обратно».

Эти слова напоминают строки из поэмы «Облако в штанах»:

 
«Я, / осмеянный у сегодняшнего племени,
как длинный / скабрёзный анекдот,
вижу идущего через горы времени,
которого не видит никто».
 

То есть уже тогда – в 1914-ом (когда «Облако» ещё только сочинялось) и в 1915-ом (когда поэма была завершена) – Маяковский объявлял, что видит посланца, идущего к нам из грядущего «через горы времени». Посланца, которого «не видит никто», кроме него – Маяковского.

В «Мистерии-буфф», написанной в 1918 году, появился персонаж, названный «Человеком просто» (он седьмой по счёту среди действующих лиц). Этот «человек», безумно похожий на Иисуса из Назарета, призывает людей посетить его «рай» (царство «всех, кроме нищих духом»):

 
«Идите все, кто не вьючный мул.
Всякий, кому нестерпимо и тесно,
знай: / ему —
царство моё небесное».
 

Этот «человек» (как и Иисус из «Нового завета») обещает тем, кто пойдёт за ним, землю обетованную:

 
«Где? / На пророков перестаньте пялить око,
взорвите всё, что чтили и чтут.
И она, обетованная, окажется под боком —
вот тут!»
 

Во втором варианте «Мистерии» (переделанной в 1921 году) «Человек просто» превратился в «Человека будущего». Он (идущий по счёту десятым в списке действующих лиц) представляет себя так:

 
«Я видел тридцатый, / сороковой век.
Я из будущего времени / просто человек».
 

Никаких заоблачных царств этот человек уже не предлагает, он прямо говорит:

 
«Всякий, / кому нестерпимо и тесно,
знай: / ему – / царствие моё,
земное – не небесное».
 

А во вступлении к поэме «Во весь голос», написанном в 1930 году, поэт уже самого себя представил человеком, способным перемещаться во времени:

 
«Слушайте, / товарищи потомки…
Я к вам приду… / через хребты веков
и через головы / поэтов и правительств».
 

В «Бане» как раз и описывается прибытие этого посланца (или, если точнее, посланницы) будущих веков в век двадцатый. А появляется прибывающая из грядущего Фосфорическая женщина из «машины времени», созданной умельцами XX века.

О машинах времени написано множество книг. Но, пожалуй, впервые начальные буквы названия этого фантастического аппарата повторяют инициалы автора: Машина Времени – Маяковский Владимир.

В последнем действии пьесы звучит «Марш времени» (те же заглавные буквы – М и В), в котором многократно повторяется:

 
«Время, вперёд!..
Вперёд, время!»
 

И здесь слова начинаются с тех же букв, что имя и отчество поэта: Владимир Владимирович.

Иными словами, получается, что Маяковский отождествил «машину времени» с самим собой.

А кто создал этот удивительный аппарат?

Изобретатель Чудаков.

Кто является прототипом этого персонажа? Почему ему дана именно такая фамилия?

Подобные вопросы Маяковскому задали во время обсуждения «Бани» в клубе Первой Образцовой типографии. Поэт тогда ответил:

«– Я выступал на съезде изобретателей и знаю, что изобретатель действительно, прежде всего, чудаковатый человек».

Ответ довольно убедительный. Но снова (как очень часто у Маяковского) весьма уклончивый.

А о «чудоковатости» одного вполне конкретного «изобретателя» Владимир Владимирович заявил за семь лет до написания «Бани». Заглянем в автобиографические заметки «Я сам». Там есть главка, которая называется «Бурлючное чудачество», а в ней говорится, как Давид Бурлюк заставлял юного Маяковского писать стихи. Далее – в главке «Прекрасный Бурлюк» – сказано:

«Бурлюк сделал меня поэтом».

То есть благодаря «чудачеству» Бурлюка и появился поэт «МВ» – Маяковский Владимир, которого «чудаковатый» Давид Давидович просто «изобрёл». Вот отсюда и происходит фамилия «изобретателя» машины времени («МВ») – Чудаков.

Состав команды Чудакова (лёгкий кавалерист Велосипедкин и рабочие: Фоскин, Двойкин и Тройкин) очень напоминает сообщество первых российских футуристов.

Но если у Чудакова, Велосипедкина и Фоскина фамилии, вроде бы, вполне обычные, то у остальных они какие-то странные – образованы из числительных, то есть как будто к первой троице у этих людей отношение случайное, и их только перечисляют.

Вспомним критическую реплику, брошенную Маяковскому на одной из читок «Бани» (её привёл в книге «Трава забвения» Валентин Катаев):

«– Что это за Велосипедкин! Что это за Фоскин, Двойкин, Тройкин! Издевательство над рабочей молодёжью, над комсомолом».

Попробуем разобраться.

Велосипедкин – ближайший соратник изобретателя Чудакова. В журнале «Советский театр» Маяковский охарактеризовал его так:

«Товарищ Велосипедкин – лёгкий кавалерист – помогает протолкнуть изобретение через бюрократические рогатки».

А кто занимал это место в компании Давида Бурлюка? Кого называли «матерью русского футуризма»? Василия Каменского, поэта и авиатора, который, как считают, ввёл в обиход слово «самолёт» (до него летательные аппараты россияне называли аэропланами). Так что Маяковский вполне мог назвать своего героя Самолёткиным или Аэропланкиным. Но назвал Велосипедкиным.

Следующим футуристом (вслед за Бурлюком и Каменским) шёл Виктор (он же Велимир) Хлебников. Про него (в листовке «Пощёчина общественному вкусу») говорилось, что он «гений – великий поэт современности», который несёт своим согражданам «Великие откровения Современности». Стоит ли удивляться, что Хлебников стал рабочим Фоскиным. Ведь «Фос» в переводе с греческого – «свет», а «кин» – окончание многих семитских фамилий, означающее «из рода», «из племени». Так что Фоскин – это «из рода освещающих», «из рода, несущих свет».

Что же касается Двойкина и Тройкина, то был среди российских футуристов поэт Сергей Третьяков, ставший потом лефовцем. Его, скорее всего, Маяковский и назвал Тройкиным. А раз есть Тройкин, должен быть и Двойкин, которым мог оказаться любой другой лефовец.

Пойдём дальше. И рассмотрим Победоносикова, главного героя пьесы Маяковского. Тот же слушатель на читке «Бани», который воспринял фамилии создателей «машины времени» как «издевательство над рабочей молодёжью, над комсомолом», воскликнул:

«– Да и образ Победоносикова подозрителен. На кого намекает автор?»

Но Маяковский не намекал, а прямо заявлял о том, что этот чинуша, бюрократ и краснобай, поучающий всех и вся, является главначпупсом, то есть занимает пост начальника учреждения, которое всё согласовывает и поэтому звучит как ГлавПУПС. Это же слово, как мы уже говорили, очень напоминает название Главного Политического Управления, то есть ГПУ.

Были ли в других произведениях Маяковского персонажи, которые, как Победоносиков, требовали бы от всех остальных что-то «согласовать» или просто «согласиться» с ними?

Были!

Во второй версии «Мистерии-буфф» среди действующих лиц под третьим номером заявлен «Соглашатель». На протяжении всей пьесы он обращается к остальным персонажам с возгласами:

 
«Товарищи/ / Согласитесь,
…послушайте старого / опытного меньшевика!..
Бросьте трения, / надо согласиться».
 

И даже самая последняя реплика пьесы исходит из уст Соглашателя – он обращается к персонажам «Мистерии», которые собираются петь «Интернационал»:

 
«Товарищи, не надо зря голосить,
пение обязательно надо согласить».
 

Таким образом, бывший меньшевик-соглашатель теперь возглавил управление, которое (по его указаниям) «согласовывает» всё.

В черновых вариантах пьесы (в одной из ремарок) там, где по сути дела должны стоять слова «кабинет Победоносикова» написано: «кабинет Присыпкина». Это, вне всяких сомнений, описка. Но она даёт основания предположить, что главнач-пупс Победоносиков – это размороженный Присыпкин, который вернулся в 20-е годы XX века и занял там положение (по его же собственным словам) «согласно стажу и общественному положению как крупнейший работник в своей области».

Фамилия у главначпупса – Победоносиков (Победоносиков) – вроде бы, говорит о том, что её обладатель «носит» (или «приносит») «победу». Но ведь её можно прочесть и иначе. По-бе-ДОНОСиков. Буквы «п» и «б» в те годы расшифровывались как «партия большевиков». А это означает, что главначпупс, состоя в этой партии, собирал шедшие отовсюду доносы.

Но если так, то получается, что Маяковский (пожалуй, впервые в советской драматургии) попытался показать со сцены руководящего работника ОГПУ, изобразив его резко отрицательно. Мало этого, он представил его в виде бывшего меньшевика-соглашателя, перекрасившегося на новый лад.

После такого взгляда на эту фамилию нетрудно назвать и прототипа этого образа – это всесильный в ту пору гепеушник Яков Саулович Агранов. Не случайно ходили слухи (а о них упоминают чуть ли не все биографы Маяковского), что у Лили Брик и Якова Агранова был роман. Поэт и этого героя «интрижки» Лили Юрьевны решил осмеять и ославить – в «Бане» едко высмеивается «всезнайство» Победоносикова (Пушкина он называет Александром Семёновичем, а кто такой Микеланджело, вообще не знает). А в том, как напыщенны, а порою просто смешны тексты лекций, которые Победоносиков диктует машинистке, Маяковский явно высказывал своё отношение к четырёхклассному образованию Якова Агранова.

В спектакле, поставленном Мейерхольдом, актёр Максим Штраух, игравший Победоносикова, носил очки.

Почему? Ведь в пьесе об очках – ни слова! Ни в одной ремарке!

Предложил артисту эту «деталь» внешнего облика главначпупса сам Маяковский. Не для того ли, чтобы подобным выразительным штрихом слегка затушевать сходство Победоносикова и Агранова?

Так что получается, что образом Победоносикова осуждалась не вся «командно-административная система», а всего лишь один её представитель.

В пьесе есть и другие отрицательные образы. Рассмотрим их.

Про секретаря товарища Победоносикова Маяковский сказал в одном из своих выступлений, что он тоже «образец бюрократа». Впрочем, сам Оптимистенко к бюрократизму и к бюрократам себя не причисляет:

«ОПТИМИСТЕНКО. Да вы что, товарищ! Какой же может быть бюрократизм перед чисткой! У меня всё на индикаторе без входящих и исходящих, по новейшей карточной системе! Раз – нахожу ваш ящик. Раз – хватаю ваше дело. Раз – в руках полная резолюция – вот, вот!»

Павел Лавут:

«Маяковский делал ударение в фамилии Оптимистенко на третьем слоге и немного акцентировал по-украински».

Кого, создавая этот образ, имел в виде Маяковский?

Сразу может вспомниться Платон Керженцев, некогда возглавлявший РОСТА, потом ставший послом СССР в Италии, а затем – заместителем заведующего отделом агитации и пропаганды ЦК ВКП(б). Этот партаппаратчик считался специалистом в области НОТ (научной организации труда), был основателем организации «Лига “Время”», впоследствии переименованной в «Лигу “НОТ”», и редактировал журнал «Время». В 1923 году вышли его книги «Организуй самого себя», «НОТ. Научная организация труда» и «Борьба за время». Почётными председателями «Лиги “Время”» были Ленин и Троцкий, а членами президиума – Керженцев, Гастев, Мейерхольд и Преображенский.

Организатором и руководителем Центрального института труда (ЦИТа) был пролетарский поэт Алексей Капитонович Гастев. Он возглавлял всё, что было связано в СССР с научной организацией труда, и поэтому являлся как бы непосредственным начальником Керженцева. Стало быть, именно к Гастеву и Керженцеву следовало обращаться создателям машины времени при возникновении у них каких-то проблем.

Но Маяковский образом Оптимистенко как бы хотел сказать, что никакая «научная организованность» советских бюрократов не изменит – как не было никакого толку от их работы, так и не будет никогда. Поэтому могли ли прообразом Оптимистенко быть Платон Керженцев или Алексей Гастев?

Вряд ли. Ведь Керженцев (его настоящая фамилия – Лебедев) и Гастев были русскими, а у Оптимистенко украинские корни. И Маяковский старательно подчёркивал его не «русское» происхождение. Стало быть, прототипом этого персонажа был кто-то другой. Но кто?

Вглядимся в фамилию Оптимистенко повнимательней! Она начинается с двух уже знакомых нам букв: «ОП», которые уже встречались нам в названии пьесы «КлОП». Там под ними подразумевался (если вторую букву дать в звонком варианте) Олег Баян (он же – Осип Брик).

А что мы имеем в «Бане»?

Ведь не случайно же этот «товарищ Оптимистенко» выведен украинцем! Если два слога, идущие после двух первых букв его фамилии, прочесть справа налево, то получится «симит», слово очень созвучное со словом «семит» (национальность Осипа Брика). Последние два слога фамилии – «стенко» – напоминают слово «стенка». Именно к ней ставили узников чекисты Лубянки, в которой три с лишним года проработал Осип Максимович.

Читая «Баню» в первый раз (22 сентября), Маяковский, по свидетельству Павла Лавута, даже приостановил «читку», чтобы сообщить присутствовавшим, что прообразом Оптимистенко является чиновник, носящий фамилию Осипов. А Осипом звали Брика!

Вот, стало быть, с кого «срисован» секретарь товарища Победоносикова?

А кто был прообразом мадам Мезальянсовой? Её фамилия образована от слова «мезальянс», в переводе с французского означающего «неравный брак».

Разве не вспоминается сразу Лили Брик, состоявшая в каком-то странном браке с Осипом Максимовичем и постоянно заводившая романы на стороне?

В «Мистерии-буфф» образца 1918 года был очень похожий персонаж – Дама-истерика, стоявшая на третьем месте среди действующих лиц. В «Мистерии» 1921 года она передвинулась на пятое место, став Дамой с картонками. В «Бане» мадам Мезальянсова отодвинута на одиннадцатое место, но она не менее шумная, чем Дама-истерика.

И про самый громкий роман Лили Юрьевны – с Александром Краснощёковым – Маяковский тоже вспомнил.

Есть в «Бане» персонаж весьма любопытный. В первых вариантах пьесы он именовался Понт Спичем. «Спич» («speech») в переводе с английского означает «речь». Но речь мистера Спича очень забавна – он говорит, вроде бы, по-английски, но произносимые им слова похожи на русские. Они даже записаны кириллицей. Вот как выглядит самая первая его фраза:

«Ай Иван в дверь ревел, а звери обедали. Ай шёл в рай менекен, а енот в Индостан, переперчил ой звери изобретейшен».

Иными словами, можно сказать, что у этого персонажа сильный русский акцент.

Другое не менее экстравагантное действующее лицо – сопровождающий мистера Понт Спича некий Иван Иванович. Он говорит по-русски очень бойко. И постоянно напоминает, в каких зарубежных странах ему приходилось бывать. Но при этом демонстрирует о них до смешного примитивные впечатления:

«– Вы бывали в Швейцарии? Я был в Швейцарии. Везде одни швейцарцы. Удивительно интересно!..

– Вы были в Англии? Ах, я был в Англии!.. Везде одни англичане. Я как раз купил кепку в Ливерпуле и осматривал дом, где жил Антидюринг! Удивительно интересно!»

Книгу Фридриха Энгельса «Анти-Дюринг», в которой подвергались критике взгляды немецкого философа Евгения Дюринга, Маяковский, как мы помним, читал ещё в гимназии. Иван Иванович, судя по всему, с этой книгой знаком не был – он только слышал о ней, и поэтому считал, что Антидюрингом зовут героя сочинения классика марксизма, чем демонстрировал своё глубокое политическое невежество.

При возникновении любой жизненной сложности Иван Иванович тут же спрашивал: «У вас есть телефон?» И рвался позвонить «Николаю Ивановичу», «Владимиру Панфилычу» или даже самому «Семёну Семёновичу» – с тем, чтобы «открыть широкую кампанию».

Павел Лавут потом вспоминал:

«Не раз Маяковский спрашивал знакомых, в том числе и меня, когда я только мечтал об аппарате в новой квартире: „У вас есть телефон?“, и, получив отрицательный ответ или даже не дождавшись такового, тут же сам отвечал, не делая паузы: „Ах, у вас нет телефона!“

Чуть ли не дословно эта фраза и вошла в пьесу. В те времена наличие домашнего телефона выглядело значительным явлением, и со сцены эта реплика звучала злободневно и смешно».

Илья Сельвинский тоже слышал от Маяковского эту «телефонную» фразу и откликнулся на неё стихотворными строками, «подкалывая» поэта-лефовца:

 
«Это не подвиг – иметь телефон,
и, беря заказы с бору да с сосенки,
утюжить в берлоге своей тыловой
с прозы на стих перелицовывая лозунги».
 

Поэт Пётр Незнамов тоже оставил воспоминания, связанные с телефоном и Маяковским:

«Как-то один человек сказал при нём: “Мы позвоним”, сделав ударение на 2 слоге. Маяковский рассердился:

– Что это за “позвоним” такое? Звонь, вонь! Надо сказать: позвоним, позвонят, позвонишь».

То есть предлагал делать ударение на третьем слоге.

Но кого же они – Иван Иванович и мистер Понт Спич – изображали?

Это мгновенно становится ясно, когда Понт Спича Маяковский заменил Понт Кичем. Как переводится его имя?

Если бы на месте Маяковского был кто-то другой, ответить на этот вопрос было бы чрезвычайно трудно. Но поэт Владимир Маяковский очень любил играть словами. Вспомним в очередной раз, как описал это Александр Михайлов:

«Имея гениальное лингвистическое чутьё, Маяковский не пропускал ни одного слова, названия, фамилии, примечательных хоть какой-то смысловой, фонетической или грамматической неординарностью…

Переделывал пословицы, сочинял новые слова, комбинации из слов: ки-па-ри-сы, ри-па-ки-сы, си-па-ки-ры, ри-сы-па-ки и т. д.».

Не зашифровал ли Маяковский и имя Понт Кич?

Рита Райт в воспоминаниях написала:

«В “Бане” такая маскировка слов проделана уже совершенно сознательно. Там иностранные слова действительно русифицированы, спрятаны в русский акцент, в русские слова».

Поэтому не мог Маяковский дать своему герою ничего не означавшее имя.

У Маяковского был только один знакомый, говоривший по-английски (с русским акцентом), тративший деньги чужого (не своего собственного) банка и имевший в своей фамилии слово «щека» – Александр Краснощёков!

В «Бане» можно найти ещё одну подсказку: мадам Мезальянсова, которую вместе с другими отрицательными персонажами машина времени не взяла в коммунизм, покидает Победоносикова. В ремарке Маяковского сказано:

«Уходит с Понт Кичем».

Уходит, называя при этом «англичанина» точно так же, как Лили Брик называла Осипа Брика и Владимира Маяковского («Осик», «Волосик»):

«Плиз, май Кичик, май Пончик!» («Пожалуйста, мой Кичик, мой Пончик!»)

Итак, получается, что мистер Понт Кич – это Александр Краснощёков?

Но Маяковский замаскировал его ещё больше – раздвоив героя пьесы на два образа, на два персонажа: один – это говорящий по-английски с русским акцентом Понт Кич, второй – это вхожий к высокопоставленным «Николаям Ивановичам» и «Семёнам Семёновичам» говорун Иван Иванович.

Для чего понадобилось такое раздвоение?

Надо полагать, для того, чтобы его загадку могли разгадать не все, а только те, кому она предназначалась.

Идём дальше.