Текст книги "Дублин"

Кромвель

1640 год

Морису никто не говорил, что они задумали насчет младенца. И потому для него все стало полной неожиданностью.

Вскоре после Рождества он проводил мать и малыша Дэниела в Фингал, где они провели три прекрасных дня. Почти все это время Морис был со своим дядей Орландо, а его мать и тетя Мэри занимались ребенком. Но потом, как раз перед тем, как они уже собирались возвращаться в Дублин, его мать вдруг сообщила, что ребенка они оставят здесь.

– Так лучше для Дэниела, – сказала она с улыбкой, хотя Морис видел страх в ее глазах. – Так лучше для всех. – И ничего больше не добавила.

Морису пришлось спросить объяснений у отца.

– Это твой дядя Орландо придумал, – ответил ему Уолтер. – Видишь ли, твоя тетя Мэри очень тяжело переживает то, что у нее нет детей. И он написал мне, спрашивая, нельзя ли привезти к ним Дэниела, а потом я обсудил это с твоей матерью, и мы подумали, что так будет лучше. Малыш принесет радость твоим тете и дяде, и я совершенно уверен, малыш будет там счастлив.

Морису грустно было потерять маленького братика, но он решил, что родители знают лучше.

– А я могу его навещать? – поинтересовался он.

– Конечно можешь, – ответил отец.

Первые месяцы того года прошли быстро. Пришли новости о свадьбе О’Бирна. Морису хотелось туда поехать, и он спросил родителей, не поедут ли они на свадьбу, но ему ответили, что не поедут.

– А могу я поехать, с дядей Орландо? – спросил Морис. – Он ведь наверняка туда соберется.

Но и Орландо не поехал.

Немного времени спустя после того разговора Морис как-то увидел, как его мать сидит в одиночестве, уставясь в пространство, и выглядит очень грустной. Он уже хотел подойти к ней и спросить, что случилось, но его остановил отец. Он взял Мориса за руку и тихо сказал, что ему нужна кое-какая помощь снаружи. Когда Морис заметил, что мама выглядит уж очень печальной, Уолтер сказал:

– Твоей матери просто нужно немножко побыть в одиночестве.

Позже в тот же день Морис увидел, как отец тихо обнял мать за плечи, что делал совсем не часто; и юноше показалось, что в следующие дни и недели мать выглядела куда более радостной.

В марте в Дублине стало шумно, поскольку пришло время созыва парламента. Уэнтуорт вернулся ненадолго, чтобы председательствовать. Король был так им доволен, что даровал ему титул графа Стаффордского. Парламент привел в город важных людей разного рода. Приехали новые англичане-землевладельцы, те, кому были выделены большие земли в Ульстере и Манстере, а также джентльмены-протестанты, которые представляли новые области и должны были гарантировать Уэнтуорту большинство протестантов Ирландской церкви. Но оставалось немало старых англичан-джентльменов и некоторое число ирландских аристократов. Как-то раз, когда Морис шел по улице вместе с отцом, Уолтер Смит показал ему одного из ирландских принцев, самого сэра Фелима О’Нейла. Зная о связи этого человека с О’Бирном, Морис с большим интересом взглянул на аристократа из Ульстера. Но если он ожидал увидеть погруженную в раздумья яркую личность времен Бегства графов, то увидел лишь обычного мужчину хорошо за тридцать, которого вполне мог принять за джентльмена из Фингала, вроде его дяди Орландо. Принц смеялся, говоря о чем-то с двумя такими же мужчинами, пока они не спеша шагали по улице.

– А те двое с ним – это Рори О’Мор и лорд Магуайр, – тихо сообщил отец. – О’Нейл – родня великому Тирону. Далекая родня, конечно, но ходят слухи, что он по уши в долгах. По правде говоря, и двое других тоже немногого стоят. Вряд ли ирландские вожди стали бы ими гордиться.

– Но они занимают важные места в парламенте.

– Они как бы выступают за старую Ирландию и за католицизм. Но они в парламенте также и для того, чтобы ухватить что-нибудь для себя.

– Ну, думаю, большинство членов парламента заседают там по той же причине, – откликнулся Морис.

– Пожалуй. – Его отец улыбнулся. – Хотя в прошлом у них отобрали очень много земель, – продолжил он более серьезно, – а потому вряд ли их стоит винить, если они пытаются защититься и не потерять еще больше.

Цель же Уэнтуорта была весьма проста: заставить ирландский парламент добыть денег и солдат для короля, чтобы воевать с Шотландией. И парламент достаточно быстро уступил.

– Они проголосовали за деньги, чтобы избавиться от Уэнтуорта, – сухо сказал по этому поводу Уолтер Смит.

И в самом деле, к апрелю Уэнтуорт вернулся в Лондон, где собирался английский парламент.

Но англичане вовсе не были в настроении помогать королю Карлу. В течение одиннадцати лет король правил, обходясь без парламента, причем оскорблял парламент сбором незаконных налогов и мелкой тиранией, а к тому же навязал им Церковь, ненавистную большинству его подданных-пуритан. И в последнее десятилетие почти половина населения перебралась в Америку. Так что пришло время расчета. Лидеры парламента состояли в союзе с шотландцами и знали, что сила на их стороне. Смит, как-то раз встретившись с Дойлом, заговорил о ситуации в Лондоне.

– Они наступают королю на пятки, – сказал ему Дойл с мрачной улыбкой.

Король Карл был в бешенстве. И меньше чем через месяц пришла весть: «Он отправил их всех по домам».

Именно в том месяце Морис увидел первые войска, которые согласился собрать ирландский парламент. Морис встретился с Дойлом у входа в Дублинский замок, когда отряд примерно из ста человек промаршировал вверх по холму и вошел в ворота.

– Должно быть, это те люди, которых призвали в Килдэре, – заметил торговец.

Морис обратил внимание на то, что солдаты – это в основном бедные люди, рабочие-католики и прочие в таком же роде. Однако во главе отряда ехал верхом маленький мужчина с грубым лицом, показавшийся Морису иностранцем.

– Это тот полковник, который собирает войско, – пояснил Дойл. – Солдаты могут быть католиками, но офицеры – протестанты. Некоторые, вроде вот этого, просто наемники с континента, парламент заплатил им за то, чтобы они набрали и обучили людей. – Дойл вздохнул. – Вот так и появляются армии, Морис. Это просто бизнес вроде любого другого.

А еще Дойл сообщил, что пока армия будет стоять в Ульстере.

Они с Дойлом направились к собору Христа, и тут Морис увидел старика с девушкой. Пожилой мужчина, которому Дойл очень вежливо поклонился и который ответил ему улыбкой, был маленького роста, едва выше плеча Мориса, но одет очень аккуратно. У него было узкое лицо, белоснежная борода и добрые глаза, самого светлого голубого цвета, какой только приходилось видеть Морису.

– Это Корнелиус ван Лейден, – тихо сообщил Дойл, как только они прошли мимо. – Торговец из Голландии.

Морис знал нескольких голландцев, живших в городе, но этого старика определенно никогда прежде не видел.

– Он только недавно приехал, – пояснил Дойл. – У его сына здесь было дело, но он умер, и старик приехал, чтобы разобраться со всем. Он говорит, ему здесь понравилось и он решил остаться. Я слышал, он только что получил в аренду землю на севере Фингала.

– Он протестант?

– Да. Как почти все голландцы. И у него здесь очень большие связи. Он знаком с лордом Хоутом, и, похоже, старый друг самого Ормонда.

Одна из двух великих ирландских династий, Фицджеральды, в основном придерживалась католической веры, но глава Батлеров, богатый лорд Ормонд, присоединился к протестантской Ирландской церкви.

– Этот голландец – прекрасный старик, – завершил Дойл. – И богатый.

– А девушка? – спросил Морис.

– Его внучка. – Дойл бросил на Мориса быстрый взгляд. – Хорошенькая, тебе не кажется?

Морис оглянулся, чтобы бросить взгляд на девушку. Старик держал ее под руку, медленно шагая по улице. Морис подумал, каково это – прикоснуться к ее руке. Он решил, что девушка немного моложе его самого. Стройная, изящная, с длинными золотистыми волосами, нежной кожей сливочного цвета и с безупречными белыми зубами… Девушка посмотрела на Мориса с некоторым интересом. Выглядела она скромной, но что-то подсказывало, что по натуре она чувственна. Морис продолжал таращиться на нее, пока не почувствовал, как Дойл его подтолкнул.

– Она протестантка, Морис, – тихо сказал Дойл, весело глядя на него. – Ты не можешь на ней жениться.

– Конечно не могу, – ответил Морис.

А сам подумал, увидит ли он ее еще раз.

Лето выдалось унылым. Часто шли дожди. В областях вокруг Дублина урожай был плохим, а в Ульстере, насколько слышал Морис, он вообще погиб. Что же до той девушки, он больше ее не видел. Морис предполагал, что она может быть в Фингале, если только не вернулась вместе с дедом в Нидерланды.

Особой военной активности Морис не замечал. Призыв в армию шел в целом успешно. И уже было собрано более девяти тысяч человек. Но солдаты и их командиры оставались в Ульстере, где их разместили на фермах и в городках.

– Поскольку урожай погиб, там люди очень недовольны тем, что им приходится содержать и кормить такое количество солдат, – сказал ему отец.

Но в конце лета пришли и другие новости. Шотландцы перешли английскую границу. Королевская армия отступила. Вскоре после того торговцы, прибывшие в порт, сообщили:

– Король уступил шотландцам. Они будут по-прежнему держаться своей веры, а король вынужден теперь выплатить им возмещение убытков.

– Они его унизили, – заметил Уолтер Смит. – Он этого не потерпит.

В сентябре Морису было позволено навестить его дядю Орландо и повидать малыша Дэниела. Визит оказался весьма удачным. Морис провел там несколько дней. Дэниел выглядел счастливым. Непонятно, правда, было, помнит ли мальчик свою родную мать, но он безусловно считал теперь своей матерью Мэри Уолш, и было радостно смотреть, как она играет с ним и нянчит его, как собственное дитя. Орландо держался весьма дружелюбно и познакомил Мориса кое с кем из соседей. Однажды утром они отправились к Толботам в Мэлахайд, а заодно заглянули в деревню и на устричные отмели в устье рядом с замком.

Когда они уезжали оттуда, Орландо сказал:

– Мне нужно еще заехать в Свордс. Если хочешь, поехали со мной.

Маленький городок Свордс лежал в четырех милях вглубь суши от деревни Мэлахайд. Прежде там находился монастырь, у дороги, что вела на север, к Ульстеру, и это был богатый район, выставивший двух членов в ирландский парламент.

Пока Орландо встречался там с каким-то торговцем, Морис осматривал все вокруг. На шумной главной улице находился чистый постоялый двор с вывеской «Башмак». В городке имелись также небольшой укрепленный замок, две старые церкви, а во дворе одной из них стояла красивая круглая башня, явно построенная еще во времена викингов. Она величественно поднималась к небу.

Морис уже возвращался обратно по главной улице, когда увидел ту девушку. Она сидела перед мастерской шорника. На этот раз ее волосы были заплетены в косы и спрятаны под чепчик. От этого она казалась чуть старше и намного женственнее. Морис подошел к ней:

– Ты внучка Корнелиуса ван Лейдена?

– Да. Если он тебе нужен, так он там. – Девушка показала на мастерскую.

– Я бы предпочел поговорить с тобой, – дерзко заявил Морис.

Девушка одарила его ледяным взглядом:

– И кто ты такой?

Морис быстро представился, объяснил, кто он, и добавил:

– Я родня торговцу Дойлу, из Дублина.

– А-а… – Лицо девушки посветлело. – Да, мы знаем его.

Морис выведал, что девушку зовут Еленой, что их имение находится всего в нескольких милях к северу отсюда, у побережья, и что она провела там с дедом все лето, но вскоре они вернутся в Дублин.

– Может быть, я увижу тебя там? – предположил Морис.

– Может быть.

В это мгновение вышел ее дед, и Морис представился ему.

– Сын Уолтера Смита? Ну да.

Старый джентльмен был вежлив, но весьма сдержан и сразу дал понять, что у них с внучкой есть дела. Морис ушел, но заметил, что в тот момент, когда дед не мог этого видеть, Елена оглянулась через плечо.

В конце 1640 года Фэйтфул Тайди решил, что с него довольно.

– Как же я буду рад, когда закончу Тринити! – заявил он отцу. – Лишь бы избавиться от этого старого черта!

И в самом деле, он начал даже сомневаться в том, что у доктора Пинчера все в порядке с головой.

В течение ноября стало понятно, что Пинчер пребывает в состоянии подавленного возбуждения. Король Карл, униженный шотландцами и не имевший денег на то, чтобы выплатить им компенсацию, был вынужден снова собрать английский парламент. Но как только парламент собрался, его разъяренные члены стали действовать решительно. Уверенные, что король и его министр задумали католический переворот и что католическая армия, собранная в Ирландии, будет брошена на них, они обвинили во всем получившего недавно титул графа Уэнтуорта.

– Его заперли в Тауэре, в лондонской тюрьме! – ликующе сообщил Пинчер молодому Фэйтфулу.

Парламент нанес сокрушительный удар по королю Карлу и был готов уничтожить его главного советника.

– Отдайте его нам, – заявили парламентарии, – или не получите ни единого пенни.

Кое-кто подозревал, что парламентариям хотелось и самого короля окончательно взять под свою власть.

Поскольку обвинение предстояло доказать при судебном разбирательстве, нужны были доказательства злодеяний Уэнтуорта, и потому посыльные носились туда-сюда между Лондоном и Дублином. Уэнтуорт, пока он был лордом-наместником в Дублине, своим деспотизмом нажил немало врагов, как католиков, так и протестантов, и Пинчер теперь не делал тайны из своей ненависти к нему, тем более что это уже не было опасно. Однажды утром Фэйтфул увидел, как из квартиры старого доктора выходит один из тех людей, что готовили обвинения против Уэнтуорта.

В декабре стало известно о дальнейшем развитии событий. Некоторые из пуритан, заседавших в лондонском парламенте, теперь открыто предлагали упразднить всех епископов и установить в Англии Пресвитерианскую церковь. Когда Пинчер услышал об этом, на его лице отразилось нечто вроде восторженного экстаза.

Но почему же в таком случае сейчас, когда все его враги повержены, доктор Пинчер был одержим идеей, что ему что-то угрожает?

– Надвигаются темные силы, Фэйтфул! – настаивал он. – И мы должны быть готовы к встрече с ними.

Прошло Рождество. В январе и феврале 1641 года в Дублине было вполне спокойно. По мере приближения суда над Уэнтуортом становилось понятно: английский парламент полон решимости уничтожить его любыми законными средствами. Говорили, будто есть некие доказательства того, что Уэнтуорт намеревался направить собранную в Ирландии армию против самого парламента.

– Нет, этот суд ему не пережить! – заявляли его враги.

Но, похоже, все это не удовлетворяло Пинчера. Как-то раз, когда Фэйтфул осмелился заметить, что не видит причин для тревоги, Пинчер вразумил его:

– Ты должен видеть дальше сегодняшнего дня, Фэйтфул Тайди. Уэнтуорт – зло! Но он силен. Когда он исчезнет, государственный корабль останется без капитана. А тогда может случиться что угодно.

– Но если англичане и шотландцы вынудят короля дать им Пресвитерианскую церковь, – начал было Фэйтфул, – то тогда здесь, в Ирландии…

– Смотри не только на Англию! – перебил его доктор. – Смотри дальше Шотландии! Ты должен окинуть взглядом Европу, весь христианский мир, Фэйтфул, если хочешь понять то, что происходит в Ирландии. – И добавил, как обычно: – Силы тьмы собираются.

А в начале декабря доктор начал давать Фэйтфулу самые утомительные поручения. В определенное время – и молодой человек никогда не знал, как именно выбирает это время Пинчер, – Фэйтфул должен был слоняться возле дома какого-нибудь известного католика. Часто это бывал дом иезуита, отца Лоуренса Уолша. Иногда Фэйтфулу было велено выходить рано утром, иногда – после наступления темноты.

– Но я постоянно мерзну, – жаловался Фэйтфул отцу.

Например, если к иезуиту кто-нибудь приходил, Фэйтфул должен был это отмечать и стараться выяснить имя гостя. Если отец Лоуренс куда-то отправлялся, Фэйтфул должен был следовать за ним, доложить доктору, куда именно тот пошел и, если возможно, с кем виделся. Правда, случалось, что доктор не беспокоил Фэйтфула неделю-другую.

– Ему, похоже, в радость посылать за мной, – жаловался Фэйтфул. – А когда я докладываю ему о том, что видел, он всегда говорит, что я тружусь во славу Господа.

– Ты все равно должен это делать, – ответил его отец.

Год 1641-й шел дальше, а Пинчер как будто и не собирался дать Фэйтфулу передохнуть.

– Говорю же вам, – твердил Фэйтфул своим родителям, – старый дурак просто сходит с ума!

Сразу после Пасхи в доме Орландо и Мэри Уолш случилось нечто прекрасное. В течение прошедшего года Орландо был постоянно занят работой, и хотя он внимательно следил за политическими событиями, участия в них не принимал. Но зато в его домашней жизни произошли великие перемены.

Поначалу присутствие в их доме малыша Дэниела казалось Орландо полным нарушением привычного хода вещей. Конечно, он не сомневался в том, что они с Мэри поступили правильно, предложив Смитам отдать им малыша, ведь там ребенок причинял только беспокойство. Но все равно малышу требовалось уделять много внимания, и Орландо иногда втайне думал, что эта затея была ошибкой. Однако по мере того, как шло время, его мысли изменились.

И все дело было в переменах, произошедших в Мэри. По мере того как шли месяцы и Мэри привыкала к материнским обязанностям, она, без сомнения, незаметно менялась. Ее лицо как будто смягчилось. Когда Орландо наблюдал за ней и ребенком, ему казалось, что жена буквально сияет. Она стала более спокойной, чаще смеялась. На их дом опустилось облако тепла и мягкости. На Рождество Мэри призналась мужу:

– Странно, но я буквально чувствую, что этот малыш – мой собственный.

– Я тоже, – с улыбкой ответил Орландо, обнимая жену.

И даже если это было не совсем правдой, его любовь к Мэри была столь велика, что он, почувствовав волну радости, охватившей ее при этих его словах, и сам поверил. Они теперь были маленькой счастливой семьей – маленькой, но полной. Орландо даже перестал ходить к святому колодцу в Портмарноке.

Близилась Пасха, начался уже Великий пост. Для Орландо сорок дней поста всегда были особенным временем. Он продолжал, как обычно, заниматься делами в имении и Дублине, но дома старался создавать пространство, куда события в Дублине и Лондоне по возможности не проникали бы. Орландо желал, чтобы так было и весь год. Однако он всегда считал, что сорок дней поста, великое чудо сорока дней, проведенных Христом в пустыне, давали возможность восстановить духовные стены его дома там, где они были нарушены, гарантировать то, что они и дальше будут, как им и следовало быть, надежной границей, отделяющей тихий центр от бушующего мира. И Мэри с ним соглашалась. Поэтому, как и в предыдущие годы, мясо и рыба, яйца и сыр, молоко и вино были изгнаны с их стола и оставлено лишь то, что дозволяла Церковь, хотя малыш Дэниел, конечно же, питался как обычно. Но, кроме этой обычной диеты, Орландо и Мэри решили пойти дальше и воздержаться от супружеских отношений. И сорок ночей они, лежа в одной постели, не позволяли себе ничего плотского. А потом этот почти шестинедельный телесный пост обернулся для них обоих необычайной новой нежностью.

Настала Страстная неделя. В Вербное воскресенье Орландо, подчинившись внезапному порыву, отправился к святому колодцу в Портмарноке. И там он ощутил такую огромную любовь к своей жене и к своему дому, что не стал ни о чем просить, а лишь благодарил Господа за благословенного малыша Дэниела и за счастье Мэри.

Оставшуюся неделю, темные и удивительные дни Страстной пятницы и Пасхальной субботы, они с Мэри посвятили тихому посту и молитве. А потом поехали в замок Мэлахайд, чтобы зажечь пасхальную свечу и присутствовать на службе и, конечно, на пасхальной мессе.

Оба очень устали в ту ночь, Мэри в особенности. Но в пасхальный понедельник пост закончился, и они поздно поужинали и вернулись в свою спальню. И тогда, обняв жену с огромной любовью и нежностью, Орландо вдруг почувствовал, что произошло нечто необычайное.

Бриан О’Бирн заметил отца Лоуренса Уолша и заколебался. Встречаться с иезуитом ему было неловко.

Хотя было еще лето, моросил непрерывный дождь. Казалось, он шел уже много недель. Лето 1641 года оказалось еще хуже, чем лето 1640-го. Два года без урожая.

О’Бирн уже несколько месяцев не был в Дублине, но в Ратконан пришло письмо родственника его жены, сэра Фелима О’Нейла. Сэр Фелим сообщал, что желает немедленно видеть Бриана. О’Бирн уже провел с ним целый вечер, а в этот день, немного позже, должен был снова с ним встретиться. А пока он воспользовался свободным временем, чтобы пройтись по рынку и заняться одним небольшим делом. Он всячески избегал дома Смитов. И совершенно не имел желания встречаться с Уолтером, а Энн теперь ушла в далекое прошлое, поскольку Бриана устраивала новая жена. Он с радостью повидал бы молодого Мориса, но это вряд ли возможно.

В том, что касалось братьев Энн, Бриан просто не знал, как все обстоит. Уже пару лет он не видел своего друга Орландо, но слышал, что Орландо с женой усыновили ребенка, которого он сделал Энн, а как они относятся к нему самому, Бриан понятия не имел, да и не хотел выяснять. Однако он отлично знал, что Лоуренс, конечно, весьма не одобряет всю эту историю.

И потому О’Бирн был весьма удивлен, когда отец Лоуренс подошел к нему с улыбкой и воскликнул:

– А вот и тот, кого я хотел увидеть!

О’Бирн мгновенно насторожился. Инстинкты у него работали отлично. К такому дружескому приветствию должны были быть причины. Он вежливо поздоровался с иезуитом и, посмотрев на умное аскетичное лицо, мысленно поинтересовался: «И что ты хотел бы разузнать?»

– Ты ведь встречался с сэром Фелимом, да?

Вопрос. Бриан тут же подумал: «Ты ведь и сам прекрасно это знаешь».

Он позволил отвести себя в сторону, где широкий верхний этаж дома какого-то торговца, нависший над улицей, закрывал их от дождя.

– Интересные времена настали для католиков, О’Бирн, – произнес иезуит.

В мае английский парламент добился своего. Суд над Уэнтуортом на самом деле был настоящей пародией, но короля все же вынудили подписать смертный приговор Уэнтуорту, и ему отрубили голову при огромном скоплении веселившегося народа. Время шло, нового лорда-наместника в Ирландии до сих пор не назначили, но две менее важные фигуры, которых именовали лорд-судья, управляли островом из Дублина. А потом сорвавшийся с цепи английский парламент распустил девять тысяч рекрутов в Ульстере, поскольку те казались им серьезной угрозой. Король Карл теперь почти не имел военных сил в Ирландии.

Поэтому вряд ли стоило удивляться тому, что члены ирландского парламента тоже начали прикидывать, как им поступить, чтобы лишить короля силы.

– Пусть Ирландия станет отдельным королевством, – поговаривали некоторые из старых англичан. – Король Карл, конечно, так и будет королем, но мы не стали бы больше отчитываться перед лондонским парламентом. Ирландией будут править ирландцы.

Под «ирландцами» они, конечно, подразумевали самих себя. И это было привлекательной идеей для преданных джентльменов вроде Орландо Уолша, который мог вполне разумно надеяться, что любое такое правительство закончит тем, что станет католическим. И тогда наконец король наверняка будет вынужден даровать им все свободы и покончить с планами дальнейшей колонизации – в ответ на их поддержку.

О’Бирн и сам не знал, что он чувствовал по этому поводу. Коренная ирландская аристократия вроде сэра Фелима принадлежала, без сомнения, к правящему классу; и он сам, благодаря связям жены, мог иметь от этого выгоду. Но О’Бирн сомневался, будет ли польза мелким ирландским землевладельцам.

Кроме того, могут ли все эти католические надежды к чему-то привести? Католиков проклинали новые английские протестанты в ирландском парламенте, не говоря уже об английских пуританах. Король-то еще мог уступить, но протестанты – никогда.

Встреча накануне вечером была весьма секретным делом. Сразу по приезде в Дублин О’Бирн узнал, как именно родственник жены хочет им воспользоваться.

– Я желаю, чтобы ты кое-куда пошел и потом рассказал мне все, – объяснил он. – Для меня слишком опасно появляться там. Так что будь внимателен и расскажешь, что думаешь.

Учитывая их родство, О’Бирн просто не мог отказаться. И, следуя наставлениям, он отправился в дом одного джентльмена-католика в приходе Святого Оуэна. В течение трех часов туда пришли и другие люди, по одному. Лорд Магуайр. Потом еще три или четыре человека. Потом О’Мор. Разговор шел о масштабных вещах. О’Бирн узнал даже кое-что весьма пугающее. А когда он уходил вместе с остальными, с него взяли клятву никогда не рассказывать того, что он слышал.

И потому теперь Бриан ответил иезуиту уклончиво:

– Интересные времена? Ну, пожалуй.

– И взгляды сэра Фелима должны быть интересны, – тихо продолжил иезуит.

– Он очень хороший человек. Никаких сомнений, – искренне произнес О’Бирн. – Его родство с моей женой весьма отдаленное, ты знаешь, но он делает нам много добра.

И минуту или две он надоедал отцу Лоуренсу историями о прекрасной натуре О’Нейла.

– Ты ведь знаешь, сейчас за нами наблюдает вся Европа, – сказал иезуит, внимательно глядя на О’Бирна.

Отец Лоуренс наверняка знал гораздо больше О’Бирна. И у отца Лоуренса были причины чувствовать удовлетворение. Тем более это касалось не просто вопросов влияния и образования.

По всей Европе в течение нескольких последних десятилетий силы католической Контрреформации добились значительного успеха. Во Франции кальвинисты остались в меньшинстве, и им лишь позволяли существовать, но тихо. Сильная Лютеранская церковь Германии, хотя ей и помогали сочувствующие англичане, датчане и голландцы, была вытеснена из многих областей и спасена от полного уничтожения только протестантской шведской армией. На востоке, в Польше, половина протестантских церквей уже исчезла. В Центральной Европе протестантов выгнали из Австрии, а могущественная коалиция Испании и Германии при поддержке папских сил разгромила большие протестантские коммуны в Богемии и Моравии, вернув эти области к католицизму.

– На континенте также есть добрые ирландцы, которые готовы послужить святому делу, – тихо продолжил отец Лоуренс.

Уже два поколения подряд ирландцы, покинувшие родные берега, вступали в армии католической Европы. Ирландские вожди и принцы стали искусными военачальниками на континенте и заняли высокое положение.

– И возможно, – сказал иезуит, внимательно наблюдая за О’Бирном, – им подвернется случай послужить своей родной земле.

О’Бирн немного помолчал, прежде чем что-то сказать. Он не знал, какую пользу католические силы в Европе могли бы принести Ирландии в настоящее время или о чем могли мечтать ирландские изгнанники. Но отец Лоуренс, конечно, знал. А О’Бирну совсем не хотелось оскорблять иезуита. Но не ему было приводить Лоуренса на встречу с другими, и он поклялся не говорить о том, что слышал накануне вечером… Если они сами захотят, чтобы отец Лоуренс что-то узнал, то расскажут ему в скором времени. И О’Бирн избрал тактику полного неведения.

– Ты так думаешь? – спросил он и в ответ получил сердитый взгляд. Пора было менять тему. – А как дела у Орландо? – поинтересовался он.

И вот тут, к своему огромному изумлению, он узнал, что Мэри Уолш беременна.

– Должно быть, это случилось сразу после Пасхи, – пояснил иезуит. – Они никому не говорили до недавнего времени, даже мне. И если все пойдет хорошо, она, уверен, родит в декабре. – Отец Лоуренс улыбнулся. – После стольких лет! Это воистину дар Божий.

С этим О’Бирн мог только согласиться.

И он гадал, можно ли ему теперь навестить старого друга.

Фэйтфул Тайди увидел, что они расходятся, и отметил время, а потом проследил за иезуитом до его жилища. Когда тот ушел в дом, Фэйтфул тоже смог отправиться восвояси. Он совсем не думал, что случайная встреча на улице иезуита и О’Бирна из Ратконана могла представлять какой-то интерес. Но тем не менее тщательно записал и это для старого Пинчера.

Уолтер Смит был человеком честным, но верил в трезвый расчет. Дело, которое он вел много лет, принесло ему богатство. Когда Энн влюбилась в О’Бирна, Уолтер понял это намного раньше, чем она сама осознала. Что касается правил поведения на людях, то им Уолтер следовал самым тщательным образом. И осенью 1641 года он был полон скромных надежд.

Продолжала ли Энн любить О’Бирна? Возможно. Но он причинил ей огромную боль и разочаровал ее. Она жаждала свободы в горах Уиклоу, но осталась на равнине. О’Бирн мог выглядеть романтической фигурой, но, по оценке Уолтера, был чрезвычайно холоден. И теперь, когда ребенок О’Бирна надежно скрыт от глаз в Фингале, тепло и защита любящей семьи и уютного дома в Дублине могли выглядеть для нее не так уж плохо. Это, да еще чувство вины и благодарность за прощение мужа помогли жене Уолтера вернуться к нему, и теперь, как он предполагал, они были так же счастливы, как многие другие пары их возраста.

И он был весьма доволен Морисом. Его сын превратился в трудолюбивого молодого мужчину. Зеленые глаза Мориса иногда изумительно вспыхивали, добавляя ему красоты, и он, без сомнения, должен был привлекать женщин. Но парень постоянно занимался делом, и Уолтер уже не на шутку гордился им.

Когда же Уолтер думал о политической ситуации, то верил, что у них есть основания для осторожного оптимизма. В Дублине было тихо. В августе парламент отправился на каникулы, и Фелим О’Нейл и его друзья разъехались по своим имениям, чтобы спасти то, что осталось от урожая. Король Карл все еще ничего не достиг в переговорах с шотландцами. Видя такую слабость короля, Уолтер предполагал, что Карла могут склонить к тому, чтобы он пошел на некоторые уступки ирландским католикам. Но даже если это и не удастся, Уолтер надеялся на сохранение некоторой привычной терпимости к ним.

Только одно слегка его тревожило. Солдатам, которых летом отправили по домам, так и не заплатили, и время от времени целые их банды появлялись в округе.

– Очень жаль, что правительство не позволило им наняться в какие-нибудь европейские армии, – сказал Уолтер сыну. – По крайней мере, мы бы от них избавились.

Но больше всего с наступлением октября его стали беспокоить запасы на зиму. На той земле, что была у него в Долине Лиффи, удалось спасти часть урожая, и, если верить Орландо, большинство фермеров в Фингале также с этим справились. Но дальше к северу, в Ульстере, ситуация была намного хуже. В Дублине цены на хлеб, которые и так росли с прошлого года, стали еще выше. Богатые люди вроде него самого могли это пережить, но бедное население нуждалось в помощи.

– В годы юности моего деда, до того как протестанты разорили монастыри, – любил повторять он, – это было обязанностью религиозных общин – кормить бедняков в трудные времена.