Текст книги "cнарк снарк: Чагинск. Книга 1"

Светлов ожил, опустил стекло, улыбнулся.

– Заблудились, – пожаловался я. – В темноте не разобраться…

– Да, такое часто случается, – сказал Светлов. – Второй поворот налево, не пропустите.

– Спасибо!

– Спасибо! – Хазин посигналил, и поехали дальше.

Свернули во второй влево и через полкилометра вырулили на шоссе. Хазин прибавил скорости, неожиданно выскочили к переезду. Переезд играл белыми огнями, был открыт, в домике смотрителя пили чай. Хазин остановился.

– Странно… – сказал Хазин. – Мы же были по ту сторону железной дороги, а теперь по эту…

– Мы и были по эту…

– Мы под мостом проехали, – сказал Шмуля.

– Мы не проезжали, – возразил Хазин.

– Ты нажрался и не заметил, – хихикнул Шмуля. – А потом подкинул мне стального клопа…

– Поедем уже… куда-нибудь, – попросил я. – Сейчас смотритель напряжется…

– Это ты у меня его спер! Верни, между прочим!

– Поехали!

– Да едем, едем…

Машина с грохотом преодолела железные переездные пластины и направилась к городу. Вел Хазин медленно, но уверенно, как по рельсам. В районе телевышки, не доезжая километра до города, свернул с асфальта. Дорога была обсыпана опилками, на опилках качало; я вдруг вспомнил эту дорогу, она вела к лесному бочагу, бочаг недалеко от вышки, врали, что в нем водятся карпы. Мы с Федькой три раза пытались их поймать, но ничего не поймали. Опилками дорога была обсыпана всегда, сколько себя помнил.

– Тут короче, – пояснил Хазин. – Прямая дорога.

– Качает… – пожаловался Шмуля. – Прямая дорога качает…

Мы проехали мимо леспромхоза с конторой, мимо гудящих электросетей, мимо гортоповских делянок с мрачными сосновыми хлыстами, мимо белых срубов бань, приготовленных к продаже в Волгореченск, на улицу Кирова, затем на Рабочую, освещенную фонарями, потом повернули на Любимова, лежащую во тьме, потом на Советскую, после этого я перестал ловить улицы.

– Куда рулишь? – спросил.

– К Чичагину, – ответил Хазин.

– И он здесь? – наивно спросил Роман.

– Он всегда здесь, – ответил Хазин. – Надо лишь вглядеться в эти колченогие переулки, в эту невыносимую… нечеловеческую длину…

Хазин поморгал дальним светом.

– Да, други, он здесь, – повторил Хазин. – Не как покровитель военно-морского флота… или ПВО… не как патрон ерша или, допустим, мыши… но как некий дух… распространенный в воздухе… некий Яша…

Я с опаской посмотрел на Хазина. Сегодня Хазин бесспорно перебрал, про Яшу я раньше не слышал. Но рулит ровно.

– Его зовут не Яша, – поправил Роман. – Он словно бы Игебод…

– Сам Игебод! – возразил Хазин.

– Ты просто этого еще не понимаешь…

– Едем к Чичагину, – сказал Хазин.

– К памятнику нельзя, – напомнил я. – Чичагин не достроен, ты же видел…

– Чичагин достроен, – заявил Хазин и повернул направо.

Мы въехали в переулок Хлебозаводской, я его узнал и почуял, а потом повернули еще и еще, я начал подозревать, что Хазин опять заблудился.

– У меня здесь карта, – Хазин постучал себя по голове. – Я тут могу с закрытыми глазами, в этом городе все направо…

Машина уперлась в тупик. Заблудился.

– Чертов город, – пробормотал Хазин. – Ночью абсолютно другой, чем днем…

– Сейчас меня опять стошнит, – поведал Роман.

– Держись, Шмуля, – посоветовал Хазин. – Держись, друг…

Роман икнул.

– Предлагаю домой, – сказал я. – В гостиницу. Спать.

– Но мы же хотели к Чичагину, – возразил Хазин. – Там как раз никого сейчас… К Чичагину!

Хазин включил заднюю скорость, некоторое время мы ехали задом, на Воронина он все-таки развернулся.

– Зачем нам к Чичагину? – спросил я.

– Я тебе кое-что удивительное покажу, – пообещал Хазин. – Это отлично подойдет для книги!

Я промолчал.

– Если ты не поедешь, я тебе припомню!

– Ладно.

– Паша Воркутин украл у меня песню, – сообщил неожиданно Шмуля. – Она называлась… как-то…

– А у меня камеру, – добавил Хазин. – Я буду жаловаться в мэрию! Этому… Пёдору… Приехали!

Хазин остановился в переулке. Я хотел оставить Шмулю в машине, но он сказал, что боится и, если что, угонит машину. Пришлось Шмулю тащить, он болтался, потом мы нашли колонку и пробовали пить, но воды из нее не выжали, только рычание и кислый железом воздух.

Я устал уже зверски, я устал куда-то идти и тащить Шмулю, или идти в «Растебяку», или говорить с Зинаидой Захаровной, а день не заканчивался, день не заканчивался, длился, этот долгий день, в котором было всего слишком много: стальной клоп утром, грязевая башня вечером, много, коридорная Маргарита, она положила глаз на Хазина, любит ловить окуней, а я собирался запнуться и подвернуть ногу, но вдруг мы оказались на Центральной площади.

– Почему вы меня не оставили? – спросил Шмуля. – Почему вы меня таскаете как патефон…

Площадь была освещена, а сам памятник словно стал выше, пленка надулась, и фигура адмирала под ней почти не угадывалась.

– Гениально… – выдохнул Хазин.

– Ай эм а диско дэнсер, – сообщил Шмуля.

– За мной!

Хазин побежал через площадь, а мы со Шмулей за ним, мы бежали, сильно стукаясь друг о друга. Хазин опередил нас, перепрыгнул через натянутую между якорями цепь и юркнул под пленку.

– Он похож на дирижабль, – сказал Шмуля. – Чичагин, как цеппелин…

Памятник нависал над нами, наваливался, пленка раздувалась и опадала, словно адмирал на самом деле собирался взлететь, дышал паровозом.

– Залезайте! – позвал из-под пленки Хазин.

Мы пролезли и увидели Хазина, стоявшего в обнимку с копытом. Оказалось, что постамент памятника не так уж высок, в метр, и адмирал не возвышается над площадью, а вполне в доступности.

– Это адмирал? – глупо спросил Шмуля.

– Это его боевой конь, – пояснил Хазин.

– Инцитатус! – сказал Шмуля.

– При чем здесь это? Смотрите лучше!

Хазин достал автомобильные ключи и постучал по копыту. Звук получился пустой и деревянный, как в дно капового ковша.

– Он что, из бумаги? – оторопело спросил Роман.

Смешно. Памятник Чичагину, стоящий в центре Чагинска, оказался сделанным из папье-маше. Или из пенопласта. Из чего-то легкого и гулкого.

– Это гипс, – пояснил Хазин. – Он отлит из скульптурного гипса.

Хазин издал нутряной ликующий звук и тут же постучал по копыту еще.

– Может, он выше настоящий, – предположил Шмуля. – Выше колена.

– Да, только копыта глиняные! – Хазин постучал одновременно себя по лбу и коня по копыту.

– Не понимаю…

Шмуля поковырял копыто.

– Они ставят муляж! – с восхищением сказал Хазин. – Вместо памятника из бронзы – памятник из бумаги! Главное, ее правильно пропитать… олифой! И креозотом. Олифа и креозот, Харибда и Азатот, рабочий и колхозница, клоп-мормышка-Че Гевара…

– Это точно Чичагин? – Шмуля попытался сделать шаг назад, чтобы обозреть памятник на расстоянии. – Почему креозот?

Но пленка натянулась, и разглядеть всадника у Шмули не получилось, но он все равно утвердительно кивнул:

– Да… В Афинах точно такой же…

Я тоже постучал по копыту.

– Пластик.

Пластиковый адмирал Чичагин. Богатый день.

– Пластик, между прочим, весьма долговечный материал, – сказал Хазин. – У меня есть расческа с первого класса…

– Прогоркла жизнь, как папиросочка… – пропел Шмуля. – Я же говорю, Воркутин украл у меня стихи…

– Вы что, не поняли?! – восторженно спросил Хазин. – Это же не Чичагин вовсе!

– Возможно, модель, – предположил я.

– Чичагина? – поинтересовался Шмуля.

– Нет, это модель памятника, – сказал я. – Но не окончательная. Такие делают для технических нужд, для примерки. Чтобы посмотреть, как впишется монумент в среду. А потом поставить настоящий.

– Тренировочный памятник? – необычайно рассудительно спросил Шмуля.

Я не нашел, что на это ответить.

– Это не тренировочный памятник, – сказал Хазин. – Это вообще не памятник. То есть памятник, но не Чичагину…

Хазин потер лоб.

– Это Крыков! Крыков спер все деньги! Он памятник заказывал… Должен быть из бронзы, а он из пластика! Если узнают…

Крыков, как всегда, экономист, подумал я. Берется за дело, обеспечивает размах, осваивает бюджет, затем до мексиканской границы.

– И что нам делать? – спросил Хазин. – Когда все так чудесно… когда мы так…

Я старался думать, получалось плохо. Что делать…

– Что делать?

– Я могу сыграть на расческе, – предложил Роман. – Как поэт Алексей Кольцов…

Шмуля немного погудел в пальцы.

– И все-таки, – Хазин настойчиво ковырял копыто. – Что нам делать с этим конем? Со скульптурой…

– Ничего, – ответил я. – Мы к этому отношения не имеем. Не наши проблемы.

– Точно, Витенька! Мы тут совершенно посторонни! Это все Крыков! Крыса Крыков!

– А камень настоящий вроде бы. – Шмуля постучал кулаком по пьедесталу. – Гранит.

– Крыков освоил бабло и соскочил… – продолжал Хазин. – Могу поспорить, Витя, эта сука Крыков все-таки соскочил… А мы остались тут… Ты, я и картонный конь…

– Инцитатус, – сказал Шмуля.

Хазин сел у пьедестала, сильно думая. Шмуля смотрел вверх, в темноту.

– Мы книгу пишем… – повторил я.

– Я читал, что курсанты навигацкой школы всегда… начищают яйца коня Петра… Великого, – сказал Шмуля. – В смысле коня памятника… памятника коня… Это некая традиция в День военно-морского флота…

– Заткнись…

Некоторое время молчали вместе. Странный день, думал я в очередной раз. Конечно, не как День военно-морского флота, но мучительный ничуть не меньше.

– Мне, пожалуй, плевать, – сказал я. – Пусть делают, что хотят. Пластиковый адмирал… это…

– Это то, что мы заслужили, – прочувственно сказал Шмуля. – Пластиковый Чичагин как символ всеобщего декаданса…

Хазин достал плоскую коньячную фляжку и быстро выпил.

Неожиданно.

– Дай мне… – попросил Роман.

– А ты мне клопа!

Роман стал шарить по карманам, но до клопа не дошел, послышался шум двигателя, по площади ехал автомобиль.

– Не двигаемся! – зашипел Хазин.

Мы стали не двигаться, но машина все равно остановилась напротив памятника, по пленке пополз свет от поисковой фары.

– Мусора! – по-чревовещательски в нос сообщил Хазин.

– И Паша Воркутин! – добавил Шмуля тоненько.

Я замер.

Не хотелось, чтобы милиция застала нас здесь, у памятника. Не хотелось объясняться, зачем мы здесь…

Фара погуляла по пленке, погасла. Машина уехала.

– Сваливаем!

– А я останусь! – Шмуля капризно обнял копыто. – Здесь хорошо…

У меня не осталось сил бороться со Шмулей. Зачем мы встретили его утром? Хотя это он, кажется, залез…

– Ладно, вы тут веселитесь, а я пойду.

Хазин выбрался из-под пленки.

Я за ним, но Шмуля успел схватить меня за рукав.

– Там Паша Воркутин! – с ужасом произнес Шмуля.

Но никакого Паши там не встретилось, площадь была пуста, а якоря светились еще неприличнее. Хазин, все так же подпрыгивая, бежал в переулок. Я поспешил за ним, и тут же за мной Шмуля сильно наткнулся на якорь, но устоял, дальше мы добрались до переулка почти без приключений.

Хазин ждал в «шестерке».

– Теперь я за руль сяду. – Я вытащил Хазина с места водителя. – Едем домой…

– Я неплохо вожу, – заметил Роман. – У меня категория «С» открыта…

– Тебе нельзя, – покачал головой Хазин. – Тебе нельзя, Шмуля.

Я закинул Шмулю в машину, Хазина затолкал на пассажирское сиденье.

– Я не Шмуля, – ответил Роман. – Я хочу в коттедж…

– Мы как раз в коттедж, – заверил Хазин. – Прямо туда, по Набережной, потом направо – и там коттедж… Что-то душно сегодня…

Хазин сделал три больших вздоха и выкрикнул:

– Не растебяка, но кулераст!

Это он сделал зря. Крякнула сирена, зажегся свет. Через дорогу от «шестерки» стояла милицейская машина. Дэпээсники скучали, я попытался сделать твердое лицо, но понял, что бесполезно, один уже приближался.

– Меня раньше лишали прав, – шепотом объявил Роман. – По беспределу…

– Кто может в рог меня сотреть? – спросил Хазин у приближающегося.

– Сержант Белкин, – представился милиционер. – Предъявите права, пожалуйста.

– У меня не с собой, – ответил я. – В гостинице оставил. Мы были на приеме у мэра, можете ему позвонить.

Подтянулся второй, по виду Фогель.

– Они же пьяные, – усмехнулся он. – Они же «мама» сказать не могут.

– А ты замолчи лучше, – посоветовал Хазин. – Ты лучше молчи, пока я добрый. Я сейчас позвоню Алексей Степанычу, он тебя в коровник отправит…

Хазин попытался вылезти из машины, но Шмуля поймал его за плечи.

– И ты, Шмуля… – всхлипнул Хазин и с горечью добавил: – А по бокам его, все опричники…

– Опричники, значит… – Белкин нахмурился.

– Я не вас имел в виду, – попытался исправиться Хазин. – Это же Лермонтов, я его с детства любил…

– Лермонтов был гондон, – сказал Шмуля.

– Ладно, выходим. – Белкин постучал по крыше «шестерки». – Выходим, выходим, выходим!

– Послушайте, – я все еще пытался разрулить положение. – Мы возвращаемся от Александра Федоровича, с мероприятия. Такси у вас в городе нет, невозможно вызвать, а нам с утра работать…

– Станцию «Мир» не затопили! – веским шепотом сообщил Хазин. – На нее загрузили ядерное оружие, и она над нами висит. Вон огонек, видишь?

Хазин указал вверх. Фогель задрал голову.

– Понимаете, там были и временный исполняющий обязанности… – все еще пытался я. – И Алексей Степанович… И полярник, и Паша Воркутэн…

– Он украл мои песни, – вмешался Шмуля.

– Там был сплошной джудас клаб, – поведал Хазин. – Поэтому, герр оберст, я имею к вам обширную докладную записку…

Раньше тут останавливалось много поездов.

– У меня достаточно компетенций…

Хазин попытался ухватить Фогеля за ремень, но тот неожиданно ударил Хазина по руке дубинкой.

Хазин ойкнул и вдруг выставил в окно машины шашку.

Белкин выхватил пистолет.

– Это не настоящая! – закричал Шмуля. – Это для фланкировки! Она тупая!

– Выйти из машины!

Милиционер целился в Хазина. В голову. Второй Фогель расстегивал кобуру.

– Ребята, давайте успокоимся, – попросил я.

– Так-так, – послышался знакомый голос.

Появился Федор. Я не заметил, сидел он в милицейской машине или откуда-то, но появился. Вдруг.

Федор принялся что-то шептать Фогелю.

– Он сегодня нас преследует! – сообщил Хазин. – Мы везде на него натыкаемся… Этот вонючий город замкнут сам на себя, куда ни пойдешь, везде Пёдор… Федор, друг!

Милиционеры опустили оружие. Федор действительно везде. Может, их два.

– Спасибо, Федя, – улыбнулся я. – Мы ехать-то можем?

– Нет, – Федор улыбнулся. – Идите пешком.

– Мы не дойдем, – сказал Шмуля.

– Дойдете. Или примем вас по административке.

– Мы дойдем, – пообещал я. – Как-нибудь…

– Но если…

– Мы дойдем! – свирепо сказал я.

Шмуля стал выставлять из окна синего дельфина, я тоже выбрался, Хазин выполз и пробовал закрыть машину. Фогель смотрел на нас подозрительно. Дельфин застрял, Шмуля вталкивал его внутрь.

– А где моя камера? – спросил Хазин.

– Завтра завезу, – пообещал Федор. – Кстати, о завтра. Мужики, давайте все-таки отдохнем, а? Устали сегодня… Сгоняем, шашлыка пожарим, водки попьем…

Роман икнул.

– Завтра посмотрим, – ответил я. – У нас работы много, Федя, сам знаешь.

– Да без вопросов, – Федор похлопал по капоту «шестерки». – Я завтра вас найду.

– Ага, – сказал я. – Завтра пересечемся.

– Да, Витя… – Федор замялся. – Вы это… Не суйтесь к памятнику, хорошо?

– Хорошо, – пообещал я. – Мы уходим.

Я взял Шмулю и Хазина и потащил их вдоль, прочь, в сторону гостиницы.

Тащил.

Хазин ругал Чагинск и бессовестных местных жителей.

Шмуля жаловался на Пашу Воркутэна и рубил шашкой встречные репейники и чертополохи.

Я думал про то, что не очень люблю Чагинск. Улицу эту, возможно, Профсоюзную. Как-то мы поехали кататься на великах. И на этой Профсоюзной в кустах сидел гэповец из деревяшки, он слетел в канаву на «Днепре» и попросил нас помочь выбраться. Мы помогли, вытолкали «Днепр», а этот гэповец отобрал у нас всю мелочь.

– Стой! – заорал Хазин. – Стой, Витенько! Пришли!

Ночная библиотека.

– Я вас предупреждал, – печально произнес Шмуля.

Ночной библиотеки я не видел никогда. Обычное здание, двухэтажный квадрат из белого кирпича, шиферная крыша, похожа на жилой дом. Две тарелки на втором этаже. Тридцать тысяч книг. То ли свет со стороны автомоста через железную дорогу, то ли в составе кирпича имелся флуоресцирующий компонент, а может, этот эффект возникал от того, что окружающие здания были темные. Библиотека светилась. Нет, я понимал, что, скорее всего, это действительно краска или кирпич с люминофором, впитавшим свет за день, эффект цветового обскура, но хотелось верить, что это от книг. Книги. Начитанные книги светятся в темноте. Начитанные книги разговаривают – перегнутые переплеты распрямляются с легким шорохом, выгибаются с потрескиванием обложки, страницы, распухшие от пальцев, выдыхают, и библиотека ночью наполнена шепотом. Чем больше в библиотеке читателей, тем разговорчивее в ней книги. Эхо читательских рук. Если прийти к библиотеке ночью, можно увидеть эхо читательских слез. Или смеха. Зачем остановились…

Я посмотрел на Хазина.

– Шмуля, ты видел когда-нибудь говорящего кота? – вдруг поинтересовался Хазин.

– Нет, – ответил Шмуля. – Я не Шмуля, я… Я хотел поступать, подготовил текст, «Маскарад», я его еще в школе читал…

– Но они тебя не поняли, – сочувственно всхлипнул Хазин. – Им было наплевать на твою душу, они видели в тебе лишь дешевого кудрявого скомороха…

Хазин надул щеки, хлопнул ладонями. Звук получился громким – Роман вздрогнул.

– Я хотел стать артистом, – с обидой признался Шмуля. – А потом…

– Расшибся́ как готовальня, – сказал Хазин.

Шмуля поперхнулся.

– Может, все-таки по домам? – предложил я. – Завтра на самом деле работать.

– Работа – это святое, – не стал спорить Хазин. – Но раз мы, Шмуля, уж тут, пойдем, я покажу тебе одного кота. Это небывалый кот, честное слово, у него чутье… Серьезно, он фальшак чувствует за сто километров…

– Зачем? – не понимал Роман.

– Ты ему отрывок почитаешь, а он тебе скажет все, что про это думает.

– Правда? – Роман с сомнением взглянул на меня.

– Правда, – подтвердил я.

– А как же мы туда пройдем?

– Все предусмотрено, – Хазин указал на пожарную лестницу.

Она весьма удачно проходила ровно напротив окон и на первом и на втором этажах.

– Там наверняка сигнализация, – я пытался это остановить.

Честно пытался.

Роман пристегнул шашку к поясу.

– Да, – согласился Хазин. – На первом сигнализация… А на втором нет. Залезем, а кот там, ждет нас…

– Тогда я согласен…

Шмуля решительно направился к лестнице. Я за ним. Хазин догнал. Мы стояли под лестницей, стены светились.

Роман подергал за лестницу, убедился, что крепко, и попытался влезть.

– У меня двоюродный брат есть, – сообщил Шмуля. – Он гидролог.

Хазин полез вверх, оскальзываясь на ступенях и замирая. Роман, брякая саблей, карабкался вслед за Хазиным.

Хазин добрался до второго этажа, пнул раму ботинком, и окно оказалось подозрительно не закрыто; я подумал, что Хазин нарочно не закрыл с утра окно, чтобы проникнуть сюда ночью, чтобы посмотреть говорящего кота.

Я поставил ногу на нижнюю ступеньку лестницы. Скользкая.

– Витя, залезай скорее, а то опять кто-нибудь припрется.

Я полез.

Я хотел написать про зомби и стать счастливым человеком. Они меня подвели.

Звякнуло стекло, Хазин и Шмуля проникли в библиотеку.

– …Моя прабабка проглотила десертную ложу, – рассказывал Хазин. – Она ела творог с медом, а тут кот как раз. Он прыгнул, а прабабка испугалась и подавилась, эта ложка застряла у нее в глотке…

Я попробовал залезть в библиотеку, но с первого раза не получилось, нога поехала по подоконнику.

– А ее отец сунул руку ей в горло – и достал…

Родственник Хазина руку в горло – и достал серебряную ложку, ни зомби, ни вампиров, эти твари ни в какую не приживались на наших суглинках.

– С тех пор моя прабабка даже в сортир ходила с молотком. От кота отбиваться. Шмуля, послушай, дай саблю.

– Зачем?

– Ну а вдруг… кто прыгнет…

– На.

Я проник в здание.

– Этот кот и на меня часто набрасывался… – рассказывал Хазин, разглядывая саблю. – Мерзкая такая тварина… Ручаюсь, он необычайно опасен…

Хазин размахнулся саблей и сшиб со стеллажа подшивку «Чагинского вестника».

– …Лезешь в подпол, а он подстерегает, говорит, что ты сука и кулераст… – Хазин ткнул саблей в «Настольный справочник почвоведа». – Выходи! Выходи, будь мужиком…

Хазин размахивал саблей.

– Сейчас… Сейчас я тебя приглажу…

Со стеллажей падали книги и подшивки, Хазин не унимался, пытался зарезать невидимого кота.

Из-за стеллажей осторожно появился Шмуля. Зевнул, сел на пол и сказал:

– А я в филармонии работал.

– Да не можешь ты в филармонии, – возразил Хазин. – Таких не берут… Тише! Вон он, в стеллаже… получи!

Хазин так старался, что я тоже начал наблюдать некоторого кота. Луна желто светила в окна отдела справочной литературы, и от книг и полок по комнате расходились многочисленные тени. Они складывались в причудливые аппликации, в черно-желтые зебры, за полосами которых вполне мог прятаться кот и еще три кота.

Хазин не унимался:

– Они всегда преследовали нашу семью… Всегда присылали предупреждающий знак – что-то железное… Несколько шариков от подшипника, гайку, цепочку… А сегодня я получил железного клопа… Она одна из них, эта Маргарита…

– Ее зовут Маргарита?

– Маргарита. Ее дочь работает в парикмахерской, а муж коммерсант… у него продажа пил…

– Я редко пью…

– Кажется, он слабовидящий. То есть почти слепой, представляешь? Слепой.

– Все так или иначе слепы. Но некоторые слепее других.

– Но некоторым везет.

– Многим везет, однако они этого не понимают.

Я закрыл глаза.

– Оладьи народов мира… Целый справочник…

– Пельмени народов мира… там, на третьей полке.

– У каждого народа свои пельмени…

– Проклятый кошак обожал пельмени, однажды я забыл на столе кастрюлю – и он сожрал три порции…

Хазин замолчал. Стало тихо. Я открыл глаза. Хазина не было.

– Хазин, ты где? – спросил я.

Мой голос утонул в бумаге. Хазин не отозвался. В окна продолжала светить луна.

– Хазин!

– Его нет…

Шмуля.

– А где он?

– Не знаю… – всхлипнув, ответил Шмуля. – Он куда-то делся…

– Он куда… Куда он делся, я его только что видел…

– Ты уже два часа в отрубе, – сообщил Шмуля. – А Хазика нет… Я думал, его делами завалило, но его нет…

Шмуля издал тяжелый протяжный звук.

– Что с тобой?

Кажется, Шмуля плакал.

– Что тут случилось?

Точно, плакал. Словно подавившись десертной ложкой.

– Ро… ма… – я пытался думать, это не получалось. – Что случилось?

Я наконец его увидел. Он сидел возле стеллажа. Кажется.

– Что произошло?

– Несчастье… – сказал Шмуля.

Несчастье.

Холодно. И тошнит.

– Несчастье стало с нами в эту ночь… – повторил Шмуля.

Да пребудет с нами Хьюман Райтс Вотч.