Текст книги "Дублин"

– Это блестящий ход, – пояснил О’Бирн, наблюдая за тем, как солдаты готовятся уйти. – Та батарея может нанести большой урон кораблям Кромвеля, если он попытается подойти к Дублину.

Но О’Бирну куда больше хотелось узнать последние новости о его друге Орландо, о молодом Морисе и о том, как идут дела в Фингале, где до сих пор жила семья Смита. Уолтер подтвердил, что молодой Морис теперь ведет семейное дело, хотя торговля сейчас застопорилась. И он часто бывает нетерпелив, ему хочется отправиться воевать вместе с Ормондом. Мориса удерживает лишь то, что семья нуждается в нем. Энн в порядке, но страдает от болей в суставах. Однако сильнее всех тревожился, как скоро стало ясно, сам Уолтер.

О’Бирн легко мог это представить. Уолтер не слишком вдавался в подробности, потому что ни одному из них не хотелось упоминать о том, что лежало между ними, но О’Бирн без труда все понял.

Амбар, фермерские строения, сам дом – все было битком набито солдатами-протестантами. Этого уже было бы достаточно. Но то, что и семья Уолтера была вынуждена стать постоянным гостем в доме родственника – пусть даже Уолтер и Орландо очень нравились друг другу, – должно было еще больше усиливать напряжение. К тому же каждый день делить жилище с простодушным Дэниелом, вечным напоминанием всем, кроме Мориса, который ничего не знал, о его унижении… О’Бирн подумал, что сам он такого не смог бы вынести.

Но Уолтер выносил, месяц за месяцем, потому что был добрым и достойным человеком. Наконец сделав для семьи все, что он мог, и понимая, что приход Кромвеля – это главная угроза их жизни, Уолтер принял решение. Оставив жену на попечение Мориса и сказав, что у него дела в Коннахте, он спокойно отправился в путь, чтобы взять в руки оружие, впервые в жизни стать солдатом – в армии Ормонда. И вот этот солидный, мирный семьянин, которому уже перевалило за шестьдесят, бросил все и, как ни странно, почувствовал себя свободным. Интересно, думал О’Бирн, а он вообще собирается возвращаться?

Пока О’Бирн слушал торговца и размышлял о прирожденном благородстве этого человека и о том, что именно он, Бриан О’Бирн, навлек все несчастья на Смитов, он, кроме чувства вины и стыда за то, как поступил с Энн, вдруг понял то, что весьма часто понимают те, кто играет в адюльтер: они испытывают куда больше привязанности и уважения к обманутому мужу, чем к соблазненной ими жене.

Как странно, думал О’Бирн, подливая себе и Уолтеру еще вина, что вот этот человек, совсем не похожий на нас – все взял Морис, – тем не менее мой родственник и куда больше ирландец, чем англичанин. И он пришел, чтобы сражаться рядом со мной, хотя Бог знает, умеет ли он вообще держать в руках меч. Конечно, он, скорее всего, погибнет сразу, как только начнется сражение. Но это его выбор. О’Бирн залпом проглотил вино и немного успокоился.

Но возможно, выпил он слишком много, потому что позже тем вечером, когда огонь догорел и остались лишь угли, а Смит встал, чтобы уйти в свою палатку, О’Бирн внезапно схватил его за руку и негромко воскликнул:

– Не ищи здесь смерти! Это ни к чему. – А когда торговец медленно покачал головой, Бриан продолжил: – Ты куда лучше меня как человек, Уолтер Смит. Ты стоишь десяти таких, как я.

Но торговец ничего не ответил, а просто ушел в темноту.

Поскольку проснулся О’Бирн на рассвете, а находился он выше других на склоне, то первым и заметил это. Поначалу ему показалось, что они просто спрятались, но солнце стало подниматься, и он, продолжая обшаривать прибрежные позиции, избранные для пушек, начал не на шутку тревожиться. Отряда, который ушел туда ночью, не было, не было нигде, насколько мог видеть О’Бирн. Пятьсот человек просто исчезли.

Новость разлетелась по лагерю. Вскоре все уже смотрели в ту сторону, прикрывая глаза от солнца. Куда подевался отряд? Может, ушли в какие-то тайные пещеры под горами, как сияющие герои ирландских легенд? Примерно к восьми утра ответ стал понятен, потому что вдали появилась длинная колонна, торопливо шагавшая по берегу.

– Боже мой, – пробормотал О’Бирн, – эти дураки заблудились в темноте…

Но если О’Бирн заметил роялистов, то их увидел и дублинский гарнизон. Колонна дошла наконец до места. Солнце уже поднялось достаточно высоко. И тут О’Бирн увидел то, чего боялся.

Из Дублина выходил огромный отряд. О его численности можно было судить по облаку пыли вдали. Он был почти в милю длиной. Наверное, около пяти тысяч человек. И это против пятисот солдат, которые провели ночь, блуждая в темноте, и у которых не было времени даже на то, чтобы укрепить свои позиции.

Их должны были просто перебить, как цыплят.

Через несколько мгновений Ормонд отдал приказ об общем наступлении.

Они двигались слишком быстро. Конечно, терять время было нельзя, но, когда они спешили через открытое пространство к холмам, О’Бирн увидел, что передние уже почти бегут. Его собственный кавалерийский отряд был хорошо тренированным. И он держал его в крепком строю. Но другие перешли на галоп. Все спешили на помощь товарищам. Но о чем думали их командиры?

Интересно, а где сейчас Уолтер Смит? О’Бирн не видел его.

К нему подскакал молодой офицер с приказом:

– Поворачивайте!

Они должны были предпринять согласованную атаку на правый фланг врага. Разумный шаг, слава Богу!

В течение следующих минут думать О’Бирну было некогда. Противник был вне поля его зрения. Перед ним неслись два кавалерийских отряда. Первая волна налетела на вражескую линию. Но дублинский отряд двигался четким строем, представляя собой неуязвимый ряд копий. В ту секунду, когда волна нападавших разбилась, О’Бирн увидел впереди массу упавших лошадей и людей, на которую враг обрушил мушкетный огонь. Надежды прорваться сквозь все это не было. Еще через несколько секунд О’Бирн, развернувшись, мчался вдоль своего отряда, и справа от него сквозь ядовитый дым грозно сверкал целый лес копий. Мушкетная пуля просвистела мимо его головы. Он увидел, как упал один из его кавалеристов.

– Назад! – кричал О’Бирн.

Нужно было перестраиваться.

Весь остаток утра битва продолжалась. Пятьсот человек, заблудившиеся ночью, были почти полностью уничтожены. Снова и снова люди Ормонда пытались взять позиции врага. Наконец, ближе к полудню, враг стремительно ринулся вперед. Солдаты Ормонда отбивались, но О’Бирн видел, как они отступают и справа и слева. А потом вдруг вся линия развалилась. Воины бросились бежать. Враг не отставал. Один кавалерийский отряд начал обходить правый фланг, чтобы отрезать путь к отступлению. Это закончилось бы настоящей кровавой баней. Армия Ормонда была практически разбита, и изменить что-то было невозможно.

– Спасайтесь! – крикнул О’Бирн своим людям и повернул коня.

Невдалеке было открытое место. Оттуда дорога вела на запад. Если бы он сумел туда добраться, то смог бы сбежать. А потом сумел бы отправиться на юг – и прямиком в Ратконан. Попытаться, во всяком случае, стоило. И О’Бирн пришпорил коня.

Люди бежали поперек его пути. Он наткнулся на двоих, но сумел обойти. Казалось, спасение уже близко. О’Бирн проскакал около полумили, когда вдруг заметил Уолтера Смита. Тот был зажат между тремя вражескими всадниками рядом с несколькими деревьями. Первый ударил в ногу Смита копьем. На бедре Уолтера появилось красное пятно. Торговец выхватил меч и отчаянно размахивал им, но еще несколько мгновений – и они бы прикончили его.

Каким-то чудом Смит угодил мечом в лицо одному из врагов, и тот с воем повалился назад, однако двоих других это не остановило. Похоже, для Уолтера Смита все было кончено.

О’Бирн закричал во все горло и пришпорил коня. Солдаты увидели его, и один развернулся к нему лицом. О’Бирн взмахнул мечом, они столкнулись. Теперь О’Бирну стало не до Смита, он парировал удары и сам старался достать врага. Англичанин был весьма искусен. И на мгновение О’Бирну показалось, что он может проиграть. Но с Божьей помощью лошадь англичанина споткнулась, голова солдата дернулась назад – и О’Бирн стремительно ударил его по шее.

Когда англичанин упал на землю, О’Бирн поискал глазами Уолтера. Как ни удивительно, торговец был все еще жив. Оставшийся всадник отвлекся на схватку между его товарищем и О’Бирном. А теперь англичанин заколебался. Уолтер бросился на него, размахивая мечом. О’Бирн также поспешил, надеясь первым добраться до англичанина. Но тот просто развернулся и умчался прочь.

– Скорее! – О’Бирн уже был рядом с Уолтером и схватил его за руку. – Надо бежать! – Он кивнул на ногу Уолтера. – Ты ранен.

Уолтер Смит уставился на него. В пылу схватки он вряд ли заметил рану, а та сильно кровоточила. Смит вспыхнул:

– Мы их побили…

– Да-да. – О’Бирн улыбнулся. Понимает ли этот человек, подумал он, что я только что спас ему жизнь? Похоже, нет. – Нужно поскорее убираться отсюда, – мягко напомнил он.

Но к его изумлению, Смит покачал головой:

– Мы не можем бежать с поля битвы.

Он произнес это с упрямой решительностью.

О’Бирн уставился на него, потом усмехнулся:

– Ты слишком храбр по сравнению со мной. Но мы обязаны уйти, и ты это знаешь. Это приказ. Было объявлено отступление.

– Ох… – Смит явно растерялся, но позволил увести себя.

Им понадобилось около часа, чтобы выбраться с поля битвы. О’Бирн ничего не сказал Смиту, но ему было ясно, что отступавшие силы Ормонда теперь добивают по частям. И гадал, сколько останется в живых к концу дня. Через пару миль, когда все осталось позади, О’Бирн решил, что теперь вполне можно остановиться на несколько минут и осмотреть ногу Уолтера. К счастью, рана оказалась неглубокой, но Уолтер потерял много крови. О’Бирн оторвал подол своей рубашки и туго перевязал ногу торговца.

День уже близился к концу, когда они выбрались на дорогу к Ратконану. Уолтер теперь был бледен и тих, но О’Бирн не слишком тревожился за него. Торговец, возможно, и не был солдатом, однако оказался удивительно сильным человеком. Они доехали до дому, нашли старого священника, который все еще жил там, и двух служанок. Те старательно промыли рану Уолтера и перевязали ее. Он был явно благодарен им и чувствовал себя настолько хорошо, что даже поужинал вместе со всеми.

– Будем надеяться, Кромвель еще не скоро доберется сюда, – заметил О’Бирн.

– И что ты теперь будешь делать? – спросил священник.

– Понятия не имею, – ответил О’Бирн. – Все будет зависеть от военной ситуации.

Он не стал говорить того, в чем был уверен: теперь ничто не разделяет Кромвеля и Дублин.

После еды они помогли Уолтеру подняться наверх в спальню, где уложили в кровать, в которой некогда лежали сам О’Бирн и Энн. Уолтер лег и огляделся по сторонам.

– Чудесное место этот Ратконан, – сонно заметил он.

– Верно. Это ведь и твой дом тоже, – напомнил ему О’Бирн. – Потому что ты все равно остаешься О’Бирном.

– Знаю… – Смит кивнул и закрыл глаза.

О’Бирн выждал пару мгновений, а потом, думая, что торговец заснул, повернулся, чтобы уйти.

– Мы сегодня храбро сражались, да? – пробормотал Уолтер, не открывая глаз.

– Да, – согласился Бриан О’Бирн. – Ты дрался как лев.

И, видя, что торговец улыбнулся, наклонился и поцеловал его.

В ту ночь Бриан спал крепко и проснулся задолго до того, как встало солнце.

Поднявшись наверх в спальню, где накануне оставил Уолтера Смита, Бриан с удивлением обнаружил, что торговца там нет, а еще сильнее был удивлен, когда, пройдясь по дому и заглянув в конюшню, выяснил, что и Уолтер, и его конь исчезли.

Доктору Пинчеру стукнуло уже семьдесят семь, но волновался он, как мальчишка. Потому что приехал Барнаби Бадж и сегодня они должны были встретиться.

Доктор Пинчер весьма польстило, что даже в суете прибытия флота Кромвеля Барнаби любезно прислал ему записку с каким-то солдатом, спрашивая, где и в какое время дядя будет иметь возможность принять его. Доктор Пинчер немало размышлений уделил тому, как пройдет эта встреча. Он надеялся найти предлог устроить встречу в Тринити-колледже, чтобы его племянник сначала увидел его там, в величественной обстановке, а не в его скромном жилище. Но проблему разрешил принесший записку солдат, сообщивший, что генерал Кромвель собирается сам отправиться в колледж и с большой лужайки перед ним намерен обратиться к жителям Дублина.

– Я тоже приду, чтобы встретить генерала Кромвеля, – сказал ему доктор. – И пусть капитан Бадж, – (именно так теперь именовался его племянник Барнаби), – зайдет потом и в сам колледж, я буду там.

Лучше было и не придумать. Сначала прозвучит речь Кромвеля, которого парламент, кроме того, что возложил на него военное командование, одарил также титулом лорда-наместника в Ирландии. А затем один из его храбрых офицеров и известный профессор Тринити-колледжа публично продемонстрируют семейное воссоединение. Это послужило бы к чести семьи. За какой-нибудь час Пинчер уже убедился, что там будут присутствовать несколько преподавателей, лучшие из молодых ученых и даже семья Тайди. Все они должны были стать свидетелями события. И, бесконечно довольный, доктор Пинчер в тишине своей квартиры даже обнял сам себя.

Прибытие в Ирландию Оливера Кромвеля и его армии круглоголовых было впечатляющим событием. Сто тридцать кораблей вошли в устье Лиффи и начали высаживать на сушу войска: восемь тысяч пехотинцев, три тысячи простых кавалеристов, тысяча двести драгун. Еще к ним присоединились несколько тысяч английских солдат, уже составлявших гарнизон Дублина. Возможно, даже такое количество не навело бы ужас, но все эти воины принадлежали, наверное, к лучшим силам Европы. Корабли также доставили огромное количество пушек и деньги – семьдесят тысяч фунтов стерлингов – для уплаты за провиант и фураж.

Против такой армии следовало создать объединенные силы. Войско Ормонда потерпело сокрушительное поражение у Ратмайнса. Четыре тысячи человек были убиты, еще две с половиной тысячи взяты в плен. Остальные просто разбежались по домам. Впрочем, у Ормонда еще оставалось около трех тысяч человек, и они разбили лагерь на границе внутренних областей острова. Имелись еще силы роялистов в Манстере и городские гарнизоны в каждой провинции. Некоторые из них были защищены мощными стенами. Но прибытие Кромвеля рассердило еще одну важную личность.

Оуэн Роэ О’Нейл, возможно, и был гордецом, однако, увидев выгрузку армии круглоголовых, он наконец согласился:

– Мы должны забыть о наших разногласиях и снова образовать Конфедерацию.

Папский нунций, может быть, и пришел в ярость из-за этого, но ирландский принц уже объединял роялистов. Он страдал от воспаления в ноге, но у него было пять тысяч человек, и он мог призвать еще столько же.

Количество было на стороне роялистов. В дополнение к этому ни коренные ирландцы, ни старые англичане в провинциях, ни шотландские пресвитерианцы в Ульстере не желали видеть у себя Кромвеля. Кромвель вступал на вражескую территорию.

Так обстояли дела, когда его армия соединилась с гарнизоном Дублина, а самого Оливера Кромвеля привезли в коляске к колледжу.

Для семьи Тайди день начался плохо. Возможно, виноват в том был сам Тайди.

Два офицера армии круглоголовых, явившиеся тем утром в собор Христа, искали место, где можно было расквартировать солдат. Если учесть все то, что делала жена Тайди для беженцев-протестантов восемь лет назад, то неудивительно, что они пришли на территорию собора.

Но они ничего не знали о колоколе.

Старый Тайди, конечно же, постарался изо всех сил. И час за часом, пока флот Кромвеля входил в устье реки, большой колокол собора Христа звонил, приветствуя протестантов. Полных семь часов старый церковный служка дергал за канат, позволяя сыну лишь ненадолго сменять его каждый час, пока Тайди выпивал кружку эля, бодрившего его, и спускался вниз по естественным надобностям. И он намеревался звонить в колокол целый день, празднуя прибытие Кромвеля в Дублин.

Тайди был в таком восторге от своих усилий, что ничуть не колебался, хотя и следовало бы, когда увидел двух офицеров. Он просто предъявил им счет на поистине королевскую сумму в сорок шиллингов. Это было воспринято не слишком хорошо, то есть, вообще-то, офицеры произнесли много неприятных слов, когда, не зная обычаев этого места, отказывались платить. Церковный служитель сообщил им, что в таком случае они не смогут разместить солдат на территории собора Христа. И тут более высокий офицер, явно решивший, что это папистская церковь, заметил:

– Генерал Кромвель даже лошадей поставит в этом соборе, если захочет.

На это Тайди находчиво ответил, что генерал может ставить своих лошадей в нефе собора Святого Патрика, но не в соборе Христа. Они обменялись еще несколькими грубостями, несмотря на все усилия жены Тайди и Фэйтфула заверить офицеров в их преданности.

И семья Тайди в результате не слишком радовалась, когда колокол умолк, а они отправились послушать Оливера Кромвеля.

Толпа у колледжа собралась внушительная. Олдермены и все городские власти, главные ученые Тринити-колледжа и старый доктор Пинчер, которого легко было заметить среди них, пасторы городских протестантских приходов – их было не слишком много, но они производили впечатление, а еще множество простых горожан. Все с интересом наблюдали за тем, как в сопровождении кавалерийского эскорта подъехал генерал в простой открытой коляске.

Коляска остановилась, но Кромвель не вышел из нее. Он снял шляпу и встал. Это был крепкого сложения мужчина ростом больше шести футов, с военной выправкой. Его седеющие волосы, разделенные пробором посередине, падали на плечи. Лицо было не уродливым, но простым, с бородавками с одной стороны. Когда он заговорил, его голос звучал хрипло, и держался он грубовато. И послание, переданное Оливером Кромвелем народу Ирландии, было простым и коротким.

Его привел сюда милостивый Господь, сообщил он людям, чтобы освободить их. Те, кто, признавая Божественное провидение, стоит среди праведных, под которыми он, конечно, подразумевал протестантов, могут быть уверены, что дикие и кровожадные ирландцы будут подавлены и подчинены и что английский парламент защитит их. Те же, кто восстанет против власти парламента с оружием в руках, будут сокрушены. И не стоит в том сомневаться.

Но пусть они также поймут, продолжил Кромвель, что он не имеет желания тревожить больную совесть. Тем, кто благонадежен, бояться нечего. Девиз армии Божьей – справедливость. Те, кто виновен в пролитии невинной крови, будут наказаны, но к остальным Господь мягок. Добродетель и порядок должны стать их проводниками.

– Гражданские свободы для мирного народа! – провозгласил он.

А потом сел, надел шляпу и уехал.

Доктор Пинчер хмурился. Это было совсем не то, чего он ожидал.

Послание подготовлено тщательно. Так и должно быть. И тактический расчет Кромвеля также вполне понятен. Он ведь генерал. Он явился в Ирландию, чтобы защитить западный фланг парламентских сил. Те, кто противостоит власти парламента с оружием – другими словами, роялисты, – должны быть раздавлены. Это понятно. Само собой.

Те, кто пролил невинную кровь, должны подвергнуться правосудию. Имел ли он в виду те ирландские банды, что подняли бунт, когда сэр Фелим и лорд Магуайр начали мятеж в 1641 году? Предположительно. Воспоминания о той резне и о беженцах, хлынувших в Дублин, были еще свежи, хотя теперь вычислить оставшихся преступников довольно трудно.

Но что это он говорил о больной совести? Эта фраза представляла собой шифр, понятный каждому слушателю. Она означала другую веру. Но генерал заявил, что, если обладающие больной совестью благонадежны, им нечего бояться. Политический язык речи был абсолютно понятным. Намек, брошенный горожанам, собравшимся у колледжа, был ясным. Респектабельным католическим торговцам вроде Смита, если они не станут причинять неприятностей этому грубому генералу, опасаться нечего. Эти слова заставляли заподозрить, что, если они будут поклоняться тому, чему хотят, только не на виду, Кромвель готов им это позволить. Доктор Пинчер был ошеломлен.

А в самом ли деле армия этого генерала – Божье воинство? Неужели католиков не заставят обратиться в истинную веру? Неужели их не лишат собственности? Пинчер всю жизнь ждал этого. Может быть, эта речь – всего лишь тактический ход, чтобы заставить католиков помалкивать, пока генерал не найдет время разобраться с их богатствами? Пинчер надеялся на это. Но ему на ум пришла и другая возможность: а не может ли быть так, что этот Кромвель вообще не имеет никаких планов насчет Ирландии, кроме сокрушения роялистов и наказания виновных? Пинчер огляделся по сторонам. Собравшиеся перед колледжем люди также удивленно переглядывались.

И вот в таком смятении, с такой растревоженной душой Пинчер готовился встретиться со своим племянником.

К тому времени, когда семейство Тайди вошло в храм колледжа, Пинчер уже организовал сцену. Сам доктор, весь в черном, прямой как шест, стоял один и смотрел на ворота, у которых собрались любопытствующие студенты. У двери справа расположились знакомые преподаватели, ожидавшие, когда их представят офицеру. Тайди встали сразу у ворот, внутри.

И вот через несколько мгновений в эти ворота вошел, тяжело шагая, крупный офицер, одетый в кожу, как все офицеры круглоголовых. Он сразу увидел доктора Пинчера и направился к нему. А Тайди застонал.

– Будь все проклято! – пробормотал он.

Это был тот самый офицер, с которым он поссорился утром.

Доктор Пинчер смотрел во все глаза. Человек, шедший к нему, был высоким, но на этом все их фамильное сходство заканчивалось.

Барнаби Бадж был дородным мужчиной с широкой грудью; просторные штаны не скрывали ног, похожих на стволы деревьев, кожаные сапоги для верховой езды были огромными. Но прежде всего доктора ошеломило его лицо.

Лицо Барнаби Баджа было большим и плоским. Оно напомнило доктору Пинчеру седло барашка. И неужели вот этот звероподобный тип, что шагал сейчас к нему, действительно сын его сестры?

– Доктор Пинчер? Я Барнаби.

Доктор склонил голову. Следовало что-то сказать, но в этот момент доктор не мог найти слов. А тем временем, как он заметил, этот дюжий солдат с любопытством рассматривал его самого. Наконец Пинчер услышал, как солдат пробормотал себе под нос:

– Моя матушка ошибалась.

– Ошибалась? Как это? – резко спросил Пинчер.

Барнаби удивился, потом смутился. Он не предполагал, что дядя его услышит, что в таком возрасте тот обладает столь острым слухом.

– Ну, понимаете, сэр, – ответил он неловко, но искренне, – вы совсем не кажетесь больным.

Пинчер уставился на него.

– Идем, племянник, – тихо сказал он, покосившись туда, где стояли преподаватели Тринити-колледжа. – Давай лучше обсудим семейные дела в моей квартире.

И, даже не кивнув Тайди, он, весь в напряжении, вышел за ворота колледжа. Барнаби шагал рядом с ним.

Оказавшись дома, доктор быстро задал несколько вопросов. Он узнал, что Барнаби занимался торговлей тканями до того, как присоединился к армии Кромвеля, что он унаследовал некоторое имущество и хороший дом. О матери Барнаби говорил уважительно, однако, как показалось Пинчеру, без особой любви. Он также заговорил о своих вложениях в Ирландию.

– Я приехал сюда, чтобы служить Господу, дядя, и еще я вложил в дело пятьсот фунтов стерлингов.

– Отлично, – кивнул доктор Пинчер.

Барнаби пояснил, что уже семь лет те пятьсот фунтов, что он отдал на дело парламента, не выходят у него из ума. И теперь пришло время получить вознаграждение в виде конфискованных ирландских земель, и он был бы рад услышать совет дяди. Барнаби сообщил, что смотрит далеко вперед, что хочет обосноваться в Ирландии и подружиться с дядей.

– Мы еще превратим ее в благочестивую страну, дядя, обещаю! – воскликнул он и хлопнул старика по спине.

На все это доктор Пинчер, уже не знавший, хочется ли ему, чтобы этот гигант тревожил его старость, ответил:

– Все в свое время, Барнаби, когда битва будет выиграна.

Пинчеру понадобилось совсем немного времени на то, чтобы оценить ум племянника. Барнаби не был ученым. И хотя он знал многое из Писания, доктору показалось, что за свою жизнь Барнаби едва ли прочитал хоть одну книгу. Но его религиозные убеждения как надежного протестанта были похвально крепки. Пинчер спросил его, верит ли он в свое будущее спасение, и Барнаби ответил твердо:

– Я служу в армии Господа, сэр, и надеюсь на спасение.

Но когда речь зашла о принадлежности к Церкви и кальвинистском понимании предначертания, Барнаби был уже не так уверен.

– Ну, наверное, только Господь знает, кого Он изберет, – заметил он.

Это, без сомнения, было правдой, но не слишком удовлетворило Пинчера.

Испытывая племянника дальше, Пинчер начал понимать, как никогда прежде, каким образом, кроме их естественного английского нежелания слушать о том, как они должны обращаться с шотландскими пресвитерианцами, солдаты Божьего воинства Кромвеля пришли к убеждению, что их избранность доказывает сама служба в этой армии, а не принадлежность к какой-нибудь Церкви.

И хотя Пинчеру понравилось то, что племянник показал себя действительно слугой веры, все же при этом его раздражало непонимание Баджем истинных причин конфликта, и он понадеялся, что, как только установится мир, Барнаби можно будет многое объяснить.

Однако доктору Пинчеру было интересно узнать побольше об удивительной личности Кромвеля. И доктор сразу понял, что его племянник, как и вся армия, благоговеет перед грубым генералом.

– Он человек Божий, – заверил доктора Барнаби. – И если у него взрывной характер, так он его демонстрирует только ради справедливости.

Доктор с радостью услышал, что никто в полку Барнаби не богохульствует и не страдает от бессмысленных наказаний. Кромвель же вполне доволен тем, что был деревенским сквайром и членом парламента, если верить Барнаби. И лишь невероятная тирания короля Карла заставила его стать оппозиционером, а полная неспособность парламента как-то довести дело с королем до конца вынудила Кромвеля, как и других военных, взяться за оружие.

– Он совсем не хотел казнить короля, – заявил Барнаби. – Его вынудила к тому грубая необходимость. Он сам мне это говорил.

Вот только было ли то искренним страданием простого человека или самооправданием хитрого политика, доктор Пинчер пока не понимал. Но он услышал и кое-что ободряющее.

– Кромвель усерден в своей вере, и он знает, что католические священники – величайшее зло. И любой такой священник, которого он поймает, могу тебе обещать, будет убит.

Выходило, что недавние слова генерала о больной совести на самом деле не давали католикам никакой надежды. Пинчер услышал это с облегчением.

Однако, когда Барнаби заговорил о чувствах армии, двигавшейся за Кромвелем, его заявления стали просто поразительными.

– Мы знаем, дядя, зачем сюда пришли, – заверил доктора Барнаби. – Мы должны наказать диких ирландцев за их преступления. Мы отомстим за бунт сорок первого года, обещаю тебе.

– Это было нечто ужасное, – согласился Пинчер. – Я проповедовал перед выжившими в соборе Христа, – добавил он с гордостью.

Но Барнаби его вряд ли слушал.

– Я это точно знаю, дядя, – сообщил он доктору. – Тогда ведь все ирландцы восстали. Они ополчились на протестантов, на мужчин, женщин и детей, и они их просто резали. И никакого милосердия не проявляли, и нет предела этой ирландской жестокости. Они всех убили, кроме тех немногих, что сумели бежать. И триста тысяч невинных протестантов погибли! Ничего подобного никогда и не бывало в истории человечества!

Доктор Пинчер уставился на племянника во все глаза. Ведь на самом деле настоящее количество погибших во время бунта 1641 года никому не известно. И, по мнению доктора, когда все закончилось, по всей Ирландии было убито, пожалуй, около пяти тысяч протестантов, хотя, возможно, и намного меньше. Но с тех пор, конечно, цифры все росли в пересказах, однако заявление Барнаби уж и вовсе ошеломляло. Пинчер вообще не был уверен, что на всем острове нашлось бы такое количество протестантов.

– Сколько? – переспросил он.

– Триста тысяч! – твердо повторил Барнаби.

Пинчер презирал ирландцев и ненавидел католиков, но он не был человеком бесчестным.

– Знаешь, – осторожно начал он, – эта цифра, пожалуй, кажется преувеличенной.

– Нет, заверяю тебя! – возразил Барнаби. – Так оно и есть! Вся армия это знает!

И тут доктор Пинчер понял. Армия Оливера Кромвеля, собранная для того, чтобы обратить или уничтожить католиков, была движима жаждой мести, а это чувство поддерживалось постоянным напоминанием о зверствах ирландцев. Доктор вздохнул. Наверное, предположил он, каждой армии необходимо рассказывать какую-то историю. Иногда эта история правдива, иногда – нет. Но вот эта история, подумал он, отлично послужит своей цели…