Текст книги "Королевский лес. Роман об Англии"

С улыбкой он вывел ее наружу.

– Из этих подойдет? – спросил он.

Адела чувствовала спиной тепло позднего дневного солнца, косые золотистые лучи которого огромными столбами ложились на лесной массив.

Крепкий маленький пони, на котором она ехала, был на удивление резв. Она не осознавала, насколько уверенна и тверда поступь этих животных по сравнению с ходом ее высокородного мерина.

Прайд ехал рядом. Сперва они решили еще раз обыскать леса близ Брокенхерста, но повстречали крестьянина, который сообщил им, что видел всадников на пустоши в восточной стороне. Так и вышло, что уже после полудня Адела очутилась на огромном тракте Нью-Фореста, где раньше никогда не бывала.

Это была открытая местность – широкая, низкая, умеренно холмистая прибрежная равнина. Видневшиеся вдали продолговатые иссиня-зеленые холмы острова Уайт, до которых не было и семи миль, подсказали Аделе, что она находится неподалеку от пролива Солент, выходящего в открытое море. Пустошь перед ней, лиловая и пурпурная в августе с меньшим числом кустов утесника, чем на западном краю Королевского леса, простиралась от хутора Прайда до самого пояса лесистых болот и лугов, маскировавших береговую линию. В старину ее называли Итен: это был край, куда перебрались хозяйничать юты с острова Уайт.

Адела радовалась обществу Прайда. Она, конечно, не могла сказать ему, чем они заняты, но его хладнокровное присутствие вернуло ей силы. Она напомнила себе, что, в конце концов, коль скоро королевский отряд еще на охоте, то пока ничего не случилось. Вальтер, по-видимому, еще в безопасности. Возможно, замысел и отвергли. Но пока светло, она обязана его искать, чтобы передать свое сообщение, а до момента, когда солнце скроется за Королевским лесом, еще оставались часы.

Возможно, из-за усталости, возможно, из-за жары, но переход через пустошь в великом безмолвии августовского дня приобрел оттенок нереальности. Редкие птицы, порхавшие над ними, как бы теряли вещественность, словно в любую секунду могли раствориться в необъятных голубых небесах или в лиловом вересковом море.

Но где охотники? Они с Прайдом проехали милю, затем другую, пересекли какую-то заболоченную местность, снова поднялись на сухую пустошь, увидели в отдалении заросли остролиста и дубы, но никаких всадников. Только все то же синее небо и лиловый вереск.

– Они могут быть в двух местах, – наконец заявил Прайд. – Вон там. – Он указал на восток, где Адела различила лесополосу. – Или внизу, в болотах. – Он сделал размашистый жест на юг. – Выбирайте.

Адела подумала. Сейчас ей было не до встречи с Колой или даже самим королем, но если она хочет доставить свое послание сегодня, то это следует сделать в ближайшее время.

– Нам лучше разделиться, – сказала она.

Поскольку тропы в прибрежных дубравах отличались коварством, она быстро согласилась, что туда отправится Прайд, тогда как она двинется на восток.

– И что мне сказать, если я найду вашего кузена? – поинтересовался он.

– Скажи ему… – Она замялась.

Что мог сказать лесной человек? Встреть она Вальтера сама, то при всей малости его уважения к ней смогла бы отвести его в сторону и выложить ему достаточно из того, что знала, чтобы заставить осознать опасность. Но какое послание отправить с Прайдом, чтобы он принял его во внимание? Она порылась в памяти. И тут ее осенило.

– Скажи ему, что ты прибыл от леди Мод. Передай, что она все объяснит, но он под любым предлогом должен лететь к ней во весь опор.

Возможно, это сработает. Через несколько секунд они разъехались. Она крикнула вслед:

– Как называется место, куда ты едешь?

– Там ферма, – откликнулся он, – известная как Трухэм. – С этими словами он поскакал прочь.

В течение еще почти часа она проехала вдоль всей восточной окраины леса, но никого не нашла. Снова и снова озиралась Адела на пустошь и ничего не находила. Наконец она решила, что если они вообще еще находятся в этой части Нью-Фореста, то должны быть где-то в лесах, куда уехал Прайд, и поскакала через пустошь обратно в том же направлении, но вдруг в отдалении приметила странную картину.

К лесам Трухэма с невероятной скоростью неслось через пустошь животное. Солнце на западе слепило Аделу яростным золотом, и она прикрыла рукой глаза. Но даже в этом сиянии, всему сообщавшем красноватый оттенок, ей показалось, что она достаточно четко различает это создание, и Адела ошеломленно поняла, что узнала его.

Светлая олениха. Светлая олениха мчалась через лиловый жар вереска, подобная стремительному световому пятну. Ее преследовали два всадника, охотники. И две собаки. Олениха была одна. Находились ли поблизости другие? Возможно, детеныш, дрожащий в зарослях и смотрящий, как охотники травят мать? Светлая олениха передвигалась быстрее их – почти лётом, спасая жизнь и рассчитывая укрыться в лесах и болотах.

Едва ли думая, что делает, почти позабыв о Вальтере, Адела поймала себя на том, что понукает своего пони, направляя его за оленихой. Она махнула охотникам, но те как будто не заметили ее. Светлая олениха уже почти достигла деревьев. Теперь двое охотников перешли на галоп. Как ни старалась Адела, она не могла их отсечь и все еще отставала на полмили, когда они последовали за жертвой в лес.

Достигнув леса, Адела не нашла там ни охотников, ни собак, ни светлой оленихи – ничего, кроме тишины. Все они могли быть призраками. Она объезжала тропу за тропой, но видела лишь дубовые леса, опушки и заболоченные луга.

Она только-только ступила на лесную тропу, уходившую на юг, когда услышала стремительно приближающийся топот копыт. Остановилась. Прайд? Кто-то из охотников? Мигом позже показался всадник. Она издала слабый возглас облегчения.

Это был Вальтер, но таким она еще не видела его. Глаза дикие, он задыхался, был смертельно бледным, чуть ли не зеленым, как будто его вот-вот стошнит. Аделе казалось, что при виде ее он вряд ли сможет выразить удивление, но, приблизившись, он хрипло выкрикнул:

– Беги! Беги и спасайся!

– Значит, ты получил мое сообщение? – крикнула она в ответ. – О короле?

– Сообщение? Никакого сообщения не было. Король мертв.

Хью де Мартелл проснулся. Возможно, он совершил глупость, когда, насладившись видами Королевского леса, вернулся в Касл-Хилл. Должно быть, его сморило на солнышке. Он моргнул. Был поздний день. И он, быть может, задержался бы на месте чуть дольше, если бы в тот самый миг не заметил одинокого всадника, который пересекал хребет, двигаясь с севера от Рингвуда. Де Мартелл узнал Эдгара.

Нормандец пробормотал проклятие. С одной стороны, юнец мог поведать ему, что случилось с Аделой, но де Мартеллу не хотелось его расспрашивать. Не исключал он и возможность того, что Кола с семейством прознали о тайном свидании и даже удержали Аделу от встречи с ним. Эдгар мог ехать в Касл-Хилл на его поиски. Так или иначе, он не желал его видеть.

Существовала тропа, которая вела от подножия холма через открытую пустошь точно на запад, а затем уходила в лес на небольшой возвышенности, известной как Кроу-Хилл, откуда круто спускалась в долину Эйвона. До Кроу-Хилл – убежища – было меньше мили. На своем могучем скакуне он будет там в мгновение ока. Через несколько секунд де Мартелл уже был в седле.

Пустил коня легким галопом. Ехать по твердой торфянистой тропе было легко. Впереди, на западе, солнце начинало спускаться к долине Эйвона, купая ее в розовато-золотом свете. Вереск с обеих сторон казался сверкающим пурпуровым озером. Момент был настолько волшебный, что он, вопреки желанию, едва не рассмеялся от его незамутненной красоты.

Он одолел треть пути, когда с досадой понял, что Эдгар избрал дорогу, которая пересекала маленькую пустошь по диагонали. Докучливый юнец мчался ему наперерез. Тем не менее он улыбнулся про себя. Сакс обнаружит, что это труднее, чем ему кажется. Хью придержал своего великолепного скакуна и прикинул расстояние, выгадывая время.

На полпути он перешел на галоп. Глянув вправо, увидел, что Эдгар делает то же самое. Он хохотнул. У юного сакса не было ни единого шанса. Его собственный конь летел во весь опор, поедая землю и высекая копытами искры там, где они касались белых камней в торфянистой почве.

Но к своему удивлению, он осознал, что Эдгар выдерживает темп. Парень намеревался перехватить его до того, как он достигнет леса. Однако слева от де Мартелла показался небольшой подлесок, перед которым, подобно указателю, рос одинокий ясень.

Поэтому нормандец вдруг резко свернул влево. Скакун рассекал вереск. Прямо впереди Хью заметил, что какой-то болван из Фореста заготовил штабеля бревен. Он почти поравнялся с ясенем, который скрыл бы его от сакса, будь он проклят! Погнал коня вперед, забывая, что здесь земля не тверда и не надежна, как вокруг его имения, но мягка, податлива и коварна к тем, кто пытается ее игнорировать. Поэтому ничто не предупредило его об опасности, и вот нога могучего коня нырнула в потайной заболоченный карман, а наездник полетел головой в штабель.

– Но что произошло? – Она никогда не видела Вальтера растерянным.

Он взирал на нее как на пустое место.

– Это был несчастный случай.

– Но кто? Как?

– Несчастный случай. – Он смотрел прямо перед собой.

Она пригляделась к нему. Был ли он просто потрясен? Описывал то, что видел, или повторял, что ему сказали? Теперь они ехали через вереск быстрой рысью.

– Куда ты собрался? – спросила она.

– На запад. Я должен ехать на запад. Прочь от Винчестера. Мне нужно найти лодку. Подальше на побережье.

– Лодку?

– Неужели не понимаешь? Я должен скрыться. Покинуть королевство. Помоги мне Господь найти дорогу через этот проклятый лес!

– Я знаю ее, – сказала она. – Я проведу тебя.

Время летело с удивительной скоростью. Но больше Адела не искала и не плутала; она направлялась в знакомое место: к маленькому пустынному броду севернее хутора Прайда. На пустоши никого не было. Ни единой души. Они не разговаривали. Объехав крошечную деревушку, они нашли длинную тропу, которая привела их к броду. Они переправились через ручей ниже Брокенхерста и выехали на холмистую пустошь западной окраины Нью-Фореста.

– Ты хочешь раздобыть лодку в Крайстчерче? – спросила она.

– Нет. Это слишком близко. Мне, может быть, придется ждать пару дней, а за это время, – вздохнул он, – меня могут арестовать. Мне нужно уйти гораздо дальше на запад.

– Тебе придется пересечь реку Эйвон. Я знаю долину Эйвона. – (Благодарение Богу за ее выезды с Эдгаром!) – Примерно на полпути между Крайстчерчем и Рингвудом есть водопой для скота. Там имеется брод, затем ты пересечешь луга, а это открытая пустошь на многие мили.

– Хорошо. Значит, так и поеду, – сказал Тирелл.

Солнце садилось на западе – огромный багровый диск; одинокие деревья казались странными фиолетовыми цветками на фоне красного неба и отбрасывали длинные тени, похожие на предостерегающие пальцы. Коней пришлось пустить шагом, но они оставались совершенно одни, если не брать в расчет диких пони и попадавшегося порой скота.

Тирелл как будто немного пришел в себя.

– Ты сказала, что искала меня, что послала сообщение, – произнес он тихо. – Что это значило?

Она выложила ему все: о поведении Колы, о его разговоре с Эдгаром и как вела поиски с помощью Прайда.

Он выслушал внимательно, потом несколько минут помолчал.

– Моя дорогая кузина, ты понимаешь, что рисковала ради меня жизнью? – наконец спросил он.

Раньше он никогда не называл ее своей дорогой кузиной.

– Я совершенно об этом не думала, – ответила она честно.

– Этот Прайд… Он ничего не знает, помимо твоего сообщения от леди Мод?

– Ничего.

– Тогда понадеемся на его осмотрительность. – Какое-то время Вальтер размышлял, затем, глядя вперед, негромко сказал: – Ты должна забыть все, что слышала, и все, что видела. Если кто-нибудь спросит – Кола спросит, – ответишь, что ездила по Нью-Форесту. Есть ли на это какая-нибудь причина?

– Вообще-то, – призналась она, – у меня было назначено свидание с Хью де Мартеллом, но я на него не пошла.

– Ага! – Вопреки всему он громко рассмеялся. – Он, знаешь ли, неисправим. Учти. Держись этой версии, если придется. Скажи, что перепугалась и бросилась искать меня, если нажмут. Но, – он стал крайне серьезным, – если ты ценишь свою жизнь, Адела, забудь обо всем остальном.

– Что же стряслось на самом деле? – спросила она.

Он выдержал паузу, а когда заговорил, постарался тщательно выбирать слова:

– Я не знаю. Мы разделились. Один из моих родственников Клэров примчался ко мне и сказал, что случилось несчастье. «А коль скоро ты был наедине с королем, – заявил он, – тебя и обвинят». Я ответил, что не был с королем, но намек понял, если тебе ясно, что я имею в виду. Он пообещал, что если я скроюсь за морем, то меня поищут день-другой и отступятся. Спорить не было смысла.

– Это и был несчастный случай?

– Как знать? Такое бывает.

Она прикинула, говорит ли он правду, и поняла, что не знает. Осознала и то, что это не важно. Что важнее: скрытая истина или череда мимолетных видений? Или то, что люди предпочитают говорить, или то, чему предпочитают верить?

– Боюсь, моя бедная маленькая кузина, сейчас я мало чем могу быть тебе полезен. Я действительно нашел тебе подходящую пару, но какое-то время никто не захочет союза с моей несчастной родственницей. И ты, конечно, не можешь теперь отправиться со мной в Нормандию. Как же быть?

– Сперва я вернусь к Коле, – ответила она. – Потом поглядим. Мне сказали, – улыбнулась она, – что я буду бесконечно счастлива.

– Ты малость не в себе, – отозвался он, – но я начинаю тебя любить.

Тут они достигли вершины небольшого холма. Закат над долиной Эйвона теперь открылся им во всей красе: безбрежное багровое свечение на горизонте. И тогда Адела обернулась взглянуть на лиловый вереск пустоши, который вдруг преобразился в бескрайний великолепный костер, так что ей показалось, будто весь нижний уровень Королевского леса источает лаву, подобно потаенному вулкану.

Затем они с Тиреллом продолжили путь, а когда различили темнеющую реку и просторные луга за водопоем, Адела повернула на север, предоставив кузену бежать на запад.

Руфуса убила одна-единственная стрела. Рыжеголовый монарх умер мгновенно. Его спутники спешно устроили совет. После недолгих уговоров именно тихий, задумчивый младший брат Генрих объявил:

– Мы должны немедленно ехать в Винчестер.

Там находилась казна.

Поистине удачей стало то – несомненно, благодаря расторопности Колы, – что рядом оказался Пакл со своей повозкой. Труп короля завернули, положили в нее, и все направились в древнюю столицу, то есть все, кроме Колы, который, сделав свое дело, неспешно вернулся домой.

Он достиг своего поместья спустя какое-то время после наступления темноты, в тот самый миг, когда в большом особняке на западе была разбужена спавшая после поездки верхом леди Мод, которой сообщили, что ее муж, поехавший в Королевский лес, свалился с коня, сломал себе шею о штабель бревен и скончался. Той ночью леди Мод не сомкнула глаз.

Той теплой летней ночью в глубинах леса отдыхали еще одна мать и дитя: светлая олениха и ее детеныш успокоились после событий дня. Светлая олениха, заслышав невдалеке всадников, приняла их за охотников, но потом, поскольку больше ничего не происходило, вновь улеглась со своим отпрыском. Она жила в области леса, далеко отстоявшей от той, где шла роковая охота короля Руфуса. Поэтому невозможно было сказать, кого видела, пересекая пустошь, Адела – другую светлую олениху, или то была всего лишь игра света, или что-то иное послужило причиной ее ошибки.

Никто не мог с уверенностью судить и о том, что в действительности произошло в Королевском лесу в тот странный и колдовской день. Охотники, спутники короля, были известны всем. Сказали, что Тирелл прицелился в оленя, промахнулся и поразил короля. Никто не утверждал, что он сделал это умышленно, разве лишь очень немногие, так как не было и никакой очевидной причины для такого поступка.

Кому была выгодна его смерть? Ни брату Роберту, как выяснилось, ни семейству Клэр, насколько это было известно. Но его младший брат – лояльный, тихий Генрих – к рассвету завладел винчестерской казной, а через два дня был коронован в Лондоне. Со временем он отобрал у Роберта Нормандию – в точности так, как планировал Руфус. Но если он приложил руку к смерти Руфуса – а многие шептали, что иначе и быть не могло, – то никаких доказательств этого не сохранилось.

Нью-Форест и вправду столь ревностно хранил свою тайну, что позабылось даже место, где это произошло. Веками позже его отметили памятным камнем, причем в совершенно другой части леса.

Впрочем, был еще человек, которому эта загадка пошла на пользу. Через несколько дней после события Кола случайно встретился с Годвином Прайдом, который учтиво подошел, чтобы переговорить о личном. Похоже, заверил он удивленного охотника, что у него, говоря откровенно, есть основания считать себя имеющим право на большой загон – много больший, чем тот, что он соорудил незаконно рядом со своим скромным участком.

– Да чем же ты это докажешь? – поинтересовался Кола.

– Думаю, вы будете удовлетворены, – осторожно ответил Прайд. – А если будете удовлетворены вы, то и я буду удовлетворен.

– В смысле?

– На днях мне случилось ехать дорогой на Трухэм.

– Да ну?

– Да. Занятно, что случается увидеть порой.

– Занятно? – Теперь Кола насторожился. Чрезвычайно. – Будь добр сказать, что же ты увидел?

– Не обязан ни с кем делиться.

– Это опасно.

– Не удивлен.

– Ладно, я понятия не имею, что ты там якобы увидел. – Кола задумчиво посмотрел на него. – Да и вряд ли хочу знать.

– Нет. Сомневаюсь, что хотите.

– Болтовня может быть опасна.

– Улавливаете, что я имею в виду насчет этого загона?

– Улавливаю? Я вряд ли улавливаю лучше, чем ты, Годвин Прайд.

– Тогда все в порядке, – бодро сказал Прайд и пошел прочь.

И когда следующим летом близ фермы Прайда на краю пустоши появился отличный новый загон, занявший чуть ли не акр, с небольшим валом, рвом и оградой, то ни Кола, ни его старший сын, ни младший сын Эдгар, ни жена Эдгара Адела, получившая от Тирелла из Нормандии скромное приданое, ни кто-либо из королевских лесничих как будто ничего не заметил.

Ибо именно так устроена в Нью-Форесте жизнь.

Бьюли

1294 год

Пригнувшись, он бежал по краю поля вдоль живой изгороди. Он задыхался, лицо покраснело от бега. Он все еще слышал гневные крики, летевшие с оставшейся позади фермы.

Его заляпанная грязью ряса выдавала в нем принадлежность к монастырю, но в густой шевелюре не была выбрита тонзура. Стало быть, послушник.

Он достиг угла поля и оглянулся. Никого. Пока. Laudate Dominum! Слава Богу!

В поле было полно овец. Однако на следующем пасся бык. И ладно. Поддернув рясу, он перебросил длинные ноги через брус.

Бык находился невдалеке. Бурый косматый, он смахивал на небольшой стог сена. Красные глазки взирали на послушника из-под челки между длинными кривыми рогами. Тот чуть не поднял руку, чтобы благословить его крестным знамением, но передумал.

«Tauri Basan cingunt me… Быки Башана меня окружили»: латинская версия двадцать первого псалма. Он пел эти слова только на прошлой неделе. Добрый монах объяснил ему смысл. «Domine, ad juvandum me festina. Господи, поспеши на помощь мне».

Косясь на быка, он побежал по краю поля так быстро, как только мог.

В сознании засело лишь три вопроса. Преследуют ли его? Нападет ли бык? И что с тем человеком, которого он оставил истекать кровью на ферме, – убил ли он его?

Теплым осенним днем в аббатстве Бьюли царили мир и покой. Ферма была слишком далеко, чтобы расслышать крики. Приятную тишину лишь изредка нарушало хлопанье лебединых крыльев в серой заводи.

Надежно запершись в своей келье, аббат задумчиво смотрел на книгу, которую изучал.

В каждом аббатстве существовали свои секреты. Обычно их записывали и хранили в укромном месте, передавая от аббата к аббату – только для них. Иногда эти секреты имели историческую важность, касаясь королевского правления или даже указывая место захоронения святого. Чаще речь шла о скандалах, тайных или забытых, в которые был вовлечен монастырь. Иные в ретроспективе казались банальными; другие напоминали вопли, которые история заглушила своей удушающей рукой. И наконец, шли последние записи, касавшиеся тех, кто еще находился в монастыре, и это, по мнению предыдущего аббата, должен был знать его преемник.

Не то чтобы летопись Бьюли была длинной, ведь аббатство еще считалось пришлым в Нью-Форесте.

После убийства Руфуса в Королевском лесу было мало драм. Когда после длительного правления скончался Генрих, его дочь и племянник в течение многих лет оспаривали право на трон. Но они не воевали в Нью-Форесте. Когда на трон сел сын дочери, безжалостный Генрих Плантагенет, он поссорился со своим архиепископом Томасом Бекетом, и поговаривали, что организовал убийство архиепископа. Весь христианский мир был потрясен. Была и другая волна потрясений, когда отважный сын Генриха, Ричард Львиное Сердце, собрал своих рыцарей в Саруме, готовясь в Крестовый поход.

Но правда была в том, что жителей Нью-Фореста мало интересовали все эти великие события. Оленья охота продолжалась. Несмотря на многочисленные попытки баронов и Церкви сократить огромные территории королевских лесов, алчные Плантагенеты фактически расширили их так, что границы Нью-Фореста раздвинулись теперь даже дальше, чем было при Вильгельме Завоевателе, хотя лесное законодательство милостиво смягчилось. Король уже не считал Брокенхерст главным охотничьим местом, а останавливался, как правило, в королевском особняке в Линдхерсте, где был значительно расширен старый олений парк.

Впрочем, одно государственное событие привлекло внимание местных. Когда бароны вынудили плохого короля Иоанна, брата Ричарда Львиное Сердце, даровать унизительную Magna Carta, эту Великую хартию английских вольностей, она положила пределы его притеснениям в Нью-Форесте. А через два года суть изложили даже яснее в Лесной хартии. Это не было и делом местного значения, поскольку к тому времени в королевский лес превратилась едва ли не третья часть Англии.

А потом появилось Бьюли.

Если короля Иоанна называли плохим, то не только за то, что он проиграл все свои войны и перессорился с баронами. Хуже того – он оскорбил папу римского и подвел Англию под папский интердикт. Церковные службы прекратились на годы. Неудивительно, что священники и монахи его ненавидели и последние записали всю эту историю. Однако король Иоанн совершил в своей жизни лишь одно доброе дело: основал Бьюли.

Это явилось его единственным сооружением религиозного назначения. Почему он так поступил? Хороший поступок плохого человека? В монашеских хрониках такие сложности обычно не одобрялись. Ты либо хорош, либо плох. По общему согласию, он был обязан сделать это, чтобы искупить кое-какие особенно ужасные деяния. По одной легенде, он даже приказал затоптать каких-то монахов конями и в дальнейшем мучился ночными кошмарами.

Какой бы ни была причина, в 1204 году король Иоанн основал Бьюли – аббатство ордена цистерцианцев, или белых монахов, как их называли, одарив сперва богатым поместьем в Оксфордшире, а после – огромным участком земли в восточной части Нью-Фореста, который случайно включил в себя то самое место, где веком раньше был убит его прапрадядя Вильгельм Руфус. Через девяносто лет после основания аббатство удостоилось новых благ от набожного сына Иоанна Генриха III. Нынешний король, могущественный Эдуард I, тоже к нему благоволил. Благодаря всем этим щедротам аббатство не просто разбогатело: небольшие группы все увеличившейся общины монахов даже покинули его, чтобы основать небольшие монастыри в других местах; одно такое, Ньюнхем, даже находилось в добрых семидесяти милях от Бьюли, на юго-западном побережье в Девоне. Аббатство было и благословенно, и процветало.

Аббат вздохнул, закрыл книгу и отнес ее в большой прочный ларец, который старательно запер.

Он совершил ошибку. Суждение покойного аббата, которое он так глупо проигнорировал, было верным. Натура человека прояснилась: он был порочен и, возможно, опасен.

– Так почему я утвердил его? – пробормотал он.

Ради некоего искупления? Может быть. Он сказал себе, что человек должен получить шанс, что он заслужил это место, что именно его, аббата, задача – с молитвой и Божьей милостью, разумеется, – сделать так, чтобы из этого вышел толк. А как насчет его преступления? Об этом было сказано в книге. Это случилось давно. Бог милостив.

Аббат глянул в распахнутое окно. День был погожий. Затем его взгляд упал на две фигуры, неспешно расхаживавшие и о чем-то беседующие. От этой картины аббат расслабился.

Брат Адам. Совсем другая личность. Один из лучших. Аббат улыбнулся. Настало время покинуть келью. Он отпер дверь.

Брат Адам находился в приподнятом настроении. Как иногда бывало с ним на прогулке, он вынул из-под власяницы висевший на шее деревянный крестик и теперь задумчиво вертел его в руках. Этот крестик дала ему мать, когда он вступил в орден. Она сказала, что получила его от человека, который побывал в Святой земле. Крест был вырезан из ливанского кедра. Адама радовало, что полуденное солнце ласково греет его голый череп. Адам облысел и поседел к тридцати годам. Но это его не старило. Сейчас, в тридцать пять, тонкие правильные черты придавали ему вид едва ли не рассудительного юноши, в то время как под монашеским одеянием угадывалась физическая мощь крепкого, мускулистого тела.

Он также тихо радовался нынешнему делу, которое, пока они ходили между овощными грядками, заключалось в том, чтобы добрейшим образом вложить толику весьма необходимого здравого смысла в голову новообращенного, почтительно шагавшего рядом.

К брату Адаму часто обращались за советом, так как он был не только умен и спокоен, но и всегда доступен. Он никогда не советовал, если его не просили – он был слишком прозорлив для этого, – но часто замечали, что, какой бы ни была проблема, после недолгого разговора с братом Адамом озабоченный собеседник почти всегда начинал смеяться и уходил с улыбкой.

– Неужели ты никогда не осуждаешь людей? – спросил однажды аббат.

– О нет, – подмигнув, ответил Адам. – Для этого существуют аббаты.

Однако нынешний разговор был не вполне приятным. Да и не должен был быть таковым. Брат Адам уже вел его раньше. Он называл это своим катехизисом «Правда о монахах».

– Зачем, – спросил он у новиция, – люди приходят жить в монастырь?

– Чтобы служить Богу, брат Адам.

– Но почему в монастыре?

– Чтобы бежать от грешного мира.

– А-а, вот оно как. – Брат Адам окинул взором территорию аббатства. – Безопасная гавань. Вроде Эдемского сада?

В каком-то смысле так и было. Монахи выбрали восхитительное место.

Параллельно большому рукаву пролива Солент, находившегося к востоку от Нью-Фореста, бежала речушка, образовывавшая собственный рукав длиной мили в три. У его истоков, где король Иоанн поставил скромный охотничий домик, монахи соорудили свою огромную, обнесенную стеной обитель по образу и подобию отчего дома ордена в Бургундии. Над всем этим господствовала церковь – большое строение в раннем готическом стиле с низкой квадратной башней над центральным средокрестием. Простое, но красивое здание было выстроено из камня. В Нью-Форесте камня не было; часть его доставили через пролив Солент с острова Уайт, часть, как и для лондонского Тауэра, – из Нормандии; колонны же были сделаны из того же темного пурбекского мрамора с южного побережья, что использовался для огромного нового собора в Саруме. Монахи особенно гордились полом, выложенным декоративной плиткой, которую они прилежно изготовили сами. К церкви примыкала крытая аркада; на ее южной стороне находились разнообразные помещения для монахов, а вдоль всей западной тянулся громадный, похожий на амбар domus conversorum – дом, где ели и спали послушники.

Внутри стен обители располагались также дом аббата и многочисленные мастерские; там была пара рыбных прудов и у ворот – сторожка, где кормили бедных. Приступили к строительству и внутренней сторожки – более величественной.

За пределами монастыря на небольшой речке стояла маленькая мельница. Над мельничным лотком – большой пруд, окруженный серебристым тростником. За всем этим дальше, на западной стороне, поля образовывали невысокий холм, с которого открывался великолепный вид; на севере преобладали вереск и лес, а на юге – плодородная болотистая земля, которую монахи уже частично осушили под несколько отличных ферм и которая простиралась вниз до Солента с продолговатым горбом острова Уайт непосредственно сзади, подобного дружелюбному стражу. Все угодья, лес, открытая пустошь и сельскохозяйственные земли раскинулись примерно на восемь тысяч акров, а поскольку граница была обозначена рукотворным рвом и изгородью, монахи именовали Большой монастырской территорией не обнесенное стенами аббатство, а все имение, занимавшее восемь тысяч акров.

По-латыни аббатство называлось Bellus Locus – «красивое место»; на нормандском французском – Beau Lieu – Болье. Но лесные жители не знали французского, а потому произносили название как «Були» или «Бьюли». И вскоре так же начали называть свое аббатство сами монахи. Большая территория Бьюли, будучи богатой и безмятежной гаванью, вполне могла быть ошибочно принята за Эдемский сад.

– Здесь, разумеется, безопасно, – любезно заметил брат Адам. – Мы одеты и сыты. У нас мало забот. Так скажи мне, – вдруг развернулся он к новицию, – теперь, когда ты имел возможность наблюдать за нами несколько месяцев, какое качество ты считаешь для монаха важнейшим?

– Думаю, желание служить Богу, – ответил юноша. – Великую религиозную страсть.

– В самом деле? О дорогой мой, я с этим не согласен.

– Не согласен? – Было видно, что мальчишка в недоумении.

– Позволь мне кое-что сказать, – бодро принялся объяснять брат Адам. – В первый день, когда ты перейдешь из послушничества в монашество, ты займешь место самого младшего среди нас – за тем монахом, который прибыл непосредственно перед тобой. Со временем появится еще один новый монах, который займет положение ниже тебя. За каждой трапезой и на каждой службе ты будешь всегда сидеть между этими двумя монахами – каждый день, каждую ночь, из года в год, и, если кто-нибудь из вас не уйдет в другой монастырь или не станет аббатом или приором, вы будете вместе всю оставшуюся жизнь. Подумай об этом. У одного твоего товарища есть неприятная привычка чесаться, или он фальшивит, когда поет; у второго все валится изо рта, когда он ест, вдобавок у него зловонное дыхание. И вот они рядом, по бокам от тебя. Навсегда. – Он сделал паузу и одарил новообращенного сияющей улыбкой. – Такова монастырская жизнь, – заметил он дружески.