Текст книги "Дублин"

Сам Уолтер, Дойл и несколько других торговцев уже обсуждали, какие меры можно будет предложить городскому совету, если дела пойдут совсем плохо.

По субботам в Дублине был торговый день. Со всей округи в город катили телеги, нагруженные разнообразными товарами, и поток людей стекался на рыночную площадь, чтобы купить что-нибудь или просто повеселиться. Субботы были веселыми, хлопотливыми днями. И суббота, 23 октября 1641 года, началась так же, как все другие. Почти так же.

Слух начал распространяться рано утром. Морис, отправившийся на рынок, принес его домой.

– У всех городских ворот стоят солдаты, а замок заперт и охраняется. В Ульстере бунт. Говорят, и здесь, в Дублине, тоже раскрыли какой-то заговор. И никто не понимает, что происходит.

Вскоре после этого к ним заглянул Дойл с очередной порцией новостей.

– Прошлым вечером какой-то парень напился на постоялом дворе и начал хвастаться, что они с друзьями утром захватят Дублинский замок. Кто-то сразу поспешил к властям, и поздно ночью того человека схватили и допросили. Поначалу никто не отнесся к нему серьезно, но потом стало известно о пожарах в Ульстере. Мы до сих пор ждем вестей оттуда. В Дублинском замке все бурлит. В городе облавы. Судя по всему, это католический заговор, – добавил Дойл, покосившись на Уолтера. – Хотя, похоже, плохо организованный.

– Я ничего об этом не знаю, – абсолютно искренне ответил Уолтер.

– Я и не думал, что ты знаешь, – любезно откликнулся Дойл и отправился дальше.

Морис тут же снова пошел на рынок, чтобы постараться разузнать больше.

И конечно же, для Уолтера Смита стало немалым сюрпризом, когда полчаса спустя Энн сообщила ему, что пришел какой-то пожилой джентльмен и хочет поговорить с ним наедине. Уолтер вошел в гостиную и увидел сидевшего там старика, которого никогда прежде не встречал. Тот, с трудом поднявшись на ноги, вежливо поклонился и представился:

– Я Корнелиус ван Лейден.

Морис толкался на рынке не меньше часа и лишь тогда услышал кое-что новое. К нему подошел знакомый торговец. И выглядел он встревоженным.

– Они арестовали тридцать человек. И представляешь, один из них – лорд Магуайр!

Глава парламента. Видимо, заговор раскрыли, но если в него были вовлечены столь важные люди, то дело должно было оказаться серьезным. И Морис только было начал расспрашивать торговца дальше, как увидел свою мать. В сопровождении одного из их слуг она спешила к нему.

– Морис, – настойчиво сказала она, – ты должен немедленно вернуться домой!

Никогда прежде не видел Морис свою мать в таком состоянии. Она казалась буквально обезумевшей. До дому было недалеко, но она успела ему рассказать, в чем его обвиняют.

– Скажи мне, что это неправда! – умоляла она.

Как он мог ей объяснить?

– Это правда, – сказал он.

Но, как ни странно, мать словно не услышала его.

– Это меня должен винить твой отец! – воскликнула она, грустно качая головой, но в ее словах не было никакого смысла.

– О да, вы с отцом никогда бы такого не сделали, – с легкой горечью произнес Морис. – Я знаю.

– Ничего ты не знаешь! – огрызнулась Энн и больше не сказала ни слова, пока они не пришли домой.

Отец Мориса пылал гневом. Его глаза сверкали. Но бледно-голубые глаза старого голландца просто смотрели на Мориса, но с такой уверенностью, что Морис почувствовал себя бесконечно виноватым не только перед семьей, но и перед милостивым Господом. И опустил взгляд.

– Ты осмелился ухаживать за внучкой этого джентльмена! – Лицо его отца напряглось от сдерживаемого гнева. – Без нашего ведома! Ты даже словом об этом не обмолвился! Ничего не сказал мне! Или вам, сэр. – Он повернулся к старому Корнелиусу ван Лейдену.

– Это правда, отец.

– И это все, что ты можешь сказать?

– Мне следовало поговорить с тобой.

– Но ты обманул меня, поскольку прекрасно знал, что я тебе скажу! Неужели ты не понимаешь, какое бесчестье навлек на себя и на всех нас? И что гораздо хуже, ты, похоже, не понимаешь тот страшный вред, который причинил этому джентльмену и его семье, не говоря уже о его внучке? Морис, ты что, не видишь порочности своего поведения?

Пусть даже голландец был протестантом, но можно было не сомневаться, Уолтер уже проникся уважением и сочувствием к старому Корнелиусу ван Лейдену и был не только разгневан, но и бесконечно смущен.

– И как давно это продолжается? – резко спросил он сына.

На самом деле это тянулось не так уж долго. Морис несколько раз встречался с Еленой в Дублине прошедшей осенью, но только весной они начали гулять вместе. И даже целовались. Потом зашли немножко дальше. Но еще дальше Морис заходить боялся. Да, в их среде случались браки между католиками и протестантами, но все зависело от семьи. Если бы Елена была дочерью Дойла, чей протестантизм имел весьма прагматичный характер и кому было бы наплевать, к какой Церкви будут принадлежать дети его дочери, то все сложилось бы по-другому. Но семья ван Лейдена была искренна в своей вере, так же как Уолтер Смит и Уолши – в своей. А ведь именно Елена оказалась менее застенчивой, чем Морис, и более готовой к экспериментам. Но бóльшую часть лета она провела в Фингале, так что они редко имели возможность встречаться.

– Мы подружились весной, но летом почти не виделись…

Это действительно было правдой.

– И как далеко у вас зашло дело? – Голос Корнелиуса ван Лейдена прозвучал тихо, но настойчиво.

Морис уставился в пол. Как много известно этому старику? Что именно рассказала ему Елена?

– Не слишком далеко…

Морис осторожно поднял глаза и посмотрел на двух мужчин. Он видел, отец готов был спросить, что это значит, но передумал.

– Подожди снаружи, Морис! – велел Уолтер. – С тобой я поговорю позже.

Как только дверь за сыном закрылась, Уолтер Смит повернулся к Корнелиусу:

– Нет слов, чтобы выразить, как мне стыдно, сэр, что мой сын причинил вред вашей семье.

– Ну, девушка тоже виновата, – просто ответил старик. – Так всегда бывает.

– Вы очень великодушны.

– Вот если бы был ребенок…

– Понимаю. Понимаю. – Уолтер застонал. – Даю вам слово, сэр, он никогда больше и близко к ней не подойдет! И будет помалкивать об этой истории, – многозначительно добавил он.

– Да, так было бы лучше. – Старый голландец вздохнул. – Будь мы одной веры, наш разговор мог бы быть совсем другим.

И это действительно так, подумал Уолтер, ведь если бы девушка была католичкой, она могла бы составить прекрасную партию для его сына. Но тут уж ничего нельзя изменить. И вскоре старый Корнелиус ван Лейден ушел.

Наедине с сыном Уолтер Смит не сдерживался. Он обвинил Мориса в том, что тот совратил девушку. Плохо, даже если бы она просто была из уважаемой семьи, но она еще и протестантка, а от этого все намного хуже.

– Что они о нас подумают?! – кричал Уолтер.

Если бы дело зашло дальше, подчеркнул он, если бы она забеременела, то пришлось бы либо заключать невозможный брак, либо репутация Елены была бы навсегда погублена. Морису повезет, если его не выгонят из дома.

– Ты представь, твоя мать или я… – И тут Уолтер, внезапно вспомнив роман Энн с О’Бирном, замолчал и в отчаянии стиснул руки. – Ты никогда больше с ней не увидишься. Поклянись!

– Клянусь, – неохотно ответил Морис.

Уолтер Смит, наверное, нашел бы и еще что сказать, но как раз в это время снаружи донесся звон большого колокола собора Христа, и не такой, как обычно, а очень громкий, слегка неровный, настойчивый. Должно быть, Тайди повис на канате всем телом. Отец и сын выбежали на улицу.

Мимо спешили люди. Похоже, началась всеобщая паника. Уолтер остановил какого-то подмастерья и спросил, что случилось.

– Война, сэр! – закричал юноша. – Весь Ульстер взбунтовался! И они идут сюда!

Хотя весть о бунте в Ульстере была определенно тревожной и хотя в течение недель это могло разлететься по всей Ирландии, однако в последовавшие затем месяцы Уолтеру Смиту или кому-то из его семьи даже в голову не могло прийти, что наступил один из величайших поворотных моментов в истории Ирландии. А спустя века это изображалось либо как массовый националистический мятеж, бунт католиков против их угнетателей-протестантов, либо как массовая резня невинных протестантов.

Но это не было ни тем ни другим.

22 октября ирландские сквайры в Ульстере начали некие согласованные действия. Поскольку у них не было профессиональных военачальников, лидером был признан Фелим О’Нейл. В конце концов, в его венах текла древняя кровь верховных королей. Цель бунта была весьма скромной. Решив, что ни ирландские, ни английские парламентарии не могут обеспечить безопасность их землям или достаточную свободу католического вероисповедания, сэр Фелим и его друзья задумали нажать на правительство, захватив провинцию и отказываясь сдвинуться с места до тех пор, пока им не дадут некоторые свободы. Но они прекрасно понимали, что, если как-то пострадают шотландские поселенцы в Ульстере, на них из Шотландии двинется могучая армия сторонников Ковенанта, и потому О’Нейл отдал строгий приказ оставить шотландцев в Ульстере в покое.

Но это не помогло. Сэр Фелим О’Нейл не был солдатом. Несколько маленьких внутренних городков впустили его, но крепко защищенные порты Ульстера находились в руках шотландских пресвитерианцев. Сэр Фелим привел своих людей к их стенам, однако на горожан это не произвело особого впечатления, и ни один из портовых городов взять не удалось.

Хуже того, во внутренних районах лорд Фелим не мог справиться ни с жителями, ни с собственными солдатами. И вскоре банды грабителей начали рыскать по стране. Довольно часто им помогали и кое-как собранные отряды О’Нейла. Нападая на фермы протестантов – английских или шотландских, им было все равно, – эти банды грабили их, забирая все подряд, а если люди пытались сопротивляться, то частенько просто их убивали. Понадобилось немного времени для того, чтобы поселенцы-протестанты начали совершать вылазки из укрепленных мест, желая отомстить таким же образом. Это не было организованной массовой резней, но продолжалось день за днем, неделя за неделей, распространяясь далеко за пределы Ульстера. Вокруг воцарялись хаос и смерть. Протестанты гибли сотнями, потом тысячами. Поселенцы, многие из которых лишились даже одежды, начали вскоре пробираться к портам, чтобы сбежать в Англию или добраться на юг в безопасный Дублин, находившийся всего в пятидесяти милях.

А тем временем дублинское правосудие поспешно воззвало к главе могущественного клана Батлер, богатому и властному лорду Ормонду, который, слава Богу, был членом королевской Ирландской церкви, протестантом. Его попросили взять командование над теми силами, которые смогло бы собрать правительство, чтобы справиться со страшной угрозой.

В течение всего ноября в Дублин стекались беженцы. И не приходилось удивляться тому, что многие из них искали укрытия в большом соборе Христа. И еще меньше можно было удивляться тому, что их с готовностью принимала жена церковного служителя.

Жена Тайди никогда в жизни не была так занята. И если кто-нибудь из соборных клириков вдруг замечал несколько детских лиц, выглядывавших из окна какого-нибудь ранее пустуемого строения на огороженной территории собора, или вдруг наталкивался на семейство, разбившее лагерь рядом с древней гробницей, и спрашивал служку:

– Разве это так уж необходимо, Тайди, чтобы все эти люди жили на территории собора?

Тайди лишь отвечал со вздохом:

– Я просто не могу ее остановить, сэр.

А поскольку все жители Дублина были едины в своем гневе на то, что происходило с богобоязненными людьми на севере, и преисполнены христианского милосердия к страдальцам, то и в самом деле приходилось с этим мириться. И потому никто даже не жаловался на солидный счет, который представил служка за колокольный звон в течение нескольких часов, когда впервые пришла весть о бунте.

К тому же в деле оказания помощи Тайди стал главным героем.

И если прежде люди смотрели на доктора Пинчера как на эксцентричного чудака, если Фэйтфул Тайди думал даже, что старик сходит с ума, то теперь никто так не считал. Разве не доктор предупреждал о католической угрозе? Разве не он был уверен, что зреет католический заговор? Он. И теперь доктора считали настоящим пророком.

Доктор Пинчер выплыл в новой роли величественно, как лебедь. Каждый день он являлся в собор Христа, где жена Тайди встречала его как героя и вела посмотреть на вновь прибывших. Его тощая чернильно-черная фигура вышагивала между ними, и он каждому мог поклониться и добрым тоном сказать:

– Держитесь! Я знаю, что такое страдать за веру.

В особенности доктор был доволен в тот день, когда один мрачный шотландский пресвитерианец заявил:

– Мы сами во всем виноваты. Это Божье наказание нам за то, что мы дали Черную Клятву.

В середине ноября доктор снова начал проповедовать в соборе. Число верующих значительно увеличилось за счет беженцев из Ульстера. И снова он начал проповедь со слов, уже звучавших однажды и теперь казавшихся более чем уместными:

– Не мир пришел Я принести, но меч!

Но на этот раз ему не нужно было предостерегать паству насчет католической угрозы. Они и сами уже прекрасно все знали. И поэтому доктор выбрал более вдохновляющую тему. Потому что разве не сказал наш Господь: «Сын человеческий должен страдать»?

Божий меч, напомнил доктор, отделяет избранных от прóклятых.

– Вы соль земли! – восклицал он. – Вы свет мира! – (По собравшимся пробежал благодарный гул.) – И потому радуйтесь, – убеждал их доктор, – радуйтесь своим страданиям!

Католические идолопоклонники могут владеть оружием и искать крови. Но придет время, и меч Господень поразит их.

– Неправедные погибнут, а мы, избранные Богом, будем приведены в Израиль и там построим новый Иерусалим! – Теперь голос доктора набрал силу, и Пингер, невзирая на свой возраст, загремел: – И оттуда никому уже нас не изгнать даже за тысячу лет!

По общему мнению, это была лучшая из слышанных ими проповедей.

В течение этого времени католические отряды сэра Фелима О’Нейла осаждали, без особого успеха, порт Дроэда, расположенный в пятидесяти милях от Дублина выше по побережью. А в Дублине судьи тем временем продолжали допрашивать под присягой любого, кто мог дать хоть какие-то свидетельства на тот счет, кто же стоял за всем заговором. Информаторы появлялись то и дело, вот только трудно было понять, насколько правдивыми были их показания, а что они просто выдумали. В последнюю неделю ноября дублинские власти сумели отправить шестьсот плохо обученных солдат на помощь Дроэде. Однако два дня спустя пришла весть:

– Католические бунтовщики разбили их.

Для дублинских властей пришло время принять более серьезные меры.

Именно при таком положении дел жена Тайди стала свидетельницей одной удивительной встречи. Они с доктором Пинчером шли навестить семью, поселившуюся на Дейм-стрит, когда миссис Тайди заметила идущего им навстречу отца Лоуренса Уолша. Она ожидала, что мужчины сделают вид, будто не заметили друг друга, но после триумфа своей проповеди доктор Пинчер не был расположен избегать кого-либо.

– Я удивлен, священник, что ты вообще смеешь показываться на улице после того, что вы, паписты, натворили! – воскликнул он.

– Я не отвечаю за убийство невинных, – спокойно ответил отец Лоуренс.

Но Пинчер не обратил внимания на его слова.

– О’Нейл и его дружки – предатели! Они заплатят за все своей жизнью! – мрачно возвестил он. – И ты тоже, священник. Ты тоже!

– Однако я слышал, – задумчиво произнес отец Лоуренс, – что сэр Фелим действует при поддержке короля.

Во всем ульстерском бунте ничто не бесило протестантов сильнее, чем это. Отчасти для того, чтобы смутить оппозицию, а отчасти для того, чтобы побудить старых англичан-католиков присоединиться к нему, сэр Фелим действительно заявил, что действует в интересах короля. Он также предъявил некое письменное соглашение в доказательство своих слов. Правда, потом выяснилось, что документ был поддельным. Но мог ли король использовать эту католическую армию против собственного протестантского парламента? Вполне возможно, полагал доктор Пинчер. Он одарил отца Лоуренса взглядом, полным неприкрытой ненависти.

– Не воображай, будто я ничего не знаю, священник! – с горечью произнес он. – По всей Европе паписты годами это готовили. Но вам придется либо обратиться в истинную веру, либо убить всех нас.

Отец Лоуренс бесстрастно посмотрел на него. Но в каком-то смысле Пинчер был отчасти прав. Святая церковь желала восстановить прежний христианский мир. И в течение поколения и дольше храбрые души в Ирландии и многие образованные люди на континенте терпеливо ждали шанса освободиться. За пределами Ирландии это были ирландские солдаты в европейских католических армиях, и огромная сеть священников и бродячих монахов, и внимательно следившие за событиями правители-католики – все ждали случая. И отец Лоуренс помнил с десяток заговоров и планов, строившихся в эти годы, одни были вполне осуществимыми, другие – просто абсурдными. И он знал наверняка, что идея захватить Дублинский замок родилась на континенте. Но по его собственной оценке, ни одна из этих фантазий и ни одно из расплывчатых обещаний помощи из-за моря не могли материализоваться, пока не было настоящей католической армии в самой Ирландии – правильно организованной и имеющей план действий.

Именно поэтому, когда он услышал намеки на то, что задумали сэр Фелим и лорд Магуайр, он проявил серьезный интерес. Поскольку ему в первый раз показалось, что здесь может быть реальный шанс.

Однако, глядя с укором на Пинчера, иезуит никак этого не выдал.

– Удивляюсь тому, что ты говоришь, – вежливо заметил он. – Насколько я понимаю, сэр Фелим О’Нейл, проявляя преданность королю, просит лишь обещать, что у верных короне католиков не станут отбирать земли и что милости, дарованные уже давно, будут соблюдаться. По правде, он захватил Ульстер, чтобы принудить к этому правительство. Но у кого он этому научился? Разве не у твоих друзей из шотландского Ковенанта?

На это доктору Пинчеру возразить было нечего. Все прекрасно знали заявление сэра Фелима: «Это шотландцы научили нас, как действовать!»

И отец Лоуренс не удержался и вежливо спросил:

– Или ты и участников Ковенанта тоже назовешь предателями?

Пинчер в ответ только злобно нахмурился. Но он вовсе не собирался позволять иезуиту взять над ним верх.

– Я узнаю` предателя, когда с ним встречаюсь, священник, и как раз теперь я одного такого вижу. Твой брат, без сомнения, еще один. Вся ваша семья – настоящее осиное гнездо. Но не сомневайся, земля под вами провалится!

Отец Лоуренс отвернулся. Продолжать такой разговор не было смысла.

Когда он ушел, Пинчер посмотрел ему вслед с открытой ненавистью. И неожиданно доктор, почти забывший о жене Тайди, услышал за своей спиной ее голос:

– Я знаю, иезуит – нечестивец, сэр, но мне жаль, что вся их семья – предатели.

Пинчер посмотрел на женщину сверху вниз и понял, что в ее словах нет ни капли иронии.

– В папистах ничего хорошего быть не может, – раздраженно пробормотал он.

Теперь – в любой день. Теперь это могло случиться в любой день. Для Орландо Уолша, ожидавшего рождения ребенка, его дом превратился в личный рай – особо благословенный, отделенный от сердитых звуков внешнего мира, который казался далеким, почти нереальным и вообще не имевшим значения.

Беременность Мэри протекала легко, никаких тревог они не испытывали. Его жена была здорова, и Орландо не сомневался: ребенок тоже родится здоровым. Задумывался ли он хоть раз о том, что его дитя может оказаться похожим на малыша Дэниела? В общем, нет. Орландо был готов с благодарностью принять то, что дарует ему Господь. Но он был уверен: после стольких лет преданного ожидания дар Божий будет безупречным во всех отношениях.

– Если родится девочка, думаю, нам следует назвать ее Донатой, – говорил он Мэри. Доната – Дарованная.

– И Донатом, если будет мальчик, – отвечала жена, и Орландо с готовностью соглашался.

В начале декабря несколько небольших отрядов католиков в поисках еды и фуража явились на протестантские фермы в Фингале. Они требовали провизию, но некоторые фермеры отказались ее дать. Произошли стычки, и несколько человек были ранены. Но в имении Орландо пока было тихо.

На второй день из Свордса к нему приехал человек, с которым Орландо был немного знаком.

– Мы вынуждены защищаться сами, Орландо Уолш, – сказал мужчина. – В Дублине не хотят хоть что-то сделать для нас.

И действительно, в течение всего предыдущего месяца чиновники из Дублинского замка просто не обращали внимания на сквайров из Фингала. Орландо это не удивляло. Он прекрасно знал, как рассуждают в замке.

– Мы католики, так что они на самом деле нам не доверяют, – мягко ответил он. – Все дело в этом.

– И они все равно не могут нас защитить, – заявил человек из Свордса. – Или не хотят. Тот единственный отряд, который правительство к нам прислало, был сразу разбит. Мы ничего больше не ждем, но у нас есть фермы, и их нужно защищать. Именно поэтому ты должен пойти с нами.

Джентльмены из этих мест, как сказал этот человек, собираются встретиться с людьми сэра Фелима. Орландо объяснил, что не может никуда поехать, учитывая состояние его жены, но согласился с тем, что такие переговоры могут иметь смысл.

– Если повезет, то, поскольку большинство из нас католики, Фелим О’Нейл и его солдаты могут согласиться оставить нас в покое, – сказал потом Орландо жене.

На третий день декабря Орландо получил вызов в судебную палату в Дублине. Похоже, к землевладельцам Фингала наконец-то начали проявлять интерес.

– Они нас всех созывают на встречу в Дублине, – сказал он Мэри. – Через пять дней. – И увидел, как на ее лице отразилась тревога. – Нет, я не поеду, если ребенок еще не родится, – пообещал он и заметил облегчение в ее глазах.

Да ему в любом случае совсем не хотелось туда ехать. Орландо не желал участвовать ни в каких военных операциях, если удастся этого избежать.

В полдень четвертого декабря к ним приехал Дойл. И выглядел он мрачным.

– Вы оба должны немедленно перебраться в Дублин, – сказал супругам торговец.

– Мэри не может никуда ехать в ее положении, а я не хочу оставлять поместье в такой неопределенной ситуации, – пояснил Орландо.

Но Дойл покачал головой.

– Ты просто не понимаешь, какие сейчас настроения в Дублине, – заявил он. – Чиновники в замке буквально в панике, а город будоражат люди вроде Пинчера.

А когда Орландо упомянул, что некоторые сквайры из Фингала отправились в Тару на встречу с людьми Фелима О’Нейла, Дойл чуть не взорвался.

– Нет, ты не знаешь! Ты ничего не знаешь, Орландо! Ты вообще меня слышишь? Главное в том, – продолжил он уже чуть более спокойно, – что ты и все вроде тебя теперь под подозрением.

Орландо уже получил письмо от Лоуренса с пересказом его разговора с Пинчером, но до этого момента даже не догадывался, что угрозы старого доктора и разговоры о предательстве могут быть восприняты настолько серьезно.

– Перебирайся в Дублин! – настаивал Дойл. – Докажи свою преданность короне! А иначе тебя будут подозревать.

Орландо рассердило то, что кто-то может всерьез сомневаться в его благонадежности, но все равно не видел возможности уехать прямо сейчас.

– Скажи в суде, – ответил он, – я приеду на встречу в Дублине, если к тому моменту моя жена благополучно разрешится от бремени.

– Я-то им скажу, – кивнул Дойл, – но буду молиться, чтобы дитя успело вовремя появиться на свет.

На следующее утро джентльмен из Свордса приехал снова. Он очень торопился и даже не спешился.

– Все решено! – крикнул он. – Мы присоединяемся к Фелиму О’Нейлу!

– Решили бунтовать?

– Ничего подобного! Это просто заявление. Каждый джентльмен-католик в Ирландии присоединится к союзу и заявит о преданности королю. Восьмого декабря состоится общий съезд в Свордсе, через три дня. Я должен объехать все поместья в этих краях, передать это. Смотри не забудь!

– Но как раз в этот день мы должны быть в Дублине! – возразил Орландо.

– Можешь наплевать на этих проклятых протестантов в Дублине! – нетерпеливо воскликнул человек из Свордса. – Держись со своими!

Но Орландо и ему ответил так же, как Дойлу:

– Я приеду, если моя жена разрешится от бремени.

– А если ребенок действительно успеет родиться? – спросила потом его Мэри.

– Я никуда не поеду, – тихо ответил Орландо.

Ему казалось, что это самый безопасный вариант.

Два дня спустя от Дойла приехал слуга с письмом. Торговец умолял Орландо немедленно ехать в Дублин. Но Орландо не поехал. В ту ночь у Мэри начались роды.

На следующий день, 8 декабря, рано утром, ребенок появился на свет. Он был здоров, и это был мальчик. Назвали его Донатом.

Морис Смит был в восторге, узнав, что его тетя родила. Он ведь уже неделю пытался сообразить, что же ему делать, – с того момента, как получил письмо от Елены.

Письмо передал ему на рынке один из слуг ван Лейдена и попросил дать немедленный ответ, чтобы можно было сразу же отвезти его в поместье голландца в Фингале. Морис до сих пор не получал писем от Елены. И отметил, что, хотя ее английский далеко не совершенен, почерк у девушки твердый и ровный. Письмо было кратким. Елена писала, что дед держит ее в Фингале вот уже два месяца и, хотя сам часто ездит в Дублин, ее брать с собой отказывается. А теперь, когда бунтовщики подходят все ближе, она боится. Как думает Морис, что ей следует делать?

Зайдя в контору писца, где ему ссудили перо и чернила, Морис написал ответ. Он заверял девушку, что ей ничего не грозит. Бунтовщики могут просто потребовать провианта; они могут даже забрать кое-какие ценности. Но хотя они ведут себя безобразно, когда встречаются с некоторыми ненавистными им английскими поселенцами-протестантами, вряд ли станут причинять вред безобидному старому голландцу и его внучке.

Но Морису было понятно, что подлинный смысл письма Елены был другим. Девушка действительно напугана, ей хотелось, чтобы он приехал и успокоил ее, и Морису очень хотелось именно так и поступить. Но разве это возможно? Ухаживание за Еленой изначально было ошибкой. И Морис дал отцу слово больше никогда не встречаться с ней.

Так что же заставило молодого человека добавить в конце письма: «Я приеду так скоро, как только смогу»?

И вот пришло письмо от Орландо с известием о благополучных родах, а также с просьбой к Морису поскорее приехать к дяде, потому что он должен стать крестным отцом малыша, а крещение совершит старый священник из Мэлахайда, и тоже как можно скорее.

Уолтер радовался.

– Это большая честь, Морис! – сказал он сыну. И еще Уолтер увидел в этом определенную пользу. – Когда будешь там, ты должен как следует постараться и убедить своего дядю перебраться в Дублин. Он не явился восьмого декабря, но это можно объяснить рождением Доната. Твой кузен Дойл постарался на этот счет. Но как только ребенка окрестят, твой дядя должен явиться в замок и немедленно подтвердить свою благонадежность. Я ведь тоже попал бы под подозрение как католик, если бы не жил в Дублине. Объясни ему все это, скажи, что я присоединяюсь к просьбе Дойла. Заставь его приехать!

Церемония была недолгой, но чудесной. Состоялась она в доме. Присутствовали Морис, леди из соседнего имения, ставшая крестной матерью, счастливые родители, старый священник из Мэлахайда и маленький Дэниел, который самым чудесным образом молчал во время всего обряда.

Морис остался у дяди еще на день, а вечером, наедине с Орландо, передал ему сообщение отца. Дядя выслушал его внимательно, задумчиво кивнул и поблагодарил, но ничего не сказал.

Утром Морис уехал. Но как только он оказался достаточно далеко от дома, он, вместо того чтобы повернуть коня на юг, к Дублину, поскакал в сторону Свордса. От Свордса он повернул на северо-запад и часом позже уже подъезжал к ферме ван Лейдена с каменными и бревенчатыми строениями.

Здесь ему пришлось остановиться. Он не мог просто подойти к двери, боясь столкнуться со старым дедом, а потому долго ждал, пока не увидел, как в его сторону идет какой-то работник. Сказав мужчине, что он разведчик, посланный из Дублина на поиски бунтовщиков, Морис быстро узнал, что в округе таковых никто не видел, а старый хозяин сейчас в Дублине, хотя его ожидают обратно сегодня днем, а Елена смотрит за домом в его отсутствие. Попросив работника найти ее, Морис медленно поехал к дому. И через мгновение появилась Елена.

Она как будто была рада его видеть. Несмотря на холод, они немного прогулялись, чтобы их разговор никто не услышал. Поначалу Елена казалась немного напряженной, и Морис вполне это понимал, потому что и сам был таким. Но ей, похоже, больше всего хотелось услышать заверения в том, что на ферму не нападут люди Фелима О’Нейла.

– Я говорила дедушке, что нам нужно переехать в Дублин, там безопасно, – жаловалась девушка. – Но он не хочет, чтобы там оказалась я. – Она скривилась. – Это из-за тебя.

Морис снова ей повторил, что бунтовщики не воюют с голландцами.

– Они же не преступники и не звери, – напомнил он Елене. – Обещаю, вам с дедом ничто не грозит!

Никогда прежде не видел он Елену такой испуганной. Но они ведь и встречались всего несколько раз. Морис наслаждался обществом девушки, им было весело друг с другом. И к тому же добавлялось волнение, поскольку их отношения были под запретом. Морис обнаружил, что Елена на удивление чувственна. Но, по правде говоря, ни один из них не испытывал ни настоящей любви, ни даже страсти. Однако теперь, видя страх Елены, Морис испытал внезапный прилив нежности. Обняв девушку, он постарался ее успокоить. Они провели вместе почти час. На прощание они поцеловались, и Морис, хотя и ничего не сказал Елене, всерьез подумал, не могут ли они и в самом деле пожениться. Но как такое могло бы произойти – он не представлял.

Уже был полдень, когда Морис снова въехал в Свордс. Чтобы добраться до Дублина до темноты, ему нужно было поспешить. В сумерках городские ворота закрывали, и что бы он стал объяснять родителям, если бы не смог въехать в город. Но Мориса мучила жажда, и он, проезжая по главной улице и увидев какую-то таверну, не смог устоять и решил выпить маленькую кружку эля. Он не сомневался, на это время у него есть.

В таверне было темновато. Окна в ней были маленькими, а день стоял пасмурный. Большой очаг в дальнем конце зала тоже давал мало света. Узкий стол со скамьями протянулся вдоль одной из стен. Пол усыпан соломой. В таверне сидело всего несколько человек. Хозяин быстро принес Морису эль, и молодой человек пристроился у дальнего конца стола, поближе к огню, и стал не спеша пить. На другом конце стола, в тени, двое мужчин играли в дайс, и на столе между ними лежала небольшая кучка монет. Один из мужчин был маленьким, морщинистым, а второй сидел спиной к Морису. Через несколько минут этот человек грустно засмеялся и подвинул монеты к маленькому.