Текст книги "Аттила. Предводитель гуннов"

Глава 9
Аттила возвращается домой

Таково было возвращение, увенчавшее неудачу Аттилы. Он хотел взимать дань со всего мира, но, в последний раз пересекая Дунай, знал, что его желания не исполнились, а надежды мертвы. Первый удар он нанес по Востоку и почти уничтожил его, но так и не смог взять Константинополь. Он вторгся в Галлию, превратив ее города в груды развалин, но не разгромил армии Аэция. Он мечтал покорить Рим, что стало бы предметом его гордости, но папа Лев заставил повернуть его обратно еще до того, как Аттила форсировал По. Каждое его нападение кончалось долгим отступлением; пусть даже он обратил в руины сотни городов империи, в конечном итоге он ничего не добился. Сломленным человеком он вернулся за свой деревянный частокол в сердце Венгрии – ничто из его надежд не исполнилось, все успехи обратились в прах.

И то, что он не осознал в полной мере свои неудачи, лишь подчеркивает тот факт, что он был и остался варваром. Вне всякого сомнения, разрушения и грабежи, развалины и добычи означали для него конец войны. Даже в этот свой последний час он не попытался осознать, что представляла собой империя. И если мы зададимся вопросом, чего же на самом деле достигла огромная энергия вторжения гуннов в первой половине пятого столетия, то будем вынуждены ответить – ничего. Они ни к чему прямо и сознательно не стремились. Тем не менее косвенным образом, не отдавая себе отчета в этом, бесконечная жестокость Роаса и Аттилы привела к созданию двух крупных и даже фундаментальных факторов: она была причиной превращения Британии в Англию и послужила основой для создания республик в лагуне, из которых выделилась Венеция, королева Адриатики.

Аттила не подозревал обо всем этом. Как и о том, что его неудача стала причиной столь странных достижений. Он вернулся домой как завоеватель, и перед его деревянным дворцом для него было устроено пышное пиршество. По рассказу Иордана, его приветствовали точно так же, как и раньше, когда он возвращался и с руин Востока, и после неудачной попытки взять Константинополь. Он сделал Запад своим данником; он был нагружен золотом и добычей, награбленной в Северной Италии. Этого ему было достаточно, и он радостно готовился к свадьбе с очередной женой, которой предстояло пополнить гарем его наложниц; ею была не Гонория, которая стала бы доказательством его победы, а другая, что стала не наградой, а скорее добычей, – прекрасная Ильдико, вызывавшая жалость своей молодостью и хрупкостью. Немецкие легенды называют ее Хильдегард. Возможно, она была франкской или бургундской принцессой.

Говорят – мы не знаем, сколько в этом рассказе правды, – что, когда после долгого последнего отступления он пересекал реку Лех у Аугсбурга, какая-то старуха с космами распущенных волос, то ли колдунья, то ли прорицательница, трижды крикнула проезжавшему мимо вождю гуннов: «Аттила в прошлом!» Это часть тех легенд, которых было так много в его истории.

Той ночью, которую можно назвать или последней оргией, или празднованием свадьбы, Аттила, по своему обыкновению, выпил немереное количество вина и решил увидеть на своем ложе прекрасную и чистую Ильдико, последнюю свою жертву и добычу. Мы так никогда и не узнаем, что произошло на том страшном брачном ложе. Утром царило мертвое молчание, и, когда наконец охранники Аттилы вломились в комнату, они увидели, что их мертвый вождь плавает в луже крови – то ли убитый своей жертвой, то ли скончавшийся от апоплексического удара. Это так и осталось неизвестным. Говорят, Ильдико было за что мстить – за убийство ее родителей и братьев, за свою поруганную честь.

Вынеся из этой наводящей ужас комнаты тело своего предводителя, гунны под унылые звуки своих песнопений погребли его в тайном месте. Могила была выкопана рабами, которых по окончании работы всех перебили. Иордан сохранил для нас или сам сочинил величественную погребальную песнь, которая сопровождала последний обряд варваров. В ней прославлялись триумфальные победы Аттилы над Скифией и Германией, которые покорно несли его ярмо, и над двумя императорами, которые платили ему дань.

Памятью от него остался ужас, написанный столбами дыма и языками пламени сожженных городов, и та традиция «устрашения», о которой кайзер Вильгельм впервые напомнил своим войскам, отправлявшимся в Китай, и которую он сегодня практикует по всей Европе. После смерти Аттилы его обширная варварская империя распалась на части. Бесчисленные мятежи и восстания разрушили ее, но само ее существование было забыто лишь много лет спустя.

Приложение
Э. Гиббон об Аттиле[7]7
  Цит. по: Э. Гиббон. История упадка и разрушения Римской империи. Пер. В.Н. Неведомского. М., 1883—1886. Главы XXXFV, XXXV.


[Закрыть]

Характер, завоевания и двор царя гуннов Аттилы.
Смерть Феодосия Младшего. Возведение Маркиана в звание Восточного императора

Гунны (376—433 гг.). – Их поселение в современной Венгрии. – Царствование Аттилы (433—453 гг.). – Его наружность и характер. – Он находит меч Марса. – Он подчиняет своей власти Скифию и Германию. – Гунны вторгаются в Персию (430—440 гг.). – Они нападают на Восточную империю. – Опустошают Европу до Константинополя. – Скифские, или татарские, войны. – Положение пленных. – Заключение мира между Аттилой и Восточной империей (446 г.). – Храбрость жителей Азимунция. – Аттила отправляет послов в Константинополь. – Максимин отправляется послом к Аттиле (448 г.). – Царская деревня и дворец. – Обращение Аттилы с римскими послами. – Царский пир. – Заговор римлян против Аттилы. – Он делает выговор императору и прощает его. – Смерть Феодосия Младшего (450 г.). – Ему наследует Маркиан.

Западный мир страдал под гнетом готов и вандалов, бежавших перед гуннами, но подвиги самих гуннов не соответствовали их могуществу и блеску первых успехов. Их победоносные орды расселялись от Волги до Дуная; но их силы истощались от вражды между самостоятельными вождями, их мужество бесполезно тратилось на незначительные хищнические набеги, и они нередко унижали свое национальное достоинство, становясь под знамена своих побежденных врагов из жадности к добыче. В царствование Аттилы[8]8
  Достоверные материалы для истории Аттилы можно найти у Иордана (De Rebus Geticis, гл. 34—50) и у Приска (Excerpta de Legationibus, Париж, 1648, с. 33—76). Я не читал ни жизнеописания Аттилы, написанного в двенадцатом столетии Ювенком – Целием – Каланом – Далматином, ни того, которое было написано в шестнадцатом столетии Николаем Олаусом, архиепископом Грана (см.: Маску, История древних германцев, IX, 23; Маффеи, Osservazioni Litterarie, т. I, с. 88, 89). Все, что прибавили к этим данным новейшие венгерцы, отзывается вымыслом, и они, как кажется, не отличались большим искусством в сочинении выдумок. Они полагают, что, когда Агтила вторгся в Галлию и Италию и взял множество женщин в жены и пр., ему было сто двадцать лет (The wrocz, Chron., ч. 1, гл. 22; in Script. Hungar., т. I, с. 76).


[Закрыть] гунны снова стали наводить ужас на весь мир, и я теперь должен заняться описанием характера и подвигов этого грозного варвара, нападавшего попеременно то на восточные, то на западные провинции и ускорившего быстрое разрушение Римской империи.

Среди потока переселенцев, стремительно катившегося от пределов Китая к пределам Германии, самые могущественные и самые многолюдные племена обыкновенно останавливались на границе римских владений. Их напор на время сдерживался искусственными преградами, а снисходительность императоров не удовлетворяла, а поощряла наглые требования варваров, успевших приобрести сильное влечение к удобствам цивилизованной жизни. Венгры, с гордостью вносящие имя Аттилы в список своих туземных королей, могут основательно утверждать, что орды, признавшие над собою власть его дяди Роаса, или Ругиласа, стояли лагерем в теперешней Венгрии[9]9
  В Венгрии поселялись одна за другой три скифские колонии: 1) Аттиловы гунны, 2) арабы в шестом столетии и 3) турки или маджары, А. Д. 889, – эти непосредственные и настоящие предки современных венгров, связь которых с двумя первыми народами чрезвычайно слаба и отдаленна. Prodromus и Notitia Матвея Белия, как кажется, содержат богатый запас сведений о древней и новой Венгрии. Я видел извлечения из этих сочинений в Bibliotheque Aniienne et Moderne (т. XXII, с. 1—51) и в Bibliotheque Raisonnee (т. XVI, с. 127—175).


[Закрыть], на такой плодородной территории, которая в избытке удовлетворяла нужды народа, состоявшего из охотников и пастухов. Занимая такое выгодное положение, Ругилас и его храбрые братья постоянно что-нибудь прибавляли к своему могуществу и к своей славе и могли по своему произволу то вступать в мирные переговоры с двумя империями, то предпринимать против них войны. Его союз с Западной империей был скреплен его личной дружбой со знаменитым Аэцием, который был уверен, что всегда найдет в лагере варваров гостеприимство и сильную поддержку. По просьбе Аэция шестьдесят тысяч гуннов приблизились к границам Италии, чтобы поддержать узурпатора Иоанна; и их приближение, и их отступление дорого стоили империи, и Аэций из признательности предоставил своим верным союзникам обладание Паннонией. Для Восточной империи были не менее страшны военные предприятия Ругиласа, угрожавшие не только провинциям, но даже столице. Некоторые церковные историки пытались истребить варваров молнией и Мировой язвой[10]10
  Сократ, VII, 43; Феодорет, V, 36. Тильемон, всегда полагающийся на авторитет церковных писателей, упорно настаивает на том (Hist, des Empereurs, т. VI, с. 136—607), что здесь идет речь о других войнах и других личностях.


[Закрыть], но Феодосий был вынужден прибегнуть к более скромным мерам: он обязался выплачивать им ежегодно по триста пятьдесят фунтов золота и прикрыл эту постыдную дань званием генерала, которое соблаговолил принять царь гуннов. Общественное спокойствие часто нарушалось буйством варваров и коварными интригами византийского двора. Четыре подчиненные нации, в числе которых мы можем отметить баваров, отвергли верховенство гуннов, а римляне поощряли и поддерживали это восстание своим содействием, пока грозный Ругилас не заявил своих основательных притязаний через посредство своего посла Эслава. Сенаторы единогласно высказались за мир; их декрет был утвержден императором, и были назначены два посла – генерал скифского происхождения, но консульского ранга Плинтас и опытный государственный деятель квестор Эпиген, который был выбран по рекомендации своего честолюбивого сотоварища.

Смерть Ругиласа прервала ход мирных переговоров. Два его племянника Аттила и Бледа, занявшие престол своего дяди, согласились на личное свидание с константинопольскими послами, но так как они из гордости не хотели сходить с коней, то переговоры велись на обширной равнине возле города Марга, в Верхней Мёзии. Цари гуннов присвоили себе как все почетные отличия, так и все существенные выгоды состоявшейся сделки. Они продиктовали мирные условия, и каждое из этих условий было оскорблением достоинства империи. Кроме пользования безопасным и обильным рынкам на берегах Дуная, они потребовали, чтобы ежегодная дань была увеличена с трехсот пятидесяти до семисот фунтов золота, чтобы за каждого римского пленника, спасшегося бегством от своего варварского повелителя, уплачивался денежный штраф или выкуп в размере восьми золотых монет, чтобы император отказался от союза и всяких сношений с врагами гуннов и чтобы все беглецы, укрывшиеся при дворе или во владениях Феодосия, были отданы на суд своего оскорбленного государя. Этот суд вынес свой безжалостный приговор над несколькими несчастными юношами царского происхождения: по требованию Аттилы они были распяты на кресте на императорской территории, и лишь только царь гуннов заставил римлян трепетать при его имени, он оставил их на короткое время в покое и занялся покорением мятежных или независимых племен Скифии и Германии.[11]11
  См.: Приск, с. 74, 48; Hist, des Peuples de ГЕигоре, т. VII, гл. 12—15.


[Закрыть]

Сын Мундзука Аттила вел свое знатное и, быть может, царское происхождение[12]12
  Приск, с. 39. Венгерцы нашего времени ведут его происхождение, в тридцать пятом колене, от Ноева сына Хама; однако им неизвестно даже имя его отца (де Гинь, Histoire des Huns, т. II, с. 297).


[Закрыть] от древних гуннов, когда-то воевавших с китайскими монархами. Черты его лица, по замечанию одного готского историка, носили на себе отпечаток национального происхождения, и наружность Аттилы отличалась всегда уродливыми особенностями, свойственными современным нам калмыкам[13]13
  Ср. Иордана (гл. 35, с. 66) с Hist. Naturelle Бюффона (III, 380). Первый из них основательно заметил: «Originis suae signa restituens». Описание характера и наружности Аттилы, вероятно, заимствованы от Кассиодора. (Кассиодор, без всякого сомнения, заимствовал свой рассказ от Приска, который сопровождал посла, ездившего из Константинополя для переговоров с Аттилой. Поскольку Приск имел случай делать личные наблюдения, то его история имеет особую цену, и весьма жаль, что значительная часть утрачена (см. по поводу этого предмета: Шмидт, Geschichte der Deutschen, ч. I, с. 171). – Изд.)


[Закрыть]. У него была большая голова, смуглый цвет лица, маленькие, глубоко ввалившиеся глаза, приплюснутый нос, несколько волос вместо бороды, широкие плечи и коротенькое толстое туловище, одаренное сильными мускулами, хотя и непропорциональное по своим формам. В гордой походке и манере себя держать царя гуннов выражалось сознание его превосходства над всем человеческим родом, и он имел обыкновение свирепо поводить глазами, как будто желая насладиться страхом, который он наводил на окружающих. Однако этот дикий герой был доступен чувству сострадания: враги, молившие его о пощаде, могли положиться на его обещания мира или помилования, и подданные Аттилы считали его за справедливого и снисходительного повелителя. Он находил наслаждение в войне, но, после того как он вступил на престол в зрелых летах, завоевание севера было довершено не столько его личной храбростью, сколько его умом, и он с пользой для себя променял репутацию отважного воина на репутацию предусмотрительного и счастливого полководца. Личная храбрость дает блестящие результаты только в поэзии и в романах, и даже у варваров победа зависит от умения возбуждать и направлять страсти толпы на пользу одного человека. Скифские завоеватели Аттила и Чингис возвышались над своими грубыми соотечественниками не столько своей храбростью, сколько своим умом, и можно заметить, что монархия гуннов, точно так же, как и монархия монголов, была основана на фундаменте народных суеверий. Чудесное зачатие, которое приписывалось девственной матери Чингиса обманом или легковерием, возвысило его над уровнем человеческой натуры, а голый порок, провозгласивший его от имени Божества повелителем вселенной, воодушевил монголов непреодолимым энтузиазмом[14]14
  Abulpharag. Dynast, vers. Pocock., с. 281; Абульгази Багадур-хан, Генеалогическая история татар, ч. II, гл. 15; ч. IV, гл. 3; Пети де Ла Круа, Vie de Gengiscan; кн. I, гл. 1, 6. В донесениях миссионеров, посещавших Татарию в тринадцатом столетии (см. седьмую часть Histoire des Voyages), описаны язык и мнения этого народа; Чингис называется Сыном Божьим и пр.


[Закрыть]. Аттила прибегнул к религиозному подлогу, который был так же хорошо приспособлен к характеру его времени и его отечества. Нетрудно понять, что скифы должны были чтить бога войны с особым благоговением, но поскольку они не были способны ни составить себе отвлеченное о нем понятие, ни изобразить его в осязательной форме, то они поклонялись своему богу-покровителю под символическим изображением железного палаша[15]15
  «Nee templum apud eos visitor, aut delubrum, ne tugurium quidem culmo tectum cerni usquam potest; sed gladius barbarico ritu humi figitur nudus, eumque ut Martem regionum quas circumcircant praesulem verecundius colunt» (Аммиан Марцеллин, XXXI, 2 и примеч. Линденброгия и Валуа).


[Закрыть]. Один из гуннских пастухов заметил, что одна из телок, которые паслись на лугу, ранила себя в ногу; он пошел по оставленным ею следам крови и нашел в высокой траве острый конец меча, который он выкопал из земли и поднес Аттиле. Этот великодушный или, вернее, хитрый царь принял этот небесный дар с благочестивой признательностью и в качестве законного обладателя меча Марса заявил свои божественные и неопровержимые права на всемирное владычество[16]16
  Приск рассказывает эту замечательную историю и в своем собственном тексте (с. 65), и в цитате, проводимой Иорданом (гл. 35, с. 662). Он мог бы объяснить нам традицию или вымысел касательно этого знаменитого меча и мог бы познакомить нас с именем и с атрибутами скифского бога, которого он превратил в Марса греков и римлян.


[Закрыть]. Если в этом торжественном случае были исполнены скифские обряды, то на обширной равнине был поставлен высокий алтарь или, вернее, навалена груда хвороста длиною и шириною в триста ярдов, и меч Марса был поставлен на вершине этого жертвенника, ежегодно освящавшегося кровью овец, лошадей и сотого из пленных[17]17
  Геродот, IV, 62. Ввиду бережливости я придерживался самой умеренной мерки. Когда они приступили к человеческим жертвоприношениям, они отрезали плечо и руку у несчастной жертвы, затем вскидывали ее на воздух и из того, как она падала на кучу хвороста, извлекали разные предсказания и предзнаменования.


[Закрыть]. Входили ли человеческие жертвоприношения в состав религиозного поклонения Аттилы, или же он умилостивлял бога войны теми жертвами, которые беспрестанно приносил ему на полях сражений, – в любом случае фаворит Марса скоро приобрел священный характер, благодаря которому его завоевания сделались более легкими и более прочными, а варварские князья, из благочестия или из лести, стали сознаваться, что их глаза не могли пристально смотреть на божественное величие царя гуннов[18]18
  Приск, с. 55. Даже более цивилизованному герою – самому Августу – очень нравилось, когда те, на кого он устремлял свои взоры, были, по-видимому, не способны выдержать их божественного блеска (Светоний, in August., 79).


[Закрыть]. Его брат Бледа, царствовавший над значительной частью нации, был вынужден отказаться от скипетра и был лишен жизни. Но даже этот бесчеловечный поступок приписывался сверхъестественному внушению, и энергия, с которой Аттила употреблял в дело меч Марса, распространила общее убеждение, что этот меч был предназначен только для его непобедимой руки[19]19
  Граф де Буа (Hist, des Peuples de I'Europe, т. VII, с. 428, 429) старается оправдать Аттилу в убийстве брата и почти готов отвергнуть единогласное свидетельство Иордана и современных хроник.


[Закрыть]. Но обширность его владений служит единственным доказательством многочисленности и важности его побед, и, хотя скифский монарх не был способен понимать цену наук и философии, он, может быть, сожалел о том, что его необразованные подданные не владели такими искусствами, с помощью которых можно было бы увековечить воспоминание о его подвигах.

Если бы мы отделили чертой цивилизованные страны земного шара от тех, которые находились в диком состоянии, а занимавшихся возделыванием земли городских жителей от охотников и пастухов, живших в палатках, то Аттиле можно было бы дать титул верховного и единственного монарха варваров[20]20
  «Fortissimarum gentium dominus, que inaudita ante se potentia, solus Scythica et Germanica regna possedit» (Иордан, гл. 49, с. 684; Приск, с. 64, 65). Де Гинь, благодаря своему знакомству с историей Китая, имел (т. II, с. 295—301) верное понятие о могуществе Аттилы. (По мнению Нибура (Лекции о римской истории, ч. III, с. 339), это «описание могущества Аттилы составляет один из слабых пунктов Гиббонова рассказа». Варварский вождь бесспорно владычествовал повсюду, где появлялся; но следов постоянного владычества нельзя найти нигде, кроме тех стран, из которых готы были вытеснены гуннами за шестьдесят лет перед этим. Слухи о награбленной в римских провинциях добыче дошли до гуннов и возбудили в них желание получить из этой добычи свою долю. Аттила и постарался собрать для этой цели многочисленные военные силы; он убедил германцев и сарматов соединиться под его начальством, а это и подало повод думать, что он утвердил свое владычество над всеми народами, вступившими с ним в союз для названной цели. Гиббон был введен в заблуждение догадками де Гиня, неосновательность которых теперь уже доказана. Шмидт (ч. 1, с. 173) хотя отчасти и преклонялся перед тем же авторитетом, однако сознался, что в истории Аттилы много вымышленного. – Изд.)


[Закрыть]. Из всех завоевателей древних и новых времен он один соединял под своей властью обширные страны Германии и Скифии, а эти неопределенные названия, в применении к тому времени, когда он царствовал, должны быть принимаемы в самом широком значении. Тюрингия, простиравшаяся вне своих теперешних пределов до берегов Дуная, была в числе его владений; в качестве могущественного соседа он вмешивался во внутренние дела франков, а один из его военачальников наказал и почти совершенно истребил живших на берегах Рейна бургундов[21]21
  Откуда взялись эти жившие на берегах Рейна бургунды? Главные силы бургундов уже задолго перед этим поселились на постоянное жительство в Галлии и владели такой территорией, которая была более чем достаточна для них. В следующей главе мы увидим, что они принимали участие в великой битве между Аэцием и Аттилой. Служившие под начальством Аттилы вожди обошлись жестокосердно с городами, лежавшими на берегах Рейна, и весьма возможно, что жители этих городов, называвшиеся Burgers или Burgwohners, были по ошибке приняты за особый народ, носивший такое название. – Изд


[Закрыть]. Он подчинил своей власти острова океана и скандинавские государства, окруженные водами Балтийского моря и отделенные этими водами от европейского материка, и гунны могли собирать подати в виде мехов с тех северных стран, которые до тех пор были защищены от всяких завоевательных попыток суровостью своего климата и храбростью своего населения. С восточной стороны трудно установить пределы владычества Аттилы над скифскими степями, однако нам известно, что он владычествовал на берегах Волги, что царя гуннов боялись не только как воина, но и как волшебника[22]22
  См.: де Гинь, Histoire des Huns, т. II, с. 296. Геуги были уверены, что гунны могли по своему произволу вызывать бурю с ветром и дождем. Это явление приписывали действию камня gezi; его магической силе татарские магометане приписывали в четырнадцатом столетии поражения в битвах (см.: Херефеддин Али, Hist, de Timur Вес, т. I, с. 82, 83).


[Закрыть], что он победил хана грозных геугов и что он отправил послов для ведения переговоров с Китайской империей о союзе на равных с обеих сторон правах. Среди народов, признавших над собою верховную власть Аттилы и при его жизни никогда не пытавшихся возвратить свою самостоятельность, гепиды и остроготы отличались своей многочисленностью, своим мужеством и личными достоинствами своих вождей. Знаменитый царь гепидов Ардарих был преданным и прозорливым советником монарха, который уважал его неустрашимость, хотя в то же время питал сочувствие к кротким и скромным достоинствам царя остроготов благородного Валамира. Толпа менее важных царей, владычествовавших над теми воинственными племенами, которые служили под знаменем Аттилы, теснилась вокруг своего повелителя, занимая при нем различные должности телохранителей и служителей. Они следили за каждым его движением, дрожали от страха, когда он морщил свои брови, и по первому сигналу исполняли его грозные и безусловные приказания без ропота и без колебаний. В мирное время подчиненные ему цари поочередно дежурили в его лагере со своими национальными войсками, но, когда Аттила собирал все свои военные силы, он мог выставить в поле армию из пятисот тысяч варваров, а по мнению иных, даже из семисот тысяч[23]23
  Иордан, гл. 35, с. 661; гл. 37, с. 667; Тильемон, Hist, des Empereurs, т. VI, с. 129—138. Корнель описал гордое обхождение Аттилы с подчиненными ему царями, и его трагедия начинается следующими двумя странными стихами:
Ils ne sont pas venus deux rois! qu'on leur die Qu'ils se font trop attendre, et qu'Attila s'ennuie.  Два царя гепидов и остроготов представлены глубокомысленными политиками и нежными любовниками, а все это произведение обнаруживает недостатки поэта, нисколько не знакомя нас с его гением.


[Закрыть]. Послы гуннов могли встревожить Феодосия напоминанием, что они были его соседями и в Европе, и в Азии, так как их владения простирались с одной стороны до Дуная, а с другой – до Танаиса. В царствование его отца Аркадия отряд гуннских удальцов опустошил восточные провинции и ушел оттуда с богатой добычей и с множеством пленников[24]24
… alii per Caspia claustraArmeniasque nives, inopino tramite ductiInvadunt Orientis opes; jam pascua fumantCappadocum, volucrumque parens Argaeus equorum.Jam rubet altus Halys, nec se defendit iniquoMonte Cilix; Syriae tractus vastantur amoeni;Assuetumque choris et laeta plebe canorumProterit imbellem sonipes hostilis Orontem.Клавдиан, in Rufln., II, 28—35  См. также: in Eutrop., I, 26; ad Ocean., 220). Филосторгий (II, 8) упоминает об этом нашествии.


[Закрыть]. Они пробрались по секретной тропинке вдоль берегов Каспийского моря, перешли покрытые снегом горы Армении, переправились через Тигр, через Евфрат и через Галий, пополнили ряды своей тяжелой кавалерии превосходной породой каппадокийских коней, заняли гористую Киликию и прервали веселые песни и танцы антиохийских граждан. Египет трепетал от страха при их приближении, а монахи и пилигримы приготовились покинуть святые места и сели на корабли, чтобы спастисть от их ярости. Воспоминание об этом нашествии было еще свежо в умах восточных жителей. Подданные Аттилы могли с более значительными силами осуществить предприятие, так смело начатое этими удальцами, и вопрос о том, обрушится ли буря на римские или на персидские владения, скоро сделался предметом тревожных догадок. Некоторые из главных вассалов царя гуннов, сами принадлежавшие к числу могущественных царей, были посланы с поручением заключить союз и военный договор с западным императором или, вернее, с генералом, который управлял Западом. Во время своего пребывания в Риме они рассказывали подробности экспедиции, которую они предпринимали незадолго перед тем на Восток. Пройдя степи и болота, которые, по мнению римлян, были не что иное, как Меотийское озеро, они перешли через горы и через две недели достигли пределов Мидии; там они проникли до неизвестных городов Базика и Курсика[25]25
  Декан Мильман обвиняет Гиббона в том, что он по ошибке принял двух вождей гуннов за два «неизвестных города». То место у Приска, на которое ссылается Гиббон, может быть понято двояко: оно может быть понято в том смысле, что «вожди гуннов проникли в Мидии до Базика и Курсика», и может быть понято в том смысле, что «вожди гуннов Базик и Курсик проникли далеко в глубь Мидии». Впрочем, весь этот рассказ носит на себе такой отпечаток, что он недостоин занимать какое-либо место в серьезной истории. Он был передан Приску кем-нибудь приехавшим из Рима и, вероятно, был не более чем хвастливой ложью, рассказанной на плохо понимаемом диалекте каким-нибудь хвастливым гунном, который желал внушить слушателям высокое понятие о могуществе его нации и с этой целью преувеличил какой-нибудь незначительный хищнический набег. Стихи Клавдиана также не что иное, как разукрашенное поэтом описание какой-нибудь хищнической экспедиции, временно нарушившей спокойствие какой-нибудь местности, а не рассказ о систематически веденном и обширном военном предприятии. – Изд.


[Закрыть]. Они встретились с персидской армией на равнинах Мидии, и, по их собственному выражению, воздух омрачился тучей стрел. Но гунны были вынуждены отступить перед многочисленными неприятельскими силами. Их трудное отступление было совершено другим путем; они лишились большей части собранной добычи и наконец возвратились в царский лагерь с некоторым знанием местности и с нетерпеливым желанием отмщения. В интимной беседе императорских послов, рассуждавших во время своего пребывания при дворе Аттилы о характере и планах их грозного врага, констатинопольские уполномоченные выразили надежду, что можно было отвлечь его силы, вовлекая их в продолжительную и сомнительную борьбу с монархами из дома Сасана. Более прозорливые итальянцы уверяли своих восточных сотоварищей, что исполнение такого намерения было бы и безрассудным и опасным, что мидяне и персы были не способны сопротивляться гуннам и что это легкое и важное приобретение увеличило бы и гордость и могущество завоевателя. Вместо того чтобы довольствоваться умеренной данью и военным титулом, который ставил его на одну ногу только с генералами Феодосия, Аттила наложил бы унизительное и невыносимое иго на опозоренных и порабощенных римлян, владения которых были бы окружены со всех сторон гуннами.[26]26
  См. подлинный разговор у Приска, с. 64, 65.


[Закрыть]

В то время как правители и Европы и Азии заботились о предотвращении угрожавшей опасности, союз с Аттилой обеспечил вандалам обладание Африкой. Дворы равеннский и константинопольский вошли в соглашение с целью отнять у варваров эту важную провинцию, и в портах Сицилии уже собрались военные и морские силы Феодосия. Но хитрый Гензерих, повсюду заводивший переговоры, уничтожил их замысел, убедив царя гуннов вторгнуться во владения восточного императора, а одно ничтожное происшествие сделалось мотивом или предлогом опустошительной войны[27]27
  Приск, с. 331. Написанная им история заключала в себе подробное и изящное описание этой войны (Евагрий, I, 17), но до нас дошли только извлечения из нее, касающиеся отправки посольств. Впрочем, с содержанием сочинения были знакомы те писатели, от которых мы заимствовали наши неполные сведения, а именно: Иордан, Феофан, граф Марцеллин, Проспер Тиро и автор Александрийской, или Пасхальной, хроники. Де Буа (Hist, des Peuples de ГЕигоре, т. VII, гл. 15) расследовал причины, подробности и продолжительность этой войны и полагает, что она окончилась не позже 444 г.


[Закрыть]. В силу заключенного в Марге договора на северной стороне Дуная был открыт вольный рынок, который охранялся римской крепостью, носившей название Констанция. Отряд варваров нарушил безопасность торговли, частью умертвил, частью разогнал купцов и разрушил крепость до основания. Гунны оправдывали это оскорбление тем, что будто оно было вызвано жаждой мщения; они утверждали, что епископ Марга, пробравшись на их территорию, открыл и похитил спрятанное сокровище их царей, и грозно требовали возвращения сокровища и выдачи как преступного епископа, так и подданных Аттилы, спасшихся бегством от его правосудия. Отказ византийского двора послужил сигналом для войны. Жители Мёзии сначала одобряли благородную твердость своего государя, но оробели при известии о разрушении Виминация и соседних с ним городов и решили придерживаться более выгодного принципа, что для безопасности страны следует жертвовать жизнью частного человека, как бы он ни был невинен и достоин уважения. Епископ Марга, не отличавшийся самоотвержением мучеников, догадался об их замысле и решил предупредить его исполнение. Он не побоялся вступить в переговоры с вождями гуннов, обеспечил себе путем торжественных клятвенных обещаний помилование и награду, поставил многочисленный отряд варваров в засаде у берегов Дуная и в условленный час собственноручно отворил ворота своей епископской резиденции. Этот достигнутый путем вероломства успех послужил прелюдией для более честных и решительных побед. Иллирийская граница была прикрыта рядом замков и укреплений, которые хотя и состояли большей частью из одной башни, занятой небольшим гарнизоном, однако вообще были достаточны для отражения и для пресечения отступления такого неприятеля, который не был знаком с искусством ведения правильной осады или не имел достаточно терпения для предприятий этого рода. Но эти легкие преграды были мгновенно разрушены напором гуннов[28]28
  Прокопий, De Aedificiis, IV, 5. Эти укрепления впоследствии были восстановлены, усилены и расширены императором Юстинианом, но они скоро были разрушены арабами, унаследовавшими могущество и владения гуннов. (Гунны превосходили всех других варваров в искусстве брать укрепления (см.: Шмидт, ч. I, с. 171). – Изд.)


[Закрыть]. Варвары опустошили огнем и мечом многолюдные города Сирмий и Сингидун, Ратиарию и Маркианополь, Нэсс и Сердику, в которых и воспитание населения, и постройка зданий были мало-помалу приспособлены к одной цели – к отражению внешнего нападения. Мириады варваров, предводимых Аттилой, внезапно наводнили и опустошили Европу на пространстве более пятисот миль, отделявших Эвксинский Понт от Адриатического моря. Однако ни общественная опасность, ни общественные бедствия не заставили Феодосия прервать его развлечения и подвиги благочестия или лично стать во главе римских легионов. Но войска, посланные против Гензериха, были торопливо отозваны с Сицилии, гарнизоны, стоявшие на персидской границе, были уменьшены до крайности, и в Европе были собраны военные силы, которые были бы страшны и своей храбростью, и своей многочисленностью, если бы генералы умели командовать, а солдаты – повиноваться. Армии восточного императора были разбиты в трех следовавших одна вслед за другой битвах, и движение Аттилы можно проследить по полям сражений. Два первых сражения происходили на берегах Ута и под стенами Маркианополя, на обширной равнине, лежащей между Дунаем и Гемскими горами. Теснимые победоносным неприятелем, римляне имели неосторожность отступить к Херсонесу Фракийскому, и этот узкий полуостров, составляющий крайнюю оконечность материка, сделался сценой их третьего и непоправимого поражения. С уничтожением этой армии Аттила сделался полным хозяином над всеми странами от Геллеспонта до Фермопил и до предместий Константинополя и стал опустошать их беспрепятственно и без всякого милосердия. Гераклея и Адрианополь, быть может, спаслись от страшного нашествия гуннов, но мы не преувеличим бедствий, постигших семьдесят городов Восточной империи[29]29
  «Septuaginta civitates, – говорит Проспер Тиро, – depra-edatione vastatae». Выражения графа Марцеллина еще более энергичны: «Репе totam Europam, invasis excisisque civitatibus atque castellis, conrasit». (Нибур (ч. Ill, с. 339) говорит: «Гунны в противоположность готам причиняли страшные опустошения и безжалостно проливали кровь; они были грабителями в полном смысле слова». Это служит новым доказательством того, что их целью был грабеж, а не владычество. Аделунг в своем Митридате (I, 449) относит их к одному разряду с монголами и калмыками, о которых замечает, что они совершенно опустошали завоеванные страны и никогда не имели в виду поселиться в них на постоянное жительство или утвердить над ними постоянное владычество. – Изд.)


[Закрыть], если скажем, что эти города были совершенно уничтожены и стерты с лица земли. Феодосия, его двор и трусливое население столицы охраняли константинопольские городские стены, но эти стены были расшатаны недавним землетрясением, и от разрушения пятидесяти восьми башен образовалась широкая и наводившая ужас брешь. Это повреждение, правда, было торопливо исправлено, но этому несчастному случаю придавало особую важность суеверное опасение, что само Небо предавало императорскую столицу в руки скифских пастухов, незнакомых ни с законами, ни с языком, ни с религией римлян.[30]30
  Тильемон (Hist, des Empereurs, т. VI, с. 106, 107) обратил большое внимание на это достопамятное землетрясение, которое чувствовалось на большом расстоянии от Константинополя – в Антиохии и в Александрии – и которое было прославлено всеми церковными писателями. В руках популярного проповедника землетрясение составляет такое орудие, с помощью которого можно достигать удивительных результатов.


[Закрыть]

При всех нашествиях скифских пастухов на цивилизованные южные страны их толкала вперед лишь дикая страсть разрушения. Законы войны, удерживающие от грабежа и убийств, основаны на двух принципах личного интереса – на сознании прочных выгод, доставляемых воздержным пользованием своей победой, и на основательном опасении, что за опустошение неприятельской страны нам могут отплатить опустошением вашей собственной. Но эти соображения, основанные, с одной стороны, на ожидании будущих благ, а с другой – на опасении будущих бедствий, почти вовсе незнакомы народам, живущим пастушеской жизнью. Гуннов Аттилы можно без оскорбления для них сравнить с монголами и татарами, прежде чем первобытные нравы последних были изменены религией и роскошью, а свидетельство восточной истории бросает некоторый свет на краткие и неполные летописи Рима. После того как монголы завоевали северные провинции Китая, было серьезно предложено – и не в момент победы и раздражения, а в минуту спокойного размышления – истребить всех жителей этой многолюдной страны для того, чтобы можно было обратить свободные земли в пастбища для скота. Твердость китайского мандарина[31]31
  Он обратил внимание монгольского императора на тот факт, что приобретенные им четыре провинции (Печели, Хантонг, Ханзи и Лиотонг) могут при мягкой системе управления ежегодно доставлять пятьсот тысяч унций серебра, четыреста тысяч мер риса и восемьсот тысяч кусков шелковых материй (Gaubil., Hist, de la Dynastie des Mongous, с 58, 59). Иелучусай (так назывался мандарин) был мудрым и добродетельным министром, спасшим свое отечество и цивилизовавшим победителей.


[Закрыть], умевшего внушить Чингису некоторые принципы более здравой политики, отклонила завоевателя от исполнения этого ужасного замысла. Но в азиатских городах, подпавших под власть монголов, бесчеловечное злоупотребление правами победителя совершалось с правильными формами дисциплины, и можно полагать, хотя на это и нет столь же убедительных доказательств, что точно так же поступали и победоносные гунны. Жителям безусловно сдавшегося города приказали очистить их дома и собираться на прилегающей к городу равнине, где и разделяли побежденных на три разряда. Первый разряд состоял из гарнизонных солдат и из молодых людей, способных к военной службе; их судьба решалась немедленно: или их завербовывали на службу к монголам, или же их умерщвляли на месте войска, которые окружали массу пленников с направленными на них копьями и с натянутыми луками. Второй разряд, состоящий из молодых и красивых женщин, из ремесленников всякого ранга и всяких профессий и из самых богатых или знатных граждан, от которых можно было ожидать выкупа, делился между варварами или на равные части, или соразмерно со служебным положением каждого из них. Остальные жители, и жизнь и смерть которых была одинаково бесполезна для победителей, получали дозволение возвратиться в город, из которого уже было вывезено все, что имело какую-нибудь цену, и этих несчастных облагали налогом за дозволение дышать их родным воздухом. Таково было поведение монголов, когда они не находили надобности прибегать к чрезвычайным мерам строгости[32]32
  Можно было бы привести бесчисленное множество примеров, но любознательный читатель может сам отыскать их в Жизнеописании Чингисхана Пети де Ла Круа, в Histoire des Мопgous и в пятнадцатой книге Histoire des Huns.


[Закрыть]. Но самое ничтожное раздражение, самый пустой каприз или расчет нередко служили поводом к избиению всех жителей без разбору, а разрушение некоторых цветущих городов было совершено с таким непреклонным ожесточением, что, по собственному выражению варваров, лошадь могла пробежать, не спотыкаясь, по тому месту, на котором прежде стояли эти города. Три большие столицы Хорасана Мару, Нейзабур и Герат были разрушены армиями Чингиса, и было с точностью вычислено, что при этом было убито четыре миллиона триста сорок семь тысяч человек[33]33
  В Мару было убито миллион триста тысяч человек, в Герате – миллион шестьсот тысяч, в Нейзабуре – миллион семьсот сорок семь тысяч (д'Эрбело, Bibliotheque Orientale, с. 380, 381). (Я придерживаюсь орфографии географических карт Анвилля.) Впрочем, следует полагать, что персы были расположены преувеличивать свои потери, а монголы были расположены преувеличивать свои подвиги.


[Закрыть]. Тимур, или Тамерлан, родился в менее варварском веке и был воспитан в магометанской религии; однако если Аттила только равнялся с ним жестокостью и опустошениями[34]34
  У его раболепного панегириста Херефеддина Али можно найти много отвратительных подробностей. В своем лагере около Дели Тимур умертвил сто тысяч индийских пленников, улыбавшихся, увидев армию своих соотечественников (Hist, de Timur Вес, т. Ill, с. 90). Население Испагани доставило семьдесят тысяч человеческих черепов для возведения нескольких высоких башен (Ibid., т. I, с. 434). Такую же подать уплатило взбунтовавшееся население Багдада (т. III, с. 370), а точная цифра убитых, которой Херефеддин не мог достать от исполнявших эту работу офицеров, определена другим историком (Ахмед Араб-сиад, т. II, с. 175, vers. Manger) в девяносто тысяч голов.


[Закрыть], то прозвище Бич Божий одинаково идет и к татарину, и к гунну.[35]35
  Древние писатели Иордан, Приск и др. не были знакомы с этим прозвищем. Новейшие венгерцы полагают, что оно было дано Аттиле одним галльским пустынником и что Аттила с удовольствием присовокупил его к своим царским титулам (Маску, IX, 23; Тильемон, Hist, des Empereurs, т. VI, с. 143).


[Закрыть]

Можно смело утверждать, что население римских провинций очень уменьшилось вследствие того, что гунны увели множество римских подданных в плен. В руках мудрого правителя такая трудолюбивая колония могла бы распространить в степях Скифии зачатки полезных наук и искусств, но эти захваченные на войне пленники распределялись случайным образом между ордами, признававшими над собою верховную власть Аттилы. Оценку их достоинств делали непросвещенные варвары со своей наивной простотой и без всяких предубеждений. Они не могли ценить достоинств богослова, изощрившегося в спорах о Троице и Воплощении, но они уважали священнослужителей всех религий, и, хотя предприимчивое усердие христианских миссионеров не находило доступа к особе или во дворец монарха, они успешно распространяли знание Евангелия[36]36
  Миссионеры, посланные св. Иоанном Златоустом, обратили в христианство множество скифов, живших по ту сторону Дуная в палатках и в повозках (Феодорет, V, 31; Фотий, с. 1517). И магометане, и несториане, и латинские христиане были уверены, что им удастся привлечь на свою сторону сыновей и внуков Чингиса, относившихся одинаково милостиво к представителям всех этих соперничавших между собой вероисповеданий.


[Закрыть]. Пастушеские племена, незнакомые с распределением земельной собственности, не могли понимать ни пользы гражданской юриспруденции, ни ее злоупотреблений, и искусство красноречивого юриста могло возбуждать в них лишь презрение или отвращение[37]37
  Германцы, истребившие легионы Вара, были в особенности недовольны и римскими законами, и римскими юристами. Один из варваров вырезал у адвоката язык и, зашив ему рот, с удовольствием заметил, что впредь эта змея уже не будет в состоянии шипеть (Флор, IV, 12).


[Закрыть]. Находившиеся в постоянных сношениях друг с другом гунны и готы передавали одни другим знакомство с двумя национальными диалектами, и варвары старались научиться латинскому языку, который был военным языком даже в Восточной империи[38]38
  Приск, с. 95. Гунны, как кажется, предпочитали готский и латинский языки своему собственному, который, вероятно, был грубым и бедным. (Аделунг (Митридат, ч. 1, с. 499) полагает, что первобытный язык гуннов был монгольским или калмыцким диалектом. С тех пор как они перешли в Европу, и в особенности после смерти Аттилы, между ними было введено много перемен, благодаря которым они приобрели некоторое сходство с готами, с которыми находились в постоянных сношениях. Не имея почти никаких собственных законов, они заимствовали законы от своих соседей; родственные с ними племена подчинялись этим законам по мере того как присоединялись к ним, пока не основали в десятом столетии Венгерское королевство. Галлам (Европа в Средние века, II, 147) замечает, что «их система управления была в значительной степени похожа на систему управления готов»; Блаквелль также указывает на многие пункты сходства (Малле, Северные древности, изд. Бона, с. 41, 279, 293). – Изд.)


[Закрыть]. Но они пренебрегали языком и научными познаниями греков, и тщеславный софист или серьезный философ, наслаждавшийся в школах лестными рукоплесканиями, был глубоко оскорблен при виде того, что варвары отдавали предпочтение физической силе находившегося вместе с ним в плену его прежнего раба. Механические искусства поощрялись и уважались, так как они удовлетворяли нужды гуннов. Архитектор, состоявший в услужении у одного из фаворитов Аттилы Онегезия, построил баню, но это сооружение было редким образчиком роскоши частного человека, и для кочующего народа были гораздо более полезны кузнецы, слесари и оружейные мастера, снабжавшие его и орудиями для мирных занятий, и оружием для войны. Но знания доктора пользовались всеобщим сочувствием и уважением; варвары, презиравшие смерть, боялись болезней, и надменный завоеватель дрожал от страха в присутствии пленника, которому он приписывал, быть может, воображаемую способность продолжить или сохранить его жизнь[39]39
  Филипп де Комин в своем превосходном рассказе о последних минутах Людовика XI (Memoires, кн. 6, гл. 12) описывает наглость его доктора, который в течение пяти месяцев получил от этого грозного и жадного тирана путем вымогательства пятьдесят четыре тысячи крон и богатое епископство.


[Закрыть]. Гунны могли дурно обходиться с прогневавшими их рабами, над которыми они пользовались деспотической властью[40]40
  Приск (с. 61) превозносит справедливость римских законов, охранявших жизнь раба. «Occidere solent, – говорит Тацит о германцах, – поп disciplina et severitate, sed impetu et ira, ut inimicum, nisi quod impune» (De Moribus Germanorum, гл. 25). Герулы, которые были подданными Аттилы, пользовались правом жизни и смерти над своими рабами. См. замечательный пример, приводимый во второй книге Агафия.


[Закрыть], но их нравы не допускали утонченной системы угнетений, и нередко случалось, что рабы награждались за свое мужество и усердие дарованием свободы. К историку Приску, посольство которого служит источником интересных сведений, подошел в лагере Аттилы иностранец, приветствовавший его на греческом языке, но по своему одеянию и внешнему виду походивший на богатых скифов. Во время осады Виминация этот иностранец – как он сам рассказал – лишился и своего состояния, и свободы: он сделался рабом Онегезия, но за услуги, оказанные им в делах с римлянами и с акатцирами, он был мало-помалу поставлен на одну ногу с гуннскими уроженцами, с которыми он связал себя семейными узами, взяв среди них жену и прижив нескольких детей. Благодаря военной добыче он восстановил и улучшил свое личное состояние; он садился за стол своего прежнего господина, и этот отрекшийся от своей веры грек благословлял тот час, когда попал в плен, так как это привело его к тому счастливому и самостоятельному положению, которое он приобрел, заняв почетную военную должность. Это соображение вызвало спор о хороших и дурных сторонах римского управления, которое вероотступник горячо порицал, а Приск защищал многословной и пустой болтовней. Вольноопущенник Онегезия описал верными и яркими красками пороки разрушавшейся империи, от которых он сам так долго страдал, – бесчеловечное безрассудство римских монархов, неспособных защитить своих подданных от общественного врага и не дозволяющих им браться за оружие для своей собственной обороны; чрезвычайную тяжесть налогов, сделавшуюся еще более невыносимой благодаря запутанной или произвольной системе их взыскания; сбивчивость бесчисленных и противоречивых законов; утомительные и дорогостоящие формальности судебного производства; пристрастное отправление правосудия и всеобщую нравственную испорченность, усиливавшую влияние богачей и подвергавшую бедняков новым лишениям. В конце концов чувство патриотизма заговорило в душе счастливого изгнанника, и он пролил потоки слез, скорбя о преступности или бессилии должностных лиц, извративших самые мудрые и самые благодетельные учреждения.[41]41
  См. содержание этого разговора у Приска, с. 59—62.


[Закрыть]