Текст книги "Смотри, какой закат!"

– Не надсмехаться, а насмехаться, – спокойно заметил Сережа.

– Главное не форма, а содержание! – взвизгнул Ачкасов. – Я хочу спросить Василия Вайса: почему он скрыл и ложно отметил в анкете, что родственников за границей якобы не имеет? А? Почему? А? А?! Па-че-му?!

– Успокойся, милок, – сказал, пугаясь за нервного руководителя, Вася. – Присядь. Успокойся, ради бога. Ну, чего ты раздухарился? Я ж не собираюсь бежать в Западный Берлин. Клянусь тебе, Ачкасов, клянусь – не убегу. Не шуми так, а то с тобой случится этот… как его?..

– Криз, – подсказал Сережа.

– Вот именно – криз. И ты помрешь от кондрашки. Не надо, Ачкасов.

– Но ты объясни, почему ты скрыл, что имеешь в Западном Берлине брата? – не унимался бдительный Ачкасов.

– Потому что я об этом не знал, – сказал Вася.

– И в ночной кабак вы пошли случайно?

– Конечно, случайно.

– И с братом ты встретился случайно?

– Натюрлих.

– Чего? Ты мне по-русски отвечай! И случайно вы узнали друг друга? – кривя губы в жестокой усмешке, продолжал свой допрос Ачкасов.

– Дурак ты, больше никто, – сказал Вася. – Мы с ним близнецы, с братом. Понимаешь?.. как две капли воды. И оказались за соседними столиками…

– Случайно, да?

– Нет – специально! Я американский шпион, а мой брат – резидент ЦРУ в Берлине. Так и запиши, идиот.

– А я – безвольный интеллигент, попавший в лапы западной разведки в результате морального разложения, – кривляясь, сказал Сережа.

– Смейтесь, смейтесь, – с глухой угрозой произнес Ачкасов. – Как бы плакать потом не пришлось…

Вася даже огорчился.

– Ну, почему ты такой глупый? – спросил он. – Если бы по-хорошему спросил, по-товарищески… а ты… почему ты такой тупой?

– Власть портит человека, – меланхолически заметил Сережа.

– Что? – насторожился Ачкасов.

– Нет, я не про вас. Просто я недавно сидел в сортире, читал там "роман-газету" и вычитал, что власть якобы портит человека… Вы не поможете мне уяснить, дорогой товарищ Ачкасов, как следует понимать эти слова?

– Ты не умничай тут, не умничай! – замахнулся на него Ачкасов, а потом снова обратился к Васе: – А от вас я жду чистосердечных и конкретных объяснений, товарищ Вайс…

– Спасибо, что хоть еще – товарищ. Скоро будешь называть меня "гражданином"…

– Не уклоняйтесь, не уклоняйтесь! Ответьте – почему ваш брат…

– Брат, брат! – перебил его Вася. – Дался тебе мой брат… Кто знает, может быть, твои братья, Ачкасов, где-нибудь в Африке танцуют вокруг костра?.. Кто знает?

– Все мы – братья и сестры во Христе, – умильно улыбаясь, произнес гинеколог Сережа.

9

Путешествие продолжалось согласно намеченной программе. Ознакомившись с берлинскими достопримечательностями, группа погрузилась в прекрасный туристский автобус и поехала дальше, по широкой и качественной немецкой дороге, построенной еще по приказу Гитлера. В пути пели протяжные русские песни, играли в карты и карманные шахматы, закрепляли знакомство исповедальными рассказами, травили анекдоты и просто дремали, откинувшись на уютные спинки кресел.

В Лейпциге разместились в отеле "Цум лёвен", возле огромного вокзала. И всю ночь Вася Вайс просыпался неоднократно от железнодорожных шумов, и прислушивался, и снова засыпал.

В воскресенье по программе не было никаких мероприятий, и можно было побегать по магазинам, на что и рассчитывали женщины и девушки из васиной группы. Но выяснилось, что в воскресенье все промтоварные магазины в Лейпциге не работают. Женский пол был в жутком расстройстве.

Но Вася с Сережей не очень-то огорчились и отправились в бесцельную, но увлекательную прогулку по Лейпцигу. Иногда они присаживались за столик какого-нибудь кафе, развернувшегося прямо на тротуаре, выпивали по кружке вкуснейшего пива или по бутылочке пахнущей хиной "тоники", выкуривали по сигаретке и продолжали прогулку. Обошли весь центр с древними дворцами и храмами, заглянули в собор святого Томаса (или Фомы), посмотрели на могилу Баха, про которого Вася до этого ничего не знал, кроме имени, а Сережа тут же рассказал ему несколько эпизодов из жизни великого композитора.

Когда вернулись в отель, то после ужина устроили игру в преферанс, пригласив для этого двух девушек – работниц красноярского швейного ателье. С одной из них, а именно – с Любой, в этот вечер Сережа познакомился поближе, о чем поведал позднее Васе.

В этот же вечер в их номер заглянул-зашел гид Ули и немного посидел, следя за ходом карточной игры.

– Видишь, Ули, какие у нас невесты? – подмигнул ему Вася. – Выбирай любую!

– О, нет! – рассмеялся Ули и покачал головой. – Я уже… как это?.. порабощен! Моя невеста живет в Дрездене. И скоро я с ней встречусь.

А гинеколог Сережа во время этого разговора как бы случайно, но смело, поглаживал теплое колено близсидящей Любы.

Путешествие все продолжалось, нанизывая одно впечатление на другое. Потсдам, Сан-Суси, Бухенвальд, Веймар.

Веймар – музей, сплошной музей, мемориальный город.

Маленький, аккуратненький, уютненький городок, битком набитый фонтанами и памятниками. Налево – Гете с Шиллером стоят, прильнув друг к другу, словно Герцен с Огаревым, направо – Лист… великие люди… а где-то среди них затерялся милый домик, в котором некогда жила женщина, подарившая миру великого и ужасного Адольфа Шикльгрубера.

И множество магазинов, магазинчиков, лавочек, ларьков, киосков.

Вася купил жене Клаве туфли и летнее платье, а дочке купил портфель и несколько пачек жевательной резинки, а себе не купил ничего.

Были в доме-музее Гете. Сидели в маленьком кинозале, смотрели познавательный фильм о жизни прославленного немца.

После сеанса к Васе подошел почему-то раскрасневшийся гинеколог Сережа, отвел его в сторону и торопливым шепотом и с оглядкой на прочих сказал:

– Слышь, Васек… великая просьба! Сегодня после ужина уйди из номера часа на два. Ну, погуляй, подыши воздухом. А? Нужно для дела. То есть, для тела. Ах, не спрашивай, я ведь джентльмен. Ну да ладно, признаюсь. Сейчас, пока ты смотрел кино про Гете, я сидел рядом с Лю-бочкой и тоже смотрел кино про Гете, но только я ничего не помню из этого кино… ну, ты меня понимаешь? Она, лапочка, до того распалилась, что выразила готовность побыть со мной вечерком тет-а-тет…

– Как это?

– Ну, наедине. Ты же понимаешь, что мы будем с ней не стихи Гете читать…

– Ладно, – кивнул Вася. – Бу-сделано. Только постарайся уложиться в два часа.

И Сережа постарался. И преуспел.

Когда, нагулявшись по вечернему Веймару и навспоминавшись про свой Нижне-Ингашский район и жену свою Клаву, Вася Вайс вернулся в отель и осторожно постучал в дверь номера, Сережа быстро впустил его и доложил о достигнутом успехе.

– А ты, оказывается, бабник, – сказал Вася.

– Сэр, как вы можете! – воскликнул Сережа. – Просто – маленькое сексуальное приключение. Никого не обидел. Обоюдное удовольствие. Таких, как Люба, соблазнять не надо. Только мигни…

– Значит, все в порядке?

– Разумеется, сэр. Девочка оказалась довольно сладкая. Только слишком вульгарна – и в жестах, и в речи. Особенно меня раздражает ее дурацкая поговорка: "Перебьешься, не сорок первый…"

Вася смолчал, но слегка расстроился, ибо вспомнил жену Клаву, которая тоже любила при любом случае приговаривать: "Перебьешься, не сорок первый". Вспомнив Клаву, он впервые ощутил в сердце ревнивый укол, и впервые представил с ужасом, что его любимая жена, быть может, в данный момент вот так же лобзается с каким-нибудь златоустом, где-нибудь на сеновале, или – в лесу, или – в сарае, или – под стогом сена… Вася даже горестно застонал от воображаемого кошмара.

– Бабник ты, бабник, – сказал он Сереже. – Мартовский ты кот.

– Ну-у, Васек. Ошибаешься. Я романтик. Я ищу идеал, – сказал почти всерьез Сережа. – Я ищу сексуальный идеал… понимаешь? Я – идеалист. Кстати, у Чехова в записных книжках есть фраза: "Все гинекологи – идеалисты". К чему бы это?

Вася рассмеялся, и вся злость его прошла. Он разделся и лег на широкую кровать, и закурил.

Сережа был возбужден и многоречив, он никак не мог успокоиться после только что совершенного подвига.

– Ты знаешь, – сказал Сережа счастливым голосом, – а все-таки природа прекрасно придумала, создав два пола. Представь только, какой был бы ужас, если бы нам приходилось, к примеру, почковаться?!..

Вася рассмеялся. И ему стало совсем легко и просто, и он вспомнил, что они ведь с Сережей друзья-приятели, в конце-то концов.

– Это точно, – согласился Вася, – тут я с тобой совершенно согласен. Сидел бы я в сыром углу, пил бы от скуки водку и почковался бы, почковался, почковался… А тут – с Клавой потешусь, папироску закурю, руку ей на то самое место положу по-хозяйски и могу беседовать с ней на разные актуальные темы…

И они долго еще болтали, перебивая друг друга, хохоча и взвизгивая.

10

В Дрездене было очень жарко.

Поэтому туристы с удовольствием окунались в прохладу картинной галереи, медленно прохаживались из зала в зал и не спешили возвращаться на знойную площадь.

Вася таращил глаза и тужился изо всех сил, стараясь постичь и почувствовать прелесть висевших вокруг шедевров. Но быстро понял, что это – не для него. И смирился, и почти перестал слушать скрипучий голос неведомого экскурсовода, воспроизводимый маленьким магнитофоном, который висел на груди обаятельного гида Ули.

Ули молча стоял в окружении красноярских туристов, взгляд его был отрешен и слегка затуманен, а правая ладонь лежала на крышке магнитофона, возле клавиши "стоп". Время от времени он нажимал эту клавишу, прекращая поток информации, и вел группу к следующей картине. Иногда Ули взглядывал на часы, словно боялся куда-то опоздать.

– Центральное место в этом зале отведено портретам кисти Альбрехта Дюрера и Ганса Гольбейна Младшего, – важно скрипел магнитофон. – Вы видите перед собой одно из самых ранних произведений Дюрера – так называемый "Дрезденский алтарь"… Это произведение очень сильно пострадало при вывозе галереи во время второй мировой войны и было полностью реставрировано в 1960 году…

И тут произошло нечто странное и даже загадочное.

Ули продолжал стоять (а вместе с ним и вся группа) возле "Дрезденского алтаря", хотя магнитофонный "экскурсовод" уже толковал о картинах следующего зала. Доверчивые и ленивые сибиряки не сразу это заметили. И они не заметили также, как побледнел и замер их гид, их Ули, их бородатый смазливый мальчик… а взгляд его почему-то застыл, направленный в правый угол зала.

Ах, никто не заметил.

…Ули, Ули, да что с тобой?

– …а сейчас мы с вами прошли в зал венецианских художников, – бодро информировал магнитофон, висящий на груди неподвижного Ули, и тут красноярцы слегка смутились и стали переглядываться. – Между двумя монументальными полотнами Паоло Веронезе вы видите бурную и драматическую картину Тинторетто "Битва архангела Михаила с Сатаной". А на противоположной стене висит еще одно произведение Веронезе – "Мадонна с семейством Куччина"…

Некоторые из простодушных туристов послушно повернулись и стали смотреть на противоположную стену, но никакого Веронезе, конечно же, не увидели. Зато могли бы увидеть, если бы глянули чуть правее – вот что: голенастая длинноволосая немочка стояла в обнимку с элегантным мужчиной в роскошном серебристом костюме. Он снисходительно-ласково теребил и гладил ее светлые волосы, а она слегка изгибалась под его рукой, словно кошка, и чуть ли не мурлыкала от удовольствия. Они стояли спиной ко всем прочим и якобы увлеченно разглядывали "Алтарь святой Екатерины" Лукаса Кранаха.

Ули был бледен и неподвижен, а магнитофон продолжал бойко информировать туристов о картинах следующего зала.

– Ули, – шепнул гинеколог Сережа, трогая его за плечо, – Ули, очнись…

Ули не вздрогнул, не испугался, не извинился, не нажал на клавишу "стоп". Он медленно отвел взгляд от обнимающейся пары и посмотрел на Сережу.

– Да, да, – сказал Ули, – я чуть-чуть забывать… отвлекаться… пожалуйста, вы меня извиняться… ради бога… ради бога… пожалуйста… битте шен…

– Ули, Ули! – воскликнул Сережа. – Что ты такое бормочешь?!..

А Ули нажал, наконец, на клавишу и направился мимо великих картин, к выходу. На пороге остановился, повернулся к группе, нашел глазами руководителя Ачкасова и произнес мертвым голосом:

– Пожалуйста… смотреть без меня… встречаться на площади в два часа… мне как-то плохо… энтшульдиген зи, битте…

И Ули ушел, оставив группу в недоумении.

– Яп-понский бог!.. – сказал Вася Вайс. – Вы заметили – он даже по-русски говорить словно разучился?..

– Может, он припадочный? – высказал предположение слесарь Юра и, когда все на него посмотрели, густо покраснел.

– Точно! Он псих!.. – зашептала Любочка, позавчерашняя возлюбленная Сережи.

– Бросьте вы чушь городить, – рассердился Сережа. – Все очень просто, все элементарно…

Но вдаваться в подробности почему-то не стал.

Вася Вайс тоже кое о чем догадался, но промолчал, и направился через все залы к выходу, один, сам по себе.

Задержался в буфете, выпил бутылочку вита-колы, а в киоске купил для Клавы толстый каталог Дрезденской галереи с репродукциями и русским текстом, и вышел на веранду. Спустился во двор, присел на скамейку и стал перелистывать каталог.

Во дворе древнего Цвингера было много туристов из разных стран. Они бродили стайками, курили, болтали на своих языках, дружно смеялись и хлопали друг друга по плечу. Было жарко. Цвели и благоухали розы.

На дальней веранде, у правого дворцового крыла, стоял рояль, и юные балерины в черных трико лениво плясали под еле слышную музыку. Репетиция, что ли. На фоне серо-зеленой стены. Под музыку, что ли. Такой балет.

Вася засмотрелся на эти сказочные танцы и даже вздрогнул, когда за его спиной раздался голос загадочно возникшего Фридриха:

– Привет, братишка!

11

Оказалось, что Фридрих со своей женой уже три дня проживал в Дрездене, на той же Пражской улице, в том же отеле «Хаус Лилиентштайн», что и Вася. В каждый из этих трех дней он заглядывал в Цвингер, надеясь встретить васину группу. Вот и встретил.

Фридрих спешил. Суетясь и подшучивая, он пригласил Васю к себе в гости, вечером, к семи часам.

– Обязательно приду, – сказал Вася.

– Не придешь – обижусь, – сказал Фридрих. – Нам есть о чем поговорить. Буду ждать.

Но к семи вечера Вася поспеть не смог, так как его задержал Ачка-сов. Бдительный руководитель, хмурясь и багровея от сознания возложенной на него ответственности, вновь попытался провести идеологическую беседу с легкомысленным Васей.

– Сидел бы ты дома, – сказал Ачкасов, – сидел бы, отдыхал. Написал бы письмо домой, жене. Не ходил бы ты никуда так поздно. Сидел бы ты дома.

– Шел бы ты… знаешь – куда? – огрызнулся Вася Вайс.

12

Близнец проживал в шикарном трехкомнатном номере.

Когда Вася явился к нему, было около девяти часов вечера.

Фридрих встретил его – пьяный и радостный, пахнущий коньяком и французским одеколоном, гладковыбритый, с элегантно-седыми висками (как у актера Брандо), крепкий и стройный, в смокинге, с бокалом в руке.

– Извини, Фриц, что я опоздал, – сказал Вася, заходя в прихожую и оглядываясь. Из гостиной донеслись веселые голоса. – Разве ты не один?

– С друзьями, братишка, с друзьями. Ну, проходи же.

Вася был в строгом черном костюме ачинской фабрики, нейлоновой сорочке и черном батумском галстуке с нарисованной белой краской эмблемой всесоюзной спартакиады.

– Неплохо устроился… – пробормотал Вася, с любопытством разглядывая фарфор в серванте и музыкальный электрокомбайн в углу.

Вася поздоровался с Анной и с двумя гостями. Один из них был немец, тоже западный, а второй оказался русским, даже бывшим советским, но оставшимся на западе после пребывания в лагере для военнопленных. Этот экс-русский был корреспондентом американской газеты. Все трое плюс Анна были пьяны.

На столе стояли бокалы, виски и вермут, на блюдах – орешки и яблоки.

– Тринкен зи, битте, – сказала пьяная Анна, протягивая Васе бокал.

– Данке шен, – сказал Вася, принимая бокал и не зная, как пить – все сразу или по чуть-чуть. Вздохнул и выпил все сразу.

Близнец обнял Васю за плечи и быстро заговорил по-немецки.

– Стоп, стоп, – взмолился Вася. – Пожалуйста, не спеши. А лучше – давай по-русски. Я же немецкий-то плохо знаю.

Фриц нахмурился.

– Это плохо… – сказал он (по-русски). – Это очень плохо. Разве это нормально – немец не знает немецкого языка? Разве это можно?

– Можно, – сказал Вася Вайс.

– Ты хоть не забыл, что ты – немец? – продолжал Фриц. – А? Не забыл? Вспоминаешь хоть иногда, хоть раз в году, что ты – немец?

– Иногда вспоминаю, – сказал Вася. – Не часто.

– О, майн готт… боже мой!.. – застонал пьяный Фриц. – В тебе нет ни капли национальной гордости… а ведь ты немец! Немец!

– Я советский немец, – пожимая плечами и хмурясь, сказал Вася Вайс.

– Хо-хо! – произнес экс-русский американец.

– В чем дело? – резко обернулся к нему Вася. – Что это значит – "хо-хо"?

– Это значит – "хо-хо", – сказал, посмеиваясь, экс.

Вася тихо выругался.

– Слушай, зачем ты меня пригласил? – сердито спросил он Фридриха. – На хрен мне сдались эти разговорчики?

– Ну извини, извини, – спохватился и даже протрезвел близнец. – Мы немного пьяны. Но согласись, мой дорогой, что человек, где бы он ни жил, не должен забывать о земле предков… а?

Вася хмыкнул:

– Ты прямо как Козел…

– Что? Какой козел?

– Мой начальник – Козлов… он тоже все уговаривал – поезжай, мол, посмотри на землю своих предков.

– Вот видишь! – воскликнул Фриц.

– Ихь виль три-и-инкен! – капризно протянула Анна.

– Предлагаю тост – за Германию! – сказал молчавший до этого гость-немец. – Выпьем за Германию без прилагательных, просто за Германию. Выпьем за ее трагическую и поучительную судьбу. Выпьем за ее будущее.

Все выпили. И Вася выпил, решив не придираться к чужим словам. Выпив, почувствовал, что начинает пьянеть. "А все потому, что без нормальной закуски", – подумал он.

К Васе подошла Анна. Она была худая, но с большой грудью. Ее светлые волосы были распущены по плечам. Оказалось, что она ловко болтает по-русски. Можно было подумать, что здесь собрались одни "специалисты по Востоку"…

– Покажите мне свою руку, – попросила Анна и стала разглядывать васину ладонь.

– Вы что, гадалка? – ухмыльнулся Вася.

– Никакой дивинации, – возразила Анна. – Хиромантия – это наука.

– Что-что? – не понял Вася.

– Погодите… я должна сосредоточиться… – Анна продолжала изучать линии и бугры его ладони. – О, какая твердая ваша рука! Это говорит о склонности к активной деятельности. И пальцы – широкие, лопатообразные – это признак пристрастия к физическому труду. Ведь я права? Права?

Вася хмыкнул. Но руку не отобрал. Пусть гадает, не жалко.

– Так, так… линия жизни у вас достаточно длинная, – продолжала колдовать Анна, – а вот гепатическая линия слабо выражена. Вам придется подумать… э-э, как это?.. последить за своим здоровьем.

– Меньше пить надо! – хмыкнул Вася.

– Может быть… так… так… о, это изумительно! – воскликнула Анна. – Это… это… вундерфоль! Да вы счастливчик! У вас – "магический браслет"!

– Чего? – не понял Вася.

– Вот, посмотрите, на сгибе идет тройная линия… это значит, что вы будете очень счастливы в своей жизни.

– По-моему, это чушь, – сказал Вася.

Анна немного обиделась, потом глотнула из бокала "чинзано" со льдом и, вздохнув, согласилась:

– Конечно. Вы правы. Я просто хотела вас подурачить… Хиромантия – чушь. Все – чушь. Вы правы.

– Я не говорил, что все чушь…

– А я – говорю. Все – дрек. Понимаете? Дрек.

– Понимаю, – сказал Вася, смеясь. – Чего вы злитесь?

– Потому что все – дрек, – сказала она.

– Моя дорогая, подбирай выражения, – подошел к ним Фридрих. – Зачем такие грубые слова?

– А-а… химмель-херр-готт… аллес ист дрек!..

– Анна! Тебе нельзя много пить.

Анна махнула рукой и отошла.

– Что с ней? – спросил Вася.

– Не обращай внимания, – сказал близнец и отвел его в сторону, к специалистам по Востоку.

– Вы обиделись за мое "хо-хо"? – спросил у Васи экс-русский американец.

– Я не обиделся, – сказал Вася. – Я просто рассердился.

– Господа, не будем затрагивать в своих разговорах острые темы, – предложил гость-немец. – Неужели мы не можем поговорить об искусстве, о любви… о гуманистических традициях, которые присущи любому народу… а?

– Хо-хо, – сказал экс.

– Мой дорогой, расскажи, как ты там поживаешь, – и Фриц снова обнял Васю за плечи. – Я ведь Россию почти не помню…

– Ну, как живу? Нормально живу, – смутившись, сказал Вася. – Сам видишь – по бесплатной путевке в Германию приехал.

– А своих денег бы не хватило? – спросил экс.

– Хватило б. Мне бы своих денег хватило до Америки доехать. Будь спок.

И Вася, обозлившись и постепенно увлекшись, стал рассказывать про свою жизнь. Он рассказал им про то, как он вкалывает на своем "мазе", как славно живет с красавицей-женой Клавой и дочкой-первоклассницей, какие шашлыки прямо над лесным потухшим костром он лично умеет готовить, как глухо он напивается в некоторые субботы со своими дружками. А еще рассказал он о том, как прекрасна сибирская тайга и какие отличные хариусы резвятся в таежных стремительных речках, и какие зайцы и лисы водятся в тамошних дебрях, и какие хорошие люди живут в его леспромхозе…

– Да разве вы поймете!.. – и Вася махнул рукой.

Фриц молчал.

Чужой человек…

Брат?

Экс-русский американец что-то насвистывал.

Вася спросил:

– Фриц, ну а ты как живешь? Расскажи про себя…

– Я газетчик, мой дорогой, – усмехнулся близнец. – Вторая древнейшая профессия…

– После проституции, – пояснил экс.

– Именно так, – кивнул Фриц. – Часто бывает гнусно, тошно, но – не могу оторваться. Журналистика как наркотик. Есть некий азарт. Понимаешь? Нет, боюсь, что ты не поймешь…

– Конечно, где мне понять, – нахмурился Вася и отошел к столу, подлил себе вина.

Анна стояла, прижавшись к стене, пьяная и прямая. Выпятив грудь.

– Не верьте ни одному его слову, – сказала Анна.

– Вы про кого? – не понял Вася.

– Про вашего братца. Не слушайте его пошлых фраз. Он лжец.

– Да ну…

– Он лжив и банален. Его дурацкие статьи…

– Ведь он ваш муж?

– Ну так что же?

– Яп-понский бог… значит, вы не любите Фрица?

– Варум? Простите… Почему? Люблю. Да, люблю, – повторила она. – Но от этого он не делается лучше… или – как правильно? – не становится?.. От любви люди не становятся лучше. К сожалению. Ах, в постели он так же лжив и банален, как и в своих статьях…

– Почему вы такая злая?

– Нет. Я просто пьяна. Поэтому и говорю лишнее. Кстати, я могу открыть вам небольшой сюрприз… то есть секрет. Да будет вам известно, что на подоконнике, там, за шторой, стоит включенный магнитофон, с очень чувствительным микрофоном. Ваш любящий брат, ваш ненаглядный близнец, он заранее все приготовил. Только я одна это знаю… Он ловко придумал. Но, мне кажется, что у него ничего не выйдет… уже – не вышло. А, может быть, он и сможет кое-что состряпать из этого… из обрывков фраз…

– О чем вы? – удивился Вася.

– Магнитофон включен на запись, – сказала Анна. – Все делается элементарно. Радиопередача – "Встреча с восточным братом". Ваш голос. Ваш пьяный голос. Ваши байки про вашу жизнь в России… И его задушевные, ироничные, гнусные, лживые комментарии. Деньги. Понимаете? Деньги!.. Все – дрек.

– Вы это – серьезно?

– Убедитесь сами.

Вася быстро подошел к подоконнику, отдернул штору. Так и есть. Магнитофон. Маленький, похожий на тот, что висел на груди у гида Ули… Репортерский, предназначен только для записи.

– Фриц, это что такое? – спросил Вася. – Ты, кажется, забыл его выключить?

Близнец смутился, быстро подошел, выключил магнитофон.

– Склероз, – сказал он, рассчитывая на доверчивость брата, – тотальный склероз… Между прочим, японский, новейшая марка. Хочешь, подарю?

– Слишком дорогой подарок. Уж я как-нибудь обойдусь. А ты его не выключай, – тихо сказал Вася. – Включи, включи. Чего уж теперь…

– Василий, да ты что? Ты о чем подумал? Ты обиделся, что ли? – заторопился Фриц, протягивая руку. – Я хотел записать для тебя, на память… ну, как сувенир.

– О, господи, – сказала Анна.

– Хорошо, пусть будет сувенир, – согласился Вася, и включил магнитофон. – Пленка еще не кончилась. Я хочу кое-что добавить… тебе на память… – Вася откашлялся и четко произнес: – Так вот, я хочу сказать, что мой брат Фриц – сукин сын, каких я еще не встречал. И пусть он использует эту пленку как хочет. Мне плевать.

Сказав это, Вася выключил магнитофон. Потом взял с подоконника свой бокал, осушил его залпом, и направился к двери.

– Куда же ты? – крикнул Фриц. – Постой, погоди! Я все объясню! Брат!

– Я тебе не брат, – сказал, не оборачиваясь, Вася Вайс. – Какой я тебе брат? Вон твои братья, – и он махнул рукой в сторону двух специалистов по Востоку.

Потом вышел и захлопнул дверь.

– А-а, в рот вас всех… – бормотал Вася, быстро шагая по гостиничному коридору, устланному мягкой ковровой дорожкой.

13

Расставшись с братом и выйдя на ночную, ярко освещенную Пражскую улицу, Вася хотел отправиться спать. Но тут же передумал.

"Где бы еще выпить?" – и он оглянулся по сторонам.

Рядом было кафе, за углом ресторан, но Васе хотелось чего-нибудь попроще.

Он подошел к одному из фонтанов, склонился над бассейном, почерпнул в ладони воды и ополоснул горячее свое лицо. Фыркнул. Куда же пойти-зайти?

Тут он вспомнил, что совсем рядом, за трамвайной линией, был железнодорожный вокзал. А на вокзале, конечно же, должен быть буфет. И он направился в сторону вокзала. Долго искать не пришлось, и через несколько минут он уже был в огромной пивной с самообслуживанием. Очередь прошла быстро. Вася взял рюмку водки и две большие кружки светлого пива.

Устроился в уголочке, за высоким столиком. Все стулья были заняты. Пришлось стоять.

Водку выпил сразу. Потом стал медленно, со смаком, потягивать острое пенистое пиво. Пил и разглядывал окружающих. Огромный зал. Толпа. Клубы дыма. Гул. Вася прикрыл глаза.

Он понял, что страшно устал.

И Васе вдруг показалось, что все это ему лишь причудилось-померещилось – и встреча с братом в ночном баре, и визит к нему в отель, и ссора… да и все это пестрое путешествие – уж не сон ли? Не проснется ли он сейчас с похмелья, не увидит ли рядом ненаглядное лицо спящей посапывающей Клавы, своей жены?..

Нет – пивная дрезденского вокзала и немцы вокруг. И немецкий галдеж.

Молодые ребята в нейлоновых и кожаных куртках, в джинсах. Рабочие, солдаты, пенсионеры.

За соседним столиком пил пиво советский офицер. Глаза его были красными и усталыми. Он быстро выпил свою кружку, поставил ее на движущийся вдоль стены конвейер и, не глядя по сторонам, удалился.

И тут Вася увидел Ульриха, Ули, своего гида.

Ули шел меж столов, держа в каждой руке кружку пива. Он приблизился к васиному столику, поставил кружки на картонные круглые подставки и спросил тихо:

– Фрай?

– Я, натюрлих, – ответил Вася, удивляясь тому, что Ули его не узнал. Но тот просто не смотрел на него. Глаза его были опущены, лицо странно-бледное, рот слегка приоткрыт.

Ули стоял, держась руками за ручки кружек.

Он стоял долго. Он не пил пиво. Он был неподвижен, словно это был вовсе не Ули, а заводная кукла, у которой вдруг кончился или сломался завод.

Вася испуганно смотрел на него.

И вдруг он увидел, что Ули плачет.

Нет, он не всхлипывал, не кривил губы, а просто – слезы лились из его прикрытых глаз, слезы текли и текли по застывшему и бледному его лицу.

А он только крепче сжимал ручки пивных кружек.

– Ули!.. что с тобой, Ули?.. – быстро спросил Вася и тронул его за локоть.

Ули поднял глаза и взглянул на Васю. Не поспешил вытирать слезы, не полез за платком, не удивился. И ничего не ответил.

– Что ж ты не пьешь свое пиво? – спросил Вася.

– Я его выпью, – сказал Ули.

– Что случилось, почему ты плачешь?

– Просто так, – сказал Ули.

– Ну, смотри. Может, чем помочь?..

Ули отрицательно покачал головой.

– Ничего страшного, – сказал Ули. – Ничего не случилось. Немножко обидно, и все.

– Не поладил с невестой? – догадался Вася.

– Я ей не нужен. Ничего страшного. Я ей просто не нужен.

И он снова заплакал.

– Ну, что ты, как маленький, – укоризненно сказал Вася, – ну, перестань…

Но Ули не мог перестать.

Ему было плохо.

– Слушай, брат, пошли отсюда, – предложил Вася. – Пошли в гостиницу. Посидим там, покурим, поговорим…

– Не надо говорить, – возразил Ули. – Надо молчать.

– Ну, будем молчать.

– Не надо вдвоем, – сказал Ули. – Я должен один.

– Хорошо, будешь один, черт с тобой. Но только пошли отсюда.

И Вася потянул его за рукав.

Ули, словно во сне, послушно поплелся за ним.

Они вышли на Пражскую улицу, где все так же высились громады современных отелей, сверкали рекламы и плескались фонтаны разных форм, подсвеченные разноцветными прожекторами.

Вася подвел ослабевшего Ули к одному из фонтанов.

– Сполосни лицо, – предложил он ему, – освежись – легче станет.

– Не надо легче, – сказал Ули, и покачал головой.

И вдруг он перешагнул через барьер и оказался в бассейне.

– Ули, ты что?! – испугался Вася.

– Ничего, – сказал Ули. – Будь спок.

И он встал на колени, и оказался по грудь в воде, и стал плескаться и брызгаться.

– Ули, кончай! – взмолился Вася. – Вылазь оттуда, Ули. Все утрясется, все образуется… не горюй, брат, не печалься, братишка…

Вокруг бассейна столпились разноплеменные туристы, обычные обитатели Пражской улицы. Они с удивлением и удовольствием глазели на барахтающегося в воде Ули. Они, конечно, думали, что он пьян.

А он был трезв.

Он был просто разбит, раздавлен, сокрушен своим личным великим горем, которое казалось ему страшнее атомной войны, страшнее всего, что только может произойти… он, как мальчишка, как дурачок, плескался в холодном бассейне и швырял горстями сверкающую воду в ошеломленных и хохочущих зрителей.

– Ули, ради бога… не надо, брат…

14

А в это время в ближайшем отеле, в том же самом «Хаус Лилиенштайн», на шестом этаже, в нескольких номерах, замирали-засыпали-успокаивались переутомленные красноярские туристы.

– Послушай, послушай! – шептал, тормоша храпящую жену, молодой и впечатлительный слесарь Юра. – Послушай, что меня тревожит!.. Я так ждал, я мечтал, я предвкушал увидеть Мадонну Рафаэля… я с трепетом входил в тот зал… и что же? Боюсь тебе признаться, но Мадонна не тронула меня, не задела струн моего сердца… Послушай же, проснись!

– Спал бы ты, ненормальный, – злобно сказала жена.

В соседнем номере, в объятиях гинеколога Сережи, таяла модельерша Люба.

– Мой котик, мой песик, – мурлыкала Люба, дергая Сережу за ухо, – мой мышонок, мой поросенок… Куда ты?

– Выйду на балкон, покурю.

– А ну, ляжь! Ляжь, кому говорю! Перебьешься, не сорок первый…

– Фу, как ты вульгарна, – простонал Сережа, но от курения отказался.

…А в самом крайнем, одноместном отдельном номере сидел за столом плешивый и бдительный руководитель Ачкасов и сочинял характеристики на членов своей группы.