Текст книги "Стратегия Византийской империи"

Весь степной коридор к западу от Волги, проходивший между лесами и вдоль северного берега Чёрного моря вплоть до Дуная, стал в силу этого постоянной ареной византийской дипломатии, которая обычно добивалась успеха в деле превращения множества разнообразных потенциальных врагов в средство самоспасения. Однако во времена Аттилы этого не случилось: то ли из-за неправдоподобного отсутствия других степных народов, то ли потому, что его держава действительно простиралась гораздо дальше Дуная. Как бы то ни было, с дипломатической точки зрения империя Аттилы равным образом могла простираться вплоть до нынешнего Владивостока, потому что, когда Византия испытывала самую острую нужду в союзниках, живущих восточнее, которых можно было бы убедить двинуться на запад и напасть на гуннов с тыла, не нашлось никого: ни крупных народов, ни мелких.

Поэтому не оставалось иного выбора, кроме как прибегнуть к более низменной, но всё же полезной форме дипломатии: вместо того чтобы положиться на помощь золота, дабы заставить другие народы напасть на гуннов, его надлежало использовать для того, чтобы откупиться от самих гуннов. Удерживая дома и конницу, и пехоту, Феодосий II направил послов для переговоров с Аттилой, чтобы убедить его впредь оставаться за границами империи. Это было куда эффективнее, чем отправлять новые военные силы, которые потерпели бы поражение, как и прежние, и дешевле, чем потерять налоговые поступления из разграбленных провинций. Прежде ежегодная плата Аттиле составляла несколько сотен фунтов золота, но эта дань была повышена до 2000 фунтов золота, хотя её не выплачивали до 447 г., когда было достигнуто полное соглашение, по которому требовалась единовременная выплата 6000 фунтов золота, а в будущем предполагались ежегодные выплаты в размере 2100 фунтов золота. Громадные суммы? 6000 фунтов золота по нынешним ценам составило бы примерно 75 072 000 долларов (но древнее золото, разумеется, обладало значительно большей ценностью). Приск Панийский, конечно, думал, что такая плата была катастрофически высокой:

Царь принуждал всех вносить деньги, которые следовало отправить к уннам. Он обложил податью даже тех, которые по приговору суда или щедроте царской получили временное облегчение от тягостной оценки земли. Положенное количество золота вносили и особы, причисленные к сенату, выше своего состояния. Многих самое блистательное состояние их довело до превратностей. Побоями вымогали у них деньги, по назначению чиновников, на которых возложена была царем эта обязанность, так что люди издавна богатые выставляли на продажу уборы жен и свои пожитки. Такое бедствие постигло римлян после этой войны, что многие из них уморили себя голодом или прекратили жизнь, надев петлю на шею[109]109
  Excerpta de Legationibus gentium ad Romanos (Выдержки о посольствах народов к римлянам), 3; рус. пер. Г. С. Дестуниса, цит. по: Приск/Дестунис, сс. 25–26; англ, пер.: Blockley. Vol. II, рр. 237—39.


[Закрыть].

Один современный историк, недолюбливавший богатых, отказался признавать истинность этого пассажа, видя в нём лишь риторическое преувеличение и/или свидетельство классовой солидарности с налогоплательщиками, имевшими высокие доходы. Он также предложил некоторые поучительные сравнения: 2000 фунтов золота, которые Лев I (457–474 гг.) ежегодно выплачивал готскому военачальнику Теодориху Страбону (напр., в 473 г.), и единовременная выплата 2000 фунтов золота и 10 000 фунтов серебра, а также 10 000 солидов в год (139 фунтов), которые Зинон (474–491 гг.) согласился платить ему; в другом сравнении неудавшаяся экспедиция Льва I против вандалов в Африке в 468 г. стоила ему 100 000 фунтов[110]110
  Thompson, р. 214.


[Закрыть].

К этому можно прибавить и свидетельство из сохранившегося фрагмента труда историка Малха Филадельфийского: «Хотя правителя Египта обычно назначали на оплату в пятьдесят фунтов золота, он [Зенон?] назначил его почти на пятьсот фунтов, как будто страна стала богаче, чем прежде»[111]111
  Excerpta de Legationibus Romanorum ad gentes (Выдержки о посольствах римлян к народам), 6; англ, пер.: Blockley. Vol. II, р. 423.


[Закрыть]. Это был не какой-то колоссальный и вопиющий оклад (хотя сам текст наводит на неверную интерпретацию), а скорее нечто ему противоположное, то есть взнос наличными в казну, производимый в обмен на ежегодный оклад (не указываемый), точный эквивалент современной ежегодной ренте[112]112
  Пол Стефенсон (Stephenson) исправил мою неверную интерпретацию в частном сообщении от 16.02.2008.


[Закрыть]. Таким образом, 6000 фунтов, уплаченных Аттиле, можно было покрыть ежегодными взносами шестерых чиновников высшего ранга; иными словами, это сумма немалая, но и не чрезмерная. Ясно, что Приск был возмущён выплатой этой дани – или, возможно, это была очередная риторическая поза, потому что плата варварам была стандартной процедурой, к которой римляне прибегали даже на самой вершине своего могущества.

В данном случае это средство оказалось успешным: Аттила не пошёл на Восточную империю, атаковав в западном направлении. В 451 г. он был в Галлии. За год до этого Феодосию наследовал одарённый Маркиан (450–457 гг.), отказавшийся, как мы видели, платить ежегодную дань, но тогда Аттила был занят войной на Западе, и ничего дурного не последовало.

Если бы Феодосий II в угоду Приску и другим традиционалистам заключил мир с Персией, предоставил вандалов Гейзериха самим себе, уладил дела с исаврами, цанами/чанами и другими беспокойными племенами, чтобы собрать все войска Восточной империи для противостояния Аттиле с наибольшими силами, то почти наверняка имперская армия была бы уничтожена, а вместе с ней и империя, поскольку не осталось бы ничего, чтобы удержать персов, вандалов, внутренние и пограничные племена, а также гуннов и их подданных от захвата территории империи.

Таков вывод, к которому можно прийти теоретически, учитывая преимущества войск Аттилы, равно как и подчинённых ему воинов, на тактическом и оперативном уровнях, а также на уровне театра военных действий. Но к такому выводу можно было бы прийти и эмпирически, на основе единственного существующего свидетельства, которого, впрочем, вполне достаточно: учитывая, что только салическим франкам, аланам, бретонцам, литицианам [?], бургундам, саксонцам, рипарийским франкам и бывшим вспомогательным войскам римлян, а также многочисленным визиготам и небольшому отряду римлян под командованием Аэция удалось отразить войско Аттилы в битве на Мавриакском (Каталаунском) поле, причём не разбить его наголову и даже не причинить ему ущерб, достаточный для того, чтобы предотвратить последующее вторжение в Италию, – то можно на разумных основаниях предположить, что восточная армия, скорее всего, была бы разбита.

Вместо того чтобы ставить на кон само выживание империи, Феодосий II отразил страшную угрозу, которую несли с собой гунны Аттилы, не прибегая к широкомасштабным военным действиям, покуда она не миновала, не причинив сколько-нибудь длительного ущерба. Тем самым утвердился новый стратегический подход, знаменовавший собою ещё один этап перехода от Рима к Византии: сначала дипломатия, а потом сила, ибо цена первой была всего лишь временной, тогда как риск, заключавшийся в последней, мог привести к полному и окончательному поражению[113]113
  См.: John [f] Haldon. Blood and Ink: some observations on Byzantine attitudes towards warfare and diplomacy (Кровь и чернила: некоторые замечания о византийском отношении к войне и дипломатии), в: Jonathan Shepard and Simon Franklin. Byzantine Diplomacy (Византийская дипломатия: Aldershot: Variorum, 1992), начиная c p. 281.


[Закрыть].

При такой стратегии использовались, как мы увидим, различные средства убеждения, но золото неизменно было важнейшим из них. В сочетании с эффективными военными силами, способными положить предел вымогательству, в течение следующих веков успешно удавалось откупиться от многих опасных врагов – это значит, что цена дани была меньше, чем двойная цена, которую пришлось бы уплатить за сопротивление набегам и вторжениям: как военные расходы, так и ущерб, причинённый жизни и имуществу граждан.

С экономической стороны выплата дани не была дефляционной. Оборот золота, от налогоплательщиков в имперскую казну и из казны обратно в экономику налогоплательщиков через посредство имперских жалований и выплат, лишь на краткий срок отклонялся в сторону, когда уплачивали дань. Гунны и все их преемники неизбежно вынуждены были использовать золото, полученное в качестве дани, чтобы покупать необходимые вещи и безделушки у империи (оговаривались особые условия торговли на приграничных рынках), так что золото, вывезенное к гуннам, возвращалось в оборот в границах империи достаточно быстро, за исключением незначительной доли, состоявшей из драгоценностей. Правда, дань превращала продукты, которые могли быть потреблены на месте, в неоплачиваемый экспорт, понижая уровень жизни в пределах империи. Но уплата дани не снижала производство: на деле она скорее стимулировала экономическую деятельность за счёт повышения скорости обращения золота.

Со стратегической точки зрения уплата дани была эффективным способом использовать то величайшее преимущество, которым империя обладала в сравнении с другими державами: её финансовую ликвидность. Египет был плодороднее, как и некоторые области Месопотамии, Персия была расположена удобнее для торговли на дальние расстояния, поскольку обладала и доступом к путям через Центральную Азию в Китай, и маршрутом через Персидский залив в Индию и на острова, где добывали пряности, у других тоже были свои особые навыки, но богатство наций – это одно, а богатство государств – совсем другое. Оно зависит от их способности извлекать доходы, собирать поступления, а в этом отношении Византийская империя, как мы видели, обладала превосходной системой. Даже после катастрофы 1204 г. у государства, восстановленного в Константинополе Михаилом VII Палеологом (1259–1282 гг.), у державы, сильно уменьшившейся в размерах и представлявшей собою греческое царство, носившее лишь название империи, в сокровищнице было всё ещё больше золота, чем у любого европейского королевства, – просто потому, что оно регулярно собирало налоги, чего другие не делали.

Другой ответ на угрозу, превысившую всякие ожидания, которую представлял собою Аттила, был совершенно иным, но он тоже знаменовал собою переход от Рима к Византии.

Прибегая к сильному упрощению, часто писали, что после разгрома римлян в битве при Адрианополе в 378 г. конница заменила собою пехоту в качестве основной ударной силы римской армии. В действительности же заменена была тяжеловооружённая и неповоротливая пехота классических легионов, а не более дешёвые бойцы-пехотинцы в целом, причём этот процесс начался за столетие с лишним до битвы при Адрианополе. В эпоху Галлиена (260–268 гг.) многочисленная императорская конница стала самой эффективной формой военной силы во время острого кризиса, равно полезной как для быстрого отражения набегов извне, так и для подавления внутреннего мятежа, пока он ещё не успел распространиться; ничего удивительного, что его dux equitum (командующий конницей) Аврелиан стал императором в 270 г. Также задолго до битвы при Адрианополе, при Константине, умершем в 337 г., постоянные мобильные силы, предназначенные для военных действий в границах всей империи (comitatenses), были добавлены к провинциальным пограничным силам[114]114
  Среди обширной литературы основополагающим трудом остаётся следующий: А. Η. М. Jones. The Later Roman Empire (Поздняя Римская империя). Vol. I, начиная с
  р. 608.


[Закрыть].

В противоположность этим масштабным и сложным переменам, инициаторы и время проведения которых всё ещё остаются предметом исследования, тактическая революция была совершенно прямолинейной: не найдя эффективного способа разбить гуннов с помощью наличных сил конницы и пехоты, византийцы в известный момент решили скопировать гуннских лучников-конников, снабдив их некоторым количеством доспехов, чтобы сделать их более разносторонними. Как мы увидим, добиться этого оказалось нелегко. В отсутствие степной культуры охоты и войны, в рамках которой обучение верховой езде и стрельбе из лука начинается с раннего детства, требовались настоящие программы подготовки, интенсивной и длительной, чтобы превратить новобранцев в искусных наездников, в искусных стрелков из лука, особенно же – в искусных конников-лучников.

Годичная подготовка считалась недостаточной для того, чтобы стать воинами, готовыми к бою; мимоходом можно отметить, что американских и британских солдат могут отправить в бой по прошествии шести месяцев со дня набора, а некоторых даже раньше. Но, конечно же, составным луком с обратным изгибом пользоваться куда сложнее, чем современными винтовками или автоматами, особенно со скачущей лошади. Вот почему была проявлена забота о бойцах, не сумевших овладеть требуемыми навыками: некоторые конники были вооружены пращами, а некоторые лучники служили в пехоте.

У нас нет ясных сведений о том, как и когда произошла эта перемена, но к тому времени, когда Юстиниан пришёл к власти в 527 г., самыми эффективными силами византийского войска были, конечно, подразделения конных лучников. Даже если у них не было отличных навыков верховой езды и выносливости, как у наездников-степняков, взамен они обладали своими преимуществами: латами на теле, придававшими им большую сопротивляемость, копьём, закреплённым за спиной, которое они могли достать для атаки, а также весьма основательными навыками ближнего боя. Свидетельством этому служит рассказ очевидца, Прокопия Кесарийского, который защищает новую конницу, снабжённую луками, от слабо осведомлённых критиков и от снобов, вздыхавших по гоплитам классической Греции, сражавшимся врукопашную, и презиравших тех, кто мог только пускать стрелы издалека:

…некоторые, например, называют нынешних воинов стрелками [а Гомер их презирал], в то время как самых древних [воинов] величают ратоборцами, щитоносцами и другими возвышенными именами, полагая, что такая доблесть не дожила до нашего времени. <…> [Но] им не приходит в голову мысль, что у гомеровских лучников, которым самое название их ремесла служило поруганием, не было ни коня, ни копья; щит не защищал их, и ничто другое не оберегало их тело. <…> Тем более они не могли открыто участвовать в битве… Нынешние [же] лучники идут в сражение, одетые в панцирь [латы, защищавшие грудь и верхнюю часть спины], с поножами до колен. С правой стороны у них свешиваются стрелы, с левой – меч. Есть среди них и такие, у которых имеется копьё[115]115
  Прокопий Кесарийский. История войн (далее: Войны; Война с персами), 1.1. 8—13; рус. пер. А. А. Чекаловой, цит. по: Прокопий 1998; англ, пер.: Dewing. Vol. I, рр. 6–7.


[Закрыть].

Так что эти воины могли сражаться и в ближнем бою, а не только издали, с помощью стрел, как делали гомеровские лучники с их простыми цельными деревянными луками, за что они и заслужили репутацию трусоватых. Но это было верно и в отношении гуннов: они тоже могли сражаться мечом и копьём, а их лучники также могли спешиваться вопреки карикатурному представлению о гуннах как о кентаврах, делавших всё, решительно всё, не слезая с лошади, и едва способных ходить, а уж тем более – воевать в пешем порядке.

В этой тактической революции была не только тактика: из неё проистекали вполне ясные стратегические следствия. Старая тяжёлая пехота римских легионов, обученная и снаряжённая для того, чтобы стойко удерживать свои позиции, выбивать других с их позиций и безжалостно убивать вражеских воинов в рукопашной схватке лицом к лицу, была наиболее пригодна для войны на уничтожение, нацеленной на полное истребление врага, пусть даже с некоторыми соразмерными потерями в своих рядах. Молчаливо предполагалось, что после уничтожения врага должен наступить мир.

Но византийцы лучше знали, что к чему. Они знали, что мир был лишь временным перерывом в войне, что едва будет разбит один враг, как другой займёт его место, напав на империю. Поэтому утрата немногочисленных и ценных воинов как цена за «износ» врага была окончательной и невосполнимой, тогда как стратегические достижения могли быть при этом лишь временными. Даже полное уничтожение врага не было окончательным достижением, поскольку в бесконечной войне вчерашний враг зачастую становился лучшим союзником. Поскольку византийцы в полной мере признавали это, как ясно показывают руководства по военному делу, рассмотренные ниже, они расстались со стремлением древних римлян добиться наибольшего «износа» врага, воплощавшегося в размеренном шаге, искусно сработанных латах, тяжёлых метательных копьях и коротких колющих мечах классических легионов, представлявших собою настоящие мясорубки. При любой возможности византийцы старались избегать лобовых атак и стойкого удерживания своих позиций, что приводит к тяжким потерям, полагаясь вместо этого на манёвренность, противостоя врагу наскоками при наступлении и засадами при обороне, прибегая к сдерживанию, к обходу с флангов и к окружению, чтобы нанести поражение скорее подрывом сил врага, нежели его уничтожением. Поэтому они предпочли пехоте более подвижную и гибкую конницу, ибо она лучше подходит для всех видов манёвров, по крайней мере на открытом пространстве, и обычно может безопасно отступить под натиском врага, не поддаваясь искушению стоять до последнего.

Поэтому тактическая революция была важнейшим военным новшеством, превосходившим тактический уровень: благодаря ей был выработан новый стиль ведения войны, при котором неизменной осталась лишь техника осады, а также такая редкая разновидность боя, как сражение в труднопроходимых горах и лесах, остававшееся привилегией лёгкой пехоты, как это по большей части происходит и сейчас.

В наступательном отношении новый стиль войны наиболее успешно применялся в юстиниановых захватнических войнах против вандалов в Северной Африке, которые велись с 533 г., и в Италии против Остготского королевства, а также в возобновлённых военных действиях против Сасанидской Персии в 540 г. – хотя византийские конные лучники, конечно, принимали участие и в предыдущей войне, начавшейся в 502 г., в правление удачливого и одарённого Анастасия I (491–518 гг.).

С другой стороны, в сфере защиты главное испытание настало тогда, когда появились авары, представлявшие первую после гуннов Аттилы степную державу, встреча с которой оказалась чревата далекоидущими последствиями. Сформировавшись обычным путём этногенеза вокруг монголоидного ядра из внутренней Азии (возможно, это ядро составляли жоужани, или жуань-жуани, известные по китайским источникам), они увлекли за собой тюрков и другие подчинённые ими народы по пути на Запад[116]116
  Вопрос о «псевдоаварах» (соответствующий пассаж в труде Феофилакта Симокатты, начиная с VII. 7. 10, выглядит как «романизированная» версия Менандрова фрагмента 19. 1, Milller-Dindorf 43) – едва ли представляет интерес; см.: Golden 1982, начиная с р. 109. Более определённо проф. Голден (Golden) высказался о связи авар с жоужанями устно 23.10.2003. См.: Walter Pohl. Die Awaren. Ein Steppenvolk in Mitteleuropa 567–822 n. Chr. (Авары. Степной народ в Центральной Европе в 567–822 гг. по Р.Х.; Miinchen: С.Н. Beck, 2002), р. 158.


[Закрыть]. Они, как и гунны Аттилы, были конными лучниками, но значительно лучше вооружёнными: у них были латы и колющие копья; кроме того, авары обладали большим опытом в других способах ведения войны, включая осадное дело. Особые сведения о военном снаряжении авар сохранились в важнейшем из византийских руководств по военному делу, известном как «Стратегикон» [императора] Маврикия и подробно обсуждаемом ниже. В нём содержится первое упоминание о стременах (весьма значительное новшество!), а также перечисляются различные принадлежности византийского воинского снаряжения, которые определяются как «аварские». Возможно, от своих китайских предков авары позаимствовали те приспособления, которые византийцы перенимали столь охотно. Однако конные лучники у последних были уже раньше, от гуннов, и они позволили нейтрализовать (или почти нейтрализовать) их аварский эквивалент, что и составляло здесь главное отличие: с аварами византийцы могли сойтись в бою на открытой местности, чего не могло быть с гуннами, если только последние не были в сильном численном меньшинстве и если погода не была слишком плохой.

К 557 г. авары достигли пролегавшей по Волге границы между степью к северу от Каспийского моря, где сейчас находится Казахстан, и Понтийской степью к северу от Чёрного моря. В 558 г. (или, возможно, чуть позже, в 560 г.) они направили посольство в Константинополь, прибегнув к помощи кавказских аланов, которые сообщили о них византийскому военачальнику где-то у пределов Лазики, то есть в нынешней западной Грузии. Когда Юстиниан был поставлен в известность, он вызвал делегацию авар в Константинополь. Менандр Протектор сообщает:

Первым посланником этого народа был избран некто по имени Кандих. Представ пред очи императора, он сказал: «К тебе приходит самый великий и сильный из народов; племя аварское неодолимо; оно способно легко отразить и истребить противников. И потому полезно будет тебе принять аваров в союзники и приобрести себе в них отличных защитников, но они только в таком случае будут в дружеских связях с Римской державой, если будут получать от тебя драгоценные подарки и деньги ежегодно и будут поселены тобой на плодоносной земле»[117]117
  Excerpta de Legationibus gentium ad Romanos (Выдержки о посольствах народов к римлянам), 1; рус. пер. С. Г. Дестуниса, цит. по: Византийские историки, с. 321; англ, пер.: Menander-Blockley, р. 49.


[Закрыть].

Далее Менандр пишет, что Юстиниан был тогда стар и дряхл, но тем не менее «он преодолел бы аваров и истребил бы их вконец», если не войной, то благоразумием, однако вскоре после этого он умер; заключает Менандр так: «Быв решительно не в силах справиться с аварами, он пошел другими путями». Так он и сделал, но лишь частично, поскольку, хотя кое-какие подарки, включая золото, он преподнёс, никакая «плодоносная земля» из рук в руки не перешла, и авары продолжали продвигаться на Запад. Проницательный наблюдатель и не такой любитель героических поз, как Приск, Менандр был, конечно, не прав, теоретизируя о том, что Юстиниан «преодолел бы аваров и истребил бы их вконец», если бы мог.

На этот момент в степном коридоре к западу от аваров были тюрки: утригуры и кутригуры[118]118
  Греч, «утригуры», от «утур-» или «отур огур» = тридцать огуров, то есть кланов или племён; а «кутригуры» из «кутургур», от «токур огур» = девять огуров; личное сообщение проф. Гоулдена (Golden) от 15.04.2008.


[Закрыть], которые периодически угрожали византийским владениям в Крыму и вдоль черноморского побережья. Их возглавляли опасные славяне-анты, тогда как большая масса славян (склавинов) наседала на границу по Дунаю и просачивалась вплоть до центральной Греции. Авары действительно стали представлять собою значительную угрозу лишь поколение спустя, но в 558 или 560 г. решение рискнуть огромной армией и заранее согласиться на тяжкие потери для того, чтобы «вконец истребить» потенциального врага, который был скорее потенциальным союзником, полностью противоречило бы всем правилам византийского искусства управления государством. Ведь авары действительно атаковали, разгромили и подчинили утригуров, кутригуров, антов и многих славян. Когда авары в конце концов всё же напали на империю ок. 580 г., новый стиль ведения войны оправдал себя. При императоре Маврикии (582–602 гг.) поначалу были неудачи – скорее по вине оперативного командования, чем по тактическим причинам, – но византийские войска, ударную силу которых составляли конные лучники, успешно атаковали авар ок. 590 г.

Полезный, но зачастую оспариваемый с точки зрения приводимой им хронологии историк Феофилакт Симокатта («Курносый кот»), современник тех событий, сохранил рассказ о римском наступлении, начавшемся с берега Дуная напротив Виминация (ныне Костолац в Воеводине, Сербия) и продолжавшемся вдоль реки Тиса на границе Баната:

…Приск [командующий армией на Балканах]… построил силы ромеев самым лучшим образом, разделив их на три отделения; он побуждал их сражаться как можно храбрее, затем, постепенно вытягивая фланги, окружить аваров так, чтобы варварское войско оказалось словно в какой-то котловине, и варвары, попав в середину, подверглись неожиданному уничтожению. Таким-то образом варвары попали в эту засаду, и силы стоящих против них врагов истребили из них девять тысяч… На десятый день стратиг услыхал, что варварское войско вновь пошло в наступление. Среди дня, вооружив и построив как следует ромейское войско, Приск двинулся в бой. Он вновь построил свое войско тремя фалангами, варвар же, выстроив одну фалангу, двинулся на Приска. Приск, выбрав на этой местности самое удобное расположение и используя себе в помощь направление ветра, с возвышенности ворвался в ряды аваров, а двумя своими фалангами нанес врагам решительный удар. В этих местах находилось озеро – в его воду он и загнал варваров. Поэтому варвары, оттесненные к бушующим его волнам и на свое несчастие видя его перед собой, позорно в нем потонули[119]119
  Рус. пер. С. И. Кондратьева под ред. и с прим. К. А. Осиповой, цит. по: http://www. gumer.info/bibliotek_Buks/History/Simok/09.php; англ, пер.: Michael and Mary Whitby, The History of Theophylact Simocatta («История» Феофилакта Симокатты; Oxford: Clarendon Press, 1986), кн. VIII, 3. 2–6; p. 212.


[Закрыть].

О предшествующем сражении Феофилакт пишет (2. 11): «…Не имея луков, ромеи вступили с неприятелями в бой копьями с близкого расстояния»; однако вполне очевидно, что это было исключением, вызванным особыми условиями местности (лесистой?) или погоды (влажной?), почему это и было отмечено. Что же касается нормы, то приведённые выше слова (3. 5: «используя себе в помощь направление ветра») доказывают, что византийцы полагались на свои луки, потому что стрелам, разумеется, мешает встречный ветер, боковые ветры их отклоняют, а попутный ветер их ускоряет.

Авары действительно были грозными. Оправившись от поражений в 590-х гг., в 626 г. они подошли к Константинополю и осадили его вместе с многочисленными покорёнными ими славянами. К тому же, то ли в силу простого совпадения, то ли по сознательной договорённости, Сасанидская Персия в то же самое время совершила самое дальнее из всех своих вторжений на территорию империи, дойдя до берега напротив Константинополя. Потерпев неудачу в 626 г., авары потеряли контроль над многими из покорённых ими славян, которых успешно переманили на свою сторону византийские агенты: в их число входили и те племена, которые стали хорватами и сербами, и последствия этого события ощущаются по сей день. Тем не менее авары продолжали представлять собой угрозу, пока не перешли севернее, на территорию нынешней Венгрии, где их окончательно разгромил Карл Великий в 791 г.; вскоре после этого они рассеялись и были ассимилированы, также и под натиском булгар. Но задолго до этого авары были управляемой, хотя и серьёзной угрозой для византийцев, которых авары уже не могли превзойти так, как это сделали гунны, потому что к тому времени византийцы уже овладели сложным искусством стрельбы из лука с коня. Возможно, эта революция была тактической, но она привела к стратегическим последствиям.

Однако существовала острая проблема, также чреватая стратегическими последствиями: стрельба из лука с коня – искусство, не только трудное в освоении, но и очень быстро забывающееся: как на индивидуальном, так и на институциональном (что важнее) уровне. Если ему не обучиться в детстве, то оно ни в коем случае не представляет собою такой навык, который с годами не забывается – как, например, умение ездить на велосипеде. Инструкторам по стрельбе хорошо известно, насколько по-разному сохраняются навыки в стрельбе из пистолета и из винтовки; в первом случае навыки деградируют столь быстро, что без серьёзной ежемесячной практики средний стрелок из пистолета начинает представлять опасность для своих коллег, тогда как хорошо тренированный стрелок из винтовки может сохранять свои навыки даже в том случае, если освежает их лишь раз в год. Стрельба из лука с коня – то же, что и стрельба из пистолета, только она ещё сложнее: есть современные свидетельства тому, что регулярная череда восстановительных тренировок абсолютно необходима даже самым искусным наездникам на соревнованиях по ябусамэ, стрельбе из лука с коня, о чём уже упоминалось выше.

Поэтому, когда общее материальное и моральное состояние византийского войска не позволяло проводить регулярные и интенсивные тренировки, конные лучники теряли своё мастерство гораздо быстрее, чем другие воины; и если в это искусство, проявляя терпение, не посвящали новобранцев или же посвящали слишком немногих, то армия как целое вскоре утрачивала боеспособность. Высказывалось обоснованное предположение о том, что уже сам по себе этот фактор оказал значительное влияние на неспособность византийских сил сдержать турок-сельджуков в конце одиннадцатого века; это даёт также техническое объяснение факту упадка войска, которое было победоносным на всех направлениях вплоть до 1025 г.[120]120
  См.: Walter Emil Kaegi Jr. The Contribution of Archery to the Turkish Conquest of Anatolia (Вклад искусства стрельбы из лука в турецкое завоевание Анатолии), в: Haldon 2007, рр. 237-267


[Закрыть]