Текст книги "Королевский лес. Роман об Англии"

– Послушникам не совсем понятно, как к нему относиться. Хотя все монахи любят его.

У Люка был мечтательный, кроткий характер, а потому Мэри не удивилась, когда он стал послушником, но однажды не удержалась от вопроса:

– Неужели ты никогда не хотел женщину, Люк?

– Вообще-то, не знаю, – ответил он с легкостью. – У меня не было ни одной.

– И это тебя не тревожит?

– Нет, – рассмеялся он вполне довольно. – Разве здесь мало других занятий?

Она улыбнулась, но больше не возвращалась к этой теме. Покуда он прятался, в этом не было особого смысла.

Они обсудили и ссору между Фурзи и Прайдом по поводу пони. Он, разумеется, был на ее стороне, но проявил, по ее мнению, безответственную, довольно ребяческую сторону своей натуры.

– Бедный старина Том никогда не вернет своего пони. Это уж точно.

– Так сколько же продлится эта распря?

– Думаю, год или два.

Когда в конце января вернулся Том, их свидания пришлось сократить до разговоров урывками и время от времени. А поскольку ссоре явно не виделось конца, она сама чувствовала себя почти узницей. Люк уходил до рассвета и возвращался затемно, и о его присутствии говорил лишь пустой деревянный котелок.

Потом он сообщил ей, что уходит.

– Куда?

– Не могу сказать. Тебе лучше не знать.

– Ты покидаешь Нью-Форест?

– Может быть. Возможно, это лучший выход.

И она, поцеловав, отпустила его. Что еще ей было поделать? Коль скоро он будет в безопасности, остальное не имеет значения. Но она ощутила глубокое одиночество.

В четверг после дня святого Марка Евангелиста, в двадцать третий год правления короля Эдуарда, то есть промозглым апрельским днем 1295 года, в большом зале королевского особняка в Линдхерсте открылась официальная сессия суда Нью-Фореста.

Это было впечатляющее зрелище. На стенах великолепные занавеси чередовались с рогами огромных оленей-самцов. Над всем главенствовало почерневшее дубовое кресло, водруженное спереди на помост; судья же Фореста блистал зеленой коттой и алым плащом. Ему ассистировали, тоже сидя в дубовых креслах, четыре джентльмена, ведавших делами о королевских лесах, которые выступали магистратами, коронерами и проводили суды низшей инстанции по имущественным вопросам. Присутствовали также лесничие и наемные пастухи, которые отвечали за всю живность, пасшуюся в Форесте. От каждой деревни, или виллы, как их называли, прибыли представители, чтобы предъявить отчет о тех или иных совершенных там преступлениях. Кроме того, суду помогало жюри из двенадцати местных уважаемых джентльменов. Любой человек, обвиненный в тяжком преступлении, по своему выбору мог просить это жюри признать его виновным или невиновным. Король любил жюри и поощрял его деятельность. Многие предпочитали суд жюри, хотя тот не был обязательным.

Нынче явился и приор Бьюли, поскольку аббат все еще отсутствовал, будучи занят королевскими делами. Из соседних графств прибыли два шерифа с молодым Мартеллом и его дружками. Такого сбора не было давно, и зал был битком набит зрителями.

– Слушайте, слушайте, слушайте! – призвал чиновник. – Для всех лиц, имеющих что-либо предъявить, ныне проводится эта судебная сессия.

Предстояло рассмотреть много дел, касающихся обыденных материй. В некоторых случаях речь шла о лесных преступлениях. Все связанные с убитыми оленями дела автоматически передавались в суд Нью-Фореста. То же самое относилось к преступлениям против общественного порядка. Нередко рассматривались и гражданские дела сторон.

Заседание продолжалось все утро. Один малый украл из Нью-Фореста лес. Другой занимался незаконной корчевкой. Один из виллов не доложил о мертвом олене, обнаруженном в его границах. Жизнь в Королевском лесу не особенно изменилась. Но если бы на суде оказался лесник из эпохи Вильгельма Руфуса, он бы отметил одно отличие. Невзирая на то что был установлен нормандский лесной закон с его практикой нанесения увечий и казнями, между монархом и населением Нью-Фореста давно был достигнут компромисс, который действовал даже в самом официальном суде. Никаких увечий. Вешали только самых закоренелых преступников. Наказанием почти за все преступления был штраф. К виновной стороне проявляли милость или взимали пеню. И даже это варьировалось в зависимости от благосостояния преступника. Бедняка, который не мог заплатить шесть пенсов, назначенных в качестве штрафа судом последней инстанции, прощали. Многие штрафы за посягательство на землю короны повторялись в судебных записях настолько автоматически, что, по сути, являлись рентой за незаконную аренду земли. От более состоятельных принимали поручительства, что их соседи заплатят штрафы или будут вести себя прилично в будущем. Закон в Нью-Форесте, как и везде в Англии Плантагенетов, отличался здравым смыслом и имел общинный характер.

Наконец, спустя какое-то время после полудня, добрались до дела Бьюли.

«Предъявлено, что в пятницу перед праздником святого Матфея Роджер Мартелл, Генри де Дамерхем и другие вступили в Королевский лес с луками и стрелами, собаками и борзыми, чтобы причинить ущерб оленьему поголовью…»

Клерк зачитал обвинение, которое будет занесено в судебный отчет на латыни. Оно точно и подробно излагало деяния браконьеров и не было опротестовано. Все обвиняемые отдались на милость суда. Судья строго взирал на них, а собравшийся в зале лесной народ внимательно слушал.

– Это преступление связано с промыслом оленины и совершено с открытым презрением к закону теми, кто по своему положению должен был знать, что к чему. Это нельзя терпеть. Вы приговариваетесь к следующему: Уилл атте Вуд – штраф в полмарки.

Бедняга Уилл. Суровый штраф. Два его родственника выступили гарантами, и ему дали год на выплату штрафа. Остальных местных жителей, состоявших в отряде, приговорили к тому же.

Затем настал черед молодых джентльменов: по пять фунтов каждому – в пятнадцать раз больше, чем жителям Нью-Фореста. Это было лишь справедливо. Наконец судья взялся за Мартелла.

– Роджер Мартелл. Вы, безусловно, являлись вожаком этих злоумышленников. Вы привели их на ферму. Вы убили оленя. К тому же вы состоятельный человек. – Он выдержал паузу. – Сам король не обрадовался, услышав об этом деле. Вы приговариваетесь к выплате ста фунтов.

Все ахнули. Оба шерифа имели потрясенный вид. Это был огромный штраф даже для богатого землевладельца, но также было совершенно ясно, что его заранее одобрил лично король Эдуард. Королевская немилость. Мартелл побелел как полотно. Ему придется либо продать землю, либо на многие годы отказаться от дохода. Он держался мужественно, но видно было, что Мартелл в шоке.

Однако стоило суду зашуметь, переговариваясь, как судья резко обратился к чиновнику:

– Так, что там с этим послушником?

И вновь в судебном зале воцарилась тишина. Люк был из Прайдов. Интерес был велик. В задних рядах суда Мэри напряглась, ловя каждое слово.

Дело Люка было менее ясным.

– Во-первых, – объявил чиновник, – он дал злоумышленникам приют на ферме. Во-вторых, он был заодно с ними. В-третьих, он напал на монаха из аббатства, брата Мэтью, который пытался воспрепятствовать браконьерам войти на ферму.

– Представлено ли аббатство? – спросил судья.

Джон Гроклтонский поднял свою клешню, и в следующий миг брат Мэтью и трое послушников стояли вместе с ним перед судьей.

Судья, естественно, был хорошо знаком с фактами благодаря управляющему, но некоторые аспекты дела ему не понравились.

– Вы отказываетесь принять ответственность за этого послушника?

– Мы полностью отреклись от него, – ответил приор.

– Обвинение гласит, что он был заодно с теми браконьерами. Возможно, потому, что пустил их на ферму?

– Какое еще может быть этому объяснение? – откликнулся Гроклтон.

– Я полагаю, он мог их испугаться.

– Они не применяли никакого насилия, – заметил чиновник.

– Это правда. Итак, что это было за нападение? – Судья повернулся к брату Мэтью.

– Ну, дело было так. – На добром лице брата Мэтью читалось некоторое смущение. – Когда Мартелл отказался увести своего раненого спутника, боюсь, я напал на него с палкой. Брат Люк схватил лопату, размахнулся и палку перерубил. Потом лопата ударила меня по голове.

– Понятно. Был ли этот послушник вашим врагом?

– О нет. Совсем наоборот.

Гроклтон вскинул клешню:

– Что доказывает его сговор с Мартеллом.

– Или он хотел удержать этого монаха от схватки.

– Должен признаться, – мягко сказал брат Мэтью, – что я и сам впоследствии об этом задумывался.

– Брат Мэтью слишком добр, Ваша честь, – вмешался приор. – В своих суждениях он чересчур склонен прощать.

Именно в этот момент судья счел, что ему решительно не нравится Гроклтон.

– Итак, он бежал? – продолжил он.

– Он бежал, – убежденно прогудел Гроклтон.

– Какого же дьявола аббат не разбирается с ним на предмет нападения на этого монаха?!

– Он изгнан из ордена. Мы находимся здесь с целью предъявить ему иск, – ответил Гроклтон.

– Полагаю, его тут нет? – (Мотание головами.) – Что ж, очень хорошо. – Судья с отвращением рассматривал приора. – Поскольку он принадлежал к аббатству на момент совершения преступления, если таковое имело место, и находился на Большой монастырской территории, то сознаете ли вы, что ответственны за его предъявление?

– Я?

– Вы. Аббатство, конечно. Следовательно, аббатство оштрафовано за его неявку. Два фунта.

Приор ярко зарделся. Повсюду заиграли улыбки.

– Мне жаль, что его здесь нет и он не может защититься, – продолжил судья, – но ничего не поделаешь. Закон идет своим ходом. Поскольку преступление выглядит тяжким, а обвиняемый отсутствует, у меня нет выбора. Он вызывается в суд и если не явится на следующий, то будет объявлен вне закона.

Со своего места в заднем ряду Мэри внимала судье с тяжелым сердцем. Вызывается в суд: это означало лишь то, что он обязан предстать перед судом. А «будет объявлен вне закона»? Формально это значило, что закон на него не распространится. Такого нельзя приютить, такого можно даже безнаказанно убить. У тебя нет прав. Мощная санкция.

Хоть бы Люк объявился! Брат Адам, умный монах, был прав. Люк недооценил здравомыслие суда. Было ясно, что судья расположен предоставить ему преимущество сомнения. Но что она могла сделать? Люк исчез, и никто даже не знал, где он находится. Она была готова расплакаться.

– На этом все, полагаю. – Судья смотрел на чиновника; люди приготовились разойтись. – Есть ли еще дела?

– Да.

Мэри вздрогнула. В начале процесса Том оставил ее стоять с какими-то людьми и не был ей виден через море голов. И все же это был его голос. Теперь она разглядела мужа, проталкивавшегося вперед. Что он делает? Одновременно она уловила слева какое-то движение у двери.

Том занял боевую позицию перед судьей – взъерошенный, в кожаном джеркине, как будто готовый вступить в драку.

– Нас не уведомили. Из суда по имущественным вопросам ничего не поступало, – сердито заявил чиновник.

– Что ж, раз мы здесь, можем и выслушать, – ответил судья и вперил в Тома строгий взгляд. – Что у тебя за дело?

– О воровстве, милорд! – проревел Том голосом, который сотряс стропила. – О мерзкой краже!

Зал затих. Чиновник, едва не подскочивший на скамье от этого крика, взял перо.

Судья, чуть опешивший, уставился на Тома с любопытством:

– Кража? Чего?

– Моего пони! – вновь гаркнул Том, как будто призывая в свидетели небеса.

Не прошло и пары секунд, как по залу полетели смешки. Судья нахмурился:

– Твоего пони. Украденного откуда?

– Из леса! – крикнул Том.

Теперь смех стал громче. Даже лесничие начали улыбаться. Судья взглянул на управляющего, который с улыбкой покачал головой.

Судья любил Нью-Форест. Ему нравились местные крестьяне, и он втайне получал удовольствие от их мелких преступлений. После дела Мартелла, которое возмутило его всерьез, он был не против закончить день небольшой разрядкой.

– Ты хочешь сказать, что твой пони пасся в Королевском лесу? Он был помечен?

– Нет. Он там родился.

– То есть это жеребенок? Откуда ты знаешь, что он был твой?

– Знаю.

– И где он сейчас?

– В коровнике Джона Прайда! – выкрикнул в ярости и отчаянии Том. – Вот он где!

Это было уже слишком. В зале суда хохотали все. Даже его родственники Фурзи невольно поняли соль шутки. Мэри пришлось уставиться в пол. Судья обратился за разъяснением к наемным пастухам, и Альбан, в чьем бейливике все это стряслось, шагнул вперед и зашептал ему в ухо. Том нахмурился.

– А где же Джон Прайд? – спросил судья.

– Он здесь! – крикнул Том, разворачиваясь и победоносно указывая на задние ряды.

Все повернулись. Судья всмотрелся. Наступила короткая тишина.

А затем от двери донесся бас:

– Он ушел.

Это добром не кончилось. Зал залился слезами от смеха. Жители Нью-Фореста буквально выли. Они рыдали от хохота. Лесничие, угрюмые чиновники, ведавшие королевскими лесами, даже джентльмены из жюри – никто не сумел сдержаться. Судья, взирая на это, покачал головой и закусил губу.

– Можете смеяться! – взвыл Том. И они смеялись. Но он не сдался. Взглянув направо и налево, он, раскрасневшийся, вновь повернулся к судье и выкрикнул, указывая на Альбана: – Это он и ему подобные дают Прайду выйти сухим из воды! А знаете почему? Потому что он им платит!

Судья переменился в лице. Несколько лесничих перестали смеяться. Стоявшая сзади Мэри издала стон.

– Тишина! – проревел судья, и хохот в зале начал стихать. – Не смей дерзить! – сверкнул он глазами, обратившись к Фурзи.

Беда была в том, что в сказанном имелась доля истины. Возможно, молодой Альбан еще был невинен. Но между жителями Нью-Фореста и властными лицами в бейливиках, безусловно, существовал известный обмен. Пирог, сыр, бесплатно починенная изгородь – после таких любезностей управляющему было нетрудно закрыть глаза на мелкие нарушения закона. Об этом знали все. Сам король однажды заметил судье не совсем в шутку, что когда-нибудь придется ему создать комиссию для расследования деятельности всей администрации Нью-Фореста. Если Фурзи хотел причинить неприятности, то для этого было не время и не место.

– Ты должен следовать предписанным процедурам, – коротко сказал ему судья. – Здесь твое дело рассмотрят лишь после того, как оно пройдет через суд низшей инстанции. Внесите это в протокол, – приказал он чиновнику. – Судебное заседание закрыто, – объявил он.

И вот, пока Том стоял в бессильной ярости, а толпа, вновь развеселившись, потянулась на выход, чиновник окунул перо в чернила и сделал на пергаменте запись, которой предстояло сохраниться в веках как истинный глас Королевского леса:

Томас Фурзи жалуется на кражу пони Джоном Прайдом. Джон Прайд не явился. Соответственно, отложено до следующего заседания, etc.

Люк любил бродить по Королевскому лесу. Он проходил многие мили. В детстве он научился быстрой ходьбе, чтобы не отставать от Джона и Мэри, а потому сейчас любой спутник удивился бы его скорости.

Люди считали его мечтателем, однако глаза у него всегда были острее, чем у них. Во всем Нью-Форесте не нашлось бы ручья, которого он не знал. Древнейшие дубы, плотно обвитые плющом, были ему как близкие друзья.

С тех пор как Люк покинул аббатство, его внешность изменилась. Одетый как лесной житель, в рубахе и куртке, подпоясанной толстым кожаным ремнем, в узких шерстяных штанах, Люк ничем не отличался от местных. Если бы кто-нибудь увидел его идущим по лесной тропе, то не обратил бы на него внимания.

Но Люк был в бегах – на грани положения вне закона. Что это значило? Теоретически – всеобщую настроенность против тебя. А на практике? Это зависело от того, есть ли у тебя друзья и всерьез ли намерены власти тебя разыскать.

В настоящее время дела обстояли так, что если бы кто-нибудь из лесничих встретил его лицом к лицу и узнал, то посадил бы в тюрьму. Без вопросов. Но если, скажем, юный Адам приметит вдали косматую фигуру, которая лишь может быть Люком, то подъедет ли он разобраться? Возможно. Но много вероятнее, что он развернет лошадь и поедет в другую сторону.

Однако что ему делать? Он не мог жить так вечно. Суд в Линдхерсте предельно ясно продемонстрировал свои намерения. Быть может, правильнее объявиться и понадеяться на милосердие?

Беда была в том – наверное, это было в крови, – что Люк инстинктивно не доверял власти.

Это могло бы показаться странным для человека, который выбрал жизнь, подчиненную монастырским правилам Бьюли. Однако в действительности все было не так. Для Люка аббатство являлось убежищем посреди огромного поместья, где он с удовольствием трудился и обретал свободу Нью-Фореста. Ему нравились службы в церкви. Он с восхищением слушал пение. Врожденная любознательность побудила его выучить много латинских псалмов и уяснить их смысл, пусть даже он не умел читать. Но он не хотел постоянно ходить на службы, как монахи. Ему хотелось вернуться в поля или помогать пастухам, переходившим с фермы на ферму. Аббатство кормило, одевало его, освободило от ответственности и мирских забот. Чего же еще желать?

И прежде всего, по его мнению, аббатство действовало благодаря своей связи с естественным порядком вещей. Деревья, травы, лесные твари – все жили в своем ритме. Познать это во всей полноте было невозможно, но аббатство и его угодья имели смысл лишь потому, что они сделались частью этого процесса.

Поэтому если чужаки вроде Гроклтона или королевских судей, которые не понимали Нью-Фореста, являлись и навязывали массу глупых правил, если притязали на власть, то единственным выходом было сторониться их. В душе единственными законами, которые он уважал, были законы природы.

«Все прочее поистине не стоит ломаного гроша», – говаривал он. А властям, которые создавали такое изобилие подобных законов, ни в коем случае не следовало доверять. «Сегодня они говорят с тобой честно, а завтра припрут к стене. Единственное, что их заботит по-настоящему, – это власть».

То был простой и совершенно правильный крестьянский взгляд на сильных мира сего.

Поэтому Люк не собирался доверять судье и его суду, особенно в присутствии Гроклтона. Он счел за лучшее никому не показываться на глаза и ждать у моря погоды. Мало ли что может случиться.

У него были друзья. Он прекрасно дотянет до следующей зимы, а пока нашел себе кучу дел. Каждые несколько дней, хотя Мэри не имела об этом понятия, он отправлялся взглянуть на сестру. Ему нравилось наблюдать, как она хлопочет по хозяйству или бегает за детьми, когда они играют вне дома, пусть даже он ни разу с ней не заговорил. Он был подобен ангелу-хранителю, тайно присматривающему за ней. «Я ближе, чем ты думаешь, девочка», – удовлетворенно бормотал он. Он находил это занятие настолько приятным, что начал присматривать и за братом Джоном. Пони уже позволили бегать в поле, но его неизменно стерег кто-нибудь из детей Джона.

И еще, разумеется, Люк гулял по лесу.

В тот день его маршрут пролег от окрестностей Берли до северной части Линдхерста. Лес был тих. Повсюду высились огромные дубы. То тут, то там открывалась полянка, где на травяном ложе лежало поваленное бурей старое дерево, оставившее наверху просвет с полоской открытого неба. Шагая вперед, Люк время от времени задерживался, чтобы изучить какой-нибудь покрытый лишайником ствол или перевернуть упавшую ветку и посмотреть, что за живность под ней прячется. И только он миновал деревню Минстед, приблизившись к области Нью-Фореста, граничившей с высокой открытой пустошью, как остановился и с интересом посмотрел на что-то вниз.

Это был крохотный предмет: всего лишь прошлогодний желудь, который избежал голодных свиней, угнездившись в сырой, выстланной бурыми листьями лунке, лопнул и пустил корни.

Люк улыбнулся. Он любил наблюдать, как что-то растет. Крошечные белые корешки выглядели совершенно беззащитными. Появился маленький зеленый побег. Охватывало удивление при мысли, что это начало могучего дуба. Затем Люк ласково покачал головой: «Здесь у тебя ничего не выйдет».

Сколько желудей той осени превратятся в дубы? Кто знает? Один из ста тысяч? Конечно нет. Наверное, в сто раз меньше одного на такое количество. Такова великая сила, неисчислимый избыток природы в лесной тиши. Шансы желудя выжить были неизмеримо малы. Его могли сожрать свиньи или любое другое лесное животное. Его могли растоптать пони или скот. Если желудь выживал в свой первый сезон и оказывался в почве, где мог пустить корни, то вырастал в дерево лишь при наличии разрыва в кронах, дававшего свет. Но даже для тех, из которых вырастали молодые деревца, неизменно сохранялась опасность.

Разрушает не только человек. Другие животные, предоставленные самим себе, тоже уничтожают луга, леса, целые ареалы с тупостью не меньшей, а то и большей, чем демонстрируют люди. Оленям нравится поедать дубовые побеги. Единственным способом выжить было найти защитника. Природа обеспечила нескольких. Остролист, хотя олени питаются остролистом, мог прикрыть собой дуб. Иглица шиповатая, небольшой вечнозеленый кустарник с бритвенно-острыми иглами, – олени сторонились его. По какой-то причине они редко ели и папоротник-орляк.

Люк очень бережно, руками разрыхлив почву вокруг саженца, отнес его в земную колыбель, не повредив крохотной жизни. В нескольких ярдах росли падубы, окруженные иглицей. Вступив внутрь и не обращая внимания на расцарапанные руки, Люк пересадил саженец в центр. Глянул вверх. Там было чистое синее небо. «Вот здесь и расти», – произнес он радостно и продолжил путь.

Брат Адам настолько хорошо знал аббатство Бьюли, что иногда думал, что может ходить по нему с закрытыми глазами.

Из всех приятных уголков, по его мнению, не было места более восхитительного, чем ряд арочных ниш для индивидуальных занятий, который находился на северной стороне огромного клуатра напротив трапезной – frater, – где вкушали пищу монахи. Они были отлично укрыты от ветра и выходили на юг, а потому ловили и удерживали солнце. Сидеть на скамье в такой нише с книгой в руке и взирать на мирный зеленый двор монастыря, вдыхая сладкий аромат скошенной травы вкупе с более острым запахом маргариток, – это, по мнению брата Адама, гораздо ближе к небесам, чем что-либо другое, известное на земле человеку.

Его любимое место находилось почти в центре. Спуститься от двери в церковь по каменным ступеням: получалось пять ступеней вниз. Повернуть направо. Двенадцать шагов. В солнечный день через открытые арки у седьмой ступени проникало тепло. Сделав двенадцатый шаг, свернуть направо – и ты на месте.

В последние недели брату Адаму редко удавалось доставить себе это удовольствие. Работа на фермах все изменила. Но одним теплым майским днем он спокойно сидел с поднятым капюшоном – знак того, что монах не желает, чтобы его беспокоили, – и довольно лениво читал Житие святого Уилфрида, когда в его грезы вторгся послушник, бежавший по клуатру и негромко взывавший:

– Брат Адам! Скорее! Спасение здесь, и все собираются посмотреть.

Адам, естественно, немедленно поднялся. «Спасением», как весьма удачно назвал его невежественный новиций, было «Salvata» – принадлежавшее аббатству приземистое, с прямым парусным вооружением судно. После его выхода из эстуария Бьюли первый порт захода находился неподалеку. В начале огромного рукава, отходившего от пролива Солент и тянувшегося вдоль восточной окраины Нью-Фореста, за последние столетия разросся процветающий маленький порт, известный как Саутгемптон. Возле его причала у монахов Бьюли имелся собственный дом для хранения экспортируемой шерсти. На обратном пути «Salvata» забирало из Саутгемптона всевозможные товары, включая нравившееся гостям аббата французское вино. Из Саутгемптона судно могло проследовать вдоль берега в графство Кент, а оттуда двинуться через Английский канал. Или продолжить обходной путь до эстуария Темзы и Лондона, а скорее – вдоль восточного побережья Англии до порта Ярмут и взять для аббатства солидный груз соленой сельди. Возвращение «Salvata» к расположенному ниже аббатства причалу всегда вызывало волнение.

К моменту прибытия брата Адама там, разумеется, уже собралась бóльшая часть общины – более пятидесяти монахов и около сорока послушников, а приор, любивший это дело, выкрикивал ненужные распоряжения:

– Осторожно! Следите за швартовочным канатом!

Адам с любовью наблюдал за происходящим. Приходилось признать, что бывали случаи, когда даже самые набожные монахи почти уподоблялись детям.

Грузом была соленая сельдь. Как только установили сходни, у всех, похоже, возникло желание выкатить одну из бочек.

– По двое на каждую, – велел приор. – Катите их на склад.

Двадцать бочек уже пришли в движение. Монахи шутили между собой, воцарилась праздничная атмосфера, и брат Адам был готов вернуться к своему мирному уединению в монастырь, когда заметил, что капитан подошел к приору и что-то говорит. Он увидел, как тот показал вниз по течению, и Джона Гроклтонского неистово затрясло.

Затем поднялся крик.

Если что-то на свете могло привести Гроклтона в ярость, то это было посягательство на земные права аббатства. Он посвятил их защите всю свою жизнь. Среди этих многочисленных прав был запрет на рыбную ловлю в реке Бьюли.

– Злодейство! – завопил он. – Святотатство!

Монахи, катившие бочки, остановились и обернулись.

– Брат Марк! – призвал приор. – Брат Бенедикт… – Он принялся указывать на брата за братом. – Приготовьте ялик. Ступайте за мной.

Чтобы догадаться о случившемся, не нужно было иметь богатое воображение. Ниже по реке была замечена группа людей, которые рыбачили – открыто забрасывали с лодки сети. Хуже того: один из них был купцом из Саутгемптона, жители которого упрямо твердили, что тоже имеют право на рыбную ловлю в реке, причем их право более старое, чем у аббатства. По мнению Гроклтона, к таким-то сражениям и приуготовил его Господь.

Не каждый день Бог посылает азарт погони тем, кто отрекся от всех мирских радостей. В мгновение ока ялик с тремя монахами уже скользил вниз по течению, тогда как два отряда, человек десять монахов и послушников в каждом, спешили по берегам. Тот, что шел по берегу западному, возглавлял Гроклтон, державший в руке палку и по причине сутулости походивший на атакующего гуся. Брат Адам присоединился к его группе по собственном желанию.

Они развили замечательную скорость. С помощью палки приор так быстро летел вперед, что кое-кому из монахов пришлось поднять подол рясы и чуть ли не бежать, поспешая за ним по пятам. Двум послушникам разрешили бежать и произвести разведку. Тропа больше мили тянулась через дубовый лес, прежде чем выйти к большой заболоченной излучине реки, и они не раньше, чем объявились там, услышали слева крик, донесшийся с ялика, и в тот же момент увидели впереди, непосредственно за излучиной, своих жертв.

У саутгемптонцев была большая, обшитая внакрой лодка с одной мачтой и восемью веслами. Поскольку паруса не было, они, очевидно, собирались грести вокруг побережья до Саутгемптона. Их сети еще находились в реке, но трое из них с инфернальной наглостью развели на берегу костерок и занимались стряпней. Судя по одежде, Адам предположил, что один был купеческого звания. Приор подтвердил это, прошипев:

– Генри Тоттон.

Этот человек даже владел товарным складом, соседствовавшим у причала с их собственным, где хранилась шерсть.

– Грешники! – блаженным голосом завопил Гроклтон. – Злодеи! Немедленно прекратите!

Тоттон удивленно поднял глаза. Адаму показалось, будто он что-то пробормотал, затем пожал плечами. Его товарищи как будто не знали, что делать. Но в реакции людей, сидевших в лодке, не было никаких сомнений.

Их было пятеро. Один, на носу, занятного вида парень. Хотя он находился как минимум в двухстах ярдах, его ни с кем нельзя было спутать: черные волосы, собранные и перевязанные сзади, всклокоченная борода, не скрывавшая отсутствия подбородка, словно природа решила в этом случае обойтись без утомительного и обязательного наличия оного. Выражение лица парня явственно говорило, что он доволен таким положением дел. И именно этот тип сейчас, медленно повернувшись, без особой злобы, а больше в знак общего приветствия посмотрел прямо на приора и, вскинув руку, выставил палец.

Для Гроклтона это было подобно выпущенной из лука стреле.

– Наглый пес! – заорал он. – Схватить их! – Он указал на людей на берегу. – Бейте их! – гаркнул он, размахивая палкой.

Колебались его спутники всего лишь миг. Одни стали озираться в поисках палок, которые сойдут за оружие. Другие сжали кулаки, готовясь броситься на людей у костра.

То был всего лишь миг, но брат Адам его использовал.

– Стойте! – крикнул он властно. Он понимал, что действует наперекор приору, но поступить иначе не мог. Проворно метнувшись к Гроклтону, он быстро пробормотал: – Приор, если мы прибегнем к насилию, на нас, полагаю, нападут сидящие в лодке. – Он словно привлекал внимание Гроклтона к тому, чего тот раньше не замечал. – Даже если правда на нашей стороне, – добавил он почтительно, – после несчастья на ферме…

Смысл был ясен. Если приор затеет драку, то репутация аббатства вряд ли укрепится.

– Если мы узнаем имена, – добавил Адам, – то сможем привлечь их к суду. – Он умолк и задержал дыхание.

Реакция Гроклтона была любопытной. Он слегка вздрогнул, как будто очнулся ото сна. Секунду смотрел на Адама, явно не соображая, о чем идет речь. Все братья наблюдали за ним.

– Брат Адам, – вдруг громко сказал он, – узнай их имена и установи личность. Если кто-нибудь воспротивится, мы одолеем их.

– Да, приор. – Адам поклонился и быстро пошел вперед, но через несколько шагов обернулся и с уважением спросил: – Могу ли я взять с собой двух братьев, приор?

Гроклтон кивнул. Адам указал на двух монахов, затем поспешил выполнять свою задачу.

Он сделал все, что мог, чтобы сохранить приору лицо. Надеялся, что удалось. А потому пришел в смятение, когда, едва они оказались вне зоны слышимости Гроклтона, один из его спутников обронил:

– Ты всерьез превзошел приора, брат Адам.

Теперь приор никогда его не простит.

Спустя неделю в укромном уголке западной части леса два человека мирно отдыхали у небольшого костра и ждали.

В нескольких ярдах от них, усиливая мрачную загадочность картины, высился огромный, покрытый торфом курган с многочисленными отверстиями, из которых курился дым. Пакл и Люк получали древесный уголь.

Ремесло углежогов очень древнее и требует немалого мастерства. Зимой Пакл нарезал и рубил огромное количество палок и бревен, так называемых чурбанов. На уголь годились все основные лесные деревья: дуб и ясень, бук, береза и остролист. Затем, уже поздней весной, он разводил первый костер.

Костер углежога не похож ни на какой другой. Он огромен. Медленно и тщательно Пакл принимался раскладывать чурбаны в громадный круг – футов пятнадцать в диаметре. К тому моменту, когда он наконец достраивал его, гора древесины поднималась более чем на восемь футов. Затем, взобравшись на свое сооружение по изогнутой лестнице, Пакл обкладывал его почвой и торфом, так что в итоге оно напоминало загадочную травянистую печь для обжига. Запаливал с верхушки.