Текст книги "Распутин"

Рассказав Макарову историю своего знакомства с Распутиным, Юсупов перешел к недавним событиям:

«Я отделывал… помещение в своем доме на Мойке… и великий князь Дмитрий Павлович предложил мне устроить вечеринку по случаю новоселья. Решено было пригласить на нее Владимира Митрофановича Пуришкевича и нескольких офицеров и дам из общества… она и была назначена на 16 декабря… По вполне понятным причинам я не хочу называть фамилии офицеров и дам, это может повредить им и возбудить ложные слухи… Чтобы не стеснять гостей, я приказал прислуге все приготовить для чая и ужина… а потом не входить. Большинство гостей должно было приехать не с парадного подъезда. а с бокового входа, ключ от которого я имел лично… Собравшиеся пили чай, танцевали… Около 12.30 позвонил откуда-то Распутин… и приглашал поехать к цыганам, на что последовали шутки и остроты со стороны гостей… На мой вопрос, откуда он говорит, Распутин не хотел сказать… но по телефону слышны были голоса, шум и женский визг…»

Здесь Макаров мог уличить Феликса во лжи сведениями, полученными от домашних Распутина. Но министр не посмел противопоставить показаниям родственника царя показания кухарки и дочерей мужика… И князь продолжал: «Около 2–2. 30 ночи две дамы пожелали ехать домой и с ними уехал великий князь Дмитрий Павлович… Когда они вышли… я услышал выстрелы во дворе. Я вышел во двор и… увидел убитую собаку, лежащую у решетки… Впоследствии… Его Императорское Высочество сообщил, что собаку убил именно он (хорошо запомним эту фразу! – Э.Р.)… После этого я позвал с улицы городового, которому сказал: «Если будут спрашивать о выстрелах, скажи, что собаку убил мой приятель…»

Видимо, здесь последовал вопрос Макарова о словах Пуришкевича, сказанных городовому Власюку. Князь отвечал забавно: «Бывший в кабинете Пуришкевич что-то стал говорить… Что он говорил, я полностью не расслышал… Что касается показаний городового, будто Пуришкевич сказал ему в моем кабинете, что убит Распутин, то Пуришкевич был пьян и не помнил, что говорит… Я у Распутина ни днем, ни вечером 16-го не был, что могут подтвердить и гости, и прислуга… Какие-то люди глубоко обдумали план убийства и связали его со мной и вечером, происходившим в моем доме».

После допроса, вечером 18 декабря, Феликс собрался выехать поездом в Крым. Но…

Из дневника великого князя Николая Михайловича (запись от 18 декабря): «На другой день, все еще не увидев Юсупова, я узнал, что Феликс и оба племянника уезжают в Крым. Но за день толки не умолкали, и А.Ф. Трепов сообщил мне 18-го по телефону, что, действительно, Распутин вероятно убит и что упорно называют Дмитрия Павловича, Феликса Юсупова и Пуришкевича как замешанных в этом убийстве… Я вздохнул свободнее и сел безмятежно играть в карты, радуясь, что этот мерзавец не будет больше вредить, но опасаясь, что сведения Трепова неверны… В 9 часов вечера я навестил племянников и простился с ними… Каково было мое удивление, когда в 10 с половиной меня вызвал к телефону Феликс, говоря, что он задержан жандармским офицером на Николаевском вокзале и что он очень просит заехать к нему… Феликс уже лежал в кровати… Я пробыл у него полтора часа, выслушивая его откровения».

Феликс дословно повторил Николаю Михайловичу версию, которую до того излагал Макарову. Но великий князь уже знал слухи…

«Слушал я его повествование молча и сказал ему… что весь его роман не выдерживает никакой критики и что… убийца он».

Наутро весь Петроград гудел: сенсация – князь Юсупов задержан на Николаевском вокзале! Но Феликса не просто задержали – посадили под домашний арест. Таков был приказ царицы, потребовавшей, чтобы следствие выяснило всю правду. Под домашним арестом оказался и великий князь Дмитрий. Правда, их заточение было весьма своеобразным: Феликс на следующий же день переехал к Дмитрию, что давало им возможность выработать общую версию в ожидании вызова к следователю.

Но к следователю их больше не вызовут. Царь любил историю и помнил события, с которых началась Французская революция. Публичное разбирательство «дела об ожерелье королевы», в котором была замешана Мария Антуанетта, стало прологом падения Людовика XVI. Вот почему 19 декабря, когда труп Распутина всплыл на реке, генералу Попову тотчас повелели прекратить расследование…

В те дни полиция перехватила первые приветственные телеграммы, направленные Дмитрию и Феликсу. Особенно должны были потрясти царя телеграммы от Эллы – кроткая настоятельница полумонашеской обители писала Дмитрию: «18, в 9.30 вечера… Только что вернулась вчера поздно вечером, проведя всю неделю в Сарове и Дивееве, молясь за вас всех дорогих. Прошу дать мне письмом подробности событий. Да укрепит Бог Феликса после патриотического акта, им исполненного».

И еще одну телеграмму она послала в Крым Зинаиде Юсуповой: «Все мои горячие и глубокие молитвы окружают вас всех за патриотический акт вашего дорогого сына». Так что Элла уже 18 декабря, «только что вернувшись» из Дивеева, знала все и об убийстве, и об убийцах. И одобрила «патриотический акт»…

Не знала она лишь подробностей, которые на следующий день рассказал Феликс великому князю Николаю Михайловичу.

Из дневника великого князя Николая Михайловича: «Когда на другой день, 19-го, Феликс переехал на квартиру Дмитрия Павловича, то войдя к ним в комнату я брякнул: «Приветствую вас, господа убийцы!..»

И, «видя, что упираться больше не стоит», Феликс начинает свой рассказ…

Впоследствии в Париже князь Юсупов издал свои воспоминания об убийстве Распутина в разных редакциях. В них он в основном повторит то, что рассказал в тот вечер Николаю Михайловичу.

И тогда же был записан другой рассказ обо всем, что случилось в Юсуповском дворце. Рассказ другого участника убийства…

В отличие от Феликса Пуришкевич сумел выехать из Петрограда почти сразу же после убийства. Сидя в вагоне своего санитарного поезда, шедшего на фронт, Пуришкевич всю ночь с 17 на 18 декабря описывал происшедшее: «Вокруг меня глубокая ночь, полная тишина… плавно качаясь, уносит вдаль мой поезд… я не могу заснуть… события последних сорока восьми часов вихрем проносятся в моей голове… Распутина уже нет, он убит… Судьбе угодно… чтобы он пал от моей руки… Слава Богу, что рука великого князя Дмитрия Павловича не обагрена этой грязной кровью». И поясняет: «Царственный юноша не должен быть повинным… в деле, связанном с пролитием крови… пусть эта кровь будет и кровью Распутина».

Запомним: «царственный юноша не должен быть повинным…»

Именно в соответствии с этими двумя источниками – воспоминаниями Юсупова и Пуришкевича – история убийства Распутина будет переходить из книги в книгу. История, которая, по мнению великого князя Николая Михайловича «так напоминает… средневековое убийство в Италии». Или точнее – модный (и тогда, и теперь) триллер, где люди-герои убивают ужасного демона.

Еще Троцкий, явно ощутив привкус бульварной беллетристики, назовет эту историю «безвкусной». Да, сходство ее с литературой определенного пошиба весьма настораживает… И чем больше вчитываешься в эту историю, тем более она кажется подозрительной.

Однако сначала предоставим слово двум убийцам. Пуришкевич: «Постараюсь с фотографической точностью изложить весь ход происшедшей драмы, имеющей историческое значение. В ту ночь… погода была мягкая, 2–3 градуса, падал мокроватый снег…»

И в этом «мокроватом снегу» у дворца Юсуповых появился редкий в ту пору военный автомобиль. Он постоял, потом уехал, вновь появился и наконец подъехал к главному входу дворца.

В этом автомобиле находились Пуришкевич и доктор Лазаверт, сидевший за рулем. Они должны были, как условлено, подъехать через двор к боковому входу, чтобы незамеченными войти в дом. Но… ворота во двор оказались закрыты. Пуришкевич понял, что легкомысленный Феликс попросту забыл уговор.

«Сделав пару кругов, пришлось подъехать к главному входу». Оттуда Пуришкевич и Лазаверт прошли в кабинет Юсупова, где уже собрались и остальные – великий князь Дмитрий и поручик Сухотин. Феликс встретил прибывших как ни в чем не бывало. Но им было не до объяснений – все торопливо спустились вниз, где Пуришкевич, восхищенный видом превращенного «в изящнейшую бонбоньерку в стиле древнерусских палат» подвала, и вовсе забыл свой гнев.

Пуришкевич: «Это прелестное помещение было разделено на две части: ближе к камину – этакая миниатюрная столовая… уютно пылал огонь… на камине великолепное распятие слоновой кости, и под окном столик с бутылками – херес, портвейн, мадера и марсала… Задняя часть помещения представляла будуар со шкурой белого медведя… и диванчиком, перед которым эта шкура лежала».

Они сели в столовой, и Юсупов предложил отведать приготовленные для Распутина пирожные, прежде чем начинить их ядом. Пирожные были под стать столовой – «крохотные птифуры… розовые и коричневые, подобранные в гамме с цветом стен». Пили чай и нервно «ждали половины двенадцатого, когда шпики покидают квартиру Распутина» и пустеют улицы столицы…

Закончив чаепитие, «постарались придать вид, что тут было целое общество, вспугнутое приходом неожиданного гостя» – в чашки налили немного чаю, разбросали на столе помятые салфетки. Доктор Лазаверт, надев перчатки, стал начинять кристаллами цианистого калия пирожные с розовым кремом (шоколадные оставили для Феликса). Лазаверт «густо насыпал яд внутрь пирожных» и, закончив свою страшную работу, бросил перчатки в камин, «задымивший так, что пришлось проветривать комнату». Потом доктор надел шоферскую форму, а Феликс набросил на плечи шубу и «натянул до ушей меховую шапку, совершенно скрывавшую лицо».

Вскоре оставшиеся в доме услышали шум отъехавшего автомобиля.

Они подъехали к дому на Гороховой. На следствии дворник показал: «К запертым воротам дома после полуночи подъехал мотор… Неизвестный мужчина, выйдя из мотора, прямо направился в калитку. На вопрос, к кому он идет, он ответил: «К Распутину»… Он был без бороды… с черными усами… одет в длинной оленьей дохе… и на голове у него черная шапка». Дворник показал ему парадный вход, но неизвестный направился к черному ходу. «По всему было видно, что этот человек хорошо знает расположение дома».

Юсупов: «Я поднялся по черной лестнице… она не была освещена, я поднимался на ощупь и с большим трудом нашел дверь квартиры «старца».

Цепь звякнула, запор заскрипел, дверь отворилась, и Феликс вошел на кухню.

«Было темно, и мне показалось, что кто-то следит за мной из соседней комнаты. Я инстинктивно надвинул шапку на глаза».

Феликс не ошибся – когда он шел на кухню, за ним из-за своей занавески наблюдала Катя Печеркина. Впоследствии она показала: «Когда оба прошли мимо меня по кухне в комнаты… я увидела, что пришел Маленький».

Юсупов: «Мы вошли с ним в спальню, освещенную только лампадой, горевшей перед образами. Распутин зажег свечу. Я заметил, что кровать была смята, возможно, он только что отдыхал… Около постели приготовлена была его шуба и бобровая шапка… Распутин был одет в… шелковую рубашку, вышитую васильками, и подпоясан толстым малиновым шнуром с двумя большими кистями. Черные бархатные шаровары и высокие сапоги… Бесконечная жалость к этому человеку вдруг овладела мной. Мне было стыдно грязных способов чудовищной лжи, к которой я прибегнул. В тот момент я презирал самого себя, я спрашивал себя… как мог я задумать такое подлое преступление… Я с ужасом смотрел на свою жертву, доверившуюся мне…»

Но Распутин так и не почувствовал его смятенного состояния. И оттого Феликс задает себе вопросы, которые хочется задать и нам: «Как же его ясновиденье? Чему послужил его дар предвиденья, если он не видит ловушки, расставленной для него?.. Но мои угрызения совести уступили место твердой решимости выполнить свое дело… Мы вышли на темную лестничную клетку, и Распутин запер за собой дверь. Я почувствовал его пальцы, грубо схватившие мою руку… «Я тебя лучше проведу», – сказал он, ведя меня по темной лестнице».

Так они спустились – рука в руке. И даже держа князя за руку, Распутин опять ничего не почувствовал. Этот интуитивный человек абсолютно доверял Феликсу… Они сели в машину и отправились в Юсуповский дворец.

Тем временем, как рассказывает Пуришкевич, во дворце «проверили граммофон», который должен был помочь создать видимость продолжающейся вечеринки, и «занялись склянкой с цианистым калием в растворе» – наполнили ядом две (отмеченные Феликсом) рюмки из четырех. Потом «дожидались, молча расхаживая, говорить не хотелось». Пуришкевич «вынул свой тяжелый револьвер «соваж», отдавливающий карман» (оружие, которое, по его словам, сыграет главную роль в трагедии), и положил его на стол в кабинете Юсупова…

Наконец они услышали шум въехавшей во двор машины. Поручик Сухотин включил граммофон, и раздался американский марш «Янки-дудль» (эту музыку Пуришкевич не забудет до смерти!). И все услышали голос вошедшего Распутина:

– Куды, милый?

Юсупов: «Войдя в дом, я услышал, голоса моих друзей… весело звучала в граммофоне американская песенка… Распутин прислушался:

– Что это, кутеж?

– Нет, у жены гости… они скоро уедут. А пока пойдемте в столовую выпьем чаю».

И Распутин с Феликсом спустились по лестнице в подвал, «превращенный в прелестную столовую».

Доктор Лазаверт, скинув шоферскую одежду, присоединился к остальным убийцам. Они вышли из комнаты и встали у перил лестницы, ведущей в подвал. И стали ждать скорой развязки… «Я с кастетом в руках, за мной великий князь, за ним поручик Сухотин и последним Лазаверт», – вспоминал Пуришкевич. Так они стояли, «вслушиваясь в каждый шорох внизу», но слышали только гул голосов и марш «Янки-дудль», доносившийся сверху. А главное – не было слышно, как откупоривают бутылки. Внизу разговаривали, «но не пили и не ели ничего».

Юсупов: «Распутин снял шубу и стал с любопытством изучать обстановку… Шкаф с лабиринтом особенно привлек его внимание… Восхищаясь им, как ребенок… он открывал, закрывал… изучал снаружи и изнутри… Я предложил ему вина и чаю… к моему большому разочарованию он отказался… «Случилось что-нибудь?» – подумал я… Мы сели за стол и разговорились, перебрали наших общих знакомых… Исчерпав темы, Распутин попросил чаю… я предложил ему тарелку с пирожными… Почему-то я предложил пирожные, которые не были отравлены… Спустя мгновение я передал ему блюдо с отравленными пирожными. Он сначала отказался: «Не хочу, они очень сладкие…»

И этот момент запомним: Распутин отказался есть пирожные, потому что они «очень сладкие».

Но затем, как утверждает Феликс, «взял сначала одно, потом и другое… Я смотрел на него с ужасом». Однако между отказом и согласием Распутина произошло нечто, не отмеченное Юсуповым, но описанное Пуришкевичем.

После того как Распутин отказался есть пирожные, Феликс, оказывается, запаниковал и поднялся наверх. Четверо заговорщиков, стоявших у лестницы, услышали звук открываемой двери подвала и «на цыпочках бесшумно бросились обратно, в кабинет Юсупова… Вошел Юсупов… и сказал: «Представляете себе, господа, это животное не ест и не пьет».

– А как его настроение? – спросил Пуришкевич.

– Неважное… он как будто что-то предчувствует…

Феликс вновь спускается к Распутину. И тут мужик почему-то меняет решение и начинает пить вино и есть сладкие пирожные. Это тоже стоит запомнить…

Пуришкевич: «Вскоре раздался звук откупориваемых бутылок. «Пьют, – прошептал великий князь. – Ну, теперь ждать недолго…» Но прошло полчаса – и ничего!»

«Действие цианистого калия должно было начаться немедленно, – вспоминал Юсупов, – но Распутин… продолжал со мной разговаривать как ни в чем не бывало». Феликс налил вторую рюмку, мужик и ее выпил, а «яд не проявлял своей силы». Князь налил третью и «с отчаяния начал пить сам», чтобы заставить Распутина выпить и ее. «Мы сидели друг перед другом и молча пили… Он смотрел на меня, глаза его лукаво улыбались: вот видишь, как ты ни стараешься, а ничего не можешь со мной поделать… Но вдруг… на смену хитро-слащавой улыбке явилось выражение ненависти. Никогда я не видел его таким страшным. Он смотрел на меня дьявольскими глазами… меня охватило какое-то странное оцепенение, голова закружилась… Очнувшись, я увидел Распутина, сидящего на диване, голова была опущена, глаз не было видно… «Налей чашку, жажда сильная», – сказал он слабым голосом… Пока я наливал чашку, он встал и прошелся по комнате… В глаза ему бросилась гитара, случайно забытая мною в столовой… «Сыграй, голубчик, что-нибудь веселенькое… люблю, когда ты поешь…»

И Феликс взял гитару… «Когда я кончил петь, он… посмотрел на меня грустным спокойным взглядом… «Спой еще, больно я люблю эту музыку… много души в тебе». Я снова запел… А время шло, часы показывали половину третьего… Больше двух часов длился этот кошмар…»

И здесь возникают законные вопросы. Первый: выходит, что за восторгами по поводу пения Феликса Распутин совершенно забыл, зачем он пришел? Забыл об Ирине?! «Несколько друзей», которые, как ему обещали, «скоро уедут», сидят наверху уже «больше двух часов» – и он с этим мирится? Второй вопрос: неужели за это время Распутин не почувствовал ничего особенного в поведении чувствительного, нервного и, как мы увидим далее, очень впечатлительного Феликса? Неужели за два с лишним часа Юсупов, отнюдь не профессиональный убийца, так и не выдал ничем своего волнения? Совершенно невероятно! И третий вопрос – который будет волновать всех и станет основой для легенды о сверхчеловеческих возможностях Распутина: почему его не брал яд?

Однако оставим пока эти вопросы без ответа. Пусть убийцы продолжат свое повествование…

Итак, Феликс видит, что яд не действует на мужика. Это, естественно, изумляет и пугает князя. «Наверху тоже, по-видимому, иссякло терпение… Шум, доносившийся сверху, становился все сильнее…»

– Что там шумят? – спрашивает Распутин.

– Вероятно, гости разъезжаются… пойду посмотреть…

Пуришкевич: «Поднимается бледный Юсупов… «Это невозможно! Он выпил две рюмки с ядом, съел несколько розовых (отравленных. – Э.Р.) пирожных… и ничего… Ума не приложу, как нам быть, тем более, что он уже забеспокоился, почему графиня не выходит к нему так долго («уже забеспокоился» – после двух с лишним часов ожидания! – Э.Р.). Я с трудом объяснил, что ей трудно исчезнуть незаметно… ибо наверху гостей немного и по всем вероятиям минут через 10 она уже сойдет… Он сидит мрачный… действие яда сказывается лишь в том, что у него беспрестанная отрыжка и некоторое слюнотечение… Господа, что вы посоветуете мне?»

И «господа» решают: если через пять минут яд не подействует, Феликс должен… снова подняться к ним, и они подумают, как покончить с мужиком.

Лазаверту стало дурно. Военный врач, не раз бывавший на фронте под пулями, в изнеможении, весь красный, сидел в кресле и шептал: «Кажется, я не выдержу…»

И опять поднялся к ним Юсупов и сообщил, что яд по-прежнему не действует! И сам предложил: «Вы не будете против, если я его застрелю?»

Юсупов: «Я взял у Дмитрия револьвер (и это запомним! – Э.Р.) и спустился в подвал… Как он не заметил своими прозорливыми глазами, что за спиной у меня был зажат в руке револьвер!..»

Да, и мы здесь недоумеваем вместе с Феликсом. И ему, и нам непонятно, что Распутин, который все всегда чуял и предвидел, «далек сейчас от сознания собственной смерти». Он даже не видит неестественно отведенную назад руку Феликса, держащую револьвер.

И тут описываемая Феликсом сцена окончательно начинает напоминать эпизод из романа о благородном мстителе.

«Я подошел к хрустальному распятию.

– Крест этот очень люблю…

– А по мне, так ящик-то занятнее будет, – и Распутин снова открыл шкаф с лабиринтом.

– Григорий Ефимович, вы бы лучше на распятие посмотрели, да помолились бы перед ним…

Распутин удивленно, почти испуганно, посмотрел на меня… Можно сказать, что он прочел в моих глазах что-то, чего не ожидал…»

Дальше, по словам Юсупова, начинается уже совсем невероятное: Распутин, который вскоре будет яростно бороться за жизнь, ведет себя необъяснимо покорно, как сомнамбула. Он терпеливо ждет, пока его убьют!

«Я медленным движением поднял револьвер… Распутин стоял передо мной, не шелохнувшись… с глазами, устремленными на распятие… Я… выстрелил… Распутин заревел диким, звериным голосом и грузно повалился навзничь на медвежью шкуру…»

Пуришкевич: «И уже через несколько минут, после двух отрывистых фраз – звук выстрела… вслед за тем продолжительное: «А-а-а…» и звук грузно падающего на пол тела».

Заговорщики тотчас кубарем скатились вниз, но при входе в подвал зацепили шнур, и выключилось электричество. Но нашли, нащупали, включили свет и увидели…

«Перед диваном лежал умирающий Распутин, над ним с револьвером – спокойный Юсупов… «Надо его снять поскорее с ковра… чего доброго, просочится кровь и замарает шкуру», – заговорил великий князь».

И Феликс с Пуришкевичем перенесли мужика на пол.

Пуришкевич: «Я стоял над Распутиным… он не был еще мертв, он дышал, агонизировал… Правой рукой он прикрывал оба глаза и до половины нос – длинный, ноздреватый… и тело подергивала судорога».

Юсупов: «Сомнений не было… Распутин был убит… Мы погасили свет и, закрыв на ключ дверь столовой, поднялись в кабинет… Настроение у всех было повышенное».

И опять начинается малопонятное. Согласно воспоминаниям и Пуришкевича, и Феликса, великий князь Дмитрий вместе с доктором отправляются на автомобиле в санитарный поезд Пуришкевича – сжигать шубу и боты Распутина. Но впоследствии окажется, что… ни шуба, ни боты сожжены не были! И Пуришкевич объяснит это удивительно: его жена, которая в страхе ждала, чем все закончится, оказалась вдруг ленивой и капризной. И так как «шуба в печь не влезала, она сочла невозможным заняться распарыванием и сжиганием по кускам. У нее даже столкновение вышло с Дмитрием»… Короче – жена Пуришкевича, посвященная в заговор, отказалась выполнить поручение мужа и как мальчишку отослала великого князя назад вместе с шубой и ботами… Если учесть, что Пуришкевич был по натуре тираном, то поведение его жены весьма странно.

А в отсутствие великого князя во дворце происходят удивительные события. Феликс чувствует «неодолимое желание посмотреть на Распутина» и спускается в подвал.

Юсупов: «У стола, на том месте, где мы его оставили, лежал убитый Распутин… Тело было неподвижно, но прикоснувшись… я убедился, что оно еще теплое. Тогда, наклонившись, я стал нащупывать пульс, биения его не почувствовал… Из раны мелкими каплями сочилась кровь… Не зная, зачем, я вдруг схватил его и встряхнул… тело… упало на прежнее место… Постояв над ним некоторое время, я уже хотел уходить, но мое внимание было привлечено легким дрожанием века в левом глазу… Лицо… конвульсивно вздрагивало… все сильнее и сильнее… Вдруг его левый глаз начал приоткрываться… задрожало правое веко и… оба глаза… с выражением дьявольской злобы впились в меня…»

И тут начинается обычная сцена из триллеров всех времен и народов – «дьявол оживает»…

«Случилось невероятное. Неистовым, резким движением… Распутин вскочил на ноги… Изо рта у него шла пена. Он был ужасен. Комната огласилась диким ревом, и я увидел, как мелькнули сведенные судорогой пальцы. Вот они, как раскаленное железо, впились в мое плечо и старались схватить за горло… Оживший Распутин хриплым шепотом повторял мое имя… Обуявший меня ужас не сравним ни с чем… Я пытался вырваться, но железные тиски держали с невероятной силой… В этом отравленном и прострелянном трупе, поднятым темными силами для отмщения своей гибели, было до того страшное, чудовищное… я рванулся и последним невероятным усилием вырвался. Распутин, хрипя, повалился на спину, держа в руке мой погон, оборванный им… Я бросился наверх, к Пуришкевичу… «Скорее… револьвер! Стреляйте, он жив!»… Распутин на четвереньках карабкался по ступенькам лестницы».

А в это время Пуришкевич, закурив, «медленно прохаживался в кабинете наверху». И вдруг «какая-то внутренняя сила» подтолкнула его к столу, где лежал его «соваж», и заставила положить револьвер в карман брюк. Потом опять-таки «под давлением неведомой силы» он выходит на лестницу. И там слышит «нечеловеческий крик Феликса: «Пуришкевич, стреляйте! Стреляйте! Он жив! Он убегает!» И видит Юсупова. «На нем буквально не было лица, прекрасные… глаза лезли из орбит… в полубессознательном состоянии… не видя почти меня, с обезумевшим взглядом… кинулся на половину своих родителей… До меня стали доноситься чьи-то… грузные шаги, пробиравшиеся к выходной двери».

Выхватив «соваж», Пуришкевич бегом бросается вниз по лестнице. «Григорий Распутин… которого я полчаса назад созерцал при последнем издыхании… переваливаясь с боку на бок, быстро бежал по рыхлому снегу во дворе дворца вдоль решетки».

Пуришкевич «не мог поверить своим глазам», но тут он услышал громкий крик Распутина на бегу: «Феликс, Феликс… все скажу царице!» И он «бросился за ним вдогонку и выстрелил… в ночной тишине раздался чрезвычайно громкий звук».

И – промах! «Распутин поддал ходу». Пуришкевич «вторично выстрелил на бегу и опять промахнулся». Распутин уже подбегал к воротам. Тогда Пуришкевич «укусил себя за кисть руки… чтобы заставить себя сосредоточиться», и третьим выстрелом «попал ему в спину… он остановился». Четвертым выстрелом «попал ему в голову… и он снопом упал… в снег и задергал головой».

Распутин вытянутыми руками скреб снег. И подбежавший Пуришкевич с яростью «ударил его ногой в висок»…

Но при этом Пуришкевич почему-то не слышит и не видит, как в ночной тишине его окликает выбежавший во двор Феликс.

Юсупов: «Два выстрела прогремели… Выскочив на парадную лестницу, я побежал вдоль Мойки, чтобы встретить Распутина в случае промаха Пуришкевича… я сам был безоружен, потому что отдал револьвер великому князю… Всех ворот (ведущих из двора. – Э.Р.) было трое, и лишь средние не заперты. Через решетку я увидел, что именно к этим влекло Распутина звериное чутье… Раздался третий выстрел… потом четвертый… Я увидел, как Распутин покачнулся и упал у снежного сугроба… Пуришкевич подбежал к нему и остановился возле тела… Я его окликнул, но он не слышал…»

Пуришкевич проходит через дом на главный подъезд и сообщает солдатам, что убил «Гришку, врага России и царя». Услышав их радостное одобрение, он велит немедленно оттащить труп от решетки. А Феликс со двора видит, «как от ворот к тому месту, где находился труп, направлялся городовой… Городового я задержал на пути. Разговаривая с ним, я нарочно повернулся лицом к сугробу, так что городовой вынужден был стоять спиной к тому месту, где лежал Распутин.

– Ваше сиятельство, тут были выстрелы… Не случилось ли чего?

– Ничего серьезного… у меня сегодня была вечеринка… один из моих товарищей, выпив лишнее, стал стрелять.

И городовой ушел».

Но осталось иное описание случившегося. И принадлежит оно… тому самому городовому Власюку, с которым разговаривал Феликс. Процитируем еще раз его показания: «Я увидел, что по двору этого дома идут в направлении калитки два человека в кителях и без фуражек, в которых я узнал князя Юсупова и его дворецкого Бужинского. Последнего я спросил, кто стрелял. Он ответил, что никаких выстрелов не слышал… кажется и князь сказал, что не слышал». И Власюк ушел.

По словам Феликса, после его беседы с городовым Распутина втаскивают в дом два солдата и кладут на нижнюю площадку лестницы, около подвала, где мужик недавно пировал с князем.

Юсупов: «Из многочисленных ран его обильно текла кровь. Верхняя люстра бросала свет на голову, и было видно до мельчайших подробностей его изуродованное ударами и кровоподтеками лицо».

Все-таки Феликса и Распутина, видимо, связывало нечто патологическое, больное… «Меня непреодолимо влекло к этому окровавленному трупу… я уже не в силах был бороться с собой… Злоба и ярость душили меня. Какое-то необъяснимое состояние овладело мной. Я ринулся на труп, начал избивать его резиновой палкой (гантелей, подаренной Маклаковым. – Э.Р.). В бешенстве и остервенении я бил, куда попало. Все Божеские и человеческие законы… были попраны…»

Пуришкевич приказал солдатам оттащить Феликса. И его, «сплошь забрызганного кровью… усадили… на диван в кабинете… на него страшно было смотреть… с блуждающим взглядом, с подергивающимся лицом, бессмысленно повторявший: «Феликс… Феликс…» Пуришкевич никогда не сможет забыть, как князь колотил мужика двухфунтовой гантелей…

Но самое поразительное – Распутин еще был жив! «Он хрипел, у него закатывался зрачок правого глаза и глядел на меня бессмысленно и ужасно… этот глаз я до сих пор вижу перед собой».

Пуришкевич велел спеленать труп, и побыстрее… Но, видимо, Бужинский рассказал ему о приходе городового, спрашивавшего про стрельбу. Боясь, что тот доложит своему начальству, Пуришкевич приказал позвать городового.

Власюк вновь пришел. И состоялся разговор, в общих чертах описанный одинаково всеми – Пуришкевичем, Власюком и Юсуповым. Приведем версию Пуришкевича:

«– Ответь мне по совести: ты любишь батюшку-царя и мать-Россию? Ты хочешь победы русскому оружию над немцем?

– Так точно, ваше превосходительство!

– А знаешь ли ты, кто злейший враг царя и России, кто мешает нам воевать, кто нам сажает разных Штюрмеров и всяких немцев в правители, кто царицу в руки забрал и через нее расправляется с Россией?

– Так точно… знаю… Гришка Распутин.

– Ну, братец, его уже нет, мы убили его и стреляли сейчас по нему. Можешь ли сказать, если спросят: знать не знаю и ведать не ведаю? Сумеешь ли ты… молчать?»

Но городовой отвечает опасно: «Так что если спросят меня не под присягой, то ничего не скажу… а коли на присягу поведут, тут делать нечего – раскрою всю правду, грех соврать будет»… И Власюк снова уходит – чтобы тотчас доложить начальству весь разговор с Пуришкевичем.

Все было кончено – труп, завернутый в сукно и туго перетянутый веревкой, лежал в столовой. В это время во дворец (как отмечают оба – и Феликс, и Пуришкевич) после своей странной и безуспешной поездки вернулся великий князь Дмитрий Павлович – уже на своем автомобиле.

И начались сборы в дорогу – нужно было вывозить труп. Приближался рассвет, так что все торопились. Феликса решили не брать, «передали его в руки слуг с просьбой помочь ему… обмыться, переодеться».

Ехали еще во мгле. Освещение было скудное, дорога «скверная… и тело подпрыгивало, несмотря на солдата, сидевшего на нем. Наконец, показался мост, с которого должны были сбросить в прорубь тело Распутина… и Дмитрий Павлович, сидевший за шофера, замедлил ход и остановился у перил… На одно мгновение осветили сторожевую будку на той стороне моста… Мотор продолжал стучать…»