Текст книги "Королевский лес. Роман об Англии"

– Это Хью де Мартелл, – произнес он. – Владеет крупными поместьями на западе Нью-Фореста. – А затем, едва она начала говорить, что тот выглядит довольно холодным и неприятным, Вальтер издал смешок, от которого ее покоробило. – Тебе его не видать, маленькая кузина. – Он ухмыльнулся. – Уже застолбили. Мартелл женат.

Утреннее солнце поднялось уже высоко, однако, несмотря на окружающее спокойствие, жене все же казалось, что Годвин Прайд немного рискует. Обычно он успевал закончить вскоре после рассвета.

– Ты знаешь закон, – напомнила она.

Но Прайд молча продолжал свое дело.

– Здесь они не пойдут, – наконец произнес он. – Не сегодня.

Сладко пахло травой. На шею Прайда чуть не села муха, но передумала. Еще через пару минут пришел мальчонка и встал рядом с матерью понаблюдать за отцом.

– Я что-то слышу, – заметила она.

Прайд помедлил, прислушался и спокойно взглянул на нее:

– Нет, ничего.

Деревушка Оукли состояла из кучки крытых соломой лачуг и небольших усадеб, соседствовавших с лужайкой, болотную траву на которой недавно скосили. Дальше был мелкий пруд, беспорядочно покрытый ковром маленьких белых цветов. Там и сям вокруг пруда росли два небольших дуба, ясень и несколько кустов утесника и ежевики. Хотя трава была короткой и грубой, на ней паслись три коровы и пара пони. Сразу же за деревней каменистая тропа уходила в лес, где вскоре спускалась к речушке с высокими берегами. На восточном краю деревушки, чуть в стороне, находилась усадьба Годвина Прайда.

Годвин Прайд. Более саксонского имени не придумать, однако было видно, что у владельца этого имени другие предки. Прайд, снова взявшийся за работу, наклонился, но когда выпрямился, чтобы ответить жене, до чего же ладным предстал! Рослый, с прямой спиной, густые каштановые кудри падают на плечи, а усы и борода под стать шевелюре; здоровый носище, блестящие карие глаза – все указывало на то, что он, как многие жители Нью-Фореста, по крайней мере отчасти, – кельт.

Пришли римляне, пришли саксы. В частности, юты, ветвь саксов, обосновались на острове Уайт и в восточном районе Фореста, известном как земля ютов. Но в этой изолированной области, густые леса, бесплодные пустоши и болота которой не привлекли особого внимания, спокойно жили остатки старого кельтского населения. Поистине, их жизнь при своих дворовых хозяйствах, скромная, но хорошо приспособленная к лесной среде, почти не изменилась с древнего и отрадно мирного бронзового века.

При Руфусе для мужчины, особенно крестьянина, фамилия была делом редким. Но в Форесте проживало несколько семей Прайд. В переводе со староанглийского это означало некоторую заносчивость, но в смысле чувства собственного достоинства, независимости духа и знания того, что древний Королевский лес принадлежал им и они могут жить в нем как пожелают. Саксонский аристократ Кола неизменно советовал приезжающим нормандцам: «Этих людей проще уговорить, чем отдавать им приказы. Их не согнуть».

Наверное, по этой причине даже могущественный Вильгельм Завоеватель пошел на некоторые уступки, когда основал Нью-Форест. В том, что касалось земли, многие поместья уже принадлежали королю, так что гнать никого не пришлось. Кое-какие он отобрал, но большинство тех, что находились вблизи границ Фореста, лишились только лесов и вересковых пустошей, которые пошли под королевскую охоту. Что до людей, то нескольких саксонских аристократов, вроде Колы, не тронули, так как те показали себя полезными, и Кола, опасаясь за жизнь, вел себя осторожно. Другие лендлорды, как и саксонская знать по всей Англии, потеряли земли, а крестьяне либо перебирались в новые деревни, либо, подобно Паклу, выживали за счет лесного промысла.

Нормандские лесные законы были и впрямь суровы. Преступления делились на две общие категории: «vert»[6]6
  Растительность (англ.).


[Закрыть] и «venison»[7]7
  Убитые на охоте животные (англ.).


[Закрыть]. Под «vert» подпадала растительность: запрет на вырубку деревьев, строительство ограждений – все, что могло повредить ареалу обитания королевских оленей. Это были меньшие преступления. Под «venison» подпадало браконьерское истребление животных – оленей в первую очередь. Вильгельм Завоеватель распорядился наказывать за убийство оленя ослеплением. Руфус пошел дальше: крестьянина, убившего оленя-самца, приговаривали к смерти. Местные жители люто ненавидели лесные законы.

Но у народа Нью-Фореста еще сохранились древние права землепользования, которые Вильгельм Завоеватель в основном оставил в неприкосновенности, а местами даже расширил. Так, в деревне Прайда, хотя кусок земли по соседству с его двором отобрали по лесному закону – он расценил это как обман, – Прайд имел право, за исключением определенных запретных периодов года, пасти сколько угодно скота и пони на всей территории Королевского леса, осенью выгонять свиней, чтобы те могли кормиться желудями, добывать для обогрева торф и собирать хворост, которого всегда было в избытке, и папоротник-орляк, который шел животным на подстилки.

Формально Годвин Прайд считался копигольдером[8]8
  Копигольдеры – это феодально зависимые крестьяне, которые при вступлении во владение земельным участком получали копию (отсюда и идет это название) протокола манориального суда.


[Закрыть]. Его лендлордом был местный аристократ, теперь владевший деревушкой Оукли. Означало ли это обязанность трижды в неделю вспахивать господское поле и склонять голову при виде лорда? Ничуть не бывало. Здесь не было больших полей, это был Королевский лес. Да, Прайд удобрял мергелем небольшое поле лорда, платил кое-какие скромные феодальные подати – к примеру, несколько пенсов за содержание свиней – и помогал вывозить лес. Но это была, скорее, рента мелкого арендатора. В действительности он жил, как жили его предки, занимался своим хозяйством и при случае добывал никогда не лишние деньги подработками, связанными с королевской охотой и охраной леса. Он был практически свободным человеком.

Лесным арендаторам жилось не так уж плохо. Были ли они благодарны? Разумеется, нет. Столкнувшись с чужеземным вторжением, Годвин Прайд сделал то, что делали при таких обстоятельствах на протяжении веков. Сперва пришел в ярость, потом пороптал и наконец с презрением и обидой заключил компромисс. А после принялся спокойно и методично вредить системе. Именно этим он и занимался нынешним утром под тревожным взглядом жены.

Он был ребенком, когда граничившую с его родовым участком землю включили в состав Королевского леса. Однако возле самого амбара им оставили полоску приблизительно в четверть акра. На ней устроили загон, где содержали скот в запретные периоды года. Обнесли забором, но что и говорить – загон был недостаточно велик.

А потому ежегодно весной, когда животных выгоняли в лес, Годвин Прайд его расширял.

Ненамного. Он был крайне осторожен. Всего на несколько футов зараз. Сначала, ночью, он сдвигал изгородь. Это была легкая часть работы. Затем, когда рассветало, он тщательно приводил в порядок землю, засыпая и маскируя место, где изгородь была раньше, и там, где нужно, укладывал заранее и тайно нарезанный дерн. Увидеть плоды своих трудов ранним утром было очень непросто, но для надежности он немедленно запускал на этот участок свиней, и через несколько недель земля становилась слишком грязной, чтобы что-нибудь рассмотреть. На следующий год история повторялась: загон незаметно рос.

Конечно, это было незаконно. Вырубка деревьев или кража куска королевской земли считались преступлением «vert». Мелкое посягательство вроде этого, то есть незаконное огораживание чужих земель, не было серьезным проступком, но все равно являлось преступлением наказуемым. Для Прайда же это было еще и тайным прорывом к свободе.

Обычно он заканчивал намного раньше и запускал свиней, которые вносили максимальный хаос. Но сегодня из-за большой оленьей травли Прайд решил, что спешить некуда. Все королевские слуги будут в Линдхерсте.

В лесном массиве в центральной части Фореста было несколько поселений. Первое – Линдхерст с оленьей западней. Поскольку «hurst» в переводе с англосаксонского означало «дерево», название, возможно, отсылало к некогда стоявшей там липовой роще. От Линдхерста дорога четыре мили тянулась через древний лес на юг до деревни Брокенхерст, где имелся охотничий домик, в котором любил останавливаться король. Оттуда дорога продолжала путь на юг близ речки, сбегавшей с кручи в крошечную лощину и далее – к побережью мимо деревни Болдр с крошечной церковью. Деревушка Прайда находилась в миле с небольшим от этой речки и приблизительно в четырех милях к югу от Брокенхерста – там, где древний лес сменялся обширной вересковой пустошью. По прямой от селения до Линдхерста набиралось миль семь.

Прайд знал, что охотники погонят оленей к западне с севера. Там соберутся все королевские слуги, никто сегодня не пожалует к нему.

Поэтому он с чуть ли не нарочитой неспешностью занимался своим делом, в душе посмеиваясь над тревогой и раздражением жены.

И был более чем удивлен, когда мигом позже услышал, как тихо вскрикнула жена. Подняв глаза, он увидел двух приближающихся всадников.

Для светлой оленихи утро прошло спокойно. Ее маленькое стадо, ничего не опасаясь, паслось несколько часов, пока солнце поднималось все выше.

Стадо состояло только из самок и детенышей, так как к этому времени года взрослые самцы начинали расходиться. Легкое вздутие боков показывало, что некоторые самки на сносях и через два месяца разродятся. Еще сопровождавший их молодняк был отлучен от сосцов. У годовалых оленят-самцов наметились выступы, которые годом позже превратятся в первые рога, – маленькие шипы. Уже очень скоро годовалые олени покинут матерей и уйдут.

Прошло некоторое время. Птичий хор сменился гармоничным чириканьем, к которому присоединились жужжание, гудение и стрекотание бесчисленных лесных насекомых. Была середина утра, когда старшая самка-вожак горделиво прошествовала в лесную кущу, дав понять, что наступило время дневного отдыха.

Олени верны привычкам. Да, весной они могут бродить в поисках подходящего корма, навещать посевы на окраине леса или, перескакивая через изгороди под покровом ночи, объедать мелких арендаторов вроде Прайда. Но старая самка была осторожным вожаком. Этой весной она только дважды покидала квадратную милю, где обычно находилось ее стадо, и если такие молодки, как светлая олениха, теряли покой, то она ничем не показывала, что намерена удовлетворить их чаяния. Таким образом, они пошли той же тропой, какой всегда отправлялись к месту отдыха – приятной и потаенной опушке в дубовом лесу, где самки послушно приняли привычные позы: улеглись с подогнутыми ногами и поднятой головой, подставив спины ветерку. На ногах остались лишь некоторые годовалые самцы-непоседы; они начали резвиться на опушке под зорким присмотром старой самки.

Светлая олениха тоже улеглась и тут же подумала о понравившемся ей самце.

Он был красивый и молодой. Она приметила его во время последнего гона осенью. Тогда она была слишком мала, чтобы принять участие, но видела, как покрывают зрелых самок. Вместе с другим молодняком он наблюдал в стороне от небольшой брачной поляны; по величине рогов она предположила, что на следующий год он будет готов претендовать на собственный участок.

Самец лани проходил несколько стадий роста, соответствующих величине отростков, которые он сбрасывал по весне, чтобы дать место новым и лучшим для следующего брачного сезона. Шипы одногодок сменялись небольшими отростками двухлеток. И так каждый год, но только в пять лет появлялись рога, положенные самцу. Но и тогда должно было пройти еще два-три года, прежде чем самец созреет полностью, а рога разовьются в великолепную корону взрослой особи.

Тот самец был все еще юн. Она не знала, откуда он пришел, так как самцы прибывали на брачные поляны с родных стойбищ, находившихся в других частях Королевского леса. Вернется ли он нынешней осенью? Достаточно ли вырастет и окрепнет, чтобы вытеснить хозяина более престижного места? Почему она его выделила? Она не знала. Она видела крупных самцов с могучими рогами, мощными плечами и толстой шеей. Сонмы самок охотно окружали их поляны, где воздух густел от едкого запаха, который едва не кружил голову светлой оленихе. Но, заметив молодого самца, кротко ждавшего с краю, она почувствовала что-то еще. В этом году его рога будут больше, тело крупнее. Но запах останется прежним: острым, но для нее – сладким. Когда наступит брачный сезон, она пойдет именно к нему. Она смотрела на верхушки деревьев, освещенные утренним солнцем, и думала о нем.

Кошмар начался внезапно.

Звук приближения охотников долетел с запада. Они мчались быстрее ветра, опережая свой запах. Они не таились, а с шумом влетели в лес, устремившись прямо к опушке.

Самка-вожак вскочила, остальные последовали ее примеру. Вскачь понеслась она к деревьям. Одногодки еще играли на другом краю опушки. Какой-то миг они не внимали материнским призывам, но в следующее мгновение тоже смекнули, что дело неладно, и задали стрекача.

Прыжок лани – удивительное зрелище. Все четыре ноги, не сгибаясь, отрываются от земли. Кажется, что лань подпрыгивает, парит и летит вперед по какому-то волшебству. Обычно лань совершает несколько таких прыжков, попирающих законы тяготения, а пробегает совсем немного, чтобы взмыть снова. Все стадо помчалось в укрытие. Лани испарились с опушки в считаные секунды и вытянулись в цепь, следуя за старшей самкой, которая увлекла их на север в самую чащу.

Они одолели четверть мили, когда самка-вожак резко остановилась. Другие тоже. Она прислушалась, нервно поводя ушами. Нет, никакой ошибки. Впереди – всадники. Повернувшись, самка-вожак взяла курс на юго-восток, прочь от обеих бед.

Светлая олениха была напугана. В этом двойном наступлении угадывалось нечто целенаправленное, зловещее. Очевидно, так сочла и самка-вожак. Теперь они мчались полным галопом, перескакивая через поваленные деревья, кусты – через все, что попадалось на пути. Казалось, что пестрый из-за листвы свет мерцает и вспыхивает с угрозой. Через полмили они выскочили из леса и очутились на вытянутой травянистой прогалине. И замерли как вкопанные.

Там, всего в нескольких ярдах, их ждали около двадцати всадников. Светлая олениха заметила это лишь мельком, так как самка-вожак развернулась и устремилась обратно в лес.

Но прыгнула она только дважды перед тем, как поняла, что и среди деревьев охотники. Тогда она вновь повернулась и понеслась по прогалине, порываясь свернуть то туда, то сюда в поисках спасения. Остальные олени, почувствовавшие, что предводительница понятия не имеет, что делать, последовали за ней, испытывая растущую панику. Охотники же теперь со свистом и гиканьем скакали за ними. Самка свернула направо, в лес.

Светлая олениха углубилась туда на сотню ярдов, когда заметила еще охотников – на этот раз справа, чуть впереди. Она издала предупреждающий клич, на который другие, охваченные паникой, не обратили внимания. Она замедлила бег. И тут олениха увидела престранную вещь.

Из чащи вдруг выбежали самцы – примерно полдюжины. Вероятно, они от чего-то спасались. Однако при виде обезумевших самок и охотников самцы не присоединились к ним, а, чуть помедлив, великолепными прыжками рванули прямо на людей, прорвали их строй и затерялись в деревьях до того, как ошарашенные охотники вскинули луки. Это было столь же быстро и чуднó, сколь и неожиданно.

И больше всего ее поразило то, что среди них был ее избранник. Она узнала его безошибочно. Пока он мчался средь деревьев, она успела рассмотреть и отметины, и рога. На миг, перед дерзким рывком, он повернул к оленихе голову и большими карими глазами уставился на нее.

Самка-вожак видела самцов и их отважный прорыв, но не последовала за ними. Вместо этого она, уже не зная, как быть, увлекла остальных в безрассудное бегство, и светлая олениха обнаружила, что мчится на восток единственным открытым путем – туда, куда хотели охотники.

Адела взволнованно рассматривала собравшихся в Линдхерсте. Прибыли отряды из нескольких поместий, но все они напрямую подчинялись Коле. Королевское имение представляло собой несколько деревянных зданий с огороженным загоном, расположенных в дубовом лесу на небольшой возвышенности. Но невдалеке, с юго-восточной стороны, между деревьями виднелись прогалины, за которыми открывалась большая вытянутая лужайка, а дальше – открытая вересковая пустошь. На эту лужайку и привел их Кола для осмотра огромной западни.

Адела ни разу не видела ничего подобного. Размеры сооружения поражали. У входа, на зеленой лужайке, был округлый пригорок, похожий на насыпь для миниатюрного замка или сторожевого поста. В двухстах ярдах к юго-востоку от него вздымалась естественная возвышенность, которая тянулся по прямой на полмили с зеленой лужайкой по одну сторону и бурым вереском по другую. Но поскольку на юго-востоке возвышенность постепенно понижалась, вмешались люди и построили искусственный вал, но меньшей высоты. С внутренней стороны, где лужайка, был глубокий ров; за ним шла высокая земляная насыпь, увенчанная прочной изгородью. На небольшое расстояние этот барьер тянулся по прямой линии. Потом он начинал очень медленно поворачивать внутрь, пересекая лужайку, где возвышение почвы образовывало естественную линию, после чего продолжал закругляться на запад через лесистый участок и прогалину, пока не замыкался в круг и не возвращался к имению. Так выглядела ловушка для оленей в Линдхерсте.

– Похоже на крепость! – воскликнула Адела.

Очутившись в этом кольце, олени не могли перескочить через ограду и, гонимые, неотвратимо бежали в охотничьи сети.

– Сегодня возьмем не менее сотни, – сказал Эдгар, младший сын Колы, ехавший рядом.

Он объяснил, что в загоне действуют с неизменной осторожностью. Из огромного стада, которое попадает туда, изымают беременных, их не трогают, но самцов и прочих самок забивают. Когда Кола наберет сто оленей, остальных выпустят.

Аделе было приятно оказаться в обществе ладного сакса. Вальтер, как обычно, бросил ее одну, и сейчас, глядя на то, как он, сидя в седле, беседует с Хью де Мартеллом, она задумалась, представит ли он нормандца ей, и решила, что, скорее всего, нет.

– Вы знаете человека, с которым разговаривает мой кузен? – спросила она Эдгара.

– Да. Немного. Он из Дорсета. Не из Нью-Фореста… – На миг он замялся. – Отец о нем высокого мнения.

– А вы? – Ее взгляд оставался прикованным к Мартеллу.

– Мм… – В его голосе обозначилась неловкость. – Он крупный нормандский лорд.

Она покосилась на него. Что это значит? Эдгар – сакс и не жалует нормандцев? Считает Мартелла высокомерным? Может быть, даже немного завидует рыцарю?

На лужайке у пригорка успела собраться целая толпа. Подле рыцарей стояли люди с запасными конями; другие – с тележками для вывоза туш; третьи просто пришли поглазеть. Внимание Аделы привлек один простолюдин, который пробирался с повозкой, нагруженной частями плетеной изгороди: сутулый толстяк с мохнатыми бровями, больше похожий на малорослый, но крепкий дуб, чем на человека. Однако она заметила, что Эдгар отсалютовал ему, а крестьянин ответил на приветствие коротким кивком. Интересно, кто он такой?

Но думать о нем было некогда, так как Кола протрубил в охотничий рог и большая оленья травля началась.

На самом деле не одна, а несколько. Местность вокруг Линдхерста разделили на секторы; охотников, организованных в отряды, тщательно скоординировали для охвата обширной зоны в каждом секторе, с тем чтобы гнать к центру как можно больше оленей. Работа требовала мастерства: олень мог оказаться вертким или, будучи на окраине, ускользнуть. После очистки одного сектора всадникам надлежало перейти в следующий – и так несколько раз, пока Кола не решит, что достаточно.

В лесу оленей можно было и упустить, но по мере приближения к большой западне их шансы сбежать быстро сводились к нулю. Оглядевшись, Адела обнаружила, что от входа лучами расходятся другие ограды и валы, соответствующие числу секторов, чтобы все животные попадали в своего рода воронку, сужающуюся по направлению к входу. Трудно было не восхититься смекалкой строителей.

Протрубив в рог, Кола взошел на пригорок, словно полководец, наблюдающий за действом. Все всадники получили указания. К досаде Аделы, Эдгар ускакал, и она выехала в обществе Вальтера и еще четверых охотников.

Позиция не вдохновляла. Первый заезд происходил в юго-восточном секторе. Здешняя вересковая пустошь начиналась за ловушкой и простиралась мили на две на юго-восток, и темный лес с другой стороны указывал на нее лесополосами, словно длинными пальцами. Верховым предстояло гнать зверя из этих лесных массивов, а их задачей было рассредоточиться в линию, отходящую от загона, чтобы ни одно животное не ускользнуло в последний момент. Адела осознала, что, по всей вероятности, ничего и не произойдет. Когда отряды охотников скрылись в далеких лесах, она приготовилась к долгому ожиданию.

Она спросила Вальтера о разговоре с Мартеллом больше из желания хоть что-то сказать. Тот состроил гримасу:

– Ничего особенного. – После приличной паузы Вальтер добавил: – Если тебе и впрямь угодно знать, он спросил, зачем я взял на охоту женщину.

– Он не одобрил?

– Не особенно.

Правда это или Вальтер выдумывает, чтобы ей досадить? Пару секунд Адела хладнокровно всматривалась в его лицо, пока не пришла к выводу, что он может говорить правду, и испытала приступ негодования. Выходит, что выскочка-нормандец ее заметил, будь он проклят!

Время текло, но больше они не разговаривали. Раз или два из лесов донеслись слабые вопли и улюлюканье, затем – тишина. И вот наконец она заметила вдалеке на пустоши справа какое-то движение.

Стайка оленей совершила прорыв. Восемь штук. Даже на таком расстоянии она без труда их сосчитала. Они вырвались на пустошь и принялись петлять. Через секунду появились преследователи – трое верховых, потом еще двое; на полном галопе они устремились вправо, чтобы обойти оленей с фланга; потом с другой стороны понеслись еще два охотника. Олени, учуявшие тех и других, помчались прямиком на этот отряд.

Их скорость поражала воображение: при всех остановках и боковых маневрах казалось, что олени, гонимые охотниками, покрыли расстояние за пару минут. Они пересекли пустошь, отклонились и скрылись за пригорком так аккуратно, что было трудно не аплодировать им. Через несколько минут прибыла следующая группа, гнавшая стадо в два десятка голов; затем еще и еще. Только раз отряду Аделы пришлось кричать и махать руками, чтобы направить нескольких отклонившихся от курса оленей. Лучшей организации охоты не приходилось и желать. К моменту, когда их отозвали, в просторном загоне было больше семидесяти животных.

Вскоре после этого Кола объявил, что теперь они прочешут лес за Линдхерстом, и Адела пришла в восторг, когда через несколько минут появился Эдгар и с улыбкой сообщил:

– На этот раз вы с Вальтером едете в моем отряде.

Она не знала, как долго они ехали по лесу, пока не достигли опушки, где Эдгар распорядился ждать. Она слышала, как где-то шумят другие охотники, и заметила, как напрягся в седле Эдгар, но даже при этом была застигнута совершенно врасплох, когда небольшое стадо самок неожиданно, с треском, почти в тридцати ярдах перед ней вырвалось на опушку. На секунду она испугалась не меньше, чем они. Когда они бросились прочь, она лишь успела обратить внимание на самочку, которая была светлее других. Затем отряд со свистом и гиканьем устремился следом, гоня оленей перед собой, и через пару секунд влетел в рощу.

Адела слегка отстала, и потому ей удалось увидеть то, что случилось потом. Справа неожиданно выскочило несколько самцов, преследуемых охотниками под началом Хью де Мартелла. Самцы были молоды. Они замешкались.

Но кто, помилуйте, мог предвидеть их следующий ход? И до чего же растерялись охотники, когда самцы развернулись и помчались аккурат через их заслон! Даже Мартелл пришел в полное изумление и вытаращился с разинутым ртом. Гордого нормандца унизили какие-то молодые самцы! Адела натянула поводья и рассмеялась.

– Живее! – Сварливый окрик Вальтера вернул ее к обязанностям, и она быстро нагнала остальных.

Два отряда слились: Эдгар, Вальтер и Хью де Мартелл сообща пустились в погоню. Они, безусловно, все делали с удивительной точностью. Олени метались из стороны в сторону, но не могли надеяться на спасение. К ним дважды, пока они мчались то легким, то полным галопом к Линдхерсту, присоединились другие гонимые стада, так что в итоге Адела могла выделить свое, маленькое, только по светлой оленихе среди десятков других, несущихся вскачь. Милая самочка, подумала Адела. Быть может, разыгралось воображение, но ей почудилось, что эта олениха чем-то отличается от остальных. И хотя Адела понимала, что это вздор, ей невольно стало жаль, что такое очаровательное создание будет убито.

Несколько раз она заметила, что в ее сторону смотрит Эдгар, а однажды, в этом не было сомнений, взглянул и Хью де Мартелл. Неодобрительно? Но хотя она старалась не упускать его из виду, он как будто утратил к ней интерес. Тем временем погоня набирала скорость. Всадники перешли на галоп.

– У вас хорошо получается! – подбодрил ее Эдгар.

Следующие минуты были в числе самых волнующих в ее жизни. Все замелькало. Кричали охотники; возможно, и она кричала, но не была в этом уверена. Она едва осознавала бег времени и даже то, где находится, пока они мчались за быстроногими оленями. Раз или два ее взгляд выхватил напряженные, сосредоточенные лица Эдгара и Хью де Мартелла. Несмотря на потерю самцов, они должны были быть довольны собой. Это стадо наверняка будет самым крупным за сегодняшний день. Какими жесткими они стали!

Их славу разделила и она. Наверное, это и правда жестоко – забивать оленей, но иначе никак. Такова природа. Людей надо кормить. Для этого Бог послал им животных. Другого пути нет.

Среди деревьев справа мелькнул королевский охотничий домик. Аделе с трудом верилось, что они уже в Линдхерсте. Всадникам не удалось предотвратить разделение стада, и группа самок, ее светлая в том числе, метнулась влево на прогалину. Мартелл и с ним еще несколько человек помчались обходить их с фланга.

Только тут, посмотрев налево, она заметила Вальтера.

Должно быть, она обогнала его, сама того не поняв. Он несся во весь опор, стараясь обойти ее, когда в поле зрения появился загон. Вальтер поравнялся с ней, и Аделе стал отлично виден его профиль, и тут она при всем своем возбуждении неожиданно содрогнулась.

Вальтер был взволнован и сосредоточен. Каким-то образом – даже сейчас – его курносое лицо сохраняло напыщенное и самодовольное выражение. Но всерьез ее поразило нечто другое. Его жестокость. Это была не суровость, внезапно обозначившаяся на лице Эдгара, а скорее вожделение – вожделение смерти. Он выглядел сытым. На странный миг ей почти показалось, что его лицо в своем пылком желании, с усишками и всем прочим, уплыло вперед и торжествующе зависло над оленями.

Да, это было жестоко – по необходимости или нет. Правды о предстоящем не скрыть: травля, безупречно организованная Колой; огромная западня; суровая структура насыпей в лесу, сети, сортировка – умерщвление не одного животного, не десяти, но оленя за оленем, пока не наберется сотня. Это настоящее зверство – убить так много.

Думать об этом поздно. Деревья закончились. Адела увидела высокий пригорок, на котором ждал Кола. Внизу, почти впритык, выстроившиеся в ряд люди орали и размахивали руками, направляя оленей точно к входу в загон. Первые уже добежали, гонимые галопирующими всадниками, что мчались в нескольких ярдах позади. Слева от Аделы приближались отбившиеся самки, направляемые Мартеллом. Они пронеслись мимо. Она увидела светлую, та летела последней. Все уже заворачивали, минуя пригорок Колы. Сразу дальше она увидела, что на травянистой лужайке между пригорком и валом стоит лишь несколько человек. Ополоумевшие олени, направляемые охотниками с левого фланга, потоком текли мимо них. Светлая самка немного отстала. Свернув, она, казалось, на краткий миг заколебалась перед тем, как быть увлеченной навстречу гибели.

Тогда Адела сделала странную вещь.

Она не знала почему и вряд ли отдавала себе отчет в своих действиях. Пришпорив коня, она вдруг вырвалась вперед Вальтера, натянула поводья, бросилась наперерез и устремилась прямиком к светлой самке. Услышала, как выругался Вальтер, но не ответила. Вот она почти поравнялась с оленями; еще секунда – и она оказалась между светлой самкой и стадом. Сзади кричали. Она не оглянулась. Испуганная самка метнулась прочь. Понукая коня, Адела принялась теснить ее прочь от большой западни. До загона осталась всего сотня ярдов. Ей нужно удержать олениху левее.

И тут, совершив один безумный прыжок, светлая самка сделала то, что требовалось. Секунду спустя они, к удивлению зрителей, уже мчались вдвоем через лужайку между пригорком и валом на открытую пустошь.

– Ступай, – пробормотала она, – ступай.

Олениха влетела в вереск.

– Беги! Убирайся! – крикнула Адела, следуя по пятам, хотя знала, что один из охотников уже пустился в погоню, держа наготове лук.

Слишком испуганная и сконфуженная, чтобы оглянуться, Адела гнала маленькую самку вперед, пока та наконец не пересекла открытый участок и не достигла ближайшего лесного массива. Адела перешла на легкий галоп, следя за ней, и вот олениха достигла деревьев.

Но что делать дальше? Она была одна посреди вересковой пустоши. В конце концов Адела оглянулась и увидела, что погони нет. Участок перед загоном опустел, все находились по ту сторону. Не слышно было даже криков охотников – только слабый шелест ветерка. Адела развернула коня. Толком не зная, чего хочет, она поехала по пустоши. Ловушка находилась справа. Когда наметился ее поворот на запад, она тоже свернула, проехала по лесу вдоль вала около четверти мили и оказалась на обширной поляне. Почва была мягкая, мох и трава. Адела по-прежнему пребывала в одиночестве.

Или почти в одиночестве. Он стоял у выкорчеванного дерева. Не узнать его было нельзя – сутулые плечи, мохнатые брови. Та самая диковинная фигура, которую она уже видела, если только эти корявые люди не рождаются в Нью-Форесте одинаковыми. Но как он сюда попал? Загадка. Он спокойно следил за ней, хотя Аделе не удавалось понять, одобряет он ее поступок или нет.

Припомнив недавнюю сцену, Адела подняла руку и отсалютовала ему по примеру Эдгара. Но на этот раз кивка не последовало, и она вспомнила, что лесные жители, как ей говорили, не всегда жалуют чужаков.

Она ехала еще почти час. Возвращаться в Линдхерст не хотелось. Можно представить, как ее встретят: Вальтер – в бешенстве, охотники – наверное, с презрением. Хью де Мартелл – кто знает, что он подумал? Все это чересчур, она туда не вернется.