Текст книги "Дублин"

Отцу Лоуренсу было уже слегка за шестьдесят. Его редкие седые волосы были коротко подстрижены. Лицо стало более худым, его покрыли глубокие морщины, но жилистое тело наполняла энергия. Лоуренс приветствовал Джейн и внимательно посмотрел на О’Бирна:

– Похоже, в последний раз мы именно здесь и встречались, в Килкенни.

Четыре года назад. Но казалось, прошла целая вечность. Та встреча была встречей всех заметных католических деятелей Ирландии. О’Бирн приехал с сэром Фелимом. И именно тогда они решили, что восстание начнется в Ульстере, где будет больше шансов на успех, а потом католики по всей Ирландии должны были создать единую дисциплинированную организацию, вроде шотландского Ковенанта. Они избрали Верховный совет – сэр Фелим стал одним из его членов – и создали сеть руководителей в каждом графстве. Они назвали это Католической конфедерацией, а штаб-квартирой выбрали городок Килкенни в Южном Ленстере. И если английское правительство держало за собой Дублин, а шотландские поселенцы – порты в Восточном Ульстере, совет в Килкенни с тех пор контролировал великие дороги Ирландии.

– И я еще раз видел тебя здесь, в Килкенни, – продолжил иезуит, – в день, когда приезжал папский нунций. Но ты не заметил меня в толпе.

25 октября 1645 года. Символический день, который никогда не будет забыт: прибытие папского нунция, архиепископа Ринуччини, личного представителя папы римского в Католической конфедерации в Килкенни. Возрождение католической Ирландии.

Они встречали его как самого` святого отца. О’Бирн прекрасно помнил толпу, выстроившуюся вдоль дороги за городом на много миль. Лучшие ученые этих краев приехали, чтобы встретить архиепископа. Один из них, увенчанный лавровым венком на римский манер, произнес приветствие на латыни. Потом, держа над головой нунция балдахин, они проводили его к дверям церкви Святого Патрика, где ожидали ирландские священнослужители. После службы архиепископа Ринуччини привели в местный замок, где собрался Высший совет Конфедерации. Благодаря сэру Фелиму О’Бирну позволили войти в большой зал, где нунций, восседая на троне, покрытом роскошной красной с золотом тканью, обратился к ним всем на латыни, передавая ободряющее послание от святого отца. Это было прекрасным событием.

И когда О’Бирн оглядывал это большое собрание джентльменов, солдат и священников, его поразила некая мысль. Здесь присутствовали сотни человек, и одни были ирландцами вроде него самого, другие – старыми англичанами вроде Уолшей. Почти все они говорили на обоих языках. И кем бы ни были их предки, эти люди принадлежали Ирландии и их объединяла католическая вера. Более того, многие из них получили образование в великих университетах Франции, Испании и Италии или служили, как Оуэн Роэ О’Нейл, в католических армиях континентальной Европы. И вот они собрались здесь, и папский нунций обращался к ним на той самой латыни, на которой говорил сам святой Патрик. Это была истинная Ирландия, подумал О’Бирн: древний член великой вселенской семьи католического христианства. Именно такой и должна быть священная земля Ирландии.

Хотя они с отцом Лоуренсом никогда не были близкими друзьями, О’Бирн рад был узнать кое-какие новости об Орландо.

– Конечно, я не могу поехать навестить его, – пояснил иезуит. – Дублинские протестанты взяли Фингал под свою полную власть. Но он живет в своем имении. Ему приходится кормить сотню правительственных солдат. Его оставили в покое, так как его защищает лорд Ормонд.

Невзирая на тот факт, что парламент и король, которому он служил, стремились к войне, лорд Ормонд, поскольку обладал авторитетом, как никто другой, был оставлен в Дублине в качестве представителя англичан-протестантов. О’Бирн искренне порадовался тому, что его друг Орландо обзавелся таким могущественным покровителем.

– А Смиты? А молодой Морис?

– Они в Дублине. Их терпят, хотя городской совет уже полностью протестантский. Морис теперь доверенный партнер в отцовском деле. И моя сестра Энн в порядке, – добавил он без дальнейших пояснений.

– Я рад этому, – сказал О’Бирн.

Отец Лоуренс задумчиво посмотрел на него. Потом перевел взгляд на Джейн.

– Итак, Бриан О’Бирн, – тихо спросил он, – могу я узнать, на чьей ты стороне?

Поначалу все было намного проще. Когда он сопровождал сэра Фелима в Килкенни, цели Конфедерации были ясны: заставить короля Карла прекратить преследование католиков в Ирландии. Когда прирожденные ирландские вожди из разных провинций присоединились к ним, они могли и не разделять энтузиазма старых англичан в отношении короля, но держались заодно с роялистами ради силы Конфедерации. В результате Конфедерация приобрела двух отличных генералов с европейским опытом: Оуэна Роэ О’Нейла, ирландского принца, на севере, и Томаса Престона, католика из старых англичан, на юге.

Протестантская оппозиция была далеко не так организованна. Лорд Ормонд, вельможа из старых англичан, протестант, находился в Дублине. На севере генерал Монро возглавлял десять тысяч пылких шотландцев, которые перебрались через пролив, чтобы помочь своим собратьям-пресвитерианцам в Ульстере. В Манстере протестантские силы возглавлял лорд Инчиквин, настоящий ирландский принц, потомок самого Бриана Бору, но он принял протестантскую веру и искренне ненавидел Римскую церковь.

Поначалу Конфедерация действовала неплохо, и лорд Ормонд был рад заключить перемирие. Но тем временем в Англии король Карл, продолжая воевать с парламентом, вроде бы начал побеждать. Даже в Шотландии появились небольшие группы роялистов.

Для О’Бирна то были славные дни. Сэр Фелим благоволил к нему, жена подарила ему ребенка.

Но потом все начало разваливаться. За проливом ковенанторы разгромили шотландских роялистов, а в Англии появились новые генералы Ферфакс и Оливер Кромвель и разбили армию короля. В этом году Карл был вынужден сдаться, и теперь шотландцы держали его в тюрьме. Похоже, дело шло к концу.

Или нет?

– Королей можно использовать, даже брать в плен, – любил повторять сэр Фелим.

И вот король Карл стал пленником, и казалось, торговаться можно больше, чем когда-либо. Шотландцы готовы были вернуть его на трон в том случае, если он даст клятву их пресвитерианскому Ковенанту. Английский парламент был готов к тому же, если король позволит руководить собой. Католическая конфедерация в Ирландии могла бы подписать мирный договор, чтобы Карл использовал армию Ормонда в Англии, да что там, они даже сами готовы были отправиться в Англию, чтобы помочь ему, но только если он вернет ирландским католикам их права. Что до самого Карла, то он не желал угождать никому из них. Он просто тянул время в надежде, что если ему удастся разделить своих врагов, то он и сам сумеет снова взойти на трон.

Но здесь, в Ирландии, возникла проблема другого рода. Конфедерация действовала успешно. Ормонд и Инчиквин были приперты к стенке, а Оуэн Роэ О’Нейл, дерзкий ирландский принц, одержал ошеломительную победу над Монро и его шотландцами в Ульстере.

– Это наш шанс, – говорил О’Бирн жене, – шанс напасть на Дублин и захватить его. А потом мы, возможно, смогли бы выбить протестантов из их крепостей в Ульстере.

Но ничего такого не произошло.

Отчасти проблема была в тщеславии генералов: ирландец О’Нейл и старый англичанин Престон отказывались получать приказы друг от друга. Их даже невозможно было убедить действовать совместно. Но за этим скрывалась более глубокая трещина, в самом сердце Конфедерации. Старые англичане по-прежнему хотели вести переговоры с королем Карлом.

– Лучше он, чем пресвитерианский парламент, – говорили они.

И сэр Фелим соглашался с их мнением.

Но О’Нейл и его ирландские друзья были куда как более радикальны.

– Лучше уничтожить протестантов раз и навсегда, и их короля тоже, и самим править Ирландией! – заявляли они.

Энергичный Оуэн Роэ О’Нейл: ирландец до мозга костей. Бриан О’Бирн знал, где лежат его тайные симпатии. Уже шесть недель назад он планировал оставить сэра Фелима и присоединиться к Оуэну Роэ О’Нейлу.

Но отцу Лоуренсу ответила Джейн О’Бирн:

– Конечно, мы здесь с сэром Фелимом.

О’Бирн промолчал. Отец Лоуренс улыбнулся:

– Вы преданы своей родне. Но есть власть более высокая, чем семья. Я говорю о Святой церкви.

– Не все согласны с папским нунцием, – заметила Джейн.

– Да, он резковат, – согласился отец Лоуренс. – Но к несчастью, он также и прав.

Архиепископу Ринуччини не понадобилось много времени здесь, в Ирландии, чтобы его ясный латинский ум увидел слабость логики в позиции старых англичан.

– Во-первых, – указал он, – король Карл – еретик, которому никто не доверяет. Во-вторых, он никогда и не подумает дать вам то, чего вы хотите.

С самого момента своего образования Конфедерация составляла весьма впечатляющий список требований к королю, и в него входили не только свобода исповедания католической веры и ее законное положение, но и возвращение многих земель, принадлежавших католикам. Конфедераты также хотели, чтобы ирландский парламент стал независимым. А в результате Карл стал бы королем отдельной страны.

– Мы понимаем, что не получим всего, чего хотим, – говорили нунцию представители партии старых англичан.

– Вы не получите вообще ничего, – отвечал он. – Король Карл с удовольствием использовал бы ирландскую армию против своих врагов. Но он не может даровать свободу католикам, потому что его собственный протестантский парламент никогда ему этого не позволит. Все ваши идеи строятся на заблуждении.

Но если английский парламент готов дать им даже меньше, чем король, то что в таком случае им делать, спрашивали нунция.

– Прекращайте связи с Англией, – отвечал он. – У вас нет выбора.

Но кто после этого защитит их от Англии? Ведь английский парламент всегда будет видеть в независимой католической Ирландии угрозу.

– Вы сами можете защититься, – резко говорил нунций. – Но придет и помощь. Из Франции или Испании. Даже из самого Рима.

Но они ведь англичане, старые англичане Ирландии, напоминали ему. Их семьи веками были преданы английской монархии.

– Для нас это слишком трудно.

– Если вы католики, – отвечал на это папский нунций, – то на первом месте для вас должна стоять вера.

И теперь, при поддержке Оуэна Роэ О’Нейла, папский нунций взял верх над Верховным советом. Он даже пригрозил отлучить от Церкви каждого, кто станет возражать его бескомпромиссным взглядам. Старые англичане и умеренные ирландцы вроде сэра Фелима все еще отказывались следовать за ним. Конфедерация раскололась.

– Но чего он хочет в итоге? – резко спросила Джейн. – Мы что, должны выгнать из Ирландии всех протестантов?

– Протестанты в Ирландии очень разные, – заметил иезуит. – Среди них есть люди вроде моего кузена Дойла, не обладающие сильными религиозными чувствами. Возможно, Дойл принял бы католицизм так же легко, как его отец стал протестантом. Есть также колонисты, и некоторые из них убежденные протестанты. Но это деловые люди. Они или усмехнутся и примут все как есть, или продадут все и уедут. Что до чиновников в Дублинском замке, то они весьма крикливы. – Он улыбнулся. – Но на мой взгляд, они чуть что сбегут, как кролики. – Иезуит немного помолчал. – Настоящая проблема в другом месте.

– Ты говоришь об Ульстере?

– Да, именно. Шотландцы. Это уже совсем другое дело. Посмотри на сильный Ковенант, который они создали в Шотландии. Они несгибаемы в своей вере. Они не потерпят какой-нибудь английский молитвенник и точно так же не потерпят католическое правительство. Другие могут поддаться, но пресвитерианцы в Ульстере – никогда.

– То есть мы должны их изгнать?

– Думаю, да.

– И куда они отправятся?

– Возможно, обратно в Шотландию. Или в Америку.

После этого отец Лоуренс ушел. А Джейн О’Бирн повернулась к мужу:

– Когда я думаю обо всем том, чем ты обязан моим родственникам – и о той дружбе и помощи, которую они тебе дали, – я надеюсь, ты не предполагаешь бросить сэра Фелима.

Ее взгляд был суров и даже сердит. Она ничуть не боялась мужа.

О’Бирн промолчал. Раньше он всегда делал с женщинами что хотел. И то, что он нервничал из-за жены, было для него совершенно новым переживанием.

В общем, в последующие недели Бриан О’Бирн не предпринял никаких шагов. Пришло Рождество, наступил январь. Оуэн Роэ О’Нейл все равно встал на зимние квартиры, так что и делать-то было нечего.

Но в феврале, когда О’Бирн был в Ратконане, пришли новые вести.

– Лорд Ормонд передал Дублин под власть английского парламента. А сам покидает Ирландию, – сообщил Бриан жене.

– Но это невозможно! Ормонд – ставленник короля!

– Да, он человек короля. Но он боится, что ему не удержать Дублин. И едет к королю Карлу. Они надеются собрать побольше сил и вернуться. А тем временем члены английского парламента высылают новые отряды, чтобы усилить гарнизон.

Сэр Фелим и старые англичане, похоже, ошиблись в расчетах.

Джейн О’Бирн посмотрела на мужа, и в ее взгляде он заметил непривычную неуверенность.

– И что теперь будет с нами?

Когда доктор Пинчер размышлял о мире в 1647 году от Рождества Христова, он понимал, что лишь Божественное провидение позволило ему прожить так долго, и благодарил за это Господа. Когда Дублин передали под власть английского парламента, доктору исполнилось уже семьдесят пять, и он был одним из самых старых людей в городе. Здоровье у него было хорошим для его возраста. И может быть, думал Пинчер с тайной гордостью, я еще их всех переживу. Он, по крайней мере, был полон решимости дожить до полной победы протестантской веры.

И до того, чтобы увидеть, как устроится в Ирландии его племянник.

Вскоре после начала войны между королем Карлом и его парламентом Барнаби Бадж написал дяде, что он восстал против короля и присоединился к круглоголовым, как прозвали армию парламента за короткую стрижку. Немного позже Барнаби написал дяде, чтобы сообщить о формировании новых сил – образцовой армии, состоящей из благочестивых людей, готовых учиться военной дисциплине и искусству сражений. Командовали ею генералы Ферфакс и Оливер Кромвель, и эта армия вскоре уже сметала все перед собой. Последующие письма рассказывали о военных действиях, и доктор Пинчер испытывал не только подъем духа, но и некоторый страх.

– Я молю Господа о том, чтобы Он благополучно доставил к нам моего племянника, – не раз признавался он жене Тайди, на что та отвечала, стараясь его успокоить:

– О, сэр, я уверена, Господь так и сделает!

В течение всего 1647 года приходили определенно ободряющие вести. Парламент отправил в Дублин закаленные в боях отряды и опытных командиров. Силы Конфедерации в Ленстере и Манстере теперь отступили; а когда Оуэн Роэ О’Нейл сделал попытку подойти к Дублину, его быстро отогнали. В равной мере доктора радовало и то, что протестантские власти города сделали жизнь католиков такой невыносимой, что уже несколько семей известных католиков-торговцев, включая Уолтера Смита, решили уехать. Пинчер случайно встретился на улице со Смитом как раз в день его отъезда и спросил, где он предполагает жить теперь.

– Пока у Орландо Уолша, – ответил Уолтер.

Хотя протестантский отряд, стоявший в имении Уолша, находился теперь под властью дублинского парламента, все же договор, защищавший Орландо, оставался пока в силе.

– По крайней мере, ваши солдаты-протестанты защитят нас, – сухо заметил торговец.

Лишь одно обстоятельство беспокоило доктора Пинчера. Это было нечто такое, чего он никак не мог предвидеть, и это случилось в Англии. Доктор так тревожился, что написал Барнаби, прося все объяснить.

«Эта армия, – так начиналось его письмо, – как будто забыла, что служит правительству…»

В том, что доктор Пинчер был прав, сомнений не было. Пуританская армия, добиваясь побед, становилась все более нетерпимой к джентльменам-пресвитерианцам в английском парламенте, сидевшим там в тепле и уюте и все еще пытавшимся договориться с павшим королем.

– Пусть его судят! – требовали они.

Они ворвались в Лондон и перепугали горожан, а Оливер Кромвель отправил одного из своих самых доверенных молодых офицеров, Джойса, схватить короля и перевезти его в армейскую тюрьму. И если король Карл в тюрьме условно все-таки оставался королем, а парламент – властью, то теперь реальной властью обладала армия.

Но больше всего Пинчера потрясли другие взгляды пуритан.

Если Церковь короля Карла, с ее епископами и ритуалами, выглядела для большинства пуритан ничуть не лучше папизма, все равно можно было поспорить насчет того, что же должно ее заменить. Но одно было предельно ясно: должен сохраняться порядок. Джентльмены в парламенте и солидные лондонские торговцы теперь уже благоволили к английской версии Пресвитерианской церкви. Вместо священнослужителей каждая община могла выбирать старейшин, а они, в свою очередь, могли избрать центральный совет, чья власть была бы уже абсолютной. И все это могло стать Новой национальной церковью.

Но пока они все вместе рисковали жизнью, переворачивая мир вверх дном, военные также обсуждали этот вопрос и пришли к совершенно другим выводам. Они решили, что с них довольно парламентариев. Если они могут сражаться против власти короля – помазанника Божьего, то почему они должны преклонять колени перед парламентом?

– По какому праву, – вопрошали они, – парламент должен нам объяснять, как именно следует почитать Господа? Бог говорит с каждым человеком напрямую.

И раз уж религиозные общины не были папистскими, то они должны быть вправе следовать собственной совести и основывать независимые Церкви в той форме, какая им нравится.

Такие доктрины оказались заразительными. Пинчер обнаружил это однажды утром, встретившись с Фэйтфулом Тайди. Пинчер был слегка разочарован тем, что, покинув Тринити-колледж, молодой человек почти не заглядывал к нему. Но поскольку Фэйтфул служил помощником в капитуле, они время от времени встречались. Парламентарии в Лондоне дали знать, что намерены узаконить Пресвитерианскую церковь и в Ирландии, и Пинчер был рад это слышать. Потому что если этим военным позволят и дальше держаться своего, заметил он в разговоре с Фэйтфулом, наступит хаос, полное разрушение всего религиозного и морального порядка.

– Но если хорошо об этом подумать, – беспечно ответил Фэйтфул, – то разве не то же самое говорили католики, когда протестанты бросили вызов римской власти? – Он пожал плечами. – Так какая разница?

Пинчер, оцепенев, уставился на него.

– Разница в том, что мы правы! – опомнившись, взревел он.

Пинчер подумал, что после окончания Тринити молодой Фэйтфул становился все более дерзким. Но его потрясло то, что Фэйтфул вообще мог так думать.

Некоторые гражданские идеи военных были ничуть не лучше. Одна часть этих наглецов затеяла новый, совершенно отвратительный спор. Они утверждали, что все люди должны быть равны. Левеллеры, или уравнители, – так называли себя эти злодеи, сторонники социального равенства. В их идеях были и разночтения, но они хотели, чтобы у всех людей было право избирать свое правительство, а некоторые, зашедшие уж слишком далеко, ставили под сомнение право человека на его личную собственность. И доктор Пинчер пришел от всего этого в такой ужас, что сообщил об этом в письме племяннику.

«Эти левеллеры, – написал в ответном письме его племянник, – опасные и нечестивые люди». Но с ними разберутся должным образом, уверял Пинчера Барнаби. Однако все новости, доходившие до Дублина, как раз заставляли предполагать, что число левеллеров растет.

И если доктор Пинчер был встревожен радикальными настроениями армии круглоголовых, то в этом он не был одинок. По всей Британии в том году люди начали задаваться вопросом: а эти солдаты вообще признают хоть какую-то власть, кроме своей собственной? Неужели власть устанавливается только мечом? А мы не поменяли тиранию короля Карла на еще более худшую?

В Шотландии, в особенности пресвитерианцы, присматривались к армейской религиозной независимости – и им не нравилось то, что они видели.

В Дублине доктор Пинчер провел тревожную зиму, его постоянно знобило. Наконец пришла весна 1648 года, но доктор чувствовал себя все таким же подавленным.

А потом произошла целая цепь ошеломляющих событий. Люди по всей Англии начали вставать на защиту короля. И не потому, что он им нравился, конечно же нет, а потому, что они вовсе не желали оказаться под властью армии. Даже несколько кораблей королевского военно-морского флота взбунтовались. В Шотландии один из великих лордов начал собирать армию роялистов. Лорд Ормонд с помощью королевы, жившей теперь в Париже, и сына короля Карла, неловкого, но хитрого юнца, также Карла, запустил своих агентов в Ирландию. Лорд Инчиквин теперь решительно заявлял католикам, что он стоит за короля. В течение месяца был собран Высший совет, он проголосовал против папского нунция и тоже заявил о верности королю Карлу. Только Оуэн Роэ О’Нейл воздержался.

Похоже было на то, что вот-вот готова была разразиться гражданская война.

Бедняга доктор Пинчер был так расстроен всем этим, что слег в постель дважды за одну неделю и отдался на милость жены Тайди, которая приносила ему целительный бульон.

И лишь письмо Барнаби принесло ему некоторое утешение.

Я сейчас с генералом Кромвелем. Он не только наш лучший командир, но и мудрый, добрый и благочестивый человек. Он силен в вере. И он решительно расправится и с роялистами, и с левеллерами, обещаю тебе.

Пинчер уже много слышал об этом генерале, но до сих пор тот не производил на него особого впечатления. Кромвель был членом парламента, превратившимся в солдата. Он наследовал большие поместья и сам был по праву рождения богатым человеком. И как богатый сквайр, Кромвель едва ли потерпел бы уравнительные социальные идеи левеллеров. Но вот его религиозные убеждения были не так понятны. Пинчер вообще не был уверен, что Кромвель пресвитерианец, к тому же он позволил использовать свое имя в одном памфлете, где говорилось о религиозной независимости. Пинчер прочел его с отвращением.

Но время шло, и способности Кромвеля к командованию никто уже не стал бы оспаривать. Пока силы парламента были направлены против бунта роялистов в восточной части Англии, Кромвель пронесся по западной части, от Уэльса до Шотландии, и каждый встречавшийся ему противник был разбит вдребезги железным молотом его испытанных в боях отрядов. К осени все было кончено. Армия круглоголовых победила.

И эта армия была уже сыта всем по горло. Ворвавшись в Лондон и обнаружив, что немалая часть пресвитерианцев в парламенте все еще пытается вести переговоры с Карлом, они вышибли всех прочь и заявили:

– Мы будем судить короля Карла сразу после Рождества.

И в январе 1649 года состоялся суд. А к концу месяца круглоголовые казнили Карла. В последовавшие затем недели сама монархия и наследственная палата лордов были упразднены, избран государственный совет, а Англия провозглашена Английской республикой.

Это было нечто невероятное. Казнить короля при всей видимости законности этого… Такого никогда прежде не случалось. Мир перевернулся вверх ногами, и Пинчер совсем не был уверен, что этот мир ему нравится. Но он давно уже заметил, что Кромвель, постоянно занимавший главное место в совете, вел вполне консервативную линию. Он даже, если верить Барнаби, не слишком желал казнить короля. Надежных пресвитерианских джентльменов вернули в парламент; на армейских радикалов просто не обращали внимания. Отдав им голову короля, Кромвель постепенно возвращал Англию к ее нормальному состоянию. Возможно, осмелился надеяться Пинчер, Кромвель сумеет обеспечить богоугодный порядок и в Ирландии тоже.

А на Пасху того года от Барнаби пришло письмо, оживившее доктора Пинчера.

Кромвель собирается в Ирландию. Приедет к вам летом. И я приеду вместе с ним.

В тот день в лагерь прибыло несколько групп людей. О’Бирн со своего места на склоне видел и небольшую компанию всадников, проехавшую по дороге внизу, но не обратил на нее особого внимания.

Августовское солнце обжигало его лицо. Был полдень. Вдали возвышались стены и островерхие крыши Дублина. Справа, отчетливо видимые сквозь легкую дымку, раскинулись светлые синие воды Дублинского залива. А здесь, на склонах Ратмайнса, в нескольких милях к югу от столицы, тысячи человек ждали, как ждали весь день накануне. Они ждали Кромвеля. О’Бирн повернулся к стоявшему рядом с ним молодому солдату:

– Пойди проверь, что за люди только что приехали.

Ему в общем не было до этого особого дела, но молодой человек был нетерпелив, его следовало чем-то занять.

Армия, ждавшая Оливера Кромвеля и желавшая остановить его, представляла собой странное сборище. Для начала, далеко не все солдаты были протестантами. Да, верховное командование было возложено на протестанта лорда Ормонда, который теперь вернулся на остров ради сына убитого короля. Но в войске, приведенном им сегодня в Ратмайнс, были не только протестанты, но и католики из старых англичан. А еще в королевскую коалицию входили протестантские силы из Манстера, приведенные лордом Инчиквином. В Восточном Ульстере к коалиции присоединилась армия ульстерских шотландцев, которые, будучи пресвитерианцами, объявили себя врагами религиозной независимости армии Кромвеля. Только главные военные силы местных ирландцев не стали присоединяться, потому что Оуэн Роэ О’Нейл продолжал оставаться в изоляции, в Западном Ульстере. Но в целом лорд Ормонд собрал четырнадцать тысяч человек.

И это объединение было устрашающим. Они уже загнали Оуэна Роэ О’Нейла в Ульстер. Парламентский гарнизон в Дублине был снова приперт к стенке. А лорд Инчиквин удивил всех, двинувшись с юга и захватив укрепленный порт Дроэда, ворота в Ульстер, а потом и почти все ульстерские крепости, кроме Дерри. И совсем недавно эскадра кораблей роялистов подошла к южному берегу Ирландии, где они надеялись вместе с местными каперами потрепать флот Кромвеля.

Лорд Ормонд отлично выбрал позицию. Если бы Кромвель высадился на юге, Ормонд преградил бы ему дорогу к Дублину. Если бы флот Кромвеля зашел в Дублинский залив, его корабли оказались бы в пределах дальности стрельбы артиллерии Ормонда, расположенной на берегу.

Однако Бриан О’Бирн, оглядывая лагерь на склонах под ним, задавал себе один вопрос: зачем он здесь?

Он и сам толком не знал. Его жена и сын были в это время с ее родными в относительной безопасности в Ульстере. А сам он еще несколько дней назад находился в Ратконане и теперь хотел вернуться туда, спрятаться и постараться избежать неприятностей. Ничего хорошего не было в этой войне: он досыта насмотрелся на нее. И если уж ему необходимо сражаться, он бы, скорее, встал рядом с Оуэном Роэ О’Нейлом. Но у него было слишком много обязательств перед конфедератами и перед родней его жены. Он должен сражаться вместе с ними, хотя его сердце было не здесь.

И не только О’Бирн испытывал неохоту драться. Самое главное сопротивление приходу Кромвеля в Ирландию исходило совсем с другой стороны: от его собственных войск.

Конечно, отчасти тут поработали левеллеры. Но главное было в другом. Вся масса его железной идеальной армии отказывалась воевать в Ирландии. Кромвель угрожал, Кромвель умолял и льстил, но набожные английские солдаты не слушали его. Отказывались они по нескольким причинам. Одни хотели получить свои деньги, другие желали политических реформ в самой Англии. Но главный аргумент, который повторяли воины всех рангов, был воистину удивителен.

– Вера человека – его личное дело, – говорили они. – С какой стати мы должны заставлять ирландцев быть протестантами?

Никто и никогда прежде не слышал ничего подобного. Правители, исходя то ли из личного цинизма, то ли из политической необходимости, могли иногда терпеть другие религии в своих владениях, хотя, конечно, любой католический король прекрасно знал, что его подданные-протестанты угодят в адское пламя, а в протестантских общинах отлично понимали, что именно это произойдет с католиками. Но никакой политический орган с тех самых дней, когда Римская империя сделала христианство государственной религией, даже и предположить не мог, что вера человека может быть абсолютно личным его делом, что она никого не касается, кроме его самого. Эта идея ошеломляла и своей новизной, и ослепляющей простотой. И даже в армии Кромвеля, который готов был допустить, что протестанты могут быть разными, мысль о том, что к великому злу католицизма можно относиться так, словно это просто какая-то вполне благочестивая секта, и что на великий раскол между католиками и протестантами можно не обращать внимания, была настоящей анафемой.

И хотя Кромвель и его командиры быстро разделались с мятежом левеллеров, Кромвель все же был вынужден позволить множеству английских солдат отправиться по домам, потому что они просто не понимали, зачем заставлять ирландцев превращаться в протестантов.

И вот О’Бирн грустно смотрел на лагерь внизу, размышлял о крови, пролитой за время его собственной недолгой жизни ради религии, и качал головой, позволяя себе предполагать, что, может быть, те английские мятежники-еретики как раз и говорили вполне справедливые вещи.

Молодой солдат, которого он отправил для выяснения личностей вновь прибывших, вернулся.

– К нам на помощь идет отряд из Фингала, это их авангард. Все – католики. Я слышал, один из них – из Дублина, некий Смит.

– Смит? – Лицо О’Бирна расплылось в улыбке. – Ты сказал – Смит? – (Печаль мгновенно развеялась.) – Это же молодой Муириш! – радостно воскликнул он и погнал коня вниз по склону.

И конечно, О’Бирн был весьма удивлен, когда, доскакав до лагеря, столкнулся лицом к лицу вовсе не с Морисом, а с его отцом.

Что-то произошло с Уолтером Смитом. Он изменился. Не внешне. Он был все тем же крепким семьянином с лысеющей седой головой. Но произошло нечто, изменившее его внутренне. Именно так показалось О’Бирну, когда они сидели у костра тем вечером.

Торговец был не слишком рад видеть О’Бирна, хотя ему следовало знать, что ирландец может оказаться в лагере Ормонда. Но он принял присутствие О’Бирна как простой природный факт, вроде зимы или лета. И потому, когда О’Бирн из вежливости пригласил его поужинать с ним, Уолтер просто кивнул и ответил:

– Как хочешь.

И вот они сидят рядом и О’Бирн подробно рассказывает Уолтеру о положении военных дел, о силах лорда Ормонда и о тактике, которую они, скорее всего, применят при встрече с армией Кромвеля.

В тот день Ормонд решил расположить передовую батарею прямо возле устья Лиффи. Но она оказалась бы в опасной близости от защитников Дублина, и, когда опустились сумерки, Ормонд приготовился отправить большой контингент, около пятисот человек, для начала укрепить позиции под покровом темноты.