Текст книги "Дорога длиной в сто лет. Книга 1. Откуда мы пришли"

Дорога длиной в сто лет
Книга 1. Откуда мы пришли
Ефим Янкелевич

Редактор Михаил Байтальский

© Ефим Янкелевич, 2017

ISBN 978-5-4483-7883-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Всем членам нашей семьи: живым и мертвым – посвящаю!

Ефим Янкелевич

От автора

Перекати-поле – травянистые растения степей и пустынь, приобретающие шарообразную кустистую форму. Наземная часть после созревания плодов отламывается от корня и, гонимая ветром, катится в виде клубка, рассеивая семена.

Большой энциклопедический словарь

Пришло время вступить в сражение с силами забвения.

В. Гроссман

Уважаемый читатель!

Перед Вами воспоминания мои и моих родителей за более чем 100 лет. Цель написания этих воспоминаний – рассказать потомкам о нашей нелегкой жизни. Уже сейчас члены нашей семьи живут в четырех государствах, на трех континентах: США (Северная Америка), Израиль (Ближний Восток, Азия), Украина и Россия (Европа). Чтобы нашей семье, уже сейчас разбросанной по трем континентам, не потеряться на Земле, как пылинке и не раствориться во всеобщем плавильном котле, я и решил написать эту книгу.

Если у какого-то из моих потомков возникнет желание поклониться своим корням, то он не сможет найти не только их могильные камни, но, зачастую, и сами кладбища. Мой дедушка Лейб похоронен в селе Ивановка, дедушка Амшей, прадедушка Герш и прабабушка Эстер – в местечке Добровеличковка, бабушка Ханна – в городе Новоукраинка, прадедушка Хаим-Цуди и прабабушка Идес – в Кировограде, их дочь бабушка Брана, мой папа Абрам, дядя Абрам и обе его жены: Нина и Рива, Або – муж моей тети Лизы и его родители Меир-Лейзер и Рахиль, родители моей жены Лили: Зельман и Анна, их дочь Бэлла (сестра Лили), отец моего зятя Бориса – Николай, отец Виктории Байтальской – Абрам и отец Аси Янкелевич – Евгений – в городе Харьков. Рахиль (Боба) Львовская (Ферман) в Москве, отец Гени Янкелевич – Волько – в Вене и, наконец, моя мама Фаня, брат Геннадий и тетя Лиза, а так же отец Беллы Бейлиной Мирон, мать Виктории Байтальской – Сусанна – в г. Кливленд, а Колмен-Лейб Бавский и его сын Эдвард – в г. Канзас-Сити (США).

Итак, только мне известные члены нашей семьи похоронены в четырех странах и девяти населенных пунктах. А где братья и сестры моего отца и их семьи? Чем не перекати-поле?

Одна из целей этих записок – создать как бы виртуальный фамильный склеп для наших потомков. Кроме того, если эти записки будут опубликованы, возможно найдутся, потерянные для меня, некоторые из членов нашей семьи. Очень жаль, в то же время, что язык, на котором я пишу, уже сейчас является иностранным для подрастающего поколения.

Необходимость в этих воспоминаниях возросла тем более теперь, когда семья разобщена и разбросана по разным городам и странам. Тип «Ивана, не помнящего родства» широко распространен в современном мире. Я поверхностно знаком с несколькими американцами моего возраста. Большинство из них мало что знает о своих дедушках и бабушках и откуда они прибыли в Америку. Эта же участь неизбежно ожидает и моих потомков.

Что случилось? Почему я пишу?

В моих руках оказались бесценные для меня несколько школьных тетрадей с воспоминаниями родителей об их жизни, начиная с их детства. Эти воспоминания дают нам возможность заглянуть в наше прошлое еще на одно, для меня, поколение, а для вас, читающих эти строки, на два и более, и узнать – кто же мы и откуда?

Дорогой читатель! Описанное ниже многим может показаться перегруженным деталями. Я лишь старался не упустить ничего из того, что хотели передать мои родители их потомкам, и не выбрасывал ничего существенного из написанного ими. На мой взгляд, все эти штрихи из их жизни дают возможность лучше заглянуть в то далекое, неизвестное нам прошлое, в жизнь евреев в черте оседлости царской России, в этом огромном гетто. В этом гетто евреи были лишены возможности получить образование и работу, что хорошо видно из воспоминаний папы. После крушения царизма, когда черта оседлости была упразднена Временным правительством, семья разлетелась в разные стороны.

Винюсь! Эти записки следовало было сделать раньше, хотя бы при жизни мамы, тогда не было бы множества неясностей. Например, о родственных связях с Первомайской ветвью Ферман, а так же на каком языке евреи общались с окружающим населением, в основном крестьянами. Во всех записях и папы, и мамы значится русский язык. И все же трудно поверить, что крестьяне в Украинской глубинке общались на русском языке. Хотя все может быть. Приведу интересный факт. Только в 2004 году я от моей тети Лизы (умершей 15 июня 2004 года) узнал, что она, до приезда в Харьков в возрасте 17 лет, не знала русского языка. Что в 1932 году, в Добровеличковке, она закончила школу с семилетним обучением на языке идиш. И, приехав в Харьков, она поступила на ФЗО (фабрично-заводское обучение) при заводе, где для группы еврейских молодых людей преподавание велось тоже на языке идиш. Ну и ну! А спустя каких то 5—6 лет знание идиш уже было подозрительным для властей и общаться на нем на людях было неприличным.

Если эти записки при жизни папы сделать было не легко, так как тогда я работал, создавал семью и воспитывал детей, и, что очень важно – это была относительная, может быть бездумная, молодость, то уже здесь в Америке, при жизни мамы, я вполне мог их сделать. Тем более, что и компьютер, при жизни мамы, я мог иметь, не дожидаясь пока мне его подарит, к большому сожалению ныне покойный, мой дорогой брат Геннадий.

Когда я начинал этот труд, то думал только о том, чтобы сохранить воспоминания моих родителей, оставленные ими в виде рукописей в нескольких школьных тетрадях. Потом я решил, что будет неплохо, если я дополню их своими воспоминаниями. Тогда я еще не представлял себе, во что они выльются.

В результате получилось две книги, вобравшие в себя наши с родителями воспоминания, охватывающие период времени с конца XIX по конец XX века, а также мои очерки, посвященные членам нашей семьи, нашей работе, детям, друзьям, путешествиям и эмиграции в Америку. Дополнительно, в конце второй книги, в виде таблиц и генеалогического дерева сведена информация об известных мне членах нашей семьи.

В начале работы над воспоминаниями родителей у меня неоднократно возникал вопрос: «Что побуждало их писать свои воспоминания?» Ведь большинство людей этого не делает. А теперь задумался и я: «Что заставляет и меня писать мои воспоминания?»

Возможно, все дело в мысли, содержащейся в приведенном выше эпиграфе замечательного советского писателя Василия Гроссмана – сохраняется только то, что записано.

Мне известен также призыв знаменитой русской поэтессы Марины Цветаевой ко всем людям: «Через пятьдесят лет все мы будем в земле. Будут новые лица под вечным небом. И мне хочется крикнуть всем живым: Пишите! Пишите больше! Закрепляйте каждое мгновение, каждый жест, каждый вздох! Записывайте точнее! Нет ничего неважного».

Этому призыву подчиняюсь сейчас и я, а мои родители делали это интуитивно, даже не подозревая о приведенных мною выше мыслях известных писателей.

Я уверен, что эти записки являются как бы их исповедью-завещанием. Еще при жизни родители дали мне прочесть свои воспоминания, а я давал их читать своим братьям – Лене и Геннадию, но особых эмоций они у них не вызвали. Прочли и приняли их к сведению в водовороте текущей жизни. На обложке одной из тетрадей у мамы есть незаконченная фраза: «Потомству моему…». А папа написал: «Дорогие дети и внуки, что бы вы меня поняли».

И еще. Это упорядоченные записи, которые пишутся наедине с самим собой и, приносят большей частью сладостные, а иногда и горькие воспоминания о прожитой жизни. Это беседа с самим собой.

Уже обрабатывая мамины записки восьмидесятых годов я наткнулся на следующее: «Пишу в день рождения Фимы – 6 февраля 1988 года. Я себя плохо чувствую, поэтому не пошла к ним на его именины». Вот так, написанием этих мемуаров, она отметила день рождения своего сына более, чем 20 лет тому назад.

Я постараюсь не опустить ничего существенного из воспоминаний родителей, да и своих тоже. Работая над этими воспоминаниями, я с удовольствием окунаюсь в свое детство и юность и испытываю при этом ни с чем не сравнимое блаженство.

Большая часть первой главы этих воспоминаний «До моего рождения» была опубликована в интернет-журнале «Заметки по еврейской истории» в номерах №46, 47, 49, 50, 51 начиная с 17 сентября 2004 года (адрес журнала: http://bercovich-zametki.com).

По этим воспоминаниям я получил письма благодарности от потомков упомянутых в них людей. Привожу их здесь.

«Воспоминания Вашей мамы один из лучших подарков в моей жизни. Я его разделю с детьми и внуками. Ваша мама жила по соседству с моим дедушкой, дружила с моей тетей и была ровесницей моего папы. Нет слов, чтобы выразить благодарность Богу и Вам. Из прочитанного, я впервые узнала о жизни моих родственников. Спасибо за Ваш труд, который обрадовал меня на всю оставшуюся жизнь!»

Сима Грабовская, внучка Шлемы Грабовского (Сан Франциско)

«Уважаемый Ефим!

Меня зовут Лариса Береславская. Я внучка Мотла Грабова (будничного кантора) и племянница Симы Грабовой, с которой Ваша мама дружила. Спасибо Вам за ваш труд!»

Лариса Береславская (Нью Йорк)

Кроме того, я получил запрос родственника фельдшера Цанка, упомянутого в маминых воспоминаниях.

Эти письма – лучшая награда для меня.

Выношу благодарность моей жене Лиле и дочери Лене за редактирование и корректировку этих воспоминаний. Особую благодарность заслуживает моя внучка Яна, обработавшая полностью альбом фотографий и создавшая условия для издания воспоминаний в компьютерной форме.

Ниже я привожу упорядоченные мною воспоминания родителей и дополняю их своими. Для лучшего понимания молодым поколением текста ушедших времен, я сопровождаю его своими комментариями. Комментарии я выделяю курсивом.

Часть I. Наша жизнь в местечках до и после революции
В этой части будут приведены фрагменты воспоминаний моих родителей, рассказывающие о нашей жизни в еврейских местечках черты оседлости.

Многие еврейские фамилии происходят от библейских имен. Янкелевич – это форма имени Янкель (уменьшительно-ласкательное на идише от Янкев, соответствующее русскому Яков или древне-иудейскому Иаков), к которому добавлено славянское окончание, означающее «сын». Иаков, третий патриарх, был младшим из близнецов, родившихся у Исаака и Ревекки. Его имя отражает тот факт, что при рождении он держался за пятку (акев на иврите) своего брата Исава (Бытие, 25). После его борьбы c ангелом (Бытие, 32) он был наречен Израилем. Фамилия Ферман вероятнее всего ведет свое начало от двух немецких слов: ver (e) «паром» и man «мужчина», исходя из чего, можно предположить, что основатель рода Ферман был паромщиком.

Воспоминания папы о его детстве и юности

Я, Аврум-Арон Львович Янкелевич родился 7 сентября 1892 года в землянке родителей на окраине села Ивановка.

В то время село Ивановка находилось в Акимовской волости, Елисаветградского уезда, Одесской губернии, внутри черты оседлости (В царской России «черта оседлости» – граница территории, за пределами которой запрещалось селиться евреям. Волость – единица сословного крестьянского управления, уезд – низшая административная единица, а губерния – основная административно-территориальная единица царской России. В настоящее время Елисаветград называется Кировоградом).

Карта Кировоградской области, где указаны основные упоминающиеся в тексте населенные пункты и наши перемещения между ними

Я был последним, шестым, ребенком в семье, что на идиш называется «мизинык». И как все мизиныки я был любимцем родителей.

Какими мне запомнились мои братья и сестры? Старшего брата звали Мотл. Это был высокий, худой парень, совершенно неразвитый умственно и совсем неграмотный. Второго звали Муня. Муня был более развит, чем Мотл, но тоже неграмотный. В то время у мужчин евреев знание молитвы была абсолютно обязательным. А для этого необходимо было уметь читать хотя бы Тору. Мужчину, не умевшего молиться, все окружение просто презирало. Третьей была высокая, красивая сестра Сарра. Четвертого брата звали Юкл. В отличие от старших братьев, это был развитый и довольно грамотный парень. Пятой была сестра Рахиль. Рахиль была и ниже ростом и менее красива, чем Сарра. Обе девочки были неграмотными. В те времена девочек учили грамоте только в зажиточных семьях.

Опишу коротко землянку, в которой я прожил от дня рождения практически до своего 25-летия. Она была врезана в косогор холма на краю глубокого оврага. Для предотвращения попадания в землянку дождевых и талых вод, вокруг нее был прорыт канал шириной метра два. От этого канала до оврага была прорыта канава для стока воды. И все же землянку часто заливало. От входной двери нужно было спуститься на две ступеньки вниз, чтобы попасть в небольшой коридор, в конце которого размещалась небольшая кладовка. Справа от входа была дверь в комнату. Комната была большой, примерно 25 квадратных метров. Причем больше половины комнаты занимала русская печь. Между наружной стеной и печью оставался проход примерно в метр. Это было подобие маминой кухни. К печи справа, примерно с метр высотой, была пристроена глиняная ступенька, которая называлась припечком. С этого припечка все дети забирались на печь. Впритык к припечку стояла родительская кровать. У противоположной стены стоял деревянный помост – нары. На этих нарах спали все дети. Посредине комнаты стоял стол и всего один табурет (стул без спинки). Вот и вся наша мебель.

Моего отца звали Лейб Мотлович Янкелевич, а маму Ханна Ефимовна. Зарабатывал тогда на жизнь только отец, так как у мамы было шестеро детей мал мала меньше, да и вообще еврейские женщины тогда, как правило, не работали. Правда, когда дети подросли, мама стала подрабатывать грошовой торговлей.

У отца было множество профессий и, несмотря на то, что он был трудолюбив, он не в состоянии был хоть как-то прилично обеспечить семью.

Отец занимался извозом (у него была лошадь и подвода), он был большим специалистом по лошадям и консультировал крестьян при покупке лошадей, был костоправом (т.е. лечил всевозможные вывихи), осенью и в начале зимы был решетником и владел многими другими промыслами. Опишу некоторые из них.

Что такое решетник? Эта работа была востребована после сбора зерновых. У украинских крестьян был специальный хозяйственный сарай, который назывался клуней. Во избежание порчи зерна от дождей и непогоды туда свозили зерно после обмолота. Там же находились закрома для хранения чистого зерна, а так же солома и сено для скота и прочее, например, тыквы. При относительно невысоких стенах, соломенная крыша поднималась метров на пять. Перед засыпкой зерна в закрома или перед продажей крестьяне очищали его. По заказу крестьянина, папа запрягал подводу и укладывал в нее основное средство производства – решето (сито) с канатами для подвески. Приехав к своему заказчику, он привязывал это решето канатами к верхним стропилам клуни и приступал к работе. На решето деревянной лопатой он насыпал из кучи порцию зерна и придавал решету вращательное движение. При этом через отверстия решета просыпалась вниз всякая мелочь, а сверху скапливалась солома и необмолоченные колосья. Все это снималось руками и сбрасывалось. Вращение и очистка продолжались до тех пор, пока зерно не становилось чистым. Тогда он его снимал и засыпал новую порцию. И так весь световой день. Работа была очень тяжелой, но она неплохо оплачивалась. Так он работал у окрестных крестьян осенью и часть зимы. К сожалению эта работа была только сезонной.

Занимался он и извозом – возил людей и товары на базар. Он был признанным авторитетом у окрестных крестьян по части лошадей. Нередко крестьяне обращались к нему, как к консультанту, при покупке или продаже лошадей. Лошадь в те времена стоила примерно пять рублей. Естественно, услуги его были платными – пятьдесят копеек за купленную лошадь.

В свободные от базара дни отец запрягал лошадь и ехал по окрестным деревням. И здесь он выполнял различные услуги. У кого-то, например, свежевал павшую лошадь, у кого-то покупал небольшое количество зерна для перепродажи, вправлял всевозможные вывихи, – тогда это называлось костоправ.

Запомнился мне еще один заработок отца. Однажды один из наших соседей по имени Хаим, который промышлял торговлей лошадьми, предложил отцу, как знатоку лошадей, поехать с ним сроком примерно на две недели в Таврию (Крым), где лошади были дешевыми из-за голода в тех местах. В дороге за купленным табуном надо было ухаживать и отец поехал с Хаимом. Взял отец у Хаима аванс 3 рубля, отдал маме на расходы и уехал. Поездка была очень тяжелой и только через три недели отец к вечеру ввалился домой и свалился спать. Ночью кто-то с такой силой ударил в окно, что стекло вылетело. Случилось непредвиденное – конокрады угнали весь табун. Несмотря на чрезвычайную усталость отец с Хаимом бросились в погоню. Вскоре начали появляться одна за другой брошенные конокрадами лошади. Конокрады стремились как можно дальше за ночь уйти от Ивановки, а лошади, измученные длинной дорогой и предыдущим недоеданием стали приставать и их стали бросать прямо по дороге. Однако большинства угнанных лошадей они не оставили. Пришлось дать объявления во все ближайшие волости об обнаружении приблудных лошадей. В результате все, кроме одной падшей лошади, были найдены. Но расходы по поиску лошадей: объявления, оплата за содержание найденных лошадей и другие услуги были настолько велики, что у Хаима и отца не оказалось никакой прибыли. И к тому же, более месяца отец не работал и семья оказалась совсем без денег. Пришлось отцу просить у своих постоянных клиентов, зажиточных крестьян, аванс за будущие работы.

A время идет. Старшие дети подросли, и отец уже не в состоянии прокормить такую большую семью. Из дому ушли мои старшие три брата. Старший Мотл ушел первым – пешком, с буханкой хлеба в город Елиcаветград, который был от Ивановки в девяноста верстах (около 100 километров). О том, что с ним произошло, я узнал уже намного позже. Там он устроился сторожем магазина и женился. У него было трое детей – два мальчика и одна девочка. После революции в городах развился страшный бандитизм и при грабеже магазина, который охранял Мотл, его убили. А о судьбе Муни я так ничего и не узнал. Он как в воду канул. Родители объясняли их молчание тем, что они были неграмотными. Я так не думаю – могли же они кого-то попросить написать родителям пару строк. Это видно на примере подлого письма, которое позже получили родители как бы от своего среднего сына Юкла.

Когда Юкл немного подрос, к тому же он был относительно грамотным, его устроили работать приказчиком (а точнее мальчиком на побегушках) в бакалейном магазине в тридцати километрах от дома. Там он жил и работал. Спустя некоторое время родители получили письмо. В этом письме сообщалось, что он, Юкл, тяжело заболел, да так сильно, что сам и письма написать не может, и он хотел бы перед смертью повидаться с родителями. А тут как назло наша лошадь была больной и пришлось нанимать подводу. Выехали очень рано и приехали к открытию магазина. Оказалось, что Юкл не болел и письма такого не писал. Впоследствии выяснилось, что один из наших соседей, повздорив с отцом, решил таким образом отомстить ему. Значит, при желании, можно было попросить кого-то написать и почта тогда работала.

А что же сестры? Надо было чему-то их учить. Решили родители научить их шить. Для этого нужна была швейная машинка. Стоила тогда такая машинка фирмы Зингер 3 рубля (для сравнения лошадь стоила 5 рублей). Таких денег в семье не было и пришлось купить ее в кредит с выплатой ежемесячно по одному рублю. Как пользоваться машинкой сестер научил агент по продаже этих машин. Но надо было еще уметь шить, а этому учить их было некому. Так что практический эффект от приобретения этой машинки был мизерный. С грехом пополам они чему-то сами выучились и кое-что шили себе и нам. Очень редко им приносили заказы крестьянки из окружающих деревень. Так что приличными портнихами они так и не стали.

Время шло, они подрастали и становились уже невестами, а одеть их было не во что. Мама потихоньку плакала, но что родители могли сделать? Отец вовлекся в описанную выше авантюру с покупкой лошадей в Таврии, но что из этого вышло вы уже знаете. С целью заработать хоть какие-то деньги, чтобы одеть девочек, мама включилась в мелкую торговлю. Заняла у соседей немного денег. За речкой у нас стояло село Ярошевка. Мама стала закупать там по дюжине цыплят и носила их продавать служащим сахарного завода в другом селе. В первый раз, в дороге двое цыплят задохнулись, так что первая торговля оказалась с убытком в 5 копеек. После такой торговли в доме стояла ужасная атмосфера. И все же решили не сдаваться. В следующее воскресенье дела улучшились, и мама уже заработала целых 25 копеек. После такой удачной коммерции настроение в доме улучшилось.