Текст книги "Смотри, какой закат!"

– Ну. Отгульчик. План перевыполнили. Козел обещал премиальные дать.

Козел – директор леспромхоза. Козлов.

– Легок на помине, – хмыкнул Вася и подтолкнул Клаву. – Смотри – явился. Сам. Надо же – какая честь. Уж не случилось ли чего?..

Во двор зашел директор Козлов, усталый, старый и худой.

– Здорово, Васек, – сказал директор. – А я к тебе. Хвораешь?

– Пустяки, – отмахнулся Вася. – Пройдет. Вы уж извините – я в таком виде…

– Э-э, не стесняйся, я не барышня, – и директор по-отечески похлопал Васю по плечу. – Сиди, сиди. Дело к тебе есть, Васек. Заманчивое, так сказать, предложение.

– Я весь внимание, – сказал Вася.

– У тебя отпуск скоро?

– В августе.

– А в мае – не хочешь? – осторожно спросил директор.

И пояснил, что есть "горящая" путевка. Туристическая. В ГДР. Его личная, кстати, путевочка. Козлов сам собирался поехать, еще в декабре заказывал для себя эту путевку. И документы все уже оформил. А вчера – как снег на голову – ему вдруг позвонили из райкома и полуофициально сообщили, вернее, предупредили, что в первых числах мая, сразу же после праздников, в леспромхоз нагрянет комиссия из главка, так что его присутствие крайне необходимо… Значит – ехать ему в Германию ну никак нельзя.

– Отдали бы путевку в местком, может, кто и взял бы, – сказал Вася, с подозрением глядя на директора и боясь подвоха. – Чего это вы ко мне пришли?

– Ах, Вася, – вздохнул Козел, то есть директор Козлов, – ты же знаешь, как я к тебе отношусь… ты же у нас передовик. А путевочка – блеск! Бесплатная, за счет профсоюзов. Только дорогу в пределах Союза придется за свой счет оплатить. А все остальное – бесплатно.

– Это за что же такая халява? – все так же подозрительно спросил Вася. – И потом, на кой черт я попрусь в ГДР? Чего я там забыл?

– Вася, Вася! – И директор даже всплеснул руками. – Это ж так интересно! Ты когда-нибудь в жизни путешествовал? Ты дальше Красноярска выезжал куда-нибудь? А?

– Не-а, – сказал Вася, – а зачем мне путешествовать? Пусть Миклухо-Маклай путешествует, а мне работать надо.

– Вася, Вася, – укоризненно повторил директор, присаживаясь рядом с ним на крыльцо. – Как ты примитивно рассуждаешь. Вспомни детство, Васек. Вспомни юность свою. Разве никогда не снились тебе чужеземные страны? Разве не мечтал ты никогда о бескрайних просторах, разве никогда не манило тебя уплыть на корабле… э-э… с алыми парусами? А?

– Фу-у, – зажмурившись, простонал Вася Вайс, – ради Бога, не надо… меня мутит…

– Значит, не хочешь? – спросил директор.

– Надо подумать, – и Вася покосился на Клаву. – Путевка только одна?

– Одна.

– Меня Клава не отпустит, – ухмыляясь, сказал Вася. – Она будет меня ревновать.

– Очень надо! – фыркнула Клава.

– И потом, Васек, я чуть не забыл еще один аргумент, – возбудился притихший было директор. – Ты ведь посетишь землю своих предков. Подумай об этом!

– Чего? – не сразу понял Вася Вайс, а потом постепенно сообразил. – Да-а, ведь и правда – земля предков… только, может, мои предки жили вовсе в Западной Германии… а?

– Вася, без демагогии! – строго сказал директор, грозя ему пальцем.

– Это я пошутил.

– Ты вот схлопочешь на свою голову с такими шуточками, – сказала Клава.

Директор посидел еще немного, порассуждал насчет прелестей заграничного путешествия, тем более – за счет профсоюзов, поплакался о своей несчастной директорской доле, лишающей его такого счастья, и, наконец, удалился.

Вася пообещал подумать и зайти позднее в директорский кабинет с окончательным решением.

Апрельское солнце сияло и нежно грело, пели птицы, пахло свежей древесиной и коровьим навозом. Головная боль постепенно проходила-исчезала, и появлялись мысли о вполне возможном путешествии.

– Клава, что скажешь? Ехать мне к своим предкам, аль нет? – спросил Вася Вайс, заглядывая в прекрасные синие глаза притихшей жены.

– Катись, катись, – прошептала она, чуть не плача.

– Яп-понский бог…

2

В конце апреля Вася поехал в Красноярск, в крайсовпроф, на инструктаж.

Путевку, значит, взял. Все-таки, бесплатная. Все-таки, земля предков.

В большой комнате сидели будущие путешественники – человек тридцать. Два инженера, один врач, несколько девиц из швейного ателье и старенькая учительница. Вася сидел на тугом диване, рядом с молодым врачом. Обменивался с ним шуточками.

За столом, покрытым красной материей, сидели трое – энергичная строгая дама, собирающаяся провести инструктаж, вялый плешивый мужчина (как потом выяснилось – руководитель группы), и еще какой-то загадочный товарищ, который в течение всего собеседования молчал и только делал невидимые пометки на чистом листе бумаги. Возможно, на этом чистом листе он рисовал чертиков. А может, и нет. Это так и осталось тайной.

– Товарищи, – сказала энергичная дама, вставая и улыбаясь, – я постараюсь быть краткой.

И развезла свой инструктаж на три часа. Она рассказывала сидящим перед ней путешественникам о том, что такое заграница, и учила их, как надо себя вести за этой самой границей.

Заявила, что, находясь за границей, нужно соблюдать местные обычаи и придерживаться правил международного этикета. Во время еды, сказала она, вилку надо держать в левой руке, а нож – в правой.

– А в какой же руке держать хлеб? – спросил Вася.

– Не надо меня перебивать, – строго заметила строгая дама и продолжила свои наставления.

Вилку, значит, надо держать в правой руке, сказала она, а нож – в левой. Или нет, сердито сказала она, наоборот, вы меня сбили со своим хлебом. Вилку надо держать в левой руке, а нож держать в правой надо руке, значит, да, именно так.

– Усек? – шепнул Васе сосед-врач. – Теперь не перепутаешь?

– Перебьемся, не сорок первый, – ответил шепотом Вася.

А дама продолжала предостерегать туристов от возможных оплошностей и казусов, и приводила примеры из опыта предыдущих групп. Подробно остановилась на пункте, касающемся употребления за границей спиртных напитков. Подчеркнула, что надо соблюдать режим, не бродить ночью по заграничным городам, а особенно – избегать случайных знакомств. Да, да, не улыбайтесь, сказала она.

– Возможны всякие провокации! – прозвенела профсоюзная дама и, опять же, привела устрашающий пример. Про юную маникюрщицу, которая, приехав за границу, завела шашни с каким-то американцем и, сама того не желая, очутилась в лапах американской разведки.

– Простите, – усомнился Вася, – мне не ясно – какой мог быть прок для американской разведки от подобной дуры?

– Об этом не нам с вами судить, – произнесла, багровея, строгая дама.

– В таком случае – продолжайте, – сказал Вася.

Профсоюзная дама ошалела от этих невинных слов и долго не могла собраться с мыслями. Но потом опустила глаза вниз и увидела четкий текст инструкции. И заговорила снова.

– Ты не очень-то распускай язык, – шепнул юный доктор Васе. – А то не пустят тебя за границу.

– Очень надо! Я туда и не рвусь, – сказал Вася. – Мне и дома хорошо. Просто – смешно слушать эту кикимору.

– Тс-с-с…

– Чего ты на меня тсыкаешь? Яп-понский бог… Кто ты такой?

– Я гинеколог.

– О-о, – и Вася Вайс с любопытством глянул на собеседника.

3

Их было четверо в купе: Вася Вайс, молодой гинеколог по имени Сережа, плешивый низенький толстенький руководитель группы, и еще какой-то парень, слесарь с радиозавода.

Когда поезд дрогнул, а потом, фырча, отошел от перрона, а потом, потом, потом помчался вдаль на запад, – четверо путешественников оторвались от окон, расселись и с любопытством стали разглядывать друг друга.

Слесарь был стеснителен и порывист. Руководитель был важен и строг. Гинеколог был спокоен и насмешлив. А Вася Вайс был весел и прост.

Пауза затянулась.

Руководитель, вспомнив о своих коммуникативных обязанностях, встрепенулся, создал на лице общительную улыбку и неестественным голосом произнес:

– Ну что ж, друзья, значит, будем знакомиться. Моя фамилия – Ачкасов. Константин Петрович Ачкасов.

Юный слесарь почему-то покраснел, забегал глазами как мелкий воришка и хрипло назвал себя:

– Ю-юра…

Гинеколог лениво представился:

– Сергей.

А Вася сказал:

– Я – Вася. Будем друзьями, – и хлопнул руководителя Ачкасова по рыхлому плечу.

Ачкасов слегка вздрогнул и нахмурился. Гинеколог Сережа улыбнулся и закурил.

– Вот и познакомились, – сказал Ачкасов. – Отправляемся, значит, в далекое путешествие, дорогие товарищи. Многое предстоит нам увидеть, многое – услышать, многое – понять. А ведь грустно уезжать из родного гнезда… Щемит сердце. Сознайтесь – щемит?

Слесарь Юра побледнел. Гинеколог пустил сизое дымное кольцо.

– Я, значит, помню, как, например, в прошлом году ездил в Сочи, – продолжал словоохотливый Ачкасов, – и вот, значит, понимаете, живу я в Сочах день, живу два…

– В Сочи, – поправил его Сережа.

– Я и говорю – Сочи. Значит, живу я в Сочах день, два…

– Слово "Сочи" не склоняется, – сказал Сережа.

– Что? Как это? Да я ж не о том, – растерялся Ачкасов. – Я хотел поделиться с вами, друзья…

– Слушай, шеф, – перебил вдруг его Вася, – где я тебя видел?

– Мы с вами не знакомы, – медленно сказал Ачкасов.

– Постой, постой… Видел же! Сей момент, вспомню… яп-понский бог… Ага! Ты шоферил раньше?

– То есть? – смутился Ачкасов. – Ах, да, вы хотели спросить – не работал ли я когда-то, в далеком прошлом, шофером?

– Вот гад! – изумился Вася. – Чего ты пыжишься, чудак? Давно стал таким важным? Мы же с тобой в Ингаше на одной базе работали.

Оба шоферили. Ты помоложе был, попроще…

– Что значит – был? – спросил придира-Сережа.

– Значит – был, – сказал Вася. – Был молодым, а стал важным, толстым и друзей узнавать не хочет.

– Брось ты, Вася, – промямлил Ачкасов. – Не сочиняй. Я тебя просто не узнал. Ну, забыл…

– Ты сейчас где и кем?

– Директор АТК.

– Во, молодец! – искренне порадовался за него Вася. – Нет, я серьезно говорю – молодец. Выбился. Вышел в люди. Герой.

В купе заглянула маленькая хорошенькая женщина-куколка, она цапнула за плечо стеснительного Юру и приказала:

– Юрка, за мной!

– Куда? – покраснев, спросил слесарь.

– В наше купе. Пошли, пошли. Я там все разложила, все нарезала. Пошли есть.

– Сейчас, я только пиджак сниму…

– На верхнюю полку не ложи! – сказала супруга. – Там пыльно.

– Не клади, – поправил ее гинеколог Сережа.

– Что?

– Надо говорить – не клади.

– Вы кто – учитель? – фыркнула куколка.

– Нет, я гинеколог.

– Ужасно остроумно!

– Да, ужасно, – вздохнул Сережа.

Вася расхохотался.

Слесарша задвинула дверь и исчезла, но через секунду послышался ее глухой гневный голос:

– Юрка, я жду!

Юра встал и словно лунатик вышел из купе.

– Ну ты, брат, и зануда, – сказал Вася гинекологу. – Чего ты всех поправляешь? Не один ли хер – "ложу" или "кладу"?

– Меня это бесит, – объяснил Сережа. – Вот мат меня не волнует нисколько. А такие ошибки бесят. Я ж не назло.

– Друзья, не подумать ли и нам о своем желудке? – сказал Ачкасов. – Предлагаю пойти в вагон-ресторан.

– Идея неплохая, – согласился Сережа.

– Хорошая идея, – согласился и Вася, – но есть, как говорится, одно "но" – у меня в чемодане скучает бутылка водки и куча жратвы. Боюсь, жратва протухнет, а водка прокиснет. Давайте посидим здесь, втроем, выпьем, закусим, музыку послушаем, – и Вася круче крутанул винт репродуктора, и в купе ворвался оглушительный Муслим Маго-маев: "Ты – моя мелодия-а-а!.."

– Мне пить нельзя, – сказал Ачкасов. – У меня гипертония.

– Сериозно? – спросил Сережа.

– Без шуток. У меня был криз.

– А климакса у вас не было? – поинтересовался Сережа.

– Чего?

– Ну, это почти то же самое…

– Ладно, друзья, вы это, значит, оставайтесь здесь, а я пойду в ресторан, – сказал Ачкасов. – Мне нужна горячая пища. Всухомятку есть вредно.

– Иди, иди, – сказал Вася, – тебя там помоями накормят.

– Какой ты, Вася… вульгарный! – вяло рассердился Ачкасов.

И ушел, покачиваясь на ходу.

В купе остались двое, Вася Вайс и гинеколог Сережа. Они не спеша оприходовали бутылку водки, съели вареную курицу, десять пирожков с капустой, десять пирожков с луком-яйцами, банку маринованных огурцов, булку нижне-ингашского хлеба и большой-пребольшой ломоть прекрасного соленого сала. А потом пили казенный чай с домашним вареньем.

А потом рассказывали друг другу анекдоты, хохотали, курили, Сережа показывал карточные фокусы, а Вася продемонстрировал свое умение шевелить ушами, а Сережа, трясясь от смеха, рассказывал, как он, будучи еще студентом, переспал однажды с цыганкой, а утром обнаружил, что она его обокрала, а Вася рассказал, как давным-давно, лет тридцать назад, когда он, Вася, был совсем маленький и бестолковый, вся их семья переезжала из Поволжья в Сибирь, и как мать тогда плакала и металась, и как отец фальшиво смеялся и покрикивал на нее, торопя со сборами, а уезжали они не потому, что им так хотелось, а потому, что так было нужно, и в дороге, не успели они отъехать от станции, потерялся васин брат, потерялся, потерялся, словно украли его злые цыгане, потерялся и пропал, брат-близнец, близнец ведь, брат ведь, яп-понский бог…

4

Ехали они, ехали.

Приехали в Москву. Вечером Вася погулял по Красной площади, по улице Горького, по Калининскому проспекту.

А наутро, оформив билеты, группа направилась на Белорусский вокзал и погрузилась в международный экспресс, следующий до Берлина. Тронулись.

Потом – Брест.

Потом – Польша.

Целый день, с утра до вечера, ехали через Польшу.

В Польше все цвело – каштаны и сирень, яблоки и вишни.

Крестьяне на лошадях пахали землю. Вроде, единоличники. Станции были чистенькие, аккуратненькие. Домики уютные. Люди суетливые, опрятные.

В Польше все цвело.

А вечером уже прибыли во Франкфурт-на Одере, а ночью – в Берлин.

– Приветствую вас, дорогие советские друзья! – произнес с очаровательным акцентом молодой бородатый шатен, встретивший их на берлинском вокзале. – Меня зовут Ульрих, или просто – Ули. Я буду вашим гидом.

– Что такое "гид"? – шепотом спросил Вася у Сережи.

5

Уже под утро ему приснилось, что он проснулся от визга крыс. Якобы открыл глаза, увидел перед собой заднюю спинку огромной и древней деревянной двуспальной кровати с барельефно вырезанными лукавыми амурчиками, покосился направо – на спящего рядом, на этой же кровати, Сережу, ухмыляющегося даже во сне, а потом со страхом налево – и вздрогнул от ужаса и тоски: тьма-тьмущая крыс, крысы, крысы, черные огромные крысы, они толпились, суетились, визжали, кричали надрывно и жалобно, и появлялись они почему-то из-за приоткрытой балконной двери, с балкона они возникали, паскудные гнусные твари, оглушительно визжа.

Крысы пытались залезть на кровать, но это им пока не удавалось. Они торопливо взбирались друг на друга, устроив кучу-малу, и эта визжащая куча уже достигла уровня кровати, и самая верхняя-самая наглая крыса, мерцая алыми глазками, уже хватала зубами свисающий край простыни с желтым клеймом "Отель Адлон".

Вася проснулся со стоном и усиленным сердцебиением, глянул направо – вмятина в простыне, а налево – балконная дверь распахнута и Сережа стоит на балконе и созерцает раскинувшийся под ним и перед ним берлинский пейзаж.

Это не крысы кричали, это воробьи.

Это кошмарный галдеж воробьев, а приснилось – крысы.

Вася соскочил с кровати, сунул ноги в тапочки и вышел на балкон.

– Привет, – сказал он, хлопая Сережу по плечу. – Насыщаешься кислородом? Ты знаешь, мне тут приснились крысы… будто лезут с балкона и прямо в постель…

– Постой, – перебил его Сережа, – посмотри лучше вон туда. Видишь?

Вася посмотрел и увидел.

– Что это? – спросил он.

– Бранденбургские ворота. Те самые. А там, правее – рейхстаг. Тот самый. Только без купола.

– Где, где? – воскликнул Вася.

– Да вон же, рядом. Рейхстаг, гадом буду. И флаг западно-германский на нем. Надо же. Наш отель, оказывается, стоит на самой границе, рядом с Берлинской стеной… Видишь стену?

– Не слепой.

Вася закурил, задумался и долго стоял, разглядывая Бранденбургские ворота, рейхстаг и прочие исторические сооружения, проясняющиеся сквозь тающий утренний туман.

Воробьи продолжали кричать. Воробьи, не крысы.

6

Вася взял в левую руку вилку, в правую – нож, попытался отрезать кусочек сосиски. Отрезал. Отрезав, пришлось выдергивать вилку из сосиски и втыкать в маленький отрезанный кусочек. Воткнул. Съел. Положил нож на стол, взял кусок хлеба – тонкий и сухой – и откусил кусочек. Проглотил. Взял бокал и отпил большой глоток светлого пива. Потом вздохнул, взял вилку в правую руку, хлеб в левую, и стал есть жадно и торопливо, не обращая внимания на добродушно улыбающегося гида с ласковым именем «Ули».

За столом в ресторане сидели четверо – Вася, Ули, Ачкасов и Сережа.

– Что нам сегодня предстоит? – спросил Ачкасов, обращаясь к Ули. – Какие мероприятия?

Молодой, но типичный немец, Ули глянул на часы и сказал:

– В девять тридцать – сбор возле отеля. Едем осматривать Берлин. Останавливаемся у банка. Меняем рубли на марки. В час – обед. В два тридцать – сбор у отеля. Едем в Трептов-парк, возлагаем венки. Потом – в отель. В шесть вечера – ужин. В семь тридцать – посещение Государственной Оперы, спектакль "Севильский цирюльник".

– Это – про Фигаро? – спросил Ачкасов.

– Вот именно.

– Надо же, какая насыщенная у нас сегодня программа! – восхищенно сказал Ачкасов.

Гид Ули допил кофе, ловко вытер губы салфеткой, пригладил каштановые усы и бородку, встал из-за стола и четко произнес, обращаясь ко всей группе:

– Товарищи, в девять тридцать всем быть в автобусе, у входа в отель.

И аккуратной изысканной легкой походкой направился к двери.

– Симпатичный парняга, – сказал Вася, провожая взглядом Ульриха. – Толковый, строгий. Ему сколько – лет тридцать?

– Двадцать восемь, – сказал Ачкасов. – Мы вчера с ним долго беседовали. По профессии учитель. Имеет машину. Еще не женат.

– Мой ровесник, – сказал гинеколог Сережа. – А вот машины у меня нету…

– А вы – женаты? – спросил его Ачкасов.

– Нет. И не спешу.

– Зря. Воспроизведение населения – это государственная проблема. Не надо уклоняться.

– А я от воспроизведения не уклоняюсь, – сказал Сережа, – я уклоняюсь от женитьбы.

– Это цинизм, – буркнул Ачкасов. – Кстати, наш Ули собирается в ближайшее время жениться. Возьму, говорит, большой отпуск и покачу с юной фрау в Карловы Вары. Медовый месяц.

– Слушай, шеф. Надо будет на прощанье что-нибудь ему подарить. Ну, перед отъездом. Хороший малый… – сказал Вася Вайс и пошарил по карманам. – У кого есть закурить?

Ни у кого не оказалось.

Вася обернулся и крикнул слесарю Юре:

– Юра, друг, дай закурить!

Стеснительный Юра подошел к их столу.

– Присаживайтесь, Юра, – сказал Ачкасов. – Спешить некуда.

Юра оглянулся на хорошенькую жену и робко присел на краешек стула. Все потянулись к его сигаретам. Задымили в четыре трубы.

Разговор пошел о немецкой нации. Гинеколог Сережа отметил выдающиеся достижения немцев в философии, музыке, медицине и прочих областях. Руководитель Ачкасов сказал, что надо помнить о двух Германиях и иметь в виду разных немцев.

– Ко всему нужно подходить с классовых позиций, – строго заметил Ачкасов.

– Точно, – согласился Вася Вайс. – Это само собой. Какая разница – русский, немец? Один черт.

– А я слышал, что немцы за столом пукают, – вдруг промолвил стеснительный слесарь Юра и жутко покраснел, будто сам только что пукнул.

– Что? – не понял Ачкасов. – Как вы сказали?

– Это от кого же ты слышал подобную чушь? – возмутился Вася. – Вот я – немец. А разве я пукаю за столом? А?!

Юра стал багровым, глаза его от стыда и страха застыли и потускнели.

– Извините… я не знал, что вы немец… – пробормотал он. – Извините меня, пожалуйста…

– Ну вас к черту, с вашими дурацкими разговорами, – обозлился Ачкасов и вышел из-за стола.

Юра сидел, застывший.

– Ладно, плюнь! – смеясь, сказал Вася. – Я вовсе не обиделся.

– Н-нет, вы можете подумать, что я – против немцев… а я вовсе нет…

– Ничего я не подумаю, – сказал Вася. – Ты, я вижу, большой чудак. Я сейчас вспомнил… когда был совсем маленький, то сомневался – неужели же взрослые тоже пукают? И великие, и знаменитые – тоже?! И Сталин, и Лемешев, и Вальтер Ульбрихт?..

Гинеколог Сережа тихо смеялся, пуская сиреневые дымные кольца.

Вася Вайс хохотал, добродушно потешаясь над собственным глупым детством.

А наивный слесарь сидел, опустив голову. Он чуть не плакал. И вдруг он спросил, подымая на Васю мокрые глаза:

– А Марина Влади… скажите… Марина Влади… она тоже – пукает?..

– Еще как! – воскликнул радостно Вася Вайс.

7

Слушать оперу было для Васи мучительно и невыносимо – жара, и тугой воротничок, и галстук, и строгие немцы вокруг, и невнятное пение (васиных познаний в немецком языке было явно недостаточно). И что особенно его раздражало – отсутствие на сцене декораций. Он рассчитывал хотя бы на декорации полюбоваться, когда согласился идти в театр. А декораций не было. На сцене висела какая-то белая простыня, на которой небрежной рукой были нарисованы контуры зданий.

– Это сейчас модно, – объяснил ему шепотом Сережа, – так везде делают. Минимум декораций, максимум музыки… Закрой глаза и наслаждайся.

Но Вася уже окончательно и категорически настроился против немецкой оперы. Едва дождавшись антракта, он выскочил в фойе.

Сережа догнал его.

– Ты что, решил смыться?

– Угу. Пойду, погуляю, – и Вася стянул с шеи галстук и спрятал его в карман пиджака.

– Я с тобой, – быстро сказал Сережа, и они вышли на вечернюю Унтерден Линден.

По улице медленно прокатилась поливочная машина. Вокруг было чисто, прохладно, уютно. На скамейках вдоль бульвара под липами сидели старенькие немки и немцы, а туда-сюда шныряли юные долговязые немчики, обнимающие за плечи иль просто за хрупкие шеи белокурых и смуглых немочек.

– Куда двинем? В отель, что ли? – спросил Сережа. – Или?..

– Или – что?

– Может, заглянем в какое-нибудь злачное заведение?

– Кто бы возражал, а я – никогда. Пошли!

И они направились на поиски вышеупомянутого заведения. И ведь нашли. Ночной бар.

Пригодилось васино умение слегка изъясняться по-немецки. Купили входные билеты по восемь марок, зашли в еле освещенный зал.

Свободных мест было много. Устроились в уголочке, за барьером, сели поудобнее в уютные кресла и приготовились отдыхать на европейский манер.

На эстрадной площадке в центре зала кривлялся престарелый конферансье. Он произносил что-то очень смешное, но говорил так быстро, что Вася ничего не успевал разобрать.

Привыкнув и закурив, Вася огляделся вокруг. Народу в зале было мало, всего несколько пар. Возле двери сидела пожилая чета – они о чем-то ворковали, а на столе между ними стоял в стакане тюльпан. За соседним столиком сидели подростки-акселераты – он и она – курили сигареты, пили какой-то мутный сок и время от времени начинали целоваться. Начинали, продолжали и не могли оторваться друг от друга. За другим столиком, ближе к эстраде, сидели американцы. Или англичане. Или канадцы. Или австралийцы.

В зале был полумрак, лица посетителей мерцали фиолетовым светом.

На эстраде появилась худая нагловатая девица, она стала петь по-английски, она была в фосфоресцирующем или люминесцирующем сомбреро, она пела и притопывала, и судорожно встряхивала костлявыми руками.

– Яп-понский бог!.. – не в силах скрыть восхищение, сказал Вася.

К их столику подошел официант. Он был молодой и во фраке. В одной руке он держал меню, а другая рука была спрятана за спину.

– Битте, – сказал официант и положил меню перед Сережей.

Сережа слегка смутился, перелистал плотные страницы с фирменными знаками и, пожав плечами, протянул меню Васе.

Вася с любопытством стал читать названия блюд и напитков, но обнаружил, что все эти названия ему абсолютно незнакомы и непонятны. Кроме одного – "вайс вайн".

– Битте? – улыбаясь, спросил официант. От официанта пахло душистыми духами.

– Э-э… гебен зи битте… унс… айн флаше… тьфу ты! – забормотал Вася. – Нет, не айн – цвай флаше вайс вайн! Гебен зи, битте! Я? Я? – И Вася строго и пристально посмотрел на официанта.

– Хорошо, сейчас принесу, – сказал по-русски официант, и гордо удалился.

– Яп-понский бог… – прошептал Вася.

Официант скоро вернулся, прикатив маленькую тележку. На тележке – серебряное ведерко со льдом, а там – две бутылки вина. Вайс вайн. Цвай вайс-вайн для Васи Вайса. Скороговорка.

Аккуратно и ловко официант выкрутил штопором пробку, а потом, обхватив бутылку салфеткой, плеснул немного в васин бокал. Вася выпил и одобрительно кивнул. Тогда официант наполнил вином оба бокала. А потом цапнул со стола пепельницу, умчался куда-то во мрак и через пять секунд вернулся с уже чистейшей-прозрачнейшей пепельницей.

– Чего он так старается? – испуганно спросил Вася. – Уж не принял ли он нас за кого другого?..

– Это, брат, называется "сервис", – пояснил Сережа. – Они иначе работать просто не могут.

Путешественники выпили, закурили, потом попросили официанта, чтобы принес ветчинки, яблок и еще одну бутылочку винца, и официант все исполнил, успев на ходу еще дважды молниеносно вычистить пепельницу и дважды же наполнить бокалы. Ну прямо артист.

На эстраде кувыркались акробаты в золотых трико, а музыка играла что-то задорное и отчаянное.

Вася почувствовал, что опьянел.

В зале вдруг оказалось полно народу. Все столики были заняты. Программа варьете, вероятно, закончилась, потому что на эстраде минут пятнадцать бессменно стояли молодые ребята в пестрых цыганских рубахах, с электрогитарами, и что-то наяривали ритмично и оглушительно. Немцы плясали вовсю.

– Как же они завтра на работу пойдут? – произнес Вася, кивая на танцующих. – Здесь до утра пропляшут, ну, часа два поспят… а как же на работу?

– А ты за них, Васек, не волнуйся, – подмигнул Сережа. – Встанут утром, две чашки кофе выпьют – и весь день будут вкалывать, лучше нас с тобой…

– Меня всегда интересовало, как пьют за границей, – сказал Вася. – И вот сейчас я вижу, что пьют они очень хило. Ну, мы с тобой – понятно. У нас валюты мало, и вообще – мы не для того сюда явились. А они-то, они-то… ну, разве это питье? Разве это…

И вдруг Вася замолчал.

Он внезапно ощутил чей-то пристальный взгляд. Справа.

Вася Вайс повернулся направо и замер от страха – он увидел самого себя.

Нет, это было не зеркало, не отражение.

Он увидел самого себя, смотрящего на самого себя.

Он увидел себя за соседним столиком.

Он увидел себя в замшевом коричневом пиджаке и тонком свитере. Он увидел себя – с загорелым лицом и седыми висками. Он увидел себя, сидящего с какой-то незнакомой женщиной.

Вася молчал и, не мигая, смотрел на самого себя.

Двойник был взволнован не меньше. Он медленно приподнялся из-за стола и подошел к Васе.

– Энтшульдиген зи, битте… – начал двойник.

– Я русский, русский! – хрипло перебил его Вася Вайс.

– О, боже мой! – воскликнул по-русски двойник. – Разрешите присесть за ваш столик?

Вася кивнул.

Сережа с изумлением наблюдал эту мистическую встречу.

– Ваша фамилия – Вайс? – спросил двойник.

– Да. Василий Вайс.

– Вася! Брат! – закричал двойник и схватил Васю за плечи.

– Неужели – Федька? – бледнея и отшатываясь, спросил Вася.

– Ну, конечно же! Не Федька – Фридрих. Фриц. Не забыл? Мы ведь с тобой близнецы. Как две капли…

Близнец засуетился, вскочил, потом снова сел, потом снова вскочил, обернулся и крикнул женщине, которая ждала его за пустым столиком:

– Анна! Анна! Дас ист майн брудер! Брудер! Коммст ду, шнеллер! – а потом сказал, обращаясь к Васе: – Она, между прочим, по-русски не хуже меня понимает…

Женщина подошла к ним.

– Это моя жена, – сказал Фридрих.

Он жадно разглядывал Васю, гладил его по плечу, улыбался.

Вася, наконец, пришел в себя, вздохнул, чуть не заплакал, и обнял Фридриха, и прижал к себе, и трижды его поцеловал.

– Прямо не верится, – сказал Вася, смущенно смеясь. – Я ведь думал – тебя и в живых давно нет.

Фридрих расхохотался.

– Я жив, жив! – сказал он. – Я, мой дорогой, вполне процветаю. А как ты здесь оказался?

– По путевке.

– Турист? Молодец! Я ведь тоже – турист. Почти турист. В командировке.

– Ты живешь не в Берлине?

– В Берлине, – сказал, посмеиваясь, Фридрих. – Но я живу в другом Берлине. В Западном.

– Вот оно что… – продолжая удивляться, произнес Вася. – А как же ты туда попал?

– Это, мой дорогой, длинная история. Это целый роман…

– Мы ведь все думали, что тебя тогда на станции цыгане украли, – сказал Вася.

– Почему – цыгане?

– Ну, ты же как сквозь землю тогда провалился. Тебя искали, искали…

– Да, вышло скверно, – согласился Фридрих. – Хоть я в то время был дитя, но все прекрасно помню. Вы с отцом и матерью стояли у вагона, а у меня вдруг живот схватило и я побежал в туалет. Туалет был закрыт – а мне ужасно хотелось! Понимаешь, мой дорогой, все вышло так глупо, так по-дурацки… Я метался по вокзалу, искал туалет, не нашел, и побежал в какой-то двор, рядом с вокзалом. Понимаешь – ужасно хотелось… Так я опоздал на поезд. А потом бродил по городу, спал на вокзале, питался чем придется. Потом сел на поезд и отправился догонять вас… вслепую! наугад!.. Я даже направление перепутал – поехал не на восток, а на запад – и зайцем добрался до Украины… Какая-то женщина меня подобрала, пригрела. А потом – оккупация. Узнав, что я немец, нацисты меня переправили в Германию, записали в какую-то специальную школу. Но тут война кончилась… и я оказался в западной зоне. Так уж вышло.

– Прямо кино, – сказал Сережа.

– А кем ты там работаешь? – спросил Вася.

– Я журналист, – сказал Фридрих. – Считаюсь специалистом по Востоку.

– Ну, давай, что ли, специалист, выпьем за встречу, – сказал Вася и разлил вино в бокалы. Себе, Сереже, Фридриху и Анне, его жене, которая сидела молча, бесстрастно, словно пребывая в сомнамбулическом состоянии.

– Предлагаю – на брудершафт! – сказал Фридрих.

И он выпил и расцеловался с Васей, а потом – с Сережей, а потом все еще раз выпили, и Анна выпила, продолжая безмолвствовать.

– Какой у тебя маршрут? – спросил Фридрих.

– Берлин, Лейпциг, Веймар… Дрезден.

– Ага, Дрезден! Значит, ты будешь в Дрездене. А когда ты будешь в Дрездене?

– Дней через семь.

– Отлично, отлично. Я тоже должен буду заехать в Дрезден. Обязательно тебя там найду. Мой дорогой, ты не представляешь, как я рад тебя видеть!..

– Об чем разговор, – сказал смущенно Вася Вайс.

8

Ни Вася, ни Сережа никому ни словом не обмолвились насчет посещения ночного бара и неожиданной встречи.

Но плешивый руководитель Ачкасов каким-то фантастическим манером пронюхал обо всем и перед завтраком прижал невыспавшегося Васю к стене:

– Поделитесь, товарищ Вайс, как и где вы вчера развлекались?

– Отстань, – буркнул Вася.

– Чего отстань, чего отстань? – возбудился Ачкасов. – Я без шуток спрашиваю. Во сколько ты ляг сегодня ночью?

– Не ляг, а лег, – поправил его гинеколог Сережа, стилист-дилетант.

– Ну, лег! Не один ли хрен? – крикнул, зверея, Ачкасов. – Я не позволю над собой надсмехаться!