Текст книги "Королевский лес. Роман об Англии"

Отец только закончил объяснять, как рассчитывать прибыль при полном шестинедельном сезоне хорошей погоды, когда заметил, что Джонатан задумчиво на него смотрит.

– Отец, можно кое о чем спросить?

– Конечно, Джонатан.

– Только… – замялся тот. – Это насчет секретов.

Тоттон уставился на него. Секретов? Значит, вопрос не имеет отношения к соли. Ничего общего с тем, чему он пытался научить мальчика последние полчаса. Воспринял ли хоть что-нибудь Джонатан? Его начала захлестывать печально знакомая волна разочарования и досады. Он постарался сдержаться и не выдать себя, попытался улыбнуться, но не смог.

– Что за секреты, Джонатан?

– Ну… примерно вот как. Если кто-нибудь говорит тебе что-то важное, но берет с тебя слово никому не рассказывать, потому что это секрет, а ты хочешь рассказать, потому что это может быть важно, должен ли ты сохранять секрет?

– Ты обещал сохранить секрет?

– Да.

– И речь идет о чем-то плохом? Преступном?

– Ну… – Джонатану пришлось подумать: так ли плох секрет, которым поделился с ним его друг Вилли Сигалл?

Он касался Алана Сигалла и его лодки. Секрет заключался в том, что она могла быть быстроходнее, чем думал Тоттон. А причиной было то, что Сигалл привык совершать кое-какие стремительные и незаконные путешествия.

Его грузом в этих случаях бывала шерсть. Несмотря на развивающуюся торговлю тканями, благополучие Англии и ее экспорт по-прежнему опирались на шерсть. Чтобы гарантировать поступление в казну прибыли от этих сделок, король, как и его предшественники, настоял, чтобы все они проходили через большой торговый порт Кале, где вся шерсть облагалась пошлиной. Когда монахи Бьюли пересылали за границу свои огромные партии шерсти – в основном через Саутгемптон и немного через Лимингтон – или Генри Тоттон закупал шерсть у сарумских купцов, вся она проходила через Кале и должным образом облагалась налогом.

Совершая свои незаконные рейды для других, не столь почтенных экспортеров, Сигалл делал это ночью, шныряя от берега к берегу и не платя пошлин, за что получал щедрое вознаграждение. Этим промыслом занималось все побережье. Он был незаконным, но в гавани каждый ребенок знал, что такое бывает.

– Кое у кого могут быть неприятности, – осторожно ответил Джонатан. – Но я не думаю, что дело очень плохое.

– Вроде браконьерства, – предположил отец.

– Вроде того.

– Если дал слово, держи, – сказал Тоттон. – Никто и никогда тебе не доверится, если ты его не сдержишь.

– Только… – Джонатан все же пребывал в неуверенности. – Как быть, если хочется рассказать, чтобы помочь им?

– Помочь им чем?

– Если у тебя есть друг и этим ты сбережешь его деньги.

– Нарушить слово и обмануть доверие? Разумеется, нет, Джонатан.

– Угу.

– Я ответил на твой вопрос?

– Думаю, да. – Но Джонатан продолжал немного хмуриться: он прикидывал, как бы предупредить отца, что тот проиграет пари.

Следующие две недели Алан Сигалл с трудом удерживался от смеха.

Весь Лимингтон делал ставки. В основном небольшие, по нескольку пенсов, но некоторые купцы поставили на гонку марку, а то и больше. Почему они спорили? Моряк полагал, что часто им попросту не хотелось оставаться в стороне. Одни считали, что суденышко Сигалла обгонит большее судно, так как переход короткий; другие делали тщательные расчеты, опиравшиеся на вероятную погоду. Третьи же доверялись солидности суждения Тоттона и шли по его стопам.

– Чем больше говорят, тем меньше знают, – сказал Сигалл сыну. – А толком никто не знает вообще ничего.

Еще предпринимались попытки подкупа. Не проходило и дня, чтобы кто-нибудь не пожаловал к моряку с предложением:

– Алан, я поставил на твою лодку полмарки. Получишь из нее шиллинг, если победишь.

Интереснее бывало, когда ему предлагали деньги за проигрыш.

– Я не знаком с саутгемптонцами, – откровенно заявил ему один купец. – И кроме того, единственный способ не сомневаться в результате – получить от вас обещание проиграть.

– Забавно, – заметил Сигалл Вилли. – Все эти люди накатывают, как волны, и остается лишь плыть по ним. Дело обстоит так: если я выиграю, мне заплатят, и если проиграю – тоже заплатят. – Он усмехнулся. – Разницы никакой, понимаешь? Запомни это, сынок, – добавил он серьезно. – Пусть спорят. Надо просто молчать и брать деньги.

Большее впечатление произвел Баррард. В конце первой недели он сказал Алану:

– Я увлекся. Две марки.

– Он тупой? – спросил Вилли.

– Нет, сынок. Он не тупой. Просто богат.

Тем временем Тоттон оставался, как обычно, спокойным. Сигалл отнесся к этому с уважением.

– Мне он не нравится, сынок, – признался Сигалл. – Но он знает, когда нужно держать рот на замке.

– Значит, пап, ты собираешься выиграть? – спросил Вилли.

Порой отец бесил его, вместо ответа мурлыча под нос моряцкую песенку.

Однако Вилли повезло больше, когда он спросил, нельзя ли и ему участвовать в гонке, а отец, помедлив и весело глядя на него, к его великому изумлению, согласился.

Это был нешуточный подарок. Вилли растрезвонил об этом всем друзьям, которые ему должным образом позавидовали. Джонатан сделал большие глаза и впоследствии каждый день спрашивал:

– Ты и правда пойдешь с отцом? Я знаю, – добавлял он доверительно, – что вы собираетесь победить.

Это было для Вилли сущим блаженством.

Но собирался ли его отец побеждать? Той ночью в Бистерне Вилли похвастался Джонатану, что да, и всяко не собирался брать эти слова назад. Но он хотел знать об истинных намерениях отца.

Суть дела была в том, что Алан Сигалл и сам не знал. Конечно, он вовсе не собирался разглашать скорость судна. Будь та необходима для победы, он преспокойно бы проиграл. Но в море ничего не знаешь наверняка. С другим судном может что-то случиться. Решат само море, случай и его личная свободная воля. Ничто на свете его не заботило вплоть до одного вечера за три дня до гонки.

Он понял, что дело неладно, сразу, как только увидел юного Вилли, но даже при этом вопрос мальчика застал его совершенно врасплох:

– Пап, а можно взять нам Джонатана на гонку?

Джонатана? Джонатана Тоттона? Когда его отец ставит на другое судно? Моряк изумленно взглянул на сына.

– Если ему отец разрешит, – уточнил Вилли.

Чему, разумеется, не бывать, подумал Алан.

– Я сказал, что, наверное, ты можешь ему разрешить. Он не тяжелый, – пояснил Вилли.

– Так пусть тогда садится на другую лодку.

– Он не хочет. Ему охота со мной. И все равно…

– Что – все равно?

Вилли поколебался, затем тихо сказал:

– Пап, ведь саутгемптонское судно проиграет?

– Это ты так считаешь, сынок. – Алан заулыбался, но тут его посетила мысль. – Вилли? – Он внимательно посмотрел на сына. – Ты думаешь, я собираюсь победить?

– Конечно, пап.

– Поэтому он и хочет плыть с нами? Потому что ты сказал ему, что мы выиграем?

– Не знаю, пап. – Вид у Вилли был смущенный. – Может быть.

– Ты что-нибудь говорил ему о наших делах?

– Нет, пап, то есть ничего толком. – (Последовала пауза.) – Я, может, что-то и сболтнул. – Он потупился, затем в надежде снова поднял взгляд на отца. – Он никому не скажет, пап. Я клянусь!

Алан Сигалл не ответил. Он размышлял.

О промысле Алана Сигалла в Лимингтоне знали очень немногие. Начать с команды. Еще пара купцов – по той очевидной причине, что давали ему шерсть для перевозки. Но Тоттона среди них не было и быть не могло. И правило этого промысла было элементарно: не говорить о нем с людьми вроде Тоттона. Ведь рано или поздно, если Тоттон и ему подобные прознают, все выплывет наружу, суда перехватят, замешанных оштрафуют, дело прикроют, а самое главное, хотя и неосязаемое, – ограничат свободу.

Знал ли Тоттон? Возможно, еще нет. Сигалл подумал, что ему крайне важно потолковать с глазу на глаз с Джонатаном. Он предположил, что поймет, рассказал мальчик отцу или нет. Если да, то ничего не поделать. Если нет… Сигалл погрузился в раздумья. Коль скоро мальчик окажется в море, то иные в ситуации Алана спокойно отправили бы его за борт. Моряк мысленно пожал плечами. Тоттон все равно его не отпустит.

– Больше не говори ничего. Просто держи рот на замке, – велел он сыну и махнул ему, чтобы ушел. Нужно было подумать еще.

Джонатан нашел отца спящим в высоком кресле в холле, под галереей.

Галереи, тянувшиеся от фасада до задней части больших лимингтонских домов, были весьма внушительны, но красотой не отличались. Центральный холл высотой в два этажа был весьма узким, и создавалось впечатление, что галерея выходит на довольно тесное пространство. После смерти жены, вместо того чтобы удаляться в конце рабочего дня в уютную гостиную в задней части дома, которая выходила в сад и где любила проводить время супруга, Тоттон предпочитал сидеть в кресле посреди неуютного холла. Он оставался там до обеда, который педантично разделял с сыном. Иногда он просто молча смотрел перед собой, иногда дремал. Вздремнул и сейчас, когда подошел Джонатан.

Тот, немного постояв перед ним, тронул его за руку и тихо позвал:

– Отец?

Тоттон, заметно вздрогнув, проснулся и уставился на мальчика. Сон не был глубок, но ему понадобилась секунда, чтобы сосредоточиться. На лице Джонатана читалось то сомнение, что возникает у ребенка, который надеется на разрешение сделать что-то и ожидает отказа.

– Да, Джонатан.

– Можно кое о чем попросить?

Тоттон приготовился. Теперь он очнулся полностью. Он сел прямо и попытался улыбнуться. Возможно, если просьба будет не слишком глупой, он удивит мальчика и согласится. Хотелось сделать ему приятное.

– Можно.

– Значит, так. Дело вот в чем… – Джонатан набрал в грудь воздуха. – Ты же знаешь о гонке твоего корабля из Саутгемптона и судна Сигалла?

– Да уж знаю.

– Вот. Я и сам не думаю, что он согласится, но загадал: если Алан Сигалл скажет, что можно, то ничего, если я отправлюсь с ним?

– На судне Сигалла? – Тоттон посмотрел на сына, ему понадобилось несколько секунд, чтобы осмыслить услышанное. – Во время гонки?

– Да. Это же только до острова Уайт, – торопливо добавил Джонатан. – Ведь в море-то мы не выйдем?

Тоттон не ответил. Не смог. Он отвернулся от Джонатана и уставился на двери в гостиную, где обычно сидела жена.

– Разве ты не знаешь, – спросил он в конце концов, – что я ставлю против судна Сигалла? Ты хочешь отправиться с моими противниками? С человеком, от которого я просил тебя держаться подальше?

Джонатан молчал. Ему хотелось лишь быть с Вилли, но он сомневался, говорить ли об этом.

– Что, по-твоему, скажут люди? – негромко спросил Тоттон.

– Не знаю, – уныло ответил Джонатан.

Он не подумал о мнении окружающих. Он не знал.

Генри Тоттон продолжал смотреть в сторону, испытывая унижение и ярость. Он с трудом нашел силы взглянуть на своего единственного сына.

– Мне жаль, Джонатан, – сказал он мягко, – что в тебе нет преданности ни мне, ни своей семье.

«Которая, помоги мне Бог, все равно сократилась до меня одного», – подумал он.

И Джонатан вдруг понял, что обидел отца. И ему стало жалко его. Но он не знал, как поступить.

Тогда Генри Тоттон, раздавленный своей никчемностью и потерей всякой надежды добиться сыновней любви, пожал в отчаянии плечами и закричал:

– Поступай как хочешь, Джонатан! Отправляйся, с кем тебе угодно!

И в мальчике произошла внутренняя борьба между желанием и любовью. Он знал, что должен отказаться от своего намерения или, по крайней мере, выбрать другое судно. Это был единственный способ сообщить отцу о своей любви, хотя он сомневался, что даже в этом случае суровый купец ему поверит. Но ему хотелось отправиться с Вилли и беспечным моряком на их суденышке с его секретной скоростью. И поскольку ему было всего десять, желание перевесило.

– О, спасибо, отец! – сказал он, поцеловал Тоттона и побежал сообщить новость Вилли.

Вилли появился на следующее утро.

– Папаша говорит, что можно! – объявил он ликующе.

Генри Тоттона не было дома, и он не услышал эти добрые вести.

Прошел короткий апрельский дождь, но сейчас светило солнце. Новости были слишком волнующими, чтобы обсуждать их в помещении, и вскоре оба мальчика отправились на поиски развлечений. Сперва они хотели пройти пару миль на север и поиграть в лесу близ Болдра, но не прошли и мили, когда начался пологий спуск и их внимание переключилось на кое-что находившееся выше – прямо по курсу, на краю возвышения.

– Пошли на кольца, – предложил Джонатан.

Место, которое их привлекло, было занятной достопримечательностью лимингтонского пейзажа; оно представляло собой небольшое земляное ограждение, расположенное на пригорке с видом на соседнюю реку, и было известно как Баклендские кольца, хотя его низкие, поросшие травой стены больше напоминали прямоугольник. Датировавшееся кельтской, еще доримской эпохой, оно могло служить фортом для охраны реки, или загоном для скота, или тем и другим, однако притом что в Лимингтоне вполне могли проживать потомки его строителей, за тысячу лет изгладилась даже память об этом древнем поселении. Внутри щипали сладкую травку животные, на стенах играли дети.

Это было хорошее место для игр. После недавнего дождя травянистые уступы стали скользкими, и Джонатан только что отбил третью атаку на крепость со стороны Вилли, когда они увидели ладного всадника, который, заметив их, жизнерадостно помахал рукой, спешился и направился к ним.

– Сегодня, значит, – добродушно заметил он, – бой происходит на суше, а скоро ваши отцы сразятся в море.

Ричард Альбион был очень приятным джентльменом. Его предки носили фамилию Альбан, но за последние два столетия она, как лесной ручей, постепенно меняющий курс, претерпела изменения и стала произноситься удобнее для своих, так сказать, берегов – Альбион, непринужденно струясь в этом виде на протяжении нескольких поколений. Как жители леса, они сохранили свое положение среди местного джентри и соответственно заключали браки. Жена самого Альбиона была из семьи Баттон, владевшей поместьями близ Лимингтона. Ричард Альбион, теперь уже средних лет, с поседевшими волосами и ярко-голубыми глазами, был поразительно похож на своего предка Колу Егеря, жившего четыре века назад. Человек по натуре щедрый, Альбион часто останавливался, чтобы дать какому-нибудь ребенку фартинг; он знал в лицо большинство жителей Лимингтона, а потому сразу понял, что за ребята играют в Баклендских кольцах. Поэтому он завел с ними чрезвычайно дружескую беседу и обсудил предстоящую гонку.

– А вы, сэр, будете смотреть? – спросил Джонатан.

– Непременно. В жизни такого не пропущу. Да там небось соберется вся округа. Откровенно говоря, – добавил он, – я только что побывал в Лимингтоне, хотел и сам сделать ставку. Но никто не берет! – рассмеялся он. – Весь город уже настолько увяз, что больше никто не осмеливается спорить. Полюбуйся, что с ним сделал твой отец, Джонатан Тоттон!

– На кого же вы ставите, сэр? – поинтересовался Вилли.

– Что ж, – честно ответил джентльмен, – боюсь, что я поставил бы на саутгемптонское судно, но не потому, что имею хоть какое-то представление, кто победит, а просто хочу быть на стороне Генри Тоттона.

– А сколько бы вы поставили, сэр? – Джонатан не был уверен, уместен ли такой вопрос, однако Альбион оказался не из обидчивых.

– Я предложил пять фунтов, – ответил Альбион со смешком. – И никто не взял моих денег! – Он ухмыльнулся обоим. – Вы не хотите?

Джонатан помотал головой, а Вилли серьезно сказал:

– Папа не велел мне заключать пари. Он говорит, что спорят только глупцы.

– Истинная правда! – вскричал Альбион, придя в великолепное расположение духа. – И потрудись его слушаться! – С этими словами он вскочил в седло и ускакал.

– Пять фунтов! – воскликнул Джонатан. – Это беда, если проиграть.

Мальчики вернулись к игре.

Хотя Алан Сигалл еще не простил сына за глупость, по которой тот выдал его тайну Тоттону, тем днем он пребывал в настроении сносном, когда увидел Вилли. Он только что подсчитал все деньги, которые ему посулили, и убедился, что даже в случае проигрыша получит за гонку больше, чем заработал за последние полгода. Моряк был знатоком людской натуры, но даже он признался себе, что удивлен всем этим предприятием. Однако он не ждал новых сюрпризов, когда Вилли подошел и спросил:

– Пап, ты знаешь Ричарда Альбиона?

– Да, сынок, знаю.

– Сегодня мы повстречались с ним в Баклендских кольцах. Он хочет сделать ставку. Против тебя. Но ему не найти желающих ее принять. Все лимингтонские деньги уже поставлены.

– Ну и ладно, – пожал плечами Алан.

– Угадай, сколько он ставит, пап.

– Не знаю, сынок. Скажи.

– Пять фунтов.

Пять фунтов. Еще одно пари на пять фунтов! Сигалл недоуменно покачал головой. Еще один рискует такими деньгами, которые точно потеряет. Для Альбиона, наверное, это пустяк. Для него же – небольшое состояние. Когда сын убежал в дом, моряк еще долго сидел, глядя на воду и размышляя.

Едва стемнело, Джонатан заслышал на галерее отцовские шаги.

Мать Джонатана до последних дней жизни, когда уже перестала вставать, обязательно приходила поцеловать его на ночь. Иногда задерживалась и рассказывала сказку. Перед уходом она всегда читала короткую молитву. С ее кончины прошло всего несколько дней, когда Джонатан спросил отца: «Ты придешь пожелать мне спокойной ночи?»

«Зачем, Джонатан? – ответил вопросом Тоттон. – Ты же не боишься темноты?»

«Нет, отец… – Он в нерешительности помедлил. – Мама приходила».

С тех пор большинство вечеров Тоттон приходил пожелать сыну спокойной ночи. Поднимаясь наверх, купец пытался придумать, что сказать. Можно спросить мальчика, чему он научился за день, или упомянуть какое-нибудь интересное городское событие. Он входил в комнату и тихо стоял у двери, глядя на сына.

А если Тоттону ничего не приходило в голову, Джонатан просто какое-то время лежал молча, а после бормотал: «Спасибо, что пришел повидать меня, отец. Спокойной ночи».

Однако нынешним вечером сам Джонатан готовился кое о чем сообщить. Он думал об этом весь день. И потому, когда безмолвная отцовская тень возникла на пороге и обратила на него взгляд, именно он нарушил тишину:

– Отец…

– Да, Джонатан.

– Мне не обязательно отправляться с Сигаллом. Если хочешь, я могу сесть на твое судно.

Какое-то время отец молчал.

– Речь не о моих желаниях, Джонатан, – наконец сказал он. – Ты сделал свой выбор.

– Но я могу переиграть, отец.

– В самом деле? Не думаю. – Холод в его голосе проступил лишь чуть-чуть. – К тому же ты пообещал своему другу отправиться с ним.

Мальчик понял, что обидел отца и тот дает сдачи этим спокойным отказом. Теперь Джонатан жалел, что ранил его, а также боялся лишиться его любви, ведь отец был всем, что он имел. Зря он нагородил таких трудностей.

– Отец, он поймет. Я лучше буду на твоем судне.

Неправда, подумал купец, но вслух возразил:

– Ты дал слово, Джонатан. И должен его сдержать.

Тогда сын заговорил о другом, не дававшем ему покоя:

– Отец, помнишь, ты сказал на солеварне, что если я знаю секрет, который пообещал не раскрывать, то должен сдержать обещание?

– Да.

– Тогда… если я кое о чем тебе расскажу и попрошу держать это в секрете, но расскажу не все, потому что иначе получится, что я выдам другой секрет… это ничего?

– Ты хочешь мне о чем-то рассказать?

– Да.

– И это секрет?

– Наш, отец. Потому что ты мой отец, – с надеждой добавил Джонатан.

– Понятно. Очень хорошо.

– Дело вот в чем… – Джонатан помедлил. – Я думаю, ты проиграешь гонку.

– Почему?

– Я не могу сказать.

– Но ты уверен в этом?

– Полностью.

– И больше не скажешь ничего, Джонатан?

– Нет, отец.

Тоттон немного помолчал. Затем его тень начала удаляться, и дверь медленно затворилась.

– Спокойной ночи, отец, – сказал Джонатан, но ответа не получил.

Утро дня гонок выдалось пасмурным. Ночью ветер переменился на северный, но Алану Сигаллу казалось, что он может перемениться вновь. Его проницательный взгляд был направлен на воды эстуария. Сигалл сомневался в погоде. Одно было ясно наверняка: переход к острову будет быстрым.

А после? Сигалл изучил многолюдный причал. Он кое-кого высматривал.

Вчера получилось поистине странно. Он заключал сделки раньше, но ни одна не была столь неожиданной. Каким бы ни было удивительным дело, многое разрешилось.

В частности, судьба юного Джонатана.

На причале царило оживление. Там собрался весь Лимингтон. Два судна, пришвартованные у берега, являли собой яркий контраст. Саутгемптонское судно было не полноценным торговым кораблем, а более скромным, используемым для перевозки грузов на короткое расстояние. Оно вмещало сорок танов[11]11
  Старинная английская мера объема для измерения количества вина, равна примерно 955 л.


[Закрыть], то есть теоретически могло везти сорок больших бочек вина по двести пятьдесят галлонов каждая, которые в те времена использовались для доставки крупных партий товара с континента. Широкое, с клинкерной обшивкой дубом, одной мачтой и большим квадратным парусом, судно выглядело примитивным по сравнению с огромными трехмачтовыми кораблями, которые были больше в шесть раз и обычно импортировались английскими купцами с континента. Однако в прибрежных водах оно хорошо выполняло свою задачу и без труда пересекало Английский канал, достигая Нормандии. Его команда насчитывала двадцать человек.

Судно Сигалла, хотя и похожей конструкции, было вдвое меньше. Команда состояла из десяти опытных моряков, не считая двух мальчиков и самого Сигалла.

Груз, несомый каждым судном, был типичен для переправы на остров Уайт: мешки с шерстью, тюки готовой ткани и шелка, бочки с вином. Для дополнительного балласта на саутгемптонском судне было еще десять центнеров железа. Мэр осмотрел оба судна и объявил, что они полностью загружены.

Условия гонки были тщательно проработаны обеими сторонами, и теперь мэр призвал на причал обоих капитанов, чтобы все повторить.

– Вы идете до Ярмута с полным грузом. Там разгружаетесь. Возвращаетесь без груза, но с той же командой. Победит тот, кто вернется первым. – Он строго посмотрел на обоих. Сигалла он знал, чернобородого капитана из Саутгемптона – нет. – По моей команде вы отчалите и догребете до середины потока. Когда я махну флагом, поднимете парус или будете грести как пожелаете. Но если повредите другое судно в любой момент гонок, то будете объявлены проигравшими. Кто будет назван первым, решу я, и мое решение во всех иных отношениях явится окончательным.

Переход туда и обратно, с грузом и без, разгрузка, возможность пользоваться веслами и парусами, а также переменчивость погоды – все это, по мнению мэра, добавило достаточно неопределенности, чтобы сделать гонку достойным зрелищем, хотя лично он не понимал, как может не победить большее судно, и сам сделал соответствующую ставку.

Саутгемптонец кивнул, хмуро взглянул на Сигалла, но руку тем не менее подал. Сигалл пожал ее, бросив короткий взгляд на моряка-соперника. Сигалл всматривался в толпу.

И вот он увидел того, кого искал. Обернувшись к лодке, он кликнул Вилли:

– Видишь Ричарда Альбиона? – Он указал на джентльмена. – Живо беги к нему и спроси, не передумал ли он поставить пять фунтов на мой проигрыш.

Вилли повиновался и через минуту вернулся:

– Он говорит, что готов, папа.

– Хорошо, – кивнул сам себе Сигалл. – Теперь беги обратно и скажи, что я принимаю ставку, если он готов заключить пари с простым моряком.

– Ты, пап? Ты заключаешь пари?

– Именно так, сынок.

– На пять фунтов? У тебя есть пять фунтов, пап? – Мальчик удивленно таращился на него.

– Может быть, есть, а может, и нет.

– Но, пап, ты же никогда не споришь!

– Ты мне перечишь, малец?

– Нет, пап. Но…

– Тогда ступай.

И Вилли побежал обратно к Ричарду Альбиону, который принял предложение почти с таким же удивлением, что и мальчик. Однако он без колебаний устремился к судну Сигалла.

– Я правильно понял, что вы и правда принимаете ставку на эту гонку? – поинтересовался он.

– Истинная правда.

– Ладно. – Альбион широко улыбнулся. – В жизни бы не подумал, что доживу до того дня, когда Алан Сигалл примет ставку. Сколько же в таком случае? – В его искрящихся голубых глазах мелькнула лишь тень озабоченности в отношении моряка. – Никто не возьмет мои пять фунтов, так что назовите сумму, и я буду уважен.

– Пять фунтов меня устраивают.

– Вы уверены? – Богатый джентльмен не хотел разорить моряка. – Я сам начинаю немного переживать за пять фунтов. Может быть, марку? Если желаете – две.

– Нет. Вы предложили пять фунтов – пять фунтов я и беру.

Альбион колебался всего секунду, после чего решил, что дальнейшие сомнения оскорбят моряка.

– Тогда по рукам! – вскричал он, подал Алану руку и бросился назад в толпу зрителей. – Вам нипочем не угадать, что произошло, – сообщил он там.

Всему Лимингтону понадобилась лишь пара минут, чтобы загудеть от этой неожиданной новости, и вряд ли парой больше, чтобы выдвинуть теории о ее подоплеке. С чего вдруг Сигалл отказался от правила, которого держался всю жизнь? Голову потерял? Разжился он так или иначе пятью фунтами или нашел покровителя? Ясным казалось одно: коль скоро он спорил, то должен был знать что-то неизвестное остальным.

– Он знает, что мы победим! – восторженно воскликнул Баррард.

Так ли? Те, кто поставил против моряка, заволновались. Некоторые из них, стоявшие рядом с Тоттоном, встревоженно повернулись к нему с вопросом: что происходит?

– Мы сделали по вашему примеру, – напомнили они.

Генри Тоттон уже удостоился насмешек, когда заметили, что его сын находится на судне Сигалла.

– Ваш сын плывет с противником? – наперебой спрашивали друзья.

Тоттон воспринял вопрос с безупречным хладнокровием.

– Он по-прежнему дружит с мальцом Сигалла, – невозмутимо ответил он. – Захотел идти с ним.

– Я бы удержал, – сердито заметил один купец.

– Зачем? – спокойно улыбнулся Тоттон. – Мой сын – лишний груз и, несомненно, будет помехой. Думаю, он обойдется Сигаллу по меньшей мере в фарлонг.

Такая практичность вызвала одобрительные смешки.

А потому сейчас он лишь пожал плечами под обвиняющими взорами:

– Сигалл сделал ставку, как и мы все.

– Да. Но он никогда не заключает пари.

– И поступает, наверное, мудро. – Он оглядел лица. – Вам никому не приходило в голову, что он совершил ошибку? Он может проиграть.

И перед лицом этой очередной толики здравого смысла возразить было нечего. Но все равно осталось чувство, что дело темное.

Оно посетило не только зрителей. Вилли Сигалл озадаченно смотрел на отца, а тот, лихо заломив кожаную шляпу, удобнейшим образом привалился к бочке с вином.

– Что ты задумал, па? – прошептал он.

Но Сигалл знай себе мурлыкал моряцкую песенку:

 
На суше и в море, в жару и мороз
Не все таково, как почует твой нос.
 

И больше Вилли ничего от него не добился, пока не раздался голос мэра:

– Отчалить!

Джонатан Тоттон был счастлив. Быть с другом Вилли и моряком на их судне, да еще по такому случаю. Джонатану казалось, что сами небеса не могли устроить лучше.

Обстановка возбуждала. Речушка, струившаяся между высокими зелеными прибрежными склонами, отливала серебром. Небо было серым, но светлым; края облаков тянулись на юг. Бледные чайки облетали мачты и ныряли в водоросли, оглашая окрестности криками. Два судна вышли на середину потока, саутгемптонское было ближе к восточному берегу. С причала оно выглядело большим, но сейчас, на воде, Джонатану казалось, что судно с надстроенными на носу и корме палубами нависает над рыбацким суденышком, как башня.

Команда была готова. Четверо сидели на веслах, но лишь для того, чтобы придать судну устойчивость. Остальные приготовились поднять парус. Сигалл находился на румпеле, оба мальчика временно присели перед ним на корточки. Когда Джонатан кинул взгляд на лицо моряка с клочками черной бороды на фоне светлого серого неба, оно на миг показалось до странного угрожающим. Но он отогнал эту мысль как дурацкую. И в этот момент, должно быть, мэр махнул с берега флагом, так как Сигалл кивнул и сказал:

– Пора.

Мальчики с нетерпением дождались мига, когда квадратный парус с хлопком устремился вверх, а четверо человек, сидевших на веслах, сделали несколько мощных гребков, и через считаные секунды судно уже неслось, подгоняемое северным ветром.

Взглянув на причал, Джонатан различил лицо следившего за ними отца. Ему хотелось встать и помахать, но он не сделал этого, потому что сомневался, что тот обрадуется. Вскоре город на возвышенности стал удаляться. Столб света, пробившийся сквозь разрыв в облаках, ненадолго озарил городские крыши, создав довольно жуткое зрелище; затем облака сомкнулись, и все сделалось серым. Судно быстро скользило по течению. Деревья на берегу слились, а город скрылся из виду.

Команда меньшей численности смогла набрать скорость быстрее, и какие-то секунды они шли аккурат впереди саутгемптонского судна. Теперь они изрядно оторвались. Справа простирались открытые Пеннингтонские болота; слева тянулась полоса мутных болот, а впереди, за широким участком илистого берега, который затопляло в прилив, струились неспокойные воды Солента.

Для моряков гавани Солента имели ряд замечательных преимуществ. На первый взгляд место входа в реку Лимингтон не подавало надежд. Устье реки, начиная от участка ниже Бьюли на востоке и заканчивая местностью за Пеннингтонскими болотами на западе – около семи миль в целом и больше мили в ширину, – изобиловало обширными приливными полосами, в которых различные потоки прорезали узкие каналы. Богатая питательными веществами, поросшая взморником и морскими водорослями, эта большая территория рождала миллионы моллюсков, улиток и червей, которые, в свою очередь, питали огромную популяцию птиц, как обитавших здесь круглый год, так и перелетных: цапель, уток, гусей, бакланов, крачек и чаек. Рай для птиц, но, можно предположить, не для моряков. Однако его удобство для судоходства заключалось в двух особенностях. Первой был тот очевидный факт, что вся двадцатимильная полоса воды была защищена массивом острова Уайт, с восточной и западной оконечностей которого имелся выход в море. Но главным были приливы.

Приливная система Английского канала устроена на манер качелей, раскачивающихся вокруг оси, или узловой линии. Во всех оконечностях южного побережья Англии вода претерпевает выраженные подъемы и спады. В центральном же узле, невзирая на то что воды поступает и отступает намного больше, ее уровень остается сравнительно неизменным. Поскольку пролив Солент находится очень близко, приливы и отливы в нем умеренны. Но остров Уайт, как барьер, привносит еще один фактор. Когда в Английском канале наступает прилив, он заполняет Солент с обоих концов, тем самым порождая сложный комплекс приливов внутренних. В западной части Солента, где находится Лимингтон, вода обычно поднимается неспешно на протяжении нескольких часов. Затем наступает долгая пауза – по сути бывает, что два прилива разделены всего парой часов. Затем наступает быстрый отлив, который вымывает в узком проливе у западной оконечности острова Уайт глубокий канал. Все это отлично подходит для судоходства с использованием большого Саутгемптонского порта.