Текст книги "cнарк снарк: Чагинск. Книга 1"

Глава 5
Королева Ямайки

Я обнаружил, что завален старыми изданиями с ближайшего стеллажа, по мне рассыпались справочники и другие книги, брошюры, прочие методички, под рукой оказалось наставление «В помощь молодому агроному», на обложке которого красовался чернильный отпечаток кошачьей лапы. Если неуловимый ночной кот все-таки имел место в отделе справочной литературы, то вспомнить его я не мог. Вполне может, это был более ранний след или след другого кота, не вчерашнего, или… Скорее всего, это был всецело посторонний кот.

Я потрогал пальцем лоб и обнаружил небольшую вмятину. Непонятно… Голова болела. Я отшвырнул брошюру в сторону окна и огляделся тщательнее.

На животе у меня лежал раскрытый учебник немецкого языка для пятого класса: Шрайбикус призывал советских пионеров посещать Карлмарксштадт и поступать в университет имени Гумбольдта. Я отметил, что Шрайбикус с утра сильно напоминает Хазина, тоже с фотоаппаратом, в очках, но не в берете. Шрайбикус мне в школе нравился, он был жизнерадостный и всегда напоминал о том, что каникулы неизбежны. И я всегда завидовал его хорошему настроению. Интересно, что теперь с ним стало? Он ведь осси и, скорее всего, спился в депрессивном пригороде Штутгарта на пару с Ади – с тем, кто хотел делать с нами и делать лучше нас. Хотя, если честно, Ади и тогда выглядел алкашом.

Я почувствовал обычную похмельную печаль и обычное отупение и сел. Интересно, многие ли думают про Шрайбикуса? Миллионы людей видели его в школе, не может быть, чтобы выросли и забыли…

Голова неприятно кружилась, из-под соседнего стола торчали ноги в вызывающих сафьяновых сапогах. Друг Шмуля, вспомнил я. То есть Роман Большаков, козак, певец, фланкировщик, моторний хлопец. Две поллитры в один глаз – и «любо, братцы, любо».

– Рома, ты живой? – спросил я на всякий случай.

– Я жив, – ответил Роман.

Но, кроме голоса, других признаков не подал.

– А где Хазин? – спросил я.

– Хазик… Он там, в углу…

Роман указал носком сапога, я окончательно убедился, что козак жив.

Я подтянул ноги, перевалился на бок и, покачиваясь, поднялся. В углу Хазина не было, гора газет, журналы, энциклопедии.

– Он в углу наблевал, – с трудом уточнил Роман. – Я ему советовал в окно, но ему под окном кто-то чудился… Там был кто-то… Он полез с ним разговаривать… Кажется, он вывалился…

Хазин вывалился в окно. Хорошо.

Я собрался с силами и выглянул из окна.

На асфальте у стены никаких следов Хазина не наблюдалось. Я не понял, испытал ли облегчение.

– Надо поработать, – сказал я сам себе.

Поработать. Работа помогает. Сосредотачивает. Сходить в музей, узнать о грязелечебнице. Она наверняка внесла свой весомый вклад. Адмирал Чичагин – первопроходец российской бальнеологии… На телевышку. Определенно на телевышку.

– Надо поработать.

Я взялся за сапоги и вытащил из-под завалов козака, до половины туловища. Роман лежал с открытыми глазами, достаточно опухший.

– Какой вчера праздник… был? – спросил он.

– Праздник… Кажется… День города… Вернее, репетиция…

Роман поморщился.

Я продолжал оглядываться. Отдел справочной литературы утратил свой обычный строгий вид. Это надо было как-то объяснять руководству, Нине Сергеевне, вряд ли удастся незаметно…

– Где моя шашка? – спросил Роман.

Роман сел, открыл глаза и ощупал карманы, точно шашку можно было спрятать в кармане. Хотя, вероятно, есть такие маленькие шашки, которые реально спрятать в рукаве. Или обернуть вокруг пояса, как китайский меч. Или шашка-телескоп с мощной пружиной в рукояти. Наверное, Роман знает толк в раздвижных шашках, любит их, коллекционирует…

Я представил коллекцию раздвижных шашек на раздвижной стене, хотя вряд ли бывают раздвижные стены, у японцев разве что. Есть рольставни, должны быть рольстены. У Большаковых контора по производству рольстен, вечером они козаки, утром монтируют натяжные потолки, такой вот курень Большака…

Я попробовал остановиться, но в похмелье не смог и продолжил с отвращением думать про раскладные шашки, рольстены, рольставни и рольмопсы, они все крутились в голове дурацкими пружинами. Выручил Роман.

– Этот Хазиков больной, – хрипло сказал он. – Он вчера хотел затоптать… кота…

– За что?

– Кажется, кот его оскорбил…

Роман поглядел на меня с вялым недоумением.

– Его можно понять, – сказал я. – Здешние коты… Зверье зверьем…

– А Хазиков – сволочь. А у меня шашка пропала…

– Мы ее, кажется, в машине забыли, – вспомнил я. – Надо забрать…

– Я ее в Златоусте заказывал, – пожаловался Роман. – Специально под кисть.

Роман показал кисть.

– Сегодня же концерт, я там…

– У тебя концерт сегодня?

– Наверное… надо у отца узнать… пить охота.

С этим я был солидарен.

Голова не болела, но чувствовалась деревянной. Чтобы убедиться, постучал по голове и убедился.

– Так кот был? – спросил я.

– Был, кажется, – ответил Роман. – Только это не кот, а товарищ старший лейтенант…

Дверь открылась, и в справочный отдел заглянула Кристина.

Кажется, она меня не узнала. Долго смотрела на меня и на Романа, затем исчезла.

– А где я живу? – спросил Роман.

– В гостинице, на нашем этаже. Вы приехали из Кинешмы.

– Из Кинешмы?

Я кивнул и поймал дверь, прежде чем она успела закрыться.

– Из Кинешмы в Кострому. Медленно, медленно лети, нетопырь. Лето прошло… – с японской меланхолией в голосе продекламировал Роман.

Я приоткрыл дверь.

Точно, Кристина. Она спускалась по лестнице, а навстречу Нина Сергеевна, встретились на площадке посередине.

– Кристиночка! – обрадовалась Нина Сергеевна. – Кристиночка, как я тебя рада видеть!

Нина Сергеевна схватила ее за руку.

– У нас скоро новоселье! – объявила Нина Сергеевна. – Фонд обновляем наполовину, компьютерный зал открываем, интернет будет. Приходите обязательно!

– Нина Сергеевна, я как раз…

– Старые фонды будем списывать – там полно хороших книг, пусть Костя твой придет, себе чего присмотрит…

– Я как раз про Костю хотела узнать, – перебила Кристина. – Он случайно не заходил?

– Нет, Кристина, не приходил. Он ведь месяц не заглядывал, сейчас же лето. А что-то случилось?

– Не знаю… Он вечером домой не вернулся. Я думала, они на рыбалку, а удочки все дома… может, вы видели?

– Кристиночка, ты не переживай, – успокоила Нина Сергеевна. – Ты что, ребят не знаешь? Убежали на реку, загулялись, погода хорошая. Болтаются где-то…

Повисла пауза.

– Из Кинешмы в Чухлому лети, лети, дирижабль…

Я оглянулся. Роман снял сапоги и тосковал вслух. Под сапогами обнаружились аутентичные портянки из толстой белой байки.

– А Глаша дома? – спросила Кристина.

– Глаша дома второй день, – ответила Нина Сергеевна. – Сидит наша Глаша. Мороженым объелась, ангину нагуляла. Представляешь, целое ведро слопала. Это мне назло! Что за дети пошли…

Я вчера видел Глашу, подумал я. На сцене. Большой поэтический успех…

– Да-да, конечно. Но вы точно не видели Костю? В городе или на реке?

– Нет, Кристиночка! Я вчера целый день на работе, потом у нас мероприятия. Я спрошу у Глаши, может, она знает.

– Спасибо.

– Кристина, ты Феденьке позвони, – посоветовала Нина Сергеевна. – Он поможет.

Кристина убежала. Нина Сергеевна направилась к нам. Я закрыл дверь, испугался и сел на стул.

– Из Юрьевца в Кологрив по берегу осень спешит… – продолжал тосковать Роман.

В дверь деликатно постучали.

– Войдите, – сказал Роман.

Заглянула Нина Сергеевна с графином. Кажется, на лестнице у нее графина не было…

– Здравствуйте, ребята! – жизнерадостно воскликнула Нина Сергеевна. – Как вы?

Я не знал, что ответить, поэтому сказал:

– Здравствуйте… Мы тут хотели поработать с утра, но…

– Вот и молодцы! – Нина Сергеевна вручила мне графин. – Молодцы!

– Спасибо!

Не знал, о чем говорить.

– Мы тут все приберем, – пообещал я.

– Можете не торопиться. Я водичку принесла. Или, может, вам чаю?

Разрухи в отделе Нина Сергеевна не замечала.

– Попозже, – сказал я.

– Хорошо. А где ваш друг?

Я огляделся, но увидел только Романа. Он, держась за стеллаж, поднимался с пола.

– Хазин пошел… в грязелечебницу, – нашелся я.

– Отлично! – обрадовалась Нина Сергеевна. – Там, кстати, собираются ванны возобновить.

– Это вряд ли, – сказал я. – Маловероятно.

– Почему?

– Тут радон в грязях.

– Что?

– Радон, – повторил я. – Превышение концентраций.

Я с сожалением вздохнул.

– Виктор, можно вас на минуточку? Буквально на пару слов?

Мы вышли. Нина Сергеевна выразительно поглядела на дверь отдела справочной литературы, и мы спустились на первый этаж.

Спуск по лестнице ударил по вестибулярному, на середине меня затошнило, а на последней ступеньке я ощутил мощный приступ изжоги.

Нина Сергеевна поджидала возле двери в кабинет.

– Виктор, я не очень поняла… – Нина Сергеевна напряженно смотрела на лестницу. – Про радон…

Изжога поразительной силы. Надо меньше думать. Чем короче мысли, тем меньше изжоги.

– У вас активированный уголь есть?

– Да. В аптечке.

Нина Сергеевна зашла в кабинет. Я старался не смотреть на лестницу, тошнило от одного ее вида. Вчерашний день то и дело возникал в памяти, от него тоже тошнило. Дорогая водка, дешевые каламбуры, плюшевый дельфин. Вчера был дельфин, его забыла Аглая, а Хазин его украл… Думать короче. Пожалуй, на телевышку сегодня не решусь, мутит от одной мысли.

Появилась Нина Сергеевна с углем, протянула упаковку.

– Спасибо, – сказал я. – А…

– Берите-берите!

Уголь не повредит.

– Виктор, а я вот не очень хорошо поняла – что там насчет радона? – спросила Нина Сергеевна.

– Радон… Он в пластах… распространен в Центральной России, тут уж ничего не поделаешь…

– А уголь… он от радона помогает? – спросила Нина Сергеевна.

– Официально нет, – я взял пачку. – Но вы же понимаете…

– Две таблетки на десять килограммов веса?

– Примерно так, – я убрал уголь. – И, разумеется, чага. Спиртовый настой…

Опять затошнило, представил чагу и сказал:

– Мне пора, Нина Сергеевна. Сегодня еще на телевышку, вы меня понимаете?

– Да, безусловно… А когда…

– После обеда, – пообещал я. – Мы заберем Романа после обеда, ему надо отдохнуть перед вечерним шоу.

– А если…

– В гостинице дезинсекция, так что пока нельзя.

– Дезинсекция?

– Увы. Клопы-с. Многих покусали.

Я вышел из библиотеки.

Собирался в гостиницу – все-таки проспаться, вернуться в человеческий облик, съесть бульона… где-нибудь найти, пусть хоть кубик кипятильником заварить… однако перед библиотекой стояла «шестерка» Хазина, сам Хазин бодро менял фильтры на фотокамере. Худшая черта в Хазине – пьет и выглядит хорошо.

– Пора поработать, – сказал Хазин. – Я тут дорогу уточнил, кстати, надо поехать.

– Куда? На телевышку?

– В Заингирь. Или на Заингирь. Там жил Чичагин. На телевышку… потом.

Хазин сощурился и поглядел в объектив.

– Этот твой Пёдор мне все линзы заляпал… Своими жирными ментовскими пащелками…

– Вряд ли в Заингире хоть что-то осталось, – предположил я. – Двести лет все-таки прошло. Там пустынь.

– Да плевать, – отмахнулся Хазин. – Снимем какие-нибудь руины, снимем пустынь, все в копилку… Крыков, кстати, не объявлялся?

– Нет.

– Ну, если встал на лыжи…

Хазин поглядел на библиотеку.

– Да не, – покачал головой я. – Вряд ли. Он же не дурак. Все идет вроде ровненько, с чему ему на лыжи?

– Ровненько… – хмыкнул Хазин. – Ну да, ровней не бывает…

Хазин навел камеру на меня, сфотографировал.

– Ладно, пусть сам крутится. Поехали, Витенька, пока погода хорошая.

Хазин сфотографировал мимо меня.

– Эй! – на крыльце библиотеки показался Роман. – Эй, погодите!

– И Шмуля здесь, – ухмыльнулся Хазин. – Шмуля, а я твою саблю в ломбард отнес!

– Как?

– Шучу-шучу, – успокоил Хазин. – На заднем сиденье, забирай свою селедку.

Роман подбежал, заглянул в салон.

– Где?!

– Там, в диване… провалилась…

Роман забрался в машину и стал рыться в заднем диване.

– Вы едете в какой-то Заингирь? – спросил Роман.

– В Заингире адмирал Чичагин прожил свои лучшие годы, – сказал Хазин.

– Перед тем как отправиться на Русско-турецкую войну, адмирал приезжал сюда поклониться родной земле, – предположил я.

– Выпить воды из родного колодца, – подхватил Хазин. – Да, адмирал Чичагин рыл колодцы для крестьян и внедрял громоотводы в среде мещанства.

– Хазин! – испуганным голосом проговорил Роман. – Ты что, кота зарубил?

– С чего вдруг?

– Вся шашка в кровище…

Я обернулся. Шашка действительно была в бурых разводах, Роман держал ее брезгливо двумя пальцами.

– Ты что, Шмуля, совсем ку-ку?! Это кетчуп.

– Зачем ты измазал шашку в кетчупе? – спросил я.

– В «Растебяке» с утра был, – пояснил Хазин.

– Что? – не понял Роман.

– В жральне местной. С утра в «Чагу» сунулся – не работает. А «Растебяка» открыта. Взял пиццу с собой, а не порезали… и ножика нет в машине, пришлось саблей.

Роман вытер шашку о диван и сказал:

– Поехали.

– А ты что, с нами? – не особо удивился Хазин.

– Да, лучше я с вами, – сказал Роман. – Признаться, я не хочу здесь оставаться… Там колодцы есть, говорите?

– И громоотводы. Чичагин внедрял громоотводы…

– И вакцинацию, – добавил внезапно Роман.

Хазин повернулся и долго смотрел на Романа.

– Пожалуй, – сказал Хазин через некоторое время. – Пожалуй, и вакцинацию.

Я записал в блокнот про вакцинацию и уточнил:

– Раньше не было вакцинации, раньше была вариоляция.

– Шмуля, там вариоляция, тебе лучше не ездить!

Хазин, в сущности, сволочь. С утра мотнул в «Растебяку», и не тошнит его, здоровый.

– Здесь я не хочу оставаться… – Роман указал на библиотеку.

– Почему же?

– Эта… Женщина… заведующая… она попыталась меня закрыть в отделе.

Хазин присвистнул.

– Зачем? – спросил Роман. – Зачем она это сделала?

– Мало ли? – сказал Хазин. – Может, хотела приватный танец…

Он стал издевательски смеяться.

– Поехали, – попросил Роман. – Поехали-поехали…

– Но мы работать, – предупредил Хазин. – Если ты там плясать собираешься…

– Поехали!

Хазин завел двигатель, и мы направились в Заингирь, но не напрямую, а с заездом на РИКовский – Хазин собирался посмотреть котлован.

От библиотеки до РИКовского минут пять мимо бани, мы спустились с холма, проехали по мосту, за мостом Хазин затормозил.

– Однако…

Я тоже удивился. Работы в котловане серьезно продвинулись. Яма стала в три раза шире и глубже, пожалуй, теперь в ней легко уместились бы уже два стадиона. На другой стороне котлована синели бытовки и возвышался автокран, на дне копошились бульдозеры и экскаваторы, самосвалы вывозили песок, все гудело и двигалось.

– А Светлов неплохо развернулся, – сказал Хазин. – Умеет работать быстро.

И сделал серию снимков.

– Атомная станция, – зевнул Роман. – Тут надо быстро.

– Какая станция к чертям… – поморщился Хазин. – Тут комбинат собирались…

– Отец сказал, что станцию, – повторил Роман.

– Ну да, – согласился Хазин. – Может. Какая разница? Красиво…

И сделал еще серию.

Я вдруг увидел, что котлован похож на иллюстрацию к «Войне миров», ту, где марсиане уже плотно обосновались и мастерили летающую машину в Суссексе.

– Слушайте, а этот Светлов… Он кто?

– НЭКСТРАН, – ответил Хазин. – Эх ты, Шмуля, своего господаря надо знать в лицо!

– Он мне не господарь, – сказал Роман.

– Ну да, то-то ты вчера газырями гремел, – усмехнулся Хазин. – «Курень Большака», ага, как же… «Пахан Общака», вот и все дела. А ты еще над Воркутэном смеешься, говном его называешь, а сам такое же говно, правда, пожиже.

Роман обиженно отвернулся. Хазин дружественно подмигнул:

– Не дуйся, Шмуля, смотри на вопрос шире – мы все говно. Грошовое и бессмысленное. Это же диалектика: надел скоморошьи рейтузы – скачи, сука! Скачи!

– Едем дальше, – предложил я.

Хазин произнес речь об исконной продажности работников культуры и их жидкопесьей и меркантильной сущности.

– Я – продажное фотоговно, – рассуждал он, выворачивая с обочины. – Я мог бы поехать корреспондентом в Боснию или в Родезию или пусть хоть в Валверде, но я дрищ и люблю лавандосы. И вот я здесь, в Чагинске, и какая-то коридорная выпь подкладывает мне клопа!

Хазин прибавил скорости и взялся за меня:

– А вот Витенька – продажное литературное гуано. Задумал роман про Сонечку Мармеладову и бездну земли русской, но обосрался в пути и написал «Новое Дерябино – город большой судьбы». И с тех пор все время пишет «Дерябино – город большой судьбы» и сам давно Сонечка-Сонечка.

Я про это уже много раз слышал, не интересно.

– А ты, Шмуля, хуже всех среди нас, – заключил Хазин. – Козак гуттаперчевой сотни! Товарищ старший содержант! Пляши, Артемон, пляши!

Про Артемона неплохо.

Выбрались за город. Здесь горела свалка, резиновый чад.

– Ты – пляши, а ты – пиши, спокойной ночи, малыши! А над всем этим весь в белом наш господарь и благодетель Алексей Степанович Светлов, председатель совета директоров корпорации НЭКСТРАН.

Свернули к Новому мосту.

– Вот я что вам скажу, братья-фигляры: требуйте долива баланды после отстоя пены! Анкор, Артемон, анкор!

Роман собрался с силами для ответа, но мы выехали на Новый мост, и меня затошнило сильнее, за мостом остановились. Пока я блевал с насыпи, Роман сбился с мысли и молчал до переезда.

– Ты не остроумный, – сказал Роман на переезде. – Хазин, ты стараешься, а не смешно. Ты сам натужный! Ты сам старый гондон. Когда ты шутишь, вокруг начинает вонять носками. Ты думаешь, что твои шутки отражение действительности, но они не отражение, они вонь.

Раскочегарился Рома:

– Ты, Хазин, с действительностью не дружишь, ты как шелудивый кобелек – задираешь лапку на все углы и воображаешь себя властелином помойки!

Хазин ничуть не обиделся. Потому что Хазина нельзя обидеть. Мне, во всяком случае, это никогда не удавалось.

– Ты, Ромик, дурак, – Хазин включился. – Ты, кроме обоссанных шаровар, в жизни не видел ничего. И если бы ты был на полкопейки умнее, ты бы понял. Ты бы понял, что дело не в шутках, дело в другом…

Я глотал активированный уголь и думал, почему не поехал в гостиницу, ведь понятно, что никакой работы не получится.

– Каждый видит мир сквозь очки своего уродства, – говорил Роман. – Когда у тебя катаракта, то кажется, что вокруг одна катаракта. А у тебя не обычная катаракта, у тебя в глазах черви…

Опять затошнило.

Они довольно долго переругивались: Роман настойчиво повторял про «шелудивого кобелька», Хазин был более изобретательным, называл Романа «всмятку-мэном», «жидокозаком», «чубастым клоуном».

– Каждый видит мир сквозь монокль своей импотенции, – говорил Хазин. – Каждый, кто не способен ничего изменить, перекладывает вину за свои немочи на окружающую реальность…

Мы ехали по шоссе на юг. Слева широкая речная долина, и где-то в ней спрятанный за зеленью Ингирь, справа холмы водораздела; простор и слева и справа, в сторону реки простор опускался вниз, а справа задирался в небо. Хорошая погода. На десятом километре возле Лесниково мы свернули и стали спускаться к реке по отсыпанной опилками дороге.

– Зачем к реке? – не понял я.

– Там брод. Старую дорогу размыло, теперь в Заингирь через брод ездят.

В Заингирь через брод, звучит как название.

– Хазин, а зачем ты в фотографы пошел? С косоглазием-то?

– А ты спроси у Витеньки! – продолжал Хазин. – Он у нас любитель горгулий…

В августе Федька решил лезть на телевышку и купил четыре бутылки пива. Мы пришли на вышку вечером.

На стуле перед пультом операторской стоял фикус в горшке, смотритель грустил на диване, пил из кружки чай, курил и читал журнал. У подлокотника лежали журналы, несколько стопок, перевязанных синей изолентой.

Смотритель взял пиво, тут же выпил бутылку и выдал ключ от двери в технический отсек, выдал лестницу с крюками и посоветовал вверх не торопиться. А еще выше второй площадки подниматься не сметь, а если какой идиот расшибется, то он не виноват и скажет, что сами просочились, и вообще, на вышке не дурковать и не гадить.

Вышку не подсвечивали, на самой верхушке горели красные огни, они словно висели в пустоте, образуя косой ромб, а еще я заметил, что они слегка покачиваются. С улиц Чагинска вышка смотрелась не толще карандаша; здесь, у основания, она показалась огромной, она опиралась на бетонные блоки ростом с бабушкин дом каждый и гудела – то ли от электричества, бегущего вверх по черным кабелям, то ли от натяжения металла, а может, от ветра в фермах. У меня от этого гудения заныли зубы, а в волосах у Кристины вспыхнули розовые искры. Кристина рассмеялась и попробовала согнать их рукой, искры защелкали, а волосы встопорщились, отчего Федька немедленно сказал, что Кристина стала похожа на ехидну. А Кристина посоветовала Федьке заткнуться, потому что сам он похож на свинью. Федька хрюкнул, поднял деревянную лестницу и стал ловить крюками низ лестницы железной. Со стороны это выглядело странно – Федька словно танцевал в обнимку с лестницей хромой вальс. Я не стал ему помогать, впрочем, Федька справился.

Он полез первым, я за ним, Кристина последняя. Кристина оказалась самой умной – надела куртку. Я, как и Федька, лез в футболке.

Почти сразу выяснилось, что взбираться не так уж легко. И хотя вокруг лестницы имелась защита из гнутых арматурин, но страшно все равно было, и я, перехватываясь за очередную ступень, сжимал пальцы слишком сильно. От этого продвигались медленно. К тому же Федька то и дело останавливался передохнуть.

По рассказам, со второй площадки уже просматривалось Коткишево, во всяком случае, должно было, но я, сколько ни вглядывался, не замечал на юго-западе огней, словно село растворилось. Кристина сказала, что в Коткишево работает магазин, где все продается еще по старым ценам, а Федор сказал, что в Коткишево живет его брат-дебил.

С третьей площадки можно было увидеть Салтаново. Мне не хотелось на третью площадку, я чувствовал, что вышка покачивается, и предполагал, что на следующей площадке покачивание усилится. Я, пожалуй бы, соврал, что растянул запястье на левой руке, но Федор опередил со своим плечом, сказал, что подорвал плечевую сумку.

Кристина засмеялась, дразнила Федьку дрищом и говорила, что пусть он тут торчит, а она залезет дальше и обязательно станет плеваться. Федька массировал плечо и грозился никуда нас больше не брать, раз мы такие придурки и подводчики.

– …Даже эксперименты особые проводились…

– Конечно же, засекреченные!

Хазин и Роман больше не ругались. Хазин, кажется, излагал самодельную теорию, согласно которой распространение цифровой фотографии неминуемо приведет к гибели цивилизации.

– Пока жила пленочная, все было еще ничего. Ну, сколько раз в жизни человека снимали? Сотню-другую от силы. А сейчас сотню можно с полчаса нахлопать. Вот и представьте…

– Не фотографируй меня больше, Хазин, – требовал Роман.

– Не боись, Ромик, – отвечал Хазин. – У тебя нет никакой души, ты ее через портки вытряс…

Кусты вокруг стали гуще, Хазин снизил скорость, мы медленно продавливались через зелень.

– Так вот, если каждый снимок откусывает хотя бы по миллиграмму, то со временем остаются практически одни ошметки…

– Это чушь, – возражал Роман. – Фотоаппараты скоро станут дешевле зажигалок, в каждом кармане будет по аппарату, в каждом телефоне…

– Я тебе об этом и говорю! Поэтому мы, пуристы, выступаем против грядущего безумия…

Мы пробились через зелень и оказались на довольно проезжей и широкой дороге, Хазин остановился и стал сверяться с компасом.

– Юг там, – Роман указал пальцем.

– Шмуля знает, где юг… – Хазин неумело крутил компас. – Кто бы в этом хоть капельку сомневался…

– Вот солнце, – Роман указал в небо. – Вот полдень, – Роман ткнул пальцем в часы. – Юг там.

Полдень, оказывается. Хорошо вчера плясали…

– Юг там, – подтвердил Хазин и спрятал компас.

Поехали дальше.

Вокруг были сосны, а сверху солнце, оно мелькало между деревьями и утомляло. Сама дорога песчаная, поэтому ехал Хазин медленно; если Хазин прибавлял газу, «шестерка» виляла задом и ревела двигателем.

Видимо, я слегка задремал. Или выключился от усталости. Или от угля. Нина Сергеевна подсунула мне снотворного угля. Я не совсем спал, открывал глаза и видел солнце и сосны, тепло. Тошнить перестало, я подумал, что не зря согласился ехать в Заингирь. Искупаюсь в Козьей Речке. В ней водились горбатые окуни, черные, со сросшимися полосами и оранжевыми плавниками. И козы водились вроде как. Одичавшие. Их многие видели. Хотя бабушка, кажется, говорила, что речка не Козья, а Косья, никакие козы тут ни при чем. А назвали ее то ли потому что слишком извилистая, то ли из-за травы – трава там росла особенно сочная, и косили там в первую очередь. Мы с бабушкой ездили… да, ездили туда… но самой речки я никогда не видел, потому что речка была бродячая, гуляла в траве. Бабушка смеялась, говорила: чтобы ее увидеть, нужно хорошенько скосить глаза…

– …Заингирь – это деревня?

– …Заингирь – это диагноз. Ромик, ты зачем в это вляпался? Ты вообще что здесь делаешь? Куда ты лезешь? Тебе наливают – ты скачи, на фига тебе Заингирь?

– А тебе на фига? Тебе что там делать?

– Мы пишем книгу про адмирала Чичагина. А он жил в Заингире, там его вотчина.

– Нет никакого адмирала, и не было его никогда.

– Есть то, что написано топором. Витя вечером опохмелится и напишет, что адмирал был, и он будет и пребудет…

Машину подкинуло, я открыл глаза. Хазин оттормаживался перед лужей, я успел выставить руку и не хлопнулся лицом о стекло.

Роман на заднем сиденье ойкнул.

– Адмирал все-таки был, – сказал я.

Вблизи оказалось, что это вовсе не лужа, но водоем. На левой стороне дороги собралось болото, торфяная вода просачивалась через песок обочины, копилась в низине нешироким водоемом, просачивалась дальше в ручей на стороне правой. Вода чайная, но прозрачная, на дне белели камни и зеленел мох, течение шевелило этот мох, среди него поблескивали неоном синие рыбки.

– Это брод? – спросил я.

– Не исключено… – ответил Хазин. – Хотя я думал, брод выглядит иначе… Вить, сходи посмотри, а?

– Что там смотреть?

– Проедем или как?

Я выглянул. Водоем напоминал аквариум, с правого края произросли купальницы. Или кувшинки. Желтые цветочки. Глубоко.

– Это от бобров, – заметил Роман. – По всей России теперь так – развелись и бесчинствуют. Строят плотины, поедают строевой лес…

– Потычь палкой, Витя, – посоветовал Хазин.

– По́тыч Палко́й, народный артист Венгерской Народной Республики.

Плохо, я стал выражаться в стиле Хазина. Скоро я стану похож на Хазина. Надо выдавливать Хазина.

– В Польше та же картина, – сказал Роман. – Многие воеводства подтапливает. Бобры-с.

– Мне кажется, проскочим, – сказал я.

– Справа надо, – посоветовал Роман. – Там явно мельче и песок, а не глина…

– Выйдите, посмотрите, а?

Но мы не собирались выходить, Хазин смирился. Он сдал чуть назад, прогазовался и въехал в лужу.

Машина, вскопала песок, замедлилась на секунду, взбила по сторонам воду и проскочила.

За лужей начался песок.

– Почти приехали.

– Это уже Заингирь? – спросил Роман. – Я представлял его иначе…

– Отсюда до Заингиря километра три вроде… где-то так…

Хазин затормозил и достал из-под козырька карту. Это меня удивило, обычно Хазин не особо старался.

– Это Козья Речка? – спросил я.

– Нет вроде. Ручей… Кот… Какой-то котов…

– Коткишевский, – Роман заглянул в карту. – Иго, однако.

– Какое еще иго? – не понял Хазин.

– Понятно же, – сказал я. – «Кот» – ручей, «киш» – черный. Черная речка, короче. Воду видели?

– А где же Ингирь? – поинтересовался Роман. – Если Чичагин жил в Заингире, то он должен был пересекать Ингирь. Мы, кажется, ничего такого не пересекали…

– Чичагин мог посещать Заингирь с другой стороны, – сказал Хазин.

С этим было трудно не согласиться, поехали дальше. Примерно через километр дорога сделала резкий поворот и за поворотом немедленно испортилась – песок набрал влаги и отяжелел. Скорость упала еще сильнее, «шестерка» поползла на днище, в салоне запахло горелым маслом и сцеплением.

– Скоро встанем, – сказал Роман.

Хазин прибавил газу. Паленым сцеплением завоняло так, что я закашлялся и открыл окно.

– Скоро встанем, говорю, – повторил Роман.

– Не каркай под руку! – заорал Хазин.

Скорость снизилась до пешеходной, Хазин убрал ногу с газа, «шестерка» остановилась.

– Вылезайте! – потребовал Хазин. – Машина поднимется, дальше я проскочу!

Мы с Романом вылезли на дорогу и несколько увязли в песке; наверное, в Заингирь лучше добираться в резиновых сапогах, адмирал Чичагин всегда это делал в ботфортах.

– Лучше вернуться обратно к луже, – сказал Роман. – Если закопаемся, назад не вытолкать.

– Ты меня еще попоучай… – Хазин явно хотел еще кое-что добавить, но воздержался.

Наше отсутствие возымело некоторый эффект – Хазин сумел проехать еще метров двадцать.

– Очень хочет в Заингирь, – заметил Роман.

Для меня подобное стремление добраться до Заингиря было странно, вероятно, Хазин еще не окончательно протрезвел.

Хазин ругнулся, вышел из машины сам и достал из багажника лопату.

– Витя, сходи посмотри, – попросил Хазин.

– Чего посмотреть?

– Сколько там песка. Если метров триста, то прогрыземся, а если дальше…

Дорога поворачивала еще раз. Если за поворотом еще пара километров, то прогрызться не получится.

– Хорошо.

Я направился к повороту.

Роман догнал.

– Прогуляюсь немного, – сказал он. – Голова со вчерашнего… Как стеклянная. Подышу.

– Согласен…

– А вы тут давно вообще? В Чагинске?

– Две недели. Или три. Давно.

– Понятно.

Шагать по песку было тяжело, как по пляжу.

– Там живут? – спросил Роман. – В этом Заингире?

– Не знаю. Дорога есть.

Непонятно, ездит ли тут кто, следы на песке долго не держатся.

– Да тут вездеход нужен и понижайка, а так лучше и не соваться.

– Ага…

Я не очень представлял, о чем с Романом разговаривать. Было стыдно, что вчера я называл его Шмулей. Но он, кажется, не обижался. Или не показывал.

– Куда дальше? – спросил я. – То есть куда едете?

– Куда? – не понял Роман.

– Выступать?

– А! Не знаю пока… Выходной сегодня. И завтра. У нас плотный график был, решили отдохнуть…

– Да, отдыхать надо, – согласился я. – Мы тоже собирались отдохнуть. Мы тут книгу пишем, это… выжигает мозг. Начинает казаться, что ты ходишь туда-сюда…

– Да, я понял… Слушай, мутный тут лес. Вроде лес, а болотом пахнет.

– После разлива вода не уходит, вот постепенно и заболачивается. Лет через десять болото победит.

– Жаль.

Мы пробирались через песок.

– Слушай, я там вчера… Не очень? Не дурил?

– Нет, – сказал я. – Напротив, все были довольны. Передавали тебе спасибо.

– Забавно… А в таком лесу…

Роман замолчал. Он провалился ногой в песок и потерял кроссовок.

– Зыбучий… – задумчиво сказал Роман.

– Зыбучие пески – это легенда, – заметил я.

– В сторону Чухломы, два миллиона шагов, тяжелей, тяжелей песок, – продекламировал Роман и стал добывать кроссовок.

Я наблюдал. Почему-то это продолжалось долго, словно кроссовок уполз под песком прочь, как ниндзя.

– Ничего стихи, – согласился я.

– У нас в ансамбле вокалистка была. Она с мужем развелась, очень тяжело переживала, и ей психолог посоветовал сочинять стихи. В психотерапевтических целях. Само собой, стихи эта девка не умела и стала сочинять хайку. А потом и книжку издала.