Текст книги "Царство селевкидов. Величайшее наследие Александра Македонского"

В Гераклее он повел себя особенно причудливо. Аместрида, после того как прожила с ним некоторое время, увидев, что он хочет вступить в новый брак с Арсиноей, решила оставить его в Сардах и вернуться назад в Гераклею, дабы управлять городом. Когда ее сыновья, Клеарх и Оксатр, достигли достаточного возраста, чтобы принять бразды правления, ее полная приключений жизнь пришла к трагическому концу: ее отправили в море в лодке, которая была специально приготовлена так, чтобы она утонула. Юноши были не только порочны, но и глупы: они вызвали недовольство граждан своим тираническим поведением и, таким образом, потеряли все преимущества перед македонскими правителями, которые заработал Дионисий. Теперь Лисимах вмешался среди всеобщего одобрения народа, приговорил к смерти двух жалких преступников и восстановил долгожданную демократию. Горожане смогли поздравить себя с тем, что наконец-то завоевали свободу. Однако рано они радовались. Вскоре Лисимах-«освободитель» последовал примеру древних персидских времен, передав город в качестве брачного дара царице Арсиное. Так что теперь гераклеоты увидели, что бывших тиранов заметил управляющий царицы, Гераклид – вряд ли это было изменение к лучшему[272]272
  Memnon 4–7 = F.H.G. iii. 530 f.


[Закрыть].

Деятельность Лисимаха как строителя городов оставила продолжительный след в стране азиатских греков. Про Эфес мы уже рассказали. Хотя для городов, которые основывались с чистого листа, Лисимах не находил времени, вместо этого он доводил до конца то, что начали другие. Так произошло с тремя новыми городами Антигона – двумя Антигониями и Смирной. Ко всем ним Лисимах приложил руку. Имя двух первых, которые должны были увековечивать славу Антигона, поменяли. Лисимах, создавший уже Лисимахию на Херсонесе, к счастью, не считал, что нужно с унылым однообразием называть все свои города одинаково. Антигонию на Асканийском озере он назвал в честь своей бывшей жены, Никеи, дочери Антипатра[273]273
  Strabo, XII. 565.


[Закрыть]: именно Никея или Ника дала свое название Никейскому Символу веры. Другую Антигонию переименовали в Александрию в честь старого хозяина и ее называли Александрией Троадой или просто Троадой, чтобы отличать от всех других Александрий[274]274
  Ibid. XII. 593.


[Закрыть].

Древнее имя Смирны менять не стали[275]275
  Ibid. XIV. 646.


[Закрыть]. В случае Илиона Лисимах также постарался осуществить некоторые благие намерения Александра. Теперь город получил храм, более достойный его славы, хотя и не совсем такой, как планировал Александр, и стену длиной в сорок стадиев (около 4 2/З мили). Население города возросло с помощью синойкизма окружающих деревень[276]276
  Ibid. XIII. 593.


[Закрыть]. В III в. до н. э. новый Илион стал достаточно важным местом – конечно, не как политическая сила, а как центр религиозного союза[277]277
  См.: Haubold, Re rebus Iliensium (Leipzig, 1888).


[Закрыть].

Убийство Агафокла настроило греческие города против Лисимаха: они начали открыто обращаться за помощью к Селевку[278]278
  Memnon 8 = F.H.G. iii. 532.


[Закрыть]. Таким образом, дом Селевка получил огромную выгоду, ибо впервые он появился перед греческими городами[279]279
  Конечно, при этом не учитываются действия Селевка на азиатском побережье в 315 г. до н. э., когда он просто командовал от имени Птолемея.


[Закрыть] в облике освободителя. Селевкиды начали свою деятельность при благоприятных обстоятельствах. Как великая держава Востока, Селевкиды уже показали свою симпатию к интересам эллинского мира, в особенности к культу Аполлона, от которого Селевк якобы происходил[280]280
  То, что претензия на происхождение от Аполлона восходит к самому началу династии, показывает надпись из Илиона (C.I.G. No. 3595), где Аполлон именуется ἀρχηγὸς τοῦ γένους Антиоха I в первые дни его царствования. Таким образом, это притязание должно восходить еще к Селевку I. В таком случае остается загадкой, почему Аполлон и его символы так редко фигурируют на монетах Селевка. Предположение, что это было нововведение нового царя, Антиоха I, в первые бурные дни его царствования, кажется невероятным. Может быть, однако, что это было нововведение Селевка в самом конце его правления, когда он стал ближе общаться с храмом в Дидимах, и, возможно, оракул приветствовал его как сына Аполлона – точно так же, как оракул Аммона приветствовал Александра как сына Зевса.


[Закрыть]. Храм Аполлона в Бранхидах был одним из великих храмов панэллинского значения, таких как Дельфы или Делос. Работа по его реставрации после персидской тирании теперь успешно продвигалась[281]281
  Haussoullier, Rev. de Philol. xxiv. (1900), p. 245.


[Закрыть]. Добрый эллин, будь он царем или частным человеком, мог чувствовать, что этот храм имеет право на его вклад и приношения. Селевк задолго до того, как он обрел какую-либо политическую связь с Милетом, показал себя усердным благодетелем как города, так и связанного с ним храма. Став хозяином Ирана, он послал в Бранхиды из Экбатаны бронзовое изображение Аполлона работы Канаха, которое увезли некогда персы[282]282
  Paus., VIII. 46, 3.


[Закрыть]. Надпись из Милета[283]283
  Опубликована Haussoullier, Rev. de Philol. xxiv. (1900), p. 245.


[Закрыть] представляет Антиоха (еще при жизни его отца): он обещает построить стою в городе; от сдачи ее в аренду должен поступать постоянный доход для покрытия храмовых расходов[284]284
  Надпись датируется между 306 г. до н. э., когда Селевка стали именовать царем, и 293-м, когда этот титул разделил с ним Антиох. Однако, когда Ассулье предполагает, что это должно было произойти после брака Антиоха и Стратоники, потому что ему «и его потомству» в надписи отводятся определенные привилегии, он, как кажется, заходит слишком далеко, ибо (1) мы знаем, что кроме Стратоники у Антиоха была и другая жена, от которой у него были дети (Polyaen. viii. 50), и (2) даже если предполагать, что он не был женат, то это условие было обычным в подобных декретах – его, конечно, можно было использовать и для человека, который, как можно было предположить, когда-нибудь будет иметь детей.


[Закрыть]. Милет, как мы уже видели, находился все еще вне сферы влияния Лисимаха в 287–286 гг. до н. э. и мог так никогда не подпасть под его власть.

Аполлон Дельфийский почитался и в доме Селевка. Стратоника, судя по всему, особенно показала себя щедрой последовательницей этого божества. Храмовые записи показывают, что подарки поступали как от нее, так и от Селевка[285]285
  Bull. corr. hell. vi (1882), p. 29; Michel, No. 883, l. 16, 78. Ее статуя стояла на видном месте в одном из покоев, Michel, No. 594, l. 92.


[Закрыть].

Самому Селевку оставалось всего семь месяцев – от битвы при Корупедии до его кончины – за которые он мог разобраться со всеми вопросами, встававшими в отношениях греческих городов на азиатском побережье и силы, правившей внутренней частью страны. За семь месяцев ему удалось сделать немного: он лишь успел разобраться в ситуации, и даже об этом немногом почти все свидетельства исчезли. Кажется, что он, во всяком случае, быстро обратился к вопросу о греческих городах и послал «управителей» (διοικηταί) в различные области, чтобы они доложили ему о положении дел. Так, по крайней мере, как говорит нам гераклейский историк, он поступил с северными городами[286]286
  Fränkel, Inschr. von Pergamon, No. 245 C, заставляет предполагать, что основной частью его задачи было установление границ, διανομή.


[Закрыть]. Только его сообщение проливает лучик света на тьму этих семи месяцев. Представителем царя, назначенным, чтобы посетить города Геллеспонтской Фригии и северного берега, стал некий Афродисий. Он, как и следовало, прибыл в Гераклею. В этом городе – и, как мы можем предполагать, в большинстве других – падение Лисимаха уже вызвало чувства, благоприятствовавшие делу Селевка. Как только новости о битве при Корупедионе достигли Гераклеи, народ восстал, чтобы стряхнуть ненавистное иго царицы. Депутация явилась к ее управителю Гераклиду, сообщив ему, что люди решились вернуть себе свободу, и предложила ему обойтись с ним любезно, если он спокойно уедет. Гераклит неправильно оценил свое положение, разъярился и начал приказывать вывести людей, чтобы казнить их. В городе все еще был гарнизон, который мог подавить волнения. Однако этому гарнизону, к несчастью, не заплатили, и они увидели, что для них будет полезнее договориться с горожанами: таким образом, они приобрели бы свободу для города и средства для себя самих. Гераклид сам оказался под стражей. Стены крепости, которая так долго принуждала город к повиновению, были сровнены с землей. Был выбран народный предводитель, и к Селевку послали посольство. Это посольство уже уехало, когда в городе появился Афродисий. Все, казалось бы, обещало прекрасные отношения между Гераклеей и царем, особенно потому, что они уже вели ту битву, которую центральное правительство вело против вифинца Зипойта. По какой-то непонятной нам причине Афродисий рассорился с жителями Гераклеи. Он вернулся к Селевку с докладом, неблагоприятным в отношении одной лишь Гераклеи – из всех городов, которые он посетил. Послы гераклеотов все еще были у царя, и в результате доклада Афродисия произошел злополучный разрыв между городом и династией Селевка. Царь начал с высокомерных слов. Смелый гражданин в ответ на это бросил резкий ответ: «Селевк, Геракл сильнее»[287]287
  ̔Ηρακλῆς κάρρων, Σέλευκε, Memnon 11 = F.H.G. iii. p. 533.


[Закрыть]. Его дорийский диалект был таким грубым, что Селевк его даже не понял: он недовольно вытаращился на него, а потом отвернулся.

Когда новости о том, что царь отвернулся от Гераклеи, дошли до города, они вызвали переворот в политике. Теперь сформировалась лига, враждебная правящему дому. В нее вошли Гераклея, родственные ей города Византий и Халкедон и – что имело более зловещие последствия – персидский князь Митридат. Враждебность между греками и варварами была одним из обстоятельств, которые были очень выгодны для греческой династии, которая хотела владеть этими прибрежными областями, где два элемента входили в контакт. Неловкость в отношениях с греческими городами могла, как мы видим, превратить эту враждебность в союз. Города этой лиги представляют, однако, в данном случае исключение. Что касается других городов севера, то Афродисий, как мы уже видели, не мог сказать о них ничего дурного, и греки Малой Азии, судя по всему, в этот момент смотрели на дом Селевка с чувством благодарности и надежды.

Итак, глядя на историю греческих городов Азии в целом – с падения Персидской империи до того момента, как Антиох был призван, дабы получить свое наследство, мы должны признать, что результат того, что власть перешла из рук иранцев в руки эллинов, вряд ли был таким, как предсказал Исократ. Те, кто еще помнил мечты и уверения предшествующего периода, те, чья юность прошла под знаком «Панегирика» и «Письма к Филиппу», должны были чувствовать определенное разочарование теперь, когда уже почти полстолетия прошло с зари Граника. Неужели в конце концов эллинская цивилизация должна была завершиться монархией?! Автономия городов, казалось, была так же мало застрахована от таких князей, как Лисимах, как и от Артаксеркса или Дария. «Повиноваться наместнику царя» – жестокие слова, которые города все еще вынуждены были слышать. То, что городам пришлось иметь дело с царями, чья грубая сила превосходила их собственную, то, что дела этого мира управлялись не законодателями или теоретиками, а превосходящей силой, то, что городам пришлось признать, что их права только терпят, то, что хотя власть царей над городами и не признавалась в политической теории, но при этом действия царей не сдерживалась никакими формами конституции, а единственно их собственными решениями, – все это были факты, которые должен был осознавать любой, кто попытался бы копнуть вглубь.

Вместе с тем было бы неверно отрицать, что греки получили огромную пользу от македонского завоевания. Если власть, под которой они оказались, была не менее автократической, чем персидская, она была гораздо более снисходительна. Если цепи с греков и не сняли, они в любом случае оказались мило позолочены, а для таких чувствительных людей, как эллины, сам тот факт, что их самолюбие щадят, уже наполовину уменьшал оскорбление. Если думать о некоторых фактах и было неприятно, то царское правительство помогало всем их спрятать: оно называло города своими «союзниками», а деньги, которые они должны были платить, – вкладом в общее дело. Таким образом, уменьшалось то оскорбление морали и чувствам, которое наносило старое правление варваров; в материальной сфере выигрыш городов был гораздо более бесспорным. Мы, видимо, можем предположить три главных аспекта, в которых правление македонских вождей оказалось благотворным. Во-первых, они показали себя, как мы уже видели, достаточно готовыми к тому, чтобы использовать свои богатства ради блага городов, чтобы украшать святилища и финансировать общественные работы. Во-вторых, они были естественными защитниками городов против варваров, а варвары, как мы уже видели, все еще оставались опасностью во многих областях Малой Азии. И наконец, если ссоры разных македонских династий привлекали разные города в качестве союзников того или другого дома, то установление власти одной династии мешало в пределах сферы ее господства разрушительным стычкам городов друг с другом. Была одна господствующая над всеми власть, решениями которой регулировались отношения между городами. В качестве компенсации за ущерб, нанесенный самоуважению и амбициям городов их подчинением, им предоставляли в определенной степени мир и расширенные ресурсы[288]288
  «Два века, которые протекли между завоеваниями Александра и кончиной Аттала Филометора, были эпохой величайшего процветания всех городов Малой Азии. Войны Аттала, Селевкидов и Птолемеев не влекли за собою слишком больших жертв и разорений для страны, и власть того, кто на данный момент оказывался победителем, находилась под слишком большой угрозой, чтобы власть эта могла стать тиранической. Среди этого бесконечного соперничества многолюдные и богатые города легко могли справляться со своими делами, получать привилегии и назначать высокую цену за свою верность» (Rayet, Milet et le golfe Latimique, i, p. 66; процитировано с одобрением у Haussoullier, Rev. de Philol. xxiv. (1900), p. 258).


[Закрыть].

Если сопоставить эти выгоды и нанесенный ущерб, то правление македонских династий должно было, видимо, вызывать у греков весьма смешанные чувства: настроение определенного гражданина, обстоятельства текущего момента, видимо, заставляли его выглядеть по-разному, согласно тому, падал ли свет на его полезную или неприятную сторону. Были многие зажиточные люди, чьи материальные интересы процветали и которых мало волновало то, что разрушаются чьи-то идеалы: прежде всего они хотели поддержания установленного порядка. Были и другие, чьи души были воспламенены фразами ораторов и кого ничто не могло утешить в сознании того, что суверенные права родного города нарушены. Нужно понимать, что такие чувства никуда не исчезали: они всегда присутствовали и готовы были вспыхнуть, как только их усиливало какое-то ощутимое оскорбление или какое-то общее недовольство, и они прорывались в виде старой, слепой борьбы за свободу. Однако, как правило, стоявший перед городами выбор был не между македонским правлением и абстрактной и полной независимостью, но между одним македонским правителем и другим. Царь, способный к дипломатии, мог получить всю пользу, которую ему приносила ненависть горожан к другому, а чтобы спастись от давящего ярма, греческие города могли добровольно принять другое, более удобное. В любом случае они были достаточно многоречивы в своем изъявлении лояльности к множеству своих хозяев. Сколько в этих излияниях было искренности – мы можем только догадываться, взвешивая обстоятельства в каждом отдельном случае.

Именно в этот период началась общая в греческом мире практика, которая ярко выделяется в последней стадии классического язычества, – воздавание явно божественных почестей выдающимся людям даже при их жизни. Александр уже до своей кончины получил от множества греческих городов почести, которые отличали его как бога[289]289
  Arr. Anab. vii. 23, 2.


[Закрыть], и города были готовы вести себя точно так же по отношению к его преемникам. Обычные внешние признаки культа – теменос и алтарь, изображение, жертвоприношения и игры – были даны городом Скепсис Антигону в 310 г. до н. э.[290]290
  J.H.S. xix. (1899), p. 335.


[Закрыть], и не менее возвышенные почести были предоставлены Антигону и Деметрию Афинами в 307 г. до н. э.[291]291
  Diod., xx. 46; Plutarch, Dem. 10 f.; Athen. vi. 253 a; xv. 697 a.


[Закрыть] Лисимаха при жизни почитали те города, которые находились в сфере его влияния[292]292
  Cassandrea, Michel, No. 323; Priene, Inscr. in the Brit. Mus. No. 401; Samothrace, Michel, No. 350.


[Закрыть]. Птолемея и Селевка почитали как до, так и после кончины[293]293
  О Птолемее см.: Diod., xx. 100, 3 f.; Paus. i. 8, 6; Michel, Nos. 595, 1198; Delamarre, Revue de Philologie, xx. (1896), p. 103 f. О Селевке: Haussoullier, Rev. de Philologie, xxiv. (1900), p. 319; Phylarch ap. Athen. vi. 254 f. В целом о почитании царей см.: Beurlier, De divinis honoribus Alexandro et sucessoribus eius redditis, Paris, 1890; Kornemann, Beiträge zur alten Geschichte, i. Leipzig, 1901. Моя статья на ту же тему была опубликована в English Historical Review, October 1901.


[Закрыть].

Администрация провинций

Мы увидели, как две из тех трудностей, с которыми старое правление персов встречалось в Малой Азии, – проблема местных племен и проблема греческих городов – предстали перед Антиохом в 281 г. до н. э., когда он был вынужден утверждать авторитет своей династии в стране к северу от Тавра. Третья проблема, с которой столкнулся дом Ахеменидов, – контроль над своими собственными служителями – у дома Селевка тоже должна была возникнуть, если он захотел бы править Малой Азией из центра, находившегося вне ее. Александр, если бы прожил дольше – или его династия, если бы он оставил потомство, при котором империя могла бы оставаться единой, – несомненно, в свое время тоже столкнулся бы с такой трудностью; действительно, мы можем сказать, что развал империи после смерти Александра был не чем иным, как столкновением с этой проблемой, которая полностью разрушила центральное правительство. В 281 г. Антиох, внук македонского командира и иранский князь, приложил свою руку к задаче, которая оказалась слишком сложной для Царя Царей.

Глава 8
Антиох I (Сотер)

РАННИЕ ГОДЫ

Ход событий в Малой Азии, последовавший за гибелью Селевка, в основном скрыт от нас. Мы не должны представлять себе, что из-за преступления Птолемея Керавна и дезертирства армии в Лисимахии власть дома Селевка на Западе была немедленно уничтожена. Когда новости о катастрофе шли от города к городу, во многих местах население все еще считало, что для него лучше всего будет быть частью владений восточного царя, а гарнизоны решали, что останутся верными сыну своего старого владыки. Даже в Европе, в течение небольшого времени после Корупедиона, дом Селевка начал фактически осуществлять свое господство. Найдены серебряные монеты с именем царя Селевка и со штампом города Каллатиды (современная Мангалия в Румынии)[294]294
  Babelon, p. xxxviii. Есть также монеты с именем Селевка, которые, судя по монограмме, происходят из Месемврии (Мисирри в Болгарии) и из Коэле на Херсонесе Фракийском. О Кассандрее см.: Plyaen. vi. 7, 2.


[Закрыть]. И после кончины Селевка в некоторых областях Европы чеканились монеты с именем царя Антиоха: на некоторых из них в центре македонского щита был изображен якорь – декларация того, что трон Филиппа и Александра теперь принадлежит дому Селевкидов[295]295
  Babelon, p. xlviii. На некоторых из этих монет присутствует этолийский символ в виде челюсти кабана. Ввиду того факта, что Селевк погиб на самом пороге Европы, а Антиох, насколько мы знаем, никогда туда не переправлялся, дом Селевка никогда не мог осуществлять никакой власти в Этолии. Или же эти монеты были отчеканены властью царя в городе, который каким-то образом был связан с Этолийской лигой (таком, как позднее Киус, Лисимахия и Калхедон), или же, если они были отчеканены в Этолии, это, видимо, было сделано по приказу этолийских магистратов, которым на тот момент Антиох казался выгодным союзником. (С момента написания этого примечания я узнал от г-на Макдональда, что он считает, что европейское происхождение всех этих монет еще не доказано.)


[Закрыть]. Новость о случившемся должна была во многих местах вызвать неуверенность по поводу того, кто же теперь правит миром. Видимо, от того, как именно власти в каждом городе, как каждый кондотьер, управлявший крепостью, каждый горный вождь читали знаки времени, и зависело, кто из различных претендентов будет в эти дни смуты признан хозяином[296]296
  У всех македонских домов, которые сражались за гегемонию с 315 г. до н. э., все еще были свои представители. Селевкиды были представлены Антиохом, чье господство было признано в Иране и Вавилонии; Антигониды – Антигоном Гонатом, сыном Деметрия, который все еще владел значительной частью Центральной и Южной Греции; через свою мать Филу Антигон по крови происходил от Антипатра, однако у дома Антипатра в любом случае все еще был один наследник по мужской линии – сын брата Кассандра, Филиппа; Птолемеев насчитывалось две ветви – в Европе это был Птолемей Керавн (чья мать Эвридика, как и Фила, была дочерью Антипатра), и его сводный брат Мелеагр; в Египте – Птолемей-младший и другие его братья; наконец, дом Лисимаха был представлен тремя сыновьями Арсинои, Птолемеем, Лисимахом и Филиппом. (О сыне Лисимаха Александре мы уже ничего не слышим после гибели Селевка.)


[Закрыть].

Птолемей Керавн, собрав армию и флот в Лисимахии, действительно находился в выгодной точке для удара по Македонии. Но Керавн уселся на «погибельное место»[297]297
  «Погибельное место» за Круглым столом короля Артура предназначалось для избранного, которому суждено найти Святой Грааль. Недостойного рыцаря, усевшегося на это кресло, ожидала гибель. (Примеч. пер.)


[Закрыть]. Его преступление вызвало во всем греческом мире нравственное негодование против него. Антиох был обязан не только личными интересами, но и сыновним благочестием объявить ему войну. Его претензии на Македонию делали его врагом как Антигона Гоната, так и Пирра, царя Эпира. Его брат в Египте теперь мог тревожиться за собственную безопасность и присоединиться к его врагам. Последнюю опасность Керавну удалось предотвратить: он дал александрийскому двору знать, что безусловно отказывается от всех притязаний на Египет, и тем самым обеспечил нейтральность своего брата[298]298
  Just. xvii. 2, 9.


[Закрыть]. Однако нападение Антигона и Антиоха он все-таки должен был отразить. Вскоре два царя, судя по всему, пришли к взаимопониманию. Были и другие обстоятельства, помимо общей вражды к Керавну, которые способствовали сближению Антигонида и Селевкида. Дом Антигона был спасен от унижения после Ипса именно Селевком: Деметрий, будучи в плену, получил, во всяком случае, княжеское содержание и безопасность на всю жизнь; Стратоника, супруга Антиоха, была сестрой Антигона Гоната.

Антигон находился ближе к месту действия, чем его зять, и мог нанести первый удар. Новость о том, что случилось в Лисимахии, заставила его поторопиться на север с морскими и сухопутными войсками, чтобы занять Македонию до Керавна. Флот, созданный Лисимахом, включавший и контингент из Гераклеи[299]299
  Следовательно, либо отряд гераклеотов не был отозван из имперского флота после того, как город порвал с Селевком, или же какой-то контингент был после кончины Селевка послан Птолемею Керавну, притом что Гераклея теперь стала откровенно враждебной дому Селевка.


[Закрыть], перешел к Керавну вместе с армией, и его он теперь противопоставил кораблям Антигона. Бой для Керавна закончился победой – этот результат историк Гераклеи приписывает в основном храбрости гераклеотов[300]300
  Memnon 13 = F.H.G. iii. p. 534.


[Закрыть]. После этого поражения Антигон ушел опять в Центральную Грецию, и Македония была оставлена без защиты.

Все опоры власти Селевкидов в Европе были отрезаны от помощи дезертирством войск при Лисимахии. Птолемею Керавну удалось занять Македонию; хотя если правы те нумизматы, которые считают, что монеты с именем царя Антиоха – европейского происхождения, то этот процесс должен был быть постепенным, и приверженцы дома Селевка, видимо, какое-то время еще держались в разных местах. Мы не знаем, какие меры принял селевкидский двор в первые дни правления Антиоха, чтобы обеспечить свои интересы к северу от Тавра, и как велись военные действия против нового македонского царя. Говорят, что, услышав об убийстве отца, Антиох поторопился на запад, и произошла какая-то война между Птолемеем Керавном и Антиохом[301]301
  Just. xvii. 2, 10; xxiv. 1, 8; Trog. Prol. xvii.


[Закрыть]. Сам Антиох еще не пересек Тавр; его задержала необходимость подавить мятеж в Сирии[302]302
  Michel, No. 525.


[Закрыть].

Что произошло в Малой Азии в тех городах, которые за несколько месяцев до того приветствовали Селевка как освободителя, источники не говорят. Из того немногого, что мы знаем, можно предположить, что многие в этот кризисный период объявили себя приверженцами дома Селевка и его популярность все еще была велика. Афинские колонисты на Лемносе воздвигали храмы Антиоху, как и его отцу[303]303
  Plutarch ap. Athen. vi. 254 f.


[Закрыть]. Если рассказ илионцев о том, что случилось много лет спустя, достоверен, то они при новости о вступлении Антиоха на престол немедленно начали совершать за него жертвоприношения и возносить молитвы[304]304
  Michel, No. 525.


[Закрыть]. Однако лучшее свидетельство того, что перспективы дома Селевка в тот период в Малой Азии казались хорошими, – то, что Филетер из Пергама теперь счел, что для него выгодно обеспечить лояльность Селевкидов.

Этот Филетер был уроженцем маленького греческого города Тиоса или Тиэя[305]305
  Strabo, XII. 543.


[Закрыть]. По одному рассказу (может быть, это позднейшая придворная сплетня), его мать была пафлагонской флейтисткой[306]306
  Carystius ap. Athen. XIII. 577 b.


[Закрыть]. На каких-то многолюдных похоронах, куда его взяли еще младенцем, его придавили прямо на руках у няньки, и он стал импотентом[307]307
  Конечно, история о его варварском происхождении может быть и правдой, и он вполне мог быть именно тем, кем его грубо именует Павсаний, – «пафлагонским евнухом» (Paus. I. 8, 1). В таком случае историю про похороны могли придумать позже – чтобы, объяснив все несчастным случаем, как-то примирить его греческую национальность с тем фактом, что он был евнухом. (Недавно опубликованная надпись (J.H.S. xxii. p. 195) говорит, что имя его отца было Аттал. Имя в любом случае македонское.)


[Закрыть]. Несмотря на его состояние, его способности обеспечили Филетеру карьеру. Он впервые вмешался в большую политику в качестве друга Докима, который занимал выдающееся место среди македонских вождей второго ряда, будучи сначала подчиненным Пердикки, потом – Антигона и, наконец, Лисимаха[308]308
  Paus., I. 8, 1.


[Закрыть]. Филетер сопровождал своего друга в его переездах от одного лагеря к другому. Лисимах счел его полезным орудием своих планов. Его сделали хранителем сокровищницы, которую Лисимах разместил на укрепленном холме Пергама. Во время раздоров в семействе Лисимаха Филетер принял сторону Агафокла, а после убийства Агафокла он уже не чувствовал себя в безопасности от мстительной ненависти со стороны царицы Арсинои. Он был среди тех, кто призвал Селевка: Антиоха уверили в том, что хранитель сокровищницы и сама сокровищница Пергама в распоряжении царя[309]309
  Strabo, XIII. 623; Paus., I. 10, 4.


[Закрыть]. А теперь, когда дому Селевка был нанесен страшный удар в самый момент его триумфа, Филетер, который всегда умел разглядеть, на чьей стороне победа, все еще считал себя другом Селевкидов. Он выпросил тело Селевка у его убийцы. Птолемей заломил высокую цену, но Филетер знал: иногда нужно и запустить руку в сокровищницу Пергама. Он приобрел тело, сам проследил за кремацией и послал пепел царя Антиоху[310]310
  App. Syr. 63.


[Закрыть]. Можно быть уверенным, что любая партия, к которой присоединится Филетер, могла найти себе множество других приверженцев в Малой Азии.

Действительно, мы можем предполагать, что на тот момент дело Селевка в Малой Азии могло полагаться скорее на добровольную лояльность или дальновидные опасения князей и народов, нежели на грубую силу. Антиох, возможно, был обязан собрать все свои силы, чтобы сражаться за свое существование в Сирии. Только «после многих войн», как пишет Мемнон, он «с трудом и в уменьшенном виде вернул царство своего отца»[311]311
  Memnon 15 = F.H.G. III. p. 534.


[Закрыть]. Но как только он смог себе это позволить, царь послал войско, чтобы утвердить свою власть в стране за Тавром. Насколько он был заинтересован в этом регионе, показывает то, кого именно он назначил туда своим представителем – Патрокла. Лишь на мгновение этот выдающийся деятель появляется в Малой Азии, чтобы снова исчезнуть во тьме, которая окутывает этот период. Блуждающий свет снова падает на вифинский берег. Подчиненный Патрокла, некто Гермоген из Аспенда, здесь командует отрядом, с помощью которого он пытается снова привести бунтующие греческие города к верности дому Селевка. Гераклея после своего разрыва с Селевком усилилась, позволив своим изгнанникам примириться с правящей фракцией и вернуться домой. Но теперь, в присутствии такого орудия принуждения, как армия, Гераклея решила постараться выиграть время. Быстро договорившись с Гермогеном, Гераклея спасла свои поля. Более страшный враг греческого царя был уже близко – это был вифинский вождь, и против него Гермоген теперь и обратил свое оружие. Сражение между войсками царя и его старым вифинским врагом – событие, которого жаждали гераклейцы, обещая Гермогену свою дружбу[312]312
  Memnon, loc. cit.


[Закрыть].

Вид того, как македонские армии бегут по долинам от варваров, стал в Вифинии почти привычным. И это случилось снова, прежде чем Зипойт – теперь уже старик, которому было за семьдесят, – покинул поле своих побед. Вифинцы напали на Гермогена, когда он меньше всего этого ожидал. Репутация его была уничтожена так же, как и репутация его предшественников. Гермоген считал для себя позором жить дальше и решил, по крайней мере, умереть храбрецом[313]313
  Memnon, loc. cit.; ср. гл. 20, p. 537. Я следую Низе (Niese, ii. P. 75), считая Гермогена, а не самого Патрокла командующим в Вифинии. Дройзен считал, что это Патрокл; Нойманн (Hermes xix. P. 165–185), который следует за ним, признает, что «с грамматической точки зрения подлежащим этого предложения может быть только Гермоген», но все-таки утверждает, что имеется в виду Патрокл, поскольку в противном случае мы бы еще услышали о нем в рассказе о дальнейшем ходе войны. Этот аргумент, конечно, был бы действенным, если бы Мемнон писал историю войны в Малой Азии вообще, а не просто в той степени, в которой это касалось Гераклеи.


[Закрыть]. Зипойт мог претендовать на величие, которое простиралось далее просто военных побед. Он осознавал ценность жизни, требовавшей более содержательного окружения, чем горная деревушка: он хотел сравниться с греческими царями, как строитель городов. До своей кончины он основал Зипойтий под горой Липред[314]314
  Steph. Byz.; Memnon 20 = F.H.G. iii. p. 537; ср.: Fränkel, Inschr. von Perg. No. 65. Ни гора, ни поселение пока не были идентифицированы.


[Закрыть].

Военные действия между силами Антиоха и Птолемея продолжались недолго. Каждому из царей слишком сильно угрожали до́ма, чтобы они не желали установить определенный modus vivendi. Они пришли к какому-то соглашению, которое должно было установить определенную границу между сферой, где должна была господствовать Македония, и сферой влияния Селевкидов[315]315
  Trog. Prol. XVII; Just. XXIV. 1; Droysen ii. p. 621, предполагает, что Антиох при заключении этого мира отказался от всех притязаний на господство в Европе, но документальных свидетельств о его условиях нет.


[Закрыть].

Возможно, в тот момент можно было надеяться на то, что для селевкидской Азии настало время мира. Опасности, окружавшие Антиоха при его восшествии на престол, казалось, начали рассеиваться. Если дом Селевкидов мог ограничить свои претензии Азией, то он вполне мог не бояться помех со стороны соперников. Птолемей Керавн, которому они оставили Македонию, был очень занят в этой стране, добивая то, что осталось от дома Лисимаха, и защищаясь от соседей-варваров; его брат в Египте нападать не собирался; Антигон, хотя его и остановили в Центральной Греции, уравновешивал баланс сил против дома Птолемея, и, наконец, Пирр, царь Эпира, к счастью, обратил свои мысли к Западу и ушел со сцены, чтобы броситься с головой в приключения по ту сторону Адриатики. Его собратья цари, дабы избавиться от него, были рады помочь Пирру, предоставляя ему корабли, людей и слонов; Антиох же[316]316
  Opibus quam militibus instructor, Just. XVII. 2, 13.


[Закрыть], которому нужны были все войска, которые он только мог собрать после дезертирства великой армии, чтобы удержать свои широко раскинувшиеся владения, послал ему деньги.

И наконец, когда у границ воцарился мир, дом Селевка мог обратиться к той задаче, для которой у греческих царей никогда еще не было времени, – задаче подчинения непокорных элементов внутри своих владений. Теперь всю мощь великой империи они могли обратить на таких самозваных царей, как Зипойт и Митридат, и показать беспокойным городам, что на самом деле значит автономия.

Мы не знаем, до или после заключения мира Патрокл захватил Малую Азию, а Гермоген потерпел сокрушительное поражение. Возможно, именно после этого сам Антиох в сопровождении своей супруги пересек Тавр[317]317
  См. Приложение E.


[Закрыть].

Присутствие царя, возможно, значительно способствовало тому, чтобы покончить с анархией, преобладавшей в Малой Азии с тех пор, как погиб Селевк, и дать его сторонникам в большинстве мест уверенное преимущество. Принести мир в эллинские города и восстановить власть в своем доме было двойной целью, которую, как Антиох дал понять своим подданным, он ставил перед собой. Чтобы ее достичь, он должен был увериться в преданности войск, которые в рассеянных гарнизонах удерживали основные стратегические точки, но которых неловкое обращение легко могло заставить продать свою службу другому хозяину. Антиох – если в выражениях, использовавшихся жителями Илиона в почетной надписи, есть какая-то доля правды – умело и успешно разобрался с ситуацией[318]318
  νῦν τε παραγενόμενος ἐπὶ τοὺς τόπους τοὺς ἐπὶ τάδε τοῦ Ταύρου μετὰ πάσης σπουδῆς καὶ φιλοτιμίας ἅμα καὶ ταῖς πόλεσιν τὴν εἰρήνην κατεσκεύασεν καὶ τὰ πράγματα καὶ τὴμ βασιλείαν εἰς μείζω καὶ λαμπροτέραν διάθεσιν ἀγήγοχε, μάλιστα μὲν διὰ τὴν ἰδίαν ἀρετήν, εἶτα καὶ διὰ τὴν τῶμ φίλων καὶ τῶν δυνάμεων εὔνοιαν. Michel, No. 525.


[Закрыть]. Однако его успех не распространялся на самый проблемный регион его царства – Вифинию.

Антиох прибыл в Малую Азию, полный решимости отомстить за Гермогена и предпринять все усилия, чтобы утвердить господство македонского оружия. Зипойт, опасный вождь, скончался в преклонном возрасте, а его дом разрывали противоречия. Старший сын Никомед запомнился как «палач» своих братьев[319]319
  τοῖς ἀδελφοῖς οὐκ ἀδελφὸς ἀλλὰ δήμιος γεγονώς, Memnon 20 = F.H.G. iii. p. 537.


[Закрыть]. Но один из этих братьев, которого, как и отца, звали Зипойт, смог спастись от резни и стать хозяином Тинийской части владения своего отца. Казалось, для македонского правительства это была прекрасная возможность вмешаться. Однако Никомед, каким бы он ни был варваром, унаследовал силу воли и ум своего отца. Оказавшись в затруднительном положении, он смело перевернул политику своей династии и предложил Гераклее заключить союз против селевкидского царя. Гераклея, которая уже пыталась договориться с одним варварским царем, с охотой прислушалась к предложениям вифинца. Никомед теперь стал членом антиселевкидского союза, и даже его главою.

Чтобы обеспечить достижение своих целей, Никомед поступил хитро: он уступил Гераклее тот регион, которым владел его брат. Это, конечно, немедленно вызвало конфликт между жителями Гераклеи и Зипойтом; произошла кровавая битва. Город получил все, что хотел (как говорит Мемнон), но Зипойт, судя по всему, продолжал владеть частью Вифинии.

Гераклея использовала этот момент[320]320
  Memnon 17 = F.H.G. iii. 535.


[Закрыть], когда македонское правительство находилось в сложном положении, а его вифинские соседи были расколоты, дабы расширить свою власть. Гераклейцы начали приобретать места, которые раньше находились под властью их города, но теперь вышли из-под нее, – Тиос, Киер, Амастриду. Не сказано, в чьи руки они попали, за исключением последней: городом правил какой-то Эвмен. Обычно считается, что этот человек был братом или племянником Филетера из Пергама, чей родной Тиос был одним из городов, вовлеченных в синойкизм Амастриды. Вскоре Тиос снова откололся и стал существовать отдельно[321]321
  Strabo, XII. 544.


[Закрыть]. В чьей власти теперь были Тиос и Киер, имели ли они своих собственных тиранов или повиновались Никомеду – мы не знаем; обычно считают, что имело место второе. В любом случае сейчас Гераклее удалось вернуть эти города, однако Эвмен, который, видимо, почему-то имел зуб против гераклейцев (может быть, он, как и Филетер, был сторонником Селевкидов?), отказался продавать Амастриду на каких бы то ни было условиях. Когда гераклейцы попробовали действовать силой, он предпочел передать город Ариобарзану, сыну царя Митридата[322]322
  Memnon 16 = F.H.G. iii. 535.


[Закрыть].

Антиох не тратил времени зря, объявив войну северной лиге. Селевкидский флот появился вблизи Босфора, однако отряд жителей Гераклеи совершил против него маневр, и решительный результат достигнут не был. Однако теперь возникли и новые осложнения. Отчуждение между Антиохом и Антигоном, который лишь недавно был его союзником против Птолемея, дошло до открытой войны. Антигон немедленно соединил силы с северной лигой. В Северо-Западной Азии велось много военных действий, рассказа о которых до нас не дошло[323]323
  Memnon 18 = F.H.G. iii. 535; Trogus, Prol. XXIV. Антиох начинает войну с лигой до своего (Антиоха) разрыва с Антигоном (οὔπω συρραγεὶς ̓Αντιγόνῳ: ср. Dio Cass. XLVIII. 28: συνερρωγότων … αὐτῶν εἰς τὸν πόλεμον). У Дройзена (III. 185) мы видим курьезную ошибку в переводе: «Антиох атаковал Никомеда перед тем, как он (то есть Никомед) соединился с Антигоном».


[Закрыть].

Однако эта фаза оказалась непродолжительной. Антигон быстро помирился со своим зятем и оставил лигу бороться с ним своими силами[324]324
  Just., XXV. 1, 1. См. Приложение F.


[Закрыть].

ГАЛЛЫ

Но в Европе игра политиков и царей уже смешалась в результате катаклизма, который прокатился по древним городам и потопил старые раздоры и амбиции в общем ужасе. Древняя средиземноморская цивилизация всю жизнь существовала на краю великой опасности: возможно, между моментами, когда беда появлялась опять, она забывала о ней, но, в конце концов, от нее она и погибла. Время от времени леса и болота Центральной Европы выбрасывали туда свои хаотичные, бурлящие народы. Они проходили – чужаки с дикими глазами, бормотавшие какую-то тарабарщину, – по чужой для них земле, бывшей для них всего лишь местом, которое можно поглотить и разрушить. Такая беда случилась с греками несколькими веками раньше, когда киммерийцы и треры напали на Малую Азию и оставили по себе память в элегиях Каллина. Веком раньше беда пришла в Италию, когда галлы чуть не раздавили растущий город на берегах Тибра и не уничтожили его полностью. Это были орды галлов, или, как греки их называли, галатов: теперь они обрушились на юг, на Балканы. Птолемей Керавн получил «награду» за то, что захватил македонский трон: ему пришлось первым принять на себя тяжкий удар этого вторжения. Меньше чем через год после его кровавого дела голова Керавна оказалась на кончике галльского копья[325]325
  Just., XXIV. 5, 7.


[Закрыть] (весна 280 до н. э.). Тем летом галлы захватили практически всю Македонию. С зимой волна отступила, оставив после себя полосу разорения. Греческий мир, затаив дыхание, ждал следующего года. Хотя ему и не угрожали непосредственно, селевкидский царь разделял общее беспокойство. Если даже отбросить эгоистические мотивы, освобождение Эллады было делом, в котором любому греческому царю лестно было блеснуть. Антиох послал свой контингент, чтобы он принял участие в обороне[326]326
  Niese (ii, p. 22, note 6) предполагает (вопреки утверждению Павсания), что этот контингент был одним из селевкидских гарнизонов в Европе. Я не понимаю, почему нужно считать, что Антиох не смог бы послать отряд из 500 человек через Эгейское море.


[Закрыть]. Вторжение пришло с ужасной силой (279). Греки собрали свои силы в Фермопилах. На дороге через гору Эта были размещены пятьсот воинов Антиоха. В какой-то момент галлы направили свою атаку именно сюда, и этот контингент отличился, отбив нападение, потеряв при этом, однако, своего командующего Телесарха. Потом варварам удалось захватить позиции греков на перевале, по которому некогда прошел Ксеркс, и Центральная Греция была сокрушена. Однако на сей раз защитники победили. В Дельфах греческие войска нанесли этой орде сокрушительное поражение; разбитые остатки галлов удалились. Греция была освобождена[327]327
  Paus., X. 20 f.


[Закрыть].