Текст книги "Наполеон"

Как писали потом газеты, «Друэ узнал короля по изображению на пятидесятиливровой ассигнации». Но Мустье уверен, что это ложь, – просто кто-то предупреждал их всех.

Кто-то, скакавший впереди…

Когда карета выехала из городка, король поднял занавеску и засыпал бедного Мустье раздраженными вопросами: «Что происходит?.. Где, наконец, солдаты, которые должны быть по всей дороге? Почему нас никто не встречает?»

Но Мустье решил ничего не объяснять королю. Он сказал только, что дорога свободна и это главное, а солдаты, видимо, ждут их в Клермоне.

Но в Клермоне случилось то же, что и в Сен-Менеуле – их опять никто не встретил.

Отчаявшийся Мустье направил карету к трактиру, и история повторилась: из окон слышались пьяные крики солдат, а у дверей расхаживал граф де Дама.

Граф торопливо подошел к дверце кареты и заговорил шепотом с королем, сидевшим за опущенной занавеской: «Ваше Величество, я – это все, что осталось от моего отряда. Остальные сейчас пьянствуют с национальными гвардейцами. Быстрее уезжайте, Ваше Величество!» И он торопливо удалился.

И тут у кареты вдруг вновь возник тот самый маленький лейтенант. Он представился каким-то невообразимым корсиканским именем и спросил: «Не нужно ли помочь охранять важных господ, едущих в такой богатой карете в столь позднее время?»

Мустье поблагодарил и ответил: «Мы справимся сами».

«Боюсь, уже нет, – в голосе лейтенанта сквозила усмешка. – Давайте, гражданин, я разбужу вам в помощь отряд национальной гвардии».

Мустье сказал, что его господа «не столь важные персоны и не привыкли путешествовать с таким эскортом».

На что лейтенант все с той же нехорошей усмешкой заявил, что его предложение вызвано «исключительно опасностью, которой могут подвергнуться путешествующие, проезжая ночью лесом».

Но Мустье, чувствуя непонятную робость перед этим наглым недоростком, повторил, что защититься от бандитов они сумеют сами. И торопливо крикнул кучеру: «Трогай!»

Лейтенант только расхохотался им вслед.

Кучер, пока шли все эти переговоры, зашел пообедать в трактир и вернулся оттуда в весьма странном настроении. Прежде очень веселый, теперь он угрюмо молчал, не отвечал на шутки Мустье и вяло погонял лошадей.

Мустье скакал рядом с каретой и слышал разговор Их Величеств.

«Все, как в книге Иова: «То, чего я страшился, случилось со мной», – сказал король.

А она продолжала веселиться: «Ну что тут такого, Ваше Величество?! Бог мой, ну не встретили… какая в этом трагедия? Ну встретят нас дальше». – И заливалась притворным смехом.

К половине одиннадцатого карета прибыла в Варенн, проделав не меньше шестидесяти лье.

Была темная ночь. Полнейшая тишина, царившая в городке, казалось, говорила, что жители погружены в глубокий и безмятежный сон.

Карета стояла у въезда в город. Путешественники прождали почти сорок минут, но никто не появился. Дорога была темна и пуста – никаких признаков эскадрона гусар, который должен был их встречать. Не приехал и сын маркиза Буайе.

Его Величество повторял в ярости: «Где сменные лошади? Где гусары? Где этот проклятый Буайе?»

Мустье понуро молчал. Молчала и королева. Дети дремали. Мадам де Турзель и Елизавета за всю дорогу не проронили ни слова.

По требованию короля решено было ждать отряд и свежих лошадей.

Мустье и Мальден прогуливались около экипажа. Прошла еще четверть часа, но никто не появлялся.

Мустье потом рассказывал мне: «После вспышки ярости король погрузился в глубокую задумчивость, королева же, наоборот, стала отдавать приказания. Ее Величество велела узнать, где самая большая гостиница. Как мы выяснили, постучавшись в чей-то дом, гостиница эта называлась «Великий монарх». И тут королева вспомнила, что Ферзен упоминал о ней. Может быть, там их ждет сын маркиза Буайе? Гостиница оказалась на другой стороне реки. Но когда мы подъехали к мосту, он оказался перекрыт бревнами и опрокинутыми телегами, так что переехать на другой берег не было никакой возможности».

Перекрытый мост красноречиво подтвердил Мустье то, что он подозревал ранее: и здесь их кто-то опередил.

Мустье решил, что лучше продолжить путь с уставшими лошадьми, чем оставаться в этом опасном городе. Но кучер вдруг отказался ехать – сказал, что не знает дороги. Не помогли даже пятьдесят луидоров, которые шевалье ему посулил.

И тогда Мустье решил зайти в дом, напротив которого стояла их карета. В непроглядной ночи это было единственное жилище, где горел свет.

Мустье постучал. Отворил некто в домашнем халате и спросил сердито: «Что угодно?»

«Мост почему-то перекрыт. Не соблаговолит ли мсье указать другую дорогу в сторону границы?»

В это время открывший дверь увидел карету. Лицо его тотчас изменилось, и он торопливо прошептал: «Я хорошо знаю эту дорогу. Но я пропал, если ее узнают люди в карете».

Мустье сделал вид, что не понял последней фразы, и сказал: «Русская дама в карете очень устала, а мсье кажется слишком благородным, чтобы не поторопиться угодить даме».

«Здесь все уже прекрасно знают, кто эта дама», – последовал мрачный ответ.

Мустье настаивал: «Моя госпожа приказала мне уговорить вас. Не будет ли мсье столь любезен подойти к ней и побеседовать?»

Тот, не осмелившись ослушаться, пошел к карете в одних чулках, без башмаков (как он сказал: «Чтобы не производить шума»).

Он подошел к дверце и, поговорив несколько минут с королевой, объяснил Мустье, как выехать на дорогу к границе, минуя мост, и как по пути найти францисканский монастырь, где, по его предположению, находился отряд гусар, «который, видимо, должен встречать вашу даму».

Самое постыдное, что этот трус оказался драгунским майором, кавалером ордена Святого Людовика, неким господином Префонтеном.

Король велел править к монастырю и отыскать там гусар. «Иначе мы погибнем во тьме с издыхающими от усталости лошадьми». Но они не проехали и двухсот шагов, как карету остановила толпа национальных гвардейцев, внезапно запрудившая улицу.

Гвардейцы дружно направили ружья на кучера, который тотчас остановил карету, торопливо слез с облучка и смешался с толпой. После чего ружья были нацелены уже на дверцу кареты. Раздались крики: «Выходите или будем стрелять!»

Мустье, соскочив с коня, выбил ружье у одного из гвардейцев. Мальден бросил под колеса другого солдата, отобрав у него оружие. А Мустье уже приставил шпагу к горлу самого шумного (это был тот самый сын почтмейстера) и крикнул в толпу: «Я проткну ему горло раньше, чем кто-нибудь выстрелит… Прочь от кареты!» Вся свора тотчас отпрянула.

И вдруг из-за занавесок послышался голос королевы: «Не надо сопротивляться».

В ответ Мустье прошептал: «Ваше Величество, позвольте мне атаковать эту компанию трусов. Клянусь, я один рассею их всех».

Но она, видимо, побоялась рисковать детьми.

«Нет и тысячу раз нет», – сказала королева. А король молчал.

Только потом из газет Мустье узнал, что все сделал тот самый Друэ, прискакавший из Сен-Менеула вместе с каким-то молоденьким офицером. Офицер велел перекрыть мост телегами и бревнами, отрезав карету от Буайе-младшего. И пока Семья, теряя время, ждала гусар, сын почтмейстера бегал по домам и будил национальных гвардейцев.

Между тем солдаты, окружавшие карету, расступились, и вперед вышли прокурор коммуны Варенна мсье Сос и командир местной национальной гвардии. В свете факелов оба смотрелись весьма живописно. Сос был в сюртуке, надетом на голое тело, и в домашних туфлях – его только что разбудили. Командир, напротив, был в мундире и весь обвешан оружием: на боку шпага, в руке пистолет, в другой – ружье.

Прокурор Сос приказал Мустье немедленно убрать шпагу от горла Друэ и, повернувшись к карете, вежливо попросил «господ путешествующих» приподнять занавески и показать паспорта.

Занавески откинулись, и рука госпожи де Турзель передала паспорта. В окно был отчетливо виден нос Бурбонов, торчащий из-под надвинутой шляпы короля.

«Паспорта в порядке», – сказал Сос.

Послышался угрожающий ропот толпы. И тогда Сос продолжил: «Но из Парижа нам приказали не только проверять паспорта, но и производить записи в особых книгах обо всех проезжающих в сторону границы. Поэтому я вынужден просить господ, находящихся в карете, пройти в мой дом. Там вы отдохнете, а утром мы сможем сделать соответствующие записи в соответствующих книгах».

Мустье спросил шепотом, подойдя к окну кареты: «Что делать?» Хотя ему уже было ясно: сопротивление бесполезно, усталые лошади не выдержат погони.

«Мы подчиняемся правилам», – послышался негромкий и спокойный голос короля.

Он открыл дверцу кареты и вышел первым.

«А вот и Его Величество, – загоготали в толпе, – и не узнать без орденов!»

Будто не слыша, он подал руку королеве. И та легко, грациозно выпрыгнула из кареты.

«А это никак его австриячка!» – захохотали в толпе.

Но королева повернула голову и посмотрела так, как умела только она. Кровь цезарей… И они вмиг замолчали. Мустье помог сонным детям выбраться из кареты и подал руку мадам де Турзель и принцессе.

Всех расположили в скверной комнате на первом этаже.

Король сел в глубине комнаты, королева и принцесса Елизавета – по обе стороны от него. Напротив на скамье устроились дети. Для того чтобы в любой момент защитить их, Мустье счел себя вправе сесть между детьми – прямо перед Его Величеством.

Вдруг в соседней комнате затопали, загалдели. Это пришла охрана – крестьяне с вилами. Они встали у дверей.

Мустье попросил позволения Его Величества прогнать нахалов, но он только сказал: «Сидите спокойно, не следует их замечать».

В это время какой-то наглец сунул голову в комнату и обратился к Мустье: «Правду говорят, что это наш король?»

На что Мустье ответил: «Если вы так считаете, то должны быть у его ног. А если это действительно иностранец, то по какому праву вы смеете нас задерживать?»

Людей в соседней комнате становилось все больше – нестерпимый запах пота и громкие, насмешливые голоса.

Тут Его Величество, видимо, решил, что маскарад унижает достоинство потомка Людовика Святого. Он поднялся, вышел на середину комнаты и заговорил величественным тоном, который должен был устыдить самого отпетого мерзавца: «Да, я ваш король. Я устал от оскорблений, которым долгое время подвергался в своей столице, и решил удалиться из Парижа в провинцию. Я уверен, что там снова обрету любовь народа к своему Государю».

Казалось, и Сос, и даже командир национальной гвардии были тронуты этой речью. Во всяком случае, так показалось королю. И Его Величество продолжал: «Французы ошибаются, если думают, что преданность монарху угасла в их сердцах. Чтобы доказать им это, я возьму с собой вас, солдаты национальной гвардии, и вы проводите своего короля до границы».

Но Сос и командир гвардейцев молчали.

Обманутый этим молчанием, король повелительно обратился к Сосу: «Приказываю вам немедля собрать отряд и велеть запрягать лошадей в мою карету!»

На это Сос ответил печально: «Нет, Сир. Мы не имеем права тронуться с места, пока не приедут люди из Парижа».

«Но я так хочу, я вам, наконец, приказываю!» – сказал Его Величество.

И тогда оба, и Сос, и командир национальной гвардии расхохотались. Король резко повернулся к ним спиной и сел.

Взбешенный Мустье выхватил шпагу: «Вы посмели оскорбить своего короля. Защищайтесь, негодяи!» Но двери распахнулись, и в комнату ворвались крестьяне с вилами.

Король приказал: «Шпаги в ножны, господа».

«И мы вынуждены были повиноваться под гогот черни, – рассказывал мне Мустье. – Сжав зубы, мы молча отступили, не опуская шпаг. И тогда принцесса Елизавета шепнула мне: «Не суетитесь. Нас непременно освободят. Ничего не предпринимайте. Ждите отряд. Они придут».

И они пришли… Сначала появился тот самый взбунтовавшийся отряд драгун графа де Дама. Они подошли к дому Coca.

Не зная, что драгуны изменили, король и королева торопливо бросились к окнам. Но напрасно король стоял у окна. Напрасно королева брала на руки дофина, а принцесса Елизавета – свою августейшую племянницу. Трогательное зрелище не производило на драгун никакого впечатления, ибо уже ничто не могло призвать их ни к подчинению, ни к уважению. По требованию столпившихся национальных гвардейцев подвыпившие драгуны только радостно орали: «Да здравствует нация!»

Гвардейцы пропустили в дом одного из командиров драгун, шевалье Делона, и тот спросил короля, каковы будут его приказания.

«Так можно спрашивать только в насмешку, – отвечал король. – Я не могу больше отдавать приказов, меня здесь не слушают. Выполняйте свой долг…»

Эти слова, смысл которых был так ясен, Делон предпочел не понять. Он не сделал никаких усилий образумить свой отряд. Он попросту сбежал, оставив пьяных драгун – хохочущих, тыкающих пальцами в окно, где еще недавно стоял их король.

Вскоре начал бить колокол. Подходили все новые отряды национальной гвардии. В свете факелов толпилась уже добрая пара сотен гвардейцев.

Где-то раздался взрыв. Потом Мустье узнал, что все тот же молоденький офицерик приказал взорвать мост. Видимо, он догадался об угрозе помощи со стороны границы.

Теперь город был окончательно отрезан.

Прошел час. Детей уложили спать. Взрослые не спали – ждали. Верили, что сын маркиза Буайе, находившийся где-то в городе, наверняка оценил ситуацию и, видимо, уже мчится во весь опор, чтобы вернуться в Варенн с отцом и войском.

И действительно, часа через два вдруг раздался топот копыт.

И опять королева бросилась к окну и радостно крикнула: «Они! Пришли!»

Отряд гусар спешивался у дома.

Дверь распахнулась…

Нет, это был не Буайе. Это были герцог Шуазель, барон Гогела и граф де Дама.

Двое крестьян, охранявших комнату, попытались им помешать, но герцог только положил руку на шпагу, и они торопливо отскочили от дверей.

Шуазель оглядел комнату.

Он потом рассказал мне: «На кровати спал дофин, около него сидела мадам де Турзель, горестно положив голову на руки. У окна стояли принцесса Елизавета и дочь королевы. В глубине комнаты сидели два королевских гвардейца: Мустье и Мальден. Король сидел у стола. На деревянном грубом столе находились хлеб и вино. Над королем на стене висел… его парадный портрет!»

Король встал и радостно пошел к ним. Королева последовала за мужем.

«Где молодой Буайе?» – нетерпеливо спросила королева.

«Он ждал вас с лошадьми в гостинице «Великий монарх».

«Я говорила, Сир!» – воскликнула королева.

«Услышав о вашем аресте, он, скорее всего, поскакал к отцу за помощью. Во всяком случае, въехав в Варенн, я отправил в гостиницу своего человека, приказал найти молодого Буайе, а если не найдет – самому мчаться к его отцу за подкреплением».

«Кто-то стрелял из пушек? – спросил король с надеждой. – Почему?»

«Это взорвали мост, ведущий к границе».

«Что же делать?» – спросил король в отчаянии.

«Спасать вас, Сир! – сказали Шуазель с бароном Гогела буквально в один голос. – На реке есть брод. Мы переправимся верхом. У нас сорок гусар, семеро спешатся и передадут вам лошадей. Ваше Величество сядет на одну из них, держа в руках дофина. Барон не раз бывал с вами на охоте, мы знаем, что вы прекрасный наездник, равно как Ее Величество и ваша дочь. Я не знаю, как ездят верхом принцесса Елизавета и госпожа де Турзель… В крайнем случае они останутся, и мы вывезем их позже, когда в город войдет маркиз со своим полком. Но сейчас гусары готовы окружить вас, Сир, и принять на себя удары тех, кто попытается вас остановить. Мы же с Мустье, Мальденом, графом де Дама и семью солдатами, которые отдадут вам своих лошадей, прикроем ваш отъезд. И умрем, если понадобится!»

Ее Величество взглядом одобрила эти слова. Король же в задумчивости смотрел в окно. Наконец он сказал: «Там их, наверное, несколько сотен?»

«Человек шестьсот, не больше, но подходят все новые, колокол гудит… Дорога каждая минута!»

«Гарантируете ли вы, что в этой схватке не будут убиты члены моей семьи?»

«Если это произойдет, я убью себя на ваших глазах!» – воскликнул Шуазель.

«Мы готовы, готовы!» – говорили глаза королевы. Было видно, как она мучилась необходимостью молчать, когда говорит король.

«Рассудим здраво, – неторопливо продолжал король, – у вас мало лошадей и совсем немного людей. Если бы я был один, клянусь, я последовал бы вашему совету. Но со мной семья и дамы. Скоро час ночи, нас захватили в одиннадцать тридцать. Молодой Буайе должен уже полтора часа скакать к отцу. Так?»

«Так».

«Маркиз со своими войсками намеревался выйти нам навстречу и ждать нас в Дюне. Отсюда до Дюна не больше восьми лье. Это два с половиной часа быстрой скачки. Следовательно, маркиз придет к нам на помощь к четырем утра, и мы в полной безопасности уедем отсюда».

«Когда я вышел на улицу, – рассказывал потом Шуазель, – я понял, что мое предложение уже бесполезно. Город был запружен людьми, не было даже шанса пробиться. Шел второй час ночи, и тысяч пять крестьян с вилами и национальных гвардейцев с ружьями горланили песни и слонялись по улицам, как на празднике. Колокол бил не умолкая, будто отпевал несчастную Семью. Я вернулся в дом. Невозможно описать тревогу и надежду, с которой мы ждали рассвета. Дети спали на кровати мсье Coca, а король и королева сидели, вслушиваясь в звуки набата. Как они ждали топота лошадей!»

Часы пробили три, потом четыре… Солдаты генерала Буайе уже должны были войти в город. Но никого не было. Между тем наступал рассвет.

В ожидании солдат решено было укрепить комнаты. Шуазель велел Мустье закрыть все окна. Они понимали, что при появлении полка Буайе гвардейцы и крестьяне первым делом постараются захватить Семью и, угрожая их убийством, остановят наступающих.

«План был таков, – рассказывал мне Шуазель. – При первых звуках выстрелов мы выгоняем охрану из второй комнаты. Чтобы добраться до Семьи, надо было подняться наверх. Мы решили встать на лестнице один за другим: я, барон Гогела, граф де Дама, Мустье и Мальден. Им пришлось бы убить всех нас, что потребовало бы времени – достаточного, чтобы солдаты маркиза Буайе взяли дом».

Но часы уже пробили пять, а Буайе не было. И с последним ударом часов вошли незнакомые люди. Это были посланцы из Парижа. Они привезли декрет Национального собрания.

Оба были в помятой одежде – скакали всю ночь. Они заговорили, перебивая друг друга: «Сир! В Париже волнения… люди готовы перебить друг друга… Интересы государства… Вот декрет Национального собрания… Вам надлежит вернуться…»

Король прочел документ и сказал: «Во Франции больше нет короля».

Он положил декрет на кровать, где спали дети, но королева в ярости смахнула его на пол. И, поднявшись, сказала, обращаясь к посланцам: «Я не хочу, чтобы эта бумага оскверняла сон моих детей…»

Толпа в комнате грозно зароптала. Мустье торопливо поднял декрет и положил его на стол.

Король попросил переговорить с приехавшими. Он сказал им, что Семье нужно время, чтобы не торопясь собраться.

Ему обещали. Но кто-то на улице уже разъяснял толпе, что король ждет солдат, которые должны освободить его. И вскоре чернь угрожающе кричала за окном: «Толстяка в Париж! За ноги втащить его в карету! И шлюху тоже!»

Уже тысяч десять пришло в город.

«Я никогда не видел такой ярости», – прошептал Шуазелю пришедший с посланцами Сос.

И в восемь часов, окончательно поняв, что Буайе не придет, Его Величество, усталый и беспомощный, уступил толпе.

Под звуки непрекращающегося набата Шуазель предложил руку Ее Величеству, а граф де Дама – принцессе Елизавете.

Шуазель рассказал: «Садясь в карету, королева очень тихо спросила: «Выдумаете, мсье Ферзен в безопасности?» – «Не сомневаюсь в этом». И тогда она попросила: «Не бросайте, ради Бога…»Я ждал, что она скажет «нас». Но она сказала – «его»…

Когда Шуазель закрыл дверцы кареты, он вспомнил, как шотландцы выдавали англичанам обреченного на смерть короля Карла Первого.

Маркиз с полком пришел только к девяти часам.

Оказалось, его сын с печальными известиями приехал почему-то лишь в пятом часу утра. Да и неповоротливый немецкий полк собирался слишком долго. Немцы не горели желанием рисковать жизнями ради французского короля.

У самого города полк Буайе встретили звуки набата, разрушенный мост и несколько тысяч национальных гвардейцев на том берегу. И известие о том, что Семья уже час с лишним находится на пути в Париж!

Полк спешился у реки, не смея форсировать брод. Маркиз плакал.

Его сын так и не смог объяснить, почему он добирался целых шесть с лишним часов. Впрочем, по слухам, он впоследствии поведал своей любовнице мадам де Стани то, что не посмел рассказать отцу. Его провел какой-то лейтенант, почти мальчишка. Он нагнал Буайе-сына и скакавшего с ним посланца Шуазеля виконта д'Обрио и долго морочил обоим голову, будто Шуазель с гусарами уже освободил короля. Он даже уговорил их вернуться назад – помогать гусарам. И только доехав до города, они поняли, как их провели…»

На этом рукопись обрывалась.

Далее в папке находилось послание, также написанное почерком Бомарше:

«Моему давнему знакомцу маркизу де Саду я оставляю незакрытый секретер.

Дорогой мой простодушный маркиз! Я сказал правду: все Ваши рукописи сожжены. Советую именно так поступить и с другими Вашими творениями перед смертью. Чем больше Вы сожжете, тем меньше дров будет заготовлено в аду под Вашим котлом – пожалейте труд чертей.

Это о яде духовном. Что же касается другого яда, который Вы приготовили для меня, тут Ваша совесть может быть чиста. Мой Фигаро сообщил мне с самого начала: его подкупают, чтобы он отравил Бомарше. Все по очереди предлагали ему деньги: Вы (очень мало), граф и незнакомый Вам некто Фуше (очень много). Я велел Фигаро взять деньги у всех – на то он и Фигаро. И он взял деньги у всех вас, чтобы отравить меня… по моей же собственной просьбе! Я все видел, все испытал, а нынче меня мучает смертельная болезнь. Согласитесь, долго умирать, страдать – совсем не в стиле Бомарше. «Дальше – тишина» – вот что я выбираю. Я принял яд, подобно Сократу. Для такого легкомысленного человека – почетное повторение… Надеюсь, Вы согласитесь, что это эффектная концовка интриги, достойная истинного драматурга.

Итак, за окном уже утро. Финал пьесы сыгран.

Уходя, я прощаюсь с Вами и желаю приятного дня.

С добрым утром, маркиз де С».

Закончив читать, маркиз в бешенстве взглянул на Фигаро.

Слуга Бомарше улыбался.

– Что это значит? И при чем здесь какой-то мсье Фуше?

Фигаро по-прежнему молчал и улыбался.

И тогда маркиз увидел странную приписку в самом конце страницы: «И с добрым утром, гражданин Фуше».

В тишине ночи было слышно, как в большом доме в разных комнатах били часы. Полночь…

Отложив рукопись, Шатобриан спросил:

– Вы все это сочинили?

– Разве? – Маркиз задумался. – Нет, пожалуй, – он судорожно сжимал виски. – Скорее всего, взял в секретере. Я имел право забрать его рукопись, ведь он когда-то забрал мою!.. Да, да, там, в секретере, я нашел эту рукопись, пьесу, как называл ее покойник… Скорее всего, так и было… Возможно, я лишь дописал то, что случилось в тот день, его последний день… Если бы не так… – Он опять задумался, тер виски, и на лице его была мука. – Если бы не так, то почему я не понял тогда эту приписку покойного: «С добрым утром, гражданин Фуше»? Ведь уже вскоре на мой чердак пожаловали…

Маркиз замолчал.

– Кто пожаловал? – почему-то шепотом спросил Шатобриан.

– Важный гражданин вместе с двумя субъектами в черном. И я его тотчас вспомнил! Я видел его в Якобинском клубе – Фуше по прозвищу «Лионский мясник», убивший в Лионе людей больше, чем чума. Гражданин Фуше оказался новым министром полиции. Он спросил в лоб, что я предпочитаю: обыск или добровольную выдачу бумаг Бомарше. Обыска я не боялся, я успел их хорошенько припрятать – у меня тюремный опыт…

И я сказал ему, что совершенно не понимаю, о чем речь.

Помню, Фуше засмеялся, точнее, ухмыльнулся: «Значит, бумаги, как я понимаю, вы спрятали надежно… Но я надеюсь… хотя сейчас время глупцов, они обычно всесильны во времена перемен… но я надеюсь, что вы – человек умный. Так что буду ждать, когда вы мне отдадите их сами».

Я сразу понял – ему был нужен материал против Бонапарта. Этот человек-пчела собирал компрометирующие сведения, чтобы управлять людьми. И нес в свой подлый улей… А это мне ненавистно! – маркиз вдруг повысил голос. – И я еще раз повторил… нет, крикнул ему: «Не понимаю, о чем речь! И не приемлю!..»

Я не любил Бонапарта, потому что сразу его понял… И уже тогда написал в своем памфлете: «Республика погубила многих, залила страну кровью, однако независимые люди существовали! Но при Бонапарте, как при любом солдафоне, все исчезнет. «Я приказал, я победил, мои орлы, мои победы» – вот язык подобных людей… И кроме того, он, разумеется, ханжа, как все генералы. И будет ненавидеть нас, смельчаков. Нация, берегись генералов!» Так я писал… Но выдать его?! Или кого-нибудь?.. Никогда! Не приемлю!

Но человек-пчела читал мои мысли. И он сказал: «Я подожду, пока вы не начнете понимать новые времена. Но учтите, долго ждать не буду…» И когда его терпение истощилось, за мной пришли. Меня обвинили в сочинении «Жюстины», как было сказано: «Самого ужасного из всех непристойных романов». Я всегда умело отрекался от авторства моей «Жюстины», и доказать им ничего не удалось. И меня отправили в самую мерзкую из тюрем – в Бисетр. В мое отсутствие обыскали мой жалкий дом, но ничего не нашли… хорошее образование получаешь в тюрьмах… Я написал покаянное письмо Фуше, и он подумал, что я наконец-то решился отдать ему бумаги Бомарше. Он пришел ко мне в камеру, но вместо бумаг получил жаркий монолог о моей невиновности. И все! В ярости он перевел меня в Шарантон. И ждал… А я из сумасшедшего дома заваливал его письмами о том, что я невиновен… Интересно, где этот мерзавец сейчас?

Потом Шатобриан удивлялся, почему он вообще отвечал этому наглецу.

– Убрался из Парижа, кажется, в Феррьер, – сказал Шатобриан, – и оттуда снабжает Париж своими остротами. Говорят, он недавно сказал своему сыну: «Учись усердно, сынок. Образование необходимо во всех странах… даже в нашей, которая не управляется вовсе». Этот человек не может жить без заговоров. Если он начинает выступать против власти – первый признак, что эта власть скоро падет.

– И вы думаете, Бонапарт вернется?

– Так думает Фуше… и это самое тревожное. На днях наш канцлер, виконт Дамбре, вызвал его для объяснений. Но он не дал виконту открыть рта и преспокойно перечислил все прегрешения королевского правительства, после чего так же преспокойно удалился.

– Ну тогда… тогда я должен спешить покинуть Францию… Мне нужны деньги для путешествия… В сумасшедшем доме я сплю с очаровательной шестнадцатилетней особой. У нее крохотная грудь, и она…

Шатобриан поторопился прервать его:

– Вы не закончили о Бомарше…

– Бомарше? Что Бомарше? Не помню… Да, вот это интересно – как он умер… На следующее утро, как писали газеты, Фигаро принес Бомарше кофе и нашел хозяина мертвым. Я читал сообщение идиотов-врачей: «Смерть наступила ночью, около трех часов. Покойный лежал на правом боку. Общий осмотр не оставил сомнений, что гражданин скончался от апоплексического удара…» От апоплексического удара! – Маркиз расхохотался. – После чего Фигаро принес мне записку, где рукой Бомарше было написано: «Вас просят присутствовать на траурных проводах гражданина Бомарше, литератора, скончавшегося в своем доме подле Сент-Антуанских ворот двадцать девятого флореаля седьмого года Республики, кои имеют быть тридцатого числа сего месяца». Он продолжал смеяться надо мной даже за гробом… – И маркиз добавил почему-то шепотом: – Впрочем, порой после смерти он был очень серьезен. Уже после похорон я решил еще раз обыскать дом… в надежде найти свою рукопись… Я проник туда. И у секретера увидел его… Он сидел и слушал музыку… Никакого инструмента, никого в доме… и музыка…

Он заговорил, не оборачиваясь: «Это увертюра к «Дон-Жуану»… Там опасная фанфара… Торжество предвечного… Смерть – это радость… Я пишу здесь пьесу… Седьмой такт – слышите? Радость небытия… Вместо Смерти был Свет… Именно так и есть…»

Повторяю: он говорил со мной, не оборачиваясь… Я бежал из дома… Но и далее после смерти он оставался… как бы это сказать… очень деятелен… Только не смотрите на меня, как на сумасшедшего… Например, после смерти он написал графу Ферзену…

Тон безумца парализовал Поэта. Он молча слушал.

– Граф получил от покойного большое письмо, – очень тихо, почти шепотом продолжал маркиз. – И он мне тотчас сообщил об этом…

– Графа, кажется, убили в Стокгольме несколько лет назад? – прервал его наконец Шатобриан.

– Да, пять лет назад. Он погиб в годовщину побега королевской семьи – месяц в месяц. Но сначала убили мадемуазель де О. Несколько лет подряд я аккуратно получал от нее письма из Стокгольма, и вдруг все прекратилось… Я написал графу и получил странный ответ: дескать, он «совершенно не понимает, о ком речь, ибо не знает никакой мадемуазель де О.». Я ответил ему возмущенным посланием… но уже вскоре из газет узнал о его собственной гибели. В Стокгольме составили заговор против бедного графа. Когда он подъехал к Дворянскому собранию, его уже дожидалась толпа. Графа выволокли из кареты и размозжили ему голову булыжниками. Он умер прямо на мостовой… А мадемуазель так и исчезла, растворилась в ночи… Думаю, мы любили друг друга. Во всяком случае, я тоскую без нее… Она, как никто, умела…

– Перестаньте! – сказал Шатобриан.