Текст книги "Личность в истории (сборник)"

Счастливая дневная жизнь

Бесконечные нудные описания арестов и процессов, казалось бы, заставляют представить угнетенное состояние духа, в котором жила страна в страшном 1937 году. Отнюдь! Подавляющее большинство населения весело просыпалось под неумолчные громкоговорители, с рвением мчалось на работу, с энтузиазмом участвовало в ежедневных митингах, где проклинались враги, и внимательно читало тощие газеты с отчетами о процессах, доказавших надежность чекистов. Люди знали о тяжелой доле трудящихся на Западе, очень жалели угнетенных негров и всех, кому не выпала доля жить в СССР.

Наш сосед по коммунальной квартире жил в одной комнате с женой, матерью и дочерью. Он всегда радостно напевал, просматривая газету в очереди в общую уборную. Во время Октябрьских праздников они всей семьей участвовали в демонстрации: шли на Красную площадь, а потом рассказывали парализованной матери, как они видели Сталина. Мать была глуха, и они ей орали на всю квартиру… Боялись ли они НКВД? Вопрос бы их возмутил. Они знали, что НКВД боятся только враги… Знали ли они об арестах? Еще бы! Многие их знакомые были арестованы. Но лишь потому, что оказались врагами. И вообще аресты происходили после полуночи – в некоей Ночной жизни. Она их не касалась. Ночью они спали сном праведников, чтобы поутру вновь счастливо проснуться и напевать в очереди в клозет… Это было так похоже на то, о чем писал Уильям Ширер в своей книге о гитлеровской Германии: «Стороннего наблюдателя… несколько удивило бы, что немцы не сознавали себя жертвами запугивания и притеснения со стороны бессовестной и жестокой диктатуры. Наоборот, они с неподдельным энтузиазмом поддерживали эту диктатуру».

Открытые процессы с их величественной торжественностью возмездия – принадлежали к развлечениям Дневной жизни… Как и положено истинному цезарю, Хозяин устраивал много развлечений в Дневной жизни для счастливых сограждан. Например, появились рубиновые звезды на башнях Кремля, и люди семьями ходили на Красную площадь смотреть, как они загорались ночью… Гремела маршами Дневная жизнь – ибо это была страна Победителей. Монархистов, меньшевиков, эсеров, кадетов, белую гвардию – всех они победили в Гражданской войне.

Теперь побеждали в мирной жизни – за две-три пятилетки догнали и скоро перегонят весь мир. Каждый день газеты сообщали о победе какого-нибудь передовика труда – и страна ликовала. Победили религию – от Святой Руси остались лишь обезглавленные храмы. На каждом процессе чекисты побеждали врагов и шпионов. Победили саму смерть – нетленный Ильич ждал сограждан в Мавзолее. Каждый день Сталин дарил жителям первого в мире социалистического государства какую-нибудь новую победу. Вот в открытых автомобилях по улицам столицы провезли летчика Чкалова и экипаж его самолета. Впервые в мире совершили они беспосадочный перелет по маршруту Москва – США… А ежегодные парады на Красной площади – военный, физкультурный и воздушный! И наконец, чествования главных победителей – героев труда.

В 1935 году, начиная процессы против вредителей, Сталин распорядился найти шахтера, который должен был дать гигантскую выработку угля. Причем на той же шахте следовало обнаружить вредителей-интеллигентов, естественно, мешавших трудовому подвигу шахтера. Таков был сочиненный Хозяином сюжет, тотчас воплощенный в жизнь. Шахтер Стаханов – паренек из деревни, с обаятельным лицом – был найден, невиданный рекорд организован, вредители на шахте обнаружены. По всей стране началось движение «стахановцев». На неприспособленном оборудовании добивались высочайших выработок. Катастрофы на производстве тут же списывались на вредителей. Рекорды «стахановцев» должны были подстегивать остальных. Теперь Сталин периодически устраивал праздничные шоу: съезды «стахановцев».

И всюду – масса, коллектив. Он создал страну коллективов. Все – коллективно. Коллектив на работе и дома, ведь подавляющее большинство квартир было коммунальными. Коллектив на отдыхе – воскресные выезды на природу. Коллективные праздники – День шахтера, День строителя, День металлурга… Все профессии имели свой праздник, чтобы коллективы в этот день могли вдоволь (и главное – вместе) пьяно повеселиться.

По всей стране он открывает парки культуры и отдыха. Здесь под руководством специально обученных массовиков люди веселились (опять же коллективно). Все – коллективно…

В разгар террора, в 1938 году, в Москве в Центральном парке культуры и отдыха происходили карнавалы трудовых коллективов. Миллионы человек счастливо, беззаботно веселились.

Он был прав, когда сказал слова, которые цитировались на миллионах плакатов: «Жить стало лучше, жить стало веселей».

Сделав парки центрами коллективного веселья, он лично следил, чтобы там непременно была «наглядная пропаганда». Это означало: во всех аллеях висели цитаты – его и Боголенина, призывы партии и лозунги. Среди деревьев белели обязательные статуи его новых святых великомучеников: убиенного кулаками пионера Павлика Морозова и убиенного троцкистами-зиновьевцами Сергея Кирова. На главных площадях парков – статуи Боголенина и Богосталина. В дальних аллеях – грудастые, с толстыми гипсовыми ляжками и круглыми задами физкультурники и физкультурницы.

В парках он велел открыть тиры и парашютные вышки – коллективно стреляли в тирах и прыгали с парашютом. Как и Гитлер в Германии, он следил, чтобы поколение росло крепким – готовил его к осуществлению Великой мечты…

Эта постоянная массовость от съездов до отдыха, это растворение личности в коллективе породило самое ценное – коллективную совесть. Личная ответственность умерла – есть коллективная: «так велела партия», «так велела страна»… Коллективная совесть помогала людям спокойно радоваться жизни в дни жесточайшего террора. И горе тому, у кого пробуждалась личная совесть.

Знаменитый писатель Аркадий Гайдар в 1938 году даже попал в психушку, откуда писал своему другу писателю Рувиму Фраерману: «Тревожит меня мысль – я очень изоврался… иногда я хожу близко около правды… иногда вот-вот… она готова сорваться с языка, но будто какой-то голос резко предостерегает меня: берегись! Не говори! А то пропадешь!»

Но главным народным праздником Дневной жизни был футбол (кстати, он был и любимым развлечением интеллигенции). На футболе подавленные страхом чувства выплескивались в криках и эмоциях. На стадионе можно было забыть о загнанном в подсознание ужасе.

Главное соперничество в футбольной жизни страны шло между двумя клубами: «Динамо» (клубом НКВД) и «Спартаком» (командой профсоюзов). Вся интеллигенция болела за «Спартак». Это была дозволенная фронда…

В дни встреч этих команд на стадионе в правительственной ложе появлялся руководитель НКВД. Сначала это был Ягода. Но расстреляли Ягоду, и в ложе стал появляться маленький Ежов. Расстреляют Ежова, и в ложе появится Берия. Все они свирепо болели за команду «Динамо» и ненавидели Николая Старостина – основателя и главу «Спартака».

Старостина знала вся страна.

Наверное, после Сталина и Ленина это была самая знаменитая фамилия. Четыре самых известных футболиста страны – братья Старостины.

Николай Старостин и начал великое противостояние «Спартак» – «Динамо». Он был неистощим на спортивные выдумки.

В 1936 году на Красной площади должен был проходить очередной парад физкультурников. Глава комсомола и организатор этого празднества Александр Косарев задумал во время парада показать футбол – прямо на площади. Осуществить это было поручено «Спартаку», к невероятной ревности поклонников «Динамо». Во время парада по сигналу Косарева по всей Красной площади был раскинут гигантский ковер – изумрудное поле. На поле выскочили спортсмены «Спартака» и начали демонстрировать игру.

Косарев, стоя рядом со Сталиным, сжимал в руке белый платок. Было условлено: если игра придется не по вкусу Хозяину, по отмашке платком следовало немедленно прекратить.

Хозяин не любил футбол. В тот день он с непроницаемым лицом следил за игрой. Но его соратники на Мавзолее сошли с ума от восторга: Ворошилов подпрыгивал и кричал.

А внизу под ними лежал непогребенный Боголенин…

Косарев так и не махнул платком, и счастливые футболисты поняли – понравилось… Они ошиблись. Он просто дал им повеселиться напоследок – этим жалким слабым людям, стоявшим рядом с ним на Мавзолее. И Косарев, и Чубарь, и Постышев, и Рудзутак – все, кто по-детски радовался игре, должны были вскоре исчезнуть вместе со старой партией…

Он пользовался этой глупой слабостью сограждан. В 1936 году ошеломляющим событием для СССР были не процессы – страна жила приездом футболистов-басков. Сталин дал народу очередной праздник – выписал этих знаменитых футболистов, тогда лучших в мире. Страна ликовала. Ягода и Ежов позаботились: «Спартак» не был заявлен на участие в матчах, баски играли с «Динамо». И дважды разгромили команду НКВД!

Страна погрузилась в траур. И тогда Сталин велел выиграть. Ежов предложил выпустить на поле «Спартак». Он понимал – поражение от басков станет концом команды.

«Спартак» тренировался под Москвой. На матч команду везли торжественно – в открытых «линкольнах». Но у автомобилей по пути вдруг стали лопаться шины (НКВД не дремал?). Опоздай «Спартак» – и ему конец! Но они успели – приехали, когда на поле уже выходил судья. Переодевшись прямо в машинах – на глазах восхищенных болельщиков, – «Спартак» выбежал на поле. Они сражались насмерть. Для басков это был футбол, для «Спартака» – борьба за жизнь. В конце игры на табло были невероятные цифры: «Спартак» разгромил басков со счетом 6: 2.

Страна ликовала, незнакомые люди целовались на улицах. Старостин стал кумиром страны. Руководство НКВД скрежетало зубами.

В 1938–1939 годах «Спартак» делал невозможное – выигрывал и чемпионат, и кубок страны. Это было уже слишком.

Берия, расстрелявший Ежова, начинает вплотную заниматься футболом. В юности он сам был футболистом и даже играл за одну из грузинских команд. Он был, как сейчас говорят, фанатом «Динамо».

С этого момента Старостин был обречен. Но он и его братья были слишком популярны, и Хозяин не позволил…

Это случится уже в дни войны, когда всем будет не до футбола. 20 мая 1942 года Старостин проснулся от яркого света. Пистолет в лицо – и крик: «Встать!» Его вывели, втолкнули в машину, отвезли на Лубянку и предъявили показания уже расстрелянного Косарева. Оказывается, глава комсомола на следующем параде физкультурников «готовился ликвидировать руководителей партии и правительства, для чего организовал боевую группу из спортсменов во главе с Николаем Старостиным».

В ту же ночь арестовали и трех его братьев. Все они получат по десять лет лагерей – мягчайший приговор по тем временам.

Так Старостин вступил в Ночную жизнь, о которой старались не говорить и даже не думать.

Ночная жизнь

После полуночи на улицы Москвы выезжали черные машины… Все, что происходило в Ночной жизни, принадлежало только ей и являлось тайной. Если арестовывали в коммунальной квартире, то соседи, несмотря на шум, ни за что не выходили из комнат, а утром, стоя в очереди в туалет или в ванную, прятали глаза от близких исчезнувшего ночью. И те тоже прятали заплаканные глаза. Теперь они были как бы зачумленные… И квартира ждала, как правило, недолго. Вскоре исчезала и семья…

В правительственном «Доме на набережной» не было коммунальных квартир. Здесь проживала новая элита – члены правительства, старые большевики, высшие военачальники, вожди Коминтерна и, наконец, родственники Хозяина – Аллилуевы и Сванидзе.

На высоких дверях великолепных квартир появлялись все новые сургучные печати.

Весь 1937 год шла напряженная Ночная жизнь. Прокуроры подписывали чистые бланки, в которые следователи НКВД могли заносить любые фамилии. Тюрьмы были переполнены, камер не хватало, но Хозяин решил и эту проблему. Во всех крупных управлениях НКВД с июля начинают работать «тройки». В них входили: местный руководитель НКВД, местный партийный руководитель, местный глава советской власти или прокурор.

«Тройки» имели право выносить смертный приговор, не считаясь с нормами судопроизводства. Подсудимый при решении своей судьбы не присутствовал. И конвейер смерти заработал: суды «троек» занимали 10 минут – и расстрел. Суд над Енукидзе был из самых длинных – 15 минут – и высшая мера. А Хозяин все подстегивал телеграммами: «По установленной практике «тройки» выносят приговоры, являющиеся окончательными. Сталин». Торопил, торопил… По закону еще от 1 декабря 1934 года приговор исполнялся немедленно.

Усердствовали «тройки», чтобы в 1938–1939 годах в полном составе разделить судьбу своих жертв.

Хрущев: «Все, кто входил в эти «тройки», – расстреляны».

Каганович: «Не все».

Хрущев: «Абсолютное большинство». (Из стенограммы пленума ЦК 1957 года.)

Торопясь к монолитному обществу, Хозяин перевел свои жертвы на самообслуживание. Убивал Ягода со своими палачами под одобрение Рудзутака, Эйхе, Чубаря, Постышева и прочих. А потом пришла для них пора исчезнуть под пулями команды Ежова… Но скоро и Ежова он попросит к стенке.

Тысячи высших партийных работников входили в «тройки» и «особые совещания», вершившие приговоры. Но Хозяин хотел, чтобы в истреблении участвовало как можно больше народа. И на тысячах собраний миллионы граждан приветствовали сообщения о расстрелах врагов, ежедневно газеты печатали обращения трудящихся, где они призывали покарать смертью «троцкистско-зиновьевско-бухаринских убийц». В 1937 году он пристегнул к Ночной жизни новые сотни тысяч: теперь аресты ответственных работников должны были подписываться руководителями их ведомств.

Ирония истории: в 1937 году прошло празднование 20-летия ВЧК – основателя Ночной жизни. Хозяин превратил его в национальное торжество. Поэты воспевали народную любовь к тайной полиции. Славословие шло весь год параллельно… с жесточайшим истреблением самих героев торжества – старых чекистов, сотрудников Ягоды!

Все ночи шли массовые аресты в роскошных домах НКВД. Ночной звонок – разбужен хозяин, и вот уже выводят вчерашнего владыку человеческих судеб из квартиры. Зная возможности своего учреждения, многие чекисты двери не открывали, и в ответ на ночной звонок следовал выстрел в квартире. Застрелился друг Горького – начальник горьковского управления НКВД Погребинский, основатель трудовых коммун для уголовников; за ним последовал знаменитый украинский чекист Козельский… Список можно продолжать без конца.

Были и новаторы в бегстве из Ночной жизни. Московский чекист Ф. Гуров выбросился из окна кабинета. Вскоре выбрасываться из окон стало модным: тот самый Черток (каменевский инквизитор), когда пришли за ним, тотчас прыгнул с балкона 12-го этажа.

Они падали на ночную улицу на глазах у изумленных редких прохожих. Смерть тараканов, мор…

И сколько их повторило вслед за своим шефом: «Бог все-таки есть!»

«Звезды» ночной жизни

Но трогать лучших палачей Ягоды Хозяин Ежову запретил. Пока. Прежде чем исчезнуть, эти выдающиеся инквизиторы были направлены потрудиться в республики. Чекист М. Берман (его брат был начальником ГУЛАГа) долгое время работал в Германии по заданию Коминтерна – готовил революцию. Этот чекист-романтик, ненавидевший Сталина, тем не менее привез из Европы компромат на любимого им Бухарина. Берман входил в группу следователей, готовивших процесс Зиновьева-Каменева, принимал участие в деле Рютина (и в его избиении). В начале 1937 года Хозяин отсылает его в Белоруссию на повышение – наркомом внутренних дел республики. Сознавая надвигавшуюся опасность, он старался: репрессировал 85 000 оппозиционеров и их близких. Но «мавр сделал свое дело», и всесильный Берман, обладатель тайн кремлевских процессов, отправился на родную Лубянку – уже арестантом. Он особенно усердствовал, уничтожая правых, и Хозяин, как обычно, сохранил юмор: Бермана расстреляли как участника «заговорщической организации правых в НКВД». И этот тоже понял: Бог есть!

Пришла очередь еще одной ночной «звезды»: начальника сталинской охраны Паукера. Он много сделал для укрепления охраны – теперь она напоминала армию. Дорогу до Ближней дачи охраняли более 3000 агентов и автомобильные патрули. Когда машина Хозяина выезжала из Кремля, весь 30-километровый маршрут был как бы на военном положении. В машине рядом с ним, готовясь защитить его грудью, сидел Паукер. По его предложению решением Политбюро Хозяину было запрещено ходить без охраны даже по Кремлю. Что ж, он всегда безропотно подчинялся партийным решениям…

Но шут и лакей Паукер, к сожалению, принадлежал к старой гвардии чекистов. Кроме того, этот хитрец служил всем членам Политбюро, в том числе тем, которые должны были исчезнуть. Он поставлял им автомобили, собак, платья для жен, игрушки для детей – и стал их другом, к несчастью для себя… Затянутый в корсет Паукер с орденом Ленина на груди еще ездил в подаренном Хозяином «линкольне», а его судьба была уже решена. Он исчез в Ночной жизни тихо и бесследно вслед за своими друзьями – могущественными чекистами времен Дзержинского.

Никого не забыли. Даже ушедшие из органов легендарные деятели Красного террора Петерс и Лацис, а также знаменитые латышские стрелки, верно охранявшие Ленина, – все будут расстреляны.

Отправился в ночь Николай Крыленко, первый большевистский главнокомандующий, а потом грозный прокурор, сам отправлявший на расстрел и дворян, и эсеров, и большевиков. Он сначала потерял пост наркома юстиции, но все должны были знать: Хозяин борется за жизнь верного прокурора, бестрепетно предавшего стольких старых друзей. Посему «добрый Иосиф» с добрыми словами позвонил на дачу, где в страхе жил Крыленко.

Счастливый прокурор начал спать спокойно. В спокойную ночь его и арестовали. Так что и он мог теперь сказать: Бог есть!

Вместо Крыленко Генеральным прокурором стал Вышинский. Опять юмор истории: вчерашний враг большевиков, требовавший в 1917 году ареста Ленина как изменника и немецкого шпиона, ныне обвинял в измене Ленину (и опять-таки в шпионаже) победивших вождей большевистской партии. На этот раз обвинял удачно – все они были казнены.

С каким-то садистским упоением Вышинский осыпал оскорблениями на процессах бывших вождей большевиков: «зловонная кучка человеческих отбросов», «звери в человеческом облике», «выродки рода человеческого», «бешеные псы» и так далее… Карьера Вышинского в чем-то объясняет этот кровавый пафос и всю его зловещую фигуру.

Меньшевик Вышинский в 1920 году стал большевиком, ибо только вступив в ряды большевиков, мог сделать карьеру молодой честолюбец. Орлов рассказывал, как работал с ним в прокуратуре еще в 20-е годы. Ненавидевший Вышинского, он с удовольствием описал ту атмосферу презрения, которой окружили бывшего меньшевика его тогдашние коллеги – старые большевики. Они презирали в нем все – даже его «вежливые манеры, напоминавшие царского офицера». Между тем, как признает Орлов, Вышинский был «одним из способнейших и блестяще подготовленных прокуроров»…

Все те годы бывшему меньшевику пришлось жить под дамокловым мечом исключения из партии. Орлов вспоминал, как Вышинский рыдал в кабинете, когда над ним нависла очередная угроза потерять партбилет: исключение из партии означало конец карьеры, а порой и жизни. Так что можно представить его ненависть к старым большевикам и весь тот ад, что созрел в душе этого честолюбца. Хозяин сумел найти нужного человека на нужное место.

Забавно: в своих воспоминаниях Орлов противопоставляет «честного старого большевика, ленинского прокурора» Крыленко беспринципному карьеристу, прокурору сталинского времени Вышинскому. Забыл бывший генерал НКВД, что все открытые процессы 20-х годов – «шахтинское дело», «процесс Промпартии», – закончившиеся расстрелами и тюрьмой для невинных, провели рука об руку председатель суда Вышинский и главный обвинитель прокурор Крыленко. У тех же старых большевиков учился Вышинский презрению к человеческой жизни.

При этом грозный прокурор продолжал жить в мучительном страхе. Он знал: не сумеет угодить Хозяину – и тот сразу вспомнит о его прошлом.

Все вокруг напоминало о возможной гибели. Даже дача, на которой жил Вышинский, раньше принадлежала одному из отправленных Хозяином на смерть – соратнику Ленина Серебрякову. И потому Вышинский служил Хозяину рабски, как пес.

Хозяин поручил ему сформулировать новые принципы большевистского судопроизводства. Еще Дзержинский в 1918 году говорил: «Какой аргумент может быть лучше признания подсудимого!» Для полуграмотной России, не имевшей привычки к главенству законов, принцип «ведь он же сам сознался» был абсолютно убедительным. Хозяин отлично это понимал – на этом «народном принципе» строились все его открытые процессы.

Идеи Хозяина Вышинский научно изложил в своих многочисленных сочинениях. «Признание обвиняемого и есть царица доказательств» – так сформулировал он основной принцип судопроизводства страны социализма.

Весь 1937 год уничтожали старых революционеров, тех, кто сотворил обе революции, – левых и правых эсеров, стариков-народовольцев, анархистов. Камеры объединили непримиримых врагов: меньшевиков, большевиков, эсеров и уцелевших аристократов. Столько лет они боролись друг с другом – чтобы встретиться в одной тюрьме. Рассказывали про полубезумного кадета, который катался от хохота по полу камеры, глядя на этот Ноев ковчег революции… Всех их успокоила ночная пуля.

Было ликвидировано знаменитое «Общество бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев», вокруг которого группировались старые большевики, и журнал «Каторга и ссылка». Членам «Общества» и сотрудникам журнала предоставилась возможность познать ссылку и каторгу в основанном ими государстве. И сравнить с царскими…

Бьет ключом Ночная жизнь. Всю ночь беспрерывно трудится лифт в «Доме на набережной». Арестованы наркомы: тяжелой промышленности, финансов, земледелия (двое), торговли, связи, военной промышленности, юстиции, просвещения, все правление Госбанка… Молотов потерял всех своих заместителей в правительстве, Каганович – всех руководителей железных дорог… Пустые кабинеты в наркоматах: обрывки бумаги на полу, выдранные таблички… На ответственные должности назначаются молодые люди.

Был арестован Ян Рудзутак, исполнявший многие высшие партийные должности. Несмотря на пытки, он не оболгал себя и требовал свидания с членами Политбюро. Что ж, Хозяин это требование удовлетворил – отправил к избитому Рудзутаку членов Политбюро во главе с Молотовым.

– Рудзутак ни в чем себя не признал виновным, – вспоминал Молотов. – Показал характер… жаловался на чекистов… говорил, что его очень били, здорово мучили.

– Неужели вы не могли за него заступиться, ведь вы его хорошо знали? – спросил его поэт Чуев.

– Нельзя было по личным только впечатлениям. У них материалы… Он был моим замом, по работе со мной встречался, хороший, умный… но вместе с тем… с кем-то там путается, черт его знает, с женщинами… я за него не мог поручиться вполне. Дружил он с Антиповым и Чубарем. Чубаря мы допрашивали, он был тоже моим замом… С Рыковым был связан личными отношениями. На него показал Антипов, другой мой заместитель и член ЦК.

(Все они погибнут – и донесший Антипов, и Чубарь, на которого донесли.)

– А Сталину доложили?

– Доложили…

И наверняка как нужно доложили. Борясь за свою жизнь, из кожи лезли вон, осуждая бывшего товарища. За этим их и послал Хозяин.

«Черт с ними – откажись!»

Погибнет и еще один партийный начальник – кандидат в члены Политбюро Павел Постышев, который бывал столь «очаровательно весел» и так удало «плясал с Молотовым» на дне рождения «бесконечно доброго Иосифа», как писала в своем дневнике Мария Сванидзе.

О последних днях Постышева стало известно недавно из воспоминаний его сына. Они дают возможность представить то, что переживали накануне гибели бывшие кремлевские владыки.

50-летний Постышев, руководитель компартии Украины, поддерживал Сталина в борьбе со всеми оппозициями. Но к сожалению, он – в партии с 1904 года, связан со всеми уходящими старыми большевиками, и оттого сам должен был уйти в Ночную жизнь.

В 1937 году были организованы письма украинских партийцев в ЦК, где сообщалось о «нездоровой обстановке в партии», «зазнайстве Постышева». Его убирают с Украины и отправляют руководить Куйбышевской областью. Здесь он старается, усердно служит, но…

Не понимал старый большевик Постышев: никакое кровавое усердие его уже не спасет. И когда Хозяин решил: пора – именно это усердие было поставлено Постышеву в вину.

В январе 1938 года во время пленума ЦК на трибуну выпустили подчиненного Постышева – второго секретаря Куйбышевского обкома Игнатова. Его речь, обличающая Постышева, дает представление о кровавом безумии тех дней:

«У товарища Постышева появился стиль… он везде и всюду начал кричать, что нигде нет порядочных людей, что много врагов… Часто Постышев вызывал к себе представителей райкомов, брал лупу и начинал рассматривать ученические тетради. У всех тетрадей оборвали обложки, потому что на обложке в орнаменте Постышев разглядел фашистскую свастику! Все секретари горкомов и райкомов вооружились лупами. Постышев распустил 30 райкомов, члены которых были объявлены врагами народа».

Постышев каялся, но был обвинен «в политически вредных и явно провокационных действиях». Сам Хозяин подытожил на пленуме: «Надо какие-либо меры принять в отношении товарища Постышева. И мнение у нас сложилось такое, что следует вывести его из состава кандидатов в члены Политбюро».

На место Постышева (и в Политбюро, и на Украину) Хозяин поставил нового выдвиженца – Никиту Хрущева.

Наступили дни полного одиночества. И ожидания. В эти дни Постышев понял, что испытывали недавние его жертвы – все эти безымянные секретари райкомов, Каменев, Бухарин, Зиновьев…

Видимо, в это время его вызывают в Комиссию партконтроля и представляют сведения о деятельности жены, которая когда-то была «инициатором сборищ сторонников Бухарина на квартире Постышева»… Итак, он должен предать жену. Но он сохранил в себе человеческое и защищает ее. Постышева исключают из партии, и опять – ожидание… За былые заслуги Хозяин дает ему право избежать будущих страданий. «Они хотят, чтобы я сам покончил с собой – застрелился. Но я им в этом не помощник», – сказал Постышев сыну.

21 февраля 1938 года его сын, летчик-испытатель, приехал к родителям.

«Видишь ли, эта наша встреча, скорее всего, последняя. Больше мы никогда не увидимся. Нас с матерью арестуют, а оттуда возврата не будет… Мои доброжелатели считают, что я сделал ошибку, что мне… не надо было противиться аресту твоей матери да и некоторым другим арестам. Но человек, который ради своего спасения отдает на гибель другого, ни в чем не повинного честного большевика, не может оставаться… в рядах партии».

Так говорил Постышев, которому пришлось «отдать» многих. Несчастный хотел, чтобы сын запомнил его таким! Но тогда мать…

«Моя мать, молча слушавшая этот длинный монолог, тихонько сказала: «Если тебя будут заставлять отказаться от нас, то черт с ними – откажись! Мы за это в обиде на тебя не будем…» Только тут глянул я в ее полные слез глаза… «Да как ты можешь такое говорить», – только и смог я сказать».

Их арестовали следующей ночью.

Постышев сказал: «Я готов». И пошел как был, в тапочках вместо ботинок. Он, жена, старший сын были расстреляны. Автор воспоминаний (младший сын) получил десять лет.

Пришла очередь и легендарного Дыбенко. Участник первого советского правительства, а ныне командарм все делал, как велел Хозяин: безропотно участвовал в суде над друзьями-военачальниками, преданно выявлял вредителей, но… его обвинили в том, что он – американский шпион. Полуграмотный командарм оправдывался, как умел: «Я американским языком не владею… Товарищ Сталин, умоляю вас дорасследовать…» Но все было кончено. Не понимал ситуации герой революции, превратившийся в трусливого, сильно выпивающего немолодого «боярина». Уходил не он – Хозяин отправлял в небытие весь его мир. Отправились в Ночную жизнь маршалы Егоров и Блюхер, имевшие несчастье принадлежать к тому же миру…

Пощадил он двоих – Ворошилова и Буденного. Впрочем, у Буденного возникли большие проблемы: в июле 1937 года Ежов сообщил маршалу, что его жена, певица Большого театра, должна быть арестована. Обвинения против нее были в духе того безумного времени: жену маршала обвиняли в том, что она ходила в иностранные посольства и оттого «есть подозрения, что она стала шпионкой».

Буденный знал, как себя вести. Право на жизнь можно было попытаться заслужить лишь одним… И бесстрашный конник, полный Георгиевский кавалер, участник всех войн с начала века сам отвез жену на Лубянку, откуда ее более не выпустили. И Буденный молчал – «черт с ними», – как молчал до этого, отдавая на расстрел армейских товарищей… Только после смерти Сталина он напишет письмо в прокуратуру с просьбой о реабилитации жены, где изложит всю вздорность дела. Она вернется и расскажет, как ее насиловали в лагере. Буденный объявит ее рассказы безумием.

Кипит Ночная жизнь – до рассвета выявляют врагов.

Щаденко, член «Особой комиссии по ликвидации последствий вредительства в войсках Киевского военного округа», написал письмо жене: «18 июля 1937. Милая, родная Марусенька. Пишу тебе из древней русской столицы Киева. Работы так много, что раньше 2–3 часов ночи не выбираюсь из штаба. Вредительская сволочь целыми годами гадила, а нам надо в недели, максимум в месяц, не только ликвидировать все последствия, но и быстро двигаться вперед…»

В тот месяц Щаденко лично отправил на смерть десятки тысяч.

Хозяин неутомимо трудится – просматривает бесконечные списки с предполагаемыми приговорами бывшим руководителям страны и знаменитым людям искусства. Они аккуратно посылаются Ежовым в ЦК партии на утверждение. Все партийные законы Хозяин старательно соблюдает – списки рассматривает коллегиально, подписывает вместе с соратниками, чаще всего с Молотовым.

Он не устает читать тысячи имен, иногда даже комментирует. У него особая память: «Тов. Ежов. Обратите внимание на стр. 9–11. О Варданьяне. Он сейчас секретарь Таганрогского райкома. Он несомненно скрытый троцкист».

«Обратили внимание» – Варданьян исчез… Хозяин помнил своих врагов – всех помнил.

Но, жестко подгоняя репрессии, он старается оставаться обманутым Отелло. Ежов должен все время передавать ему доказательства предательства старых партийцев, а его роль – упираться, удивляться подлости людей, требовать проверки. Но попробуй Ежов проверить… В одной из записок он, сообщив об аресте очередной группы руководителей, написал: «Сведения о другой группе подозреваемых проверяются». И тотчас – резолюция-окрик Хозяина: «Не проверять, арестовывать нужно».