Текст книги "Дорога длиной в сто лет. Книга 1. Откуда мы пришли"

Как-то на закате я отдыхала на скамейке у дома после того, как помазала (побелила) дом снаружи. На скамейку присаживается наш квартирант. Поговорили. До этого я с ним очень редко разговаривала. После нескольких таких свиданий, он говорит мне: «Выходи за меня замуж». Я, как и все девушки в подобных случаях, сказала, что об этом еще не думала. Он говорит: «Ну что ж, подумай». А думать было, о чем. Во-первых, я еще очень молода – мне только 17 лет. Знаю, что к нему сватаются очень хорошие девушки и постарше меня. У него уже большая семья, как я уже писала ранее, больная мама и вздорный племянник, а я уже и до этого столько настрадалась. С другой стороны он мне нравился своей черной густой шевелюрой, очень черными глазами, красивыми черными бровями. У него красивый рот, с умеренными губами. В общем, он здоров, красив, подтянут. В обществе держит себя ненавязчиво. Сватался он между длительными поездками. Приезжает, спрашивает: «Надумала?» И так несколько раз.

В конце-концов, я его полюбила. Мы с мамой перешерстили всех местных женихов и остановились на нем, как на самом интересном. Как-то между поездками, он сказал мне, что у него есть возможность устроить свою маму у замужней сестры в Новоукраинке. При этом муж у сестры – добрый человек, и ей там будет хорошо, хотя у них уже живет его мать. А племяннику он даст какую-нибудь специальность, которую тот сам себе выберет.

Я была влюблена в Аврумарна, как говорят «по уши». Мне в нем нравилось все, включая его одежду. А у него всего-то и было два костюма, серый и темно-синий. И оба на нем сидели как влитые. Особенно он был хорош в темно-синем костюме из бостона (бостон – плотная шерстяная ткань).

Мы с мамой посоветовались и решили дать согласие, хотя со свадьбой не торопились. У меня, как у невесты, нет никакой одежды. Занялись подготовкой к свадьбе. К тому же и осень наступила, а теплой одежды тоже нет.

Свадебное платье. Наша знакомая Брана Бахмутская перешила мне бабушкино черное длинное платье с шелком. Обувь у меня была. Несколько лет назад в подарок к моему дню рождения ныне покойный папа купил мне очень красивые черные женские сапоги на высоком каблуке. Мне в них было так хорошо, что я за всю жизнь не припомню, чтобы от обуви у меня было такое удовольствие, как от них. Зимнее пальто. Курточка тети Бобы к таким сапогам не подходила. И здесь нашелся выход. В начале я нарядилась в генеральскую бекешу (полупальто) с серым каракулевым воротником, которая была без надобности у жениха. Сидела эта бекеша на мне как влитая (бекеша, очевидно, была не генерала, а его ребенка). Но пальто все-таки шить надо и мама отправила меня за этим к дяде Ейлыку в Первомайск, у которого и дочь Хайка, и зять были первоклассными портными. (В этом месте неувязка с родством Хайки с дядей, а вернее двоюродным дедушкой Ейлыком. Ныне живущий внук Ейлыка Иосиф не знает о дочери Ейлыка по имени Хайка). Пальто они пошили быстро и хорошо, но взяли с меня дорого, так как по выражению Ейлыка Хайка была очень скупым человеком.

Назначенную свадьбу почему-то перенесли на апрель 1923 года.

Подвенечное платье. Как-то мама купила на базаре поповскую ризу. Из кремовой саржевой подкладки этой ризы Брана Бахмутская пошила мне подвенечное платье. Из бостонового верха этой ризы, тоже кремового, пошили жакет. Интересная деталь, связанная с этой ризой. У этой ризы был стойкий парфюмерный запах. Сколько я ее не стирала, запах сохранялся.

Спустя много-много лет, этот жакет я отдала своей внучке Леночке, как прекрасную ткань. Хотела, чтобы она пошила из него что-то для своих девочек. А теперь думаю, что они в таком наследстве не нуждались.

Саму свадьбу, не помню по какой причине, еще раз перенесли. Состоялась она в апреле 1924 года. Свадьбу проводили по еврейской традиции у синагоги под хупой. У нас это выглядело так. На четырех столбиках был натянут полог (полог на иврите «хупа») из черной плотной ткани с белой бахромой. Я семь раз обошла вокруг жениха. Затем раввин произнес благословения. По традиции положено, чтобы жених одел на руку невесте золотое кольцо, но такового у него не оказалось. Затем нам дали выпить по рюмочке вина, а рюмочки разбили на счастье. Само торжество провели в большой комнате у тети Бобы. Свадьба была скучной. Ни музыки, ни танцев. Правда, были певчие – Грабовские.

Мама не хотела, чтобы мы после свадьбы жили у нее. Она сняла квартиру для нас у четы по фамилии Учитель. Его звали Мойше, а ее Сура. В семье у них царил матриархат. В народе ее звали Сура-шейгец, что значило «отпетый парень». Сура была красивой женщиной и вела себя очень свободно. Их дом стоял в самом центре местечка. У них был свой участок земли и они занимались хлебопашеством. Участок этот был у них еще до Октябрьской революции, и люди говорили, что Сура-шейгец выдурила этот участок у помещика своей фаршированной рыбой. Кроме того, Сура славилась своей вредностью. И к этой хозяйке меня угораздило попасть.

Квартира, не в пример домику моих родителей, была хорошей. Двухкомнатная, светлая, с деревянными полами. Первую комнату мы оборудовали под столовую. В ней стоял подаренный мамой полубуфет и обеденный стол со стульями, которые мы купили сами. Во второй комнате у нас была спальня. В ней стояла двуспальная железная кровать, деревянная мамина кушетка, в сиденьи которой было множество дырочек, и две лозовые корзины, поставленные одна на другую и накрытые скатертью. Корзины заменяли нам платяной шкаф. Вот и вся наша мебель. На то время и квартира, и обстановка были замечательными.

(Раз мама так подробно описала их первую собственную мебель, хочу внести и я свою лепту о мебели моего детства. Хоть это была первая мебель родителей, она очень долго оставалась и единственной, несмотря на то, что семья кочевала из квартиры в квартиру и из города в город.

Обеденный стол. Это было массивное прямоугольное сооружение из толстых коричневых досок с толстенными, пузатыми, круглыми, резными ножками, – даже трудно их назвать ножками, точнее было бы – слоновьими ножищами. У меня о нем остались самые теплые воспоминания. Наша первая съемная квартира в Харькове на Павловском переулке. Стол долго был моей кроватью, и я на нем ночью спал. И не помню, чтобы мне было жестко спать. Ножки стола для крепости внизу были соединены крест накрест толстыми рейками. Под столом была моя первая «комната», где я играл, если не был во дворе. Последние дни до эвакуации в 1941 году этот стол провел в нашей квартире на Змиевской улице. Когда мы вернулись из эвакуации, люди, которые жили в нашей квартире при немцах, вернули нам часть мебели, а стол – нет. Они заявили, что сожгли его для обогрева, что вполне вероятно – дерева в нем было много.

Теперь о двуспальной родительской кровати. Она была их первым действительно семейным приобретением. Эта кровать особо заслуженная. Хоть она и считалась двуспальной, но по современным американским меркам она была односпальной. Кровать имела металлическую сетку в раме, на которую укладывалась пуховая, а может перьевая перина. Сетка со временем растянулась и провалилась так, что ее пришлось заменить на доски. Спинки кровати были крашенными (я помню их цвета слоновой кости), верх спинок имел красивые никелированные украшения. Припоминается случай, происшедший с этой кроватью. Это было, когда мы жили на Павловском переулке. Во время одной из уборок квартиры мама передвинула кровать и сломала литое красивое соединение спинки с обрамлением сетки. Спать на ней стало нельзя. Казалось бы надо было покупать новую кровать. А это тогда родителям было не по карману. У нас в Харькове жил наш земляк Беня Спектор. О нем будет рассказано позже, но забегая вперед скажу, что у него были действительно золотые руки. Он пришел к нам и сделал это соединение, так что его трудно было бы отличить от фабричного. По сломанному соединению он сделал точную литейную форму из двух кусков мела. Во дворе разжег костер и расплавил на нем ни то олово, ни то свинец. А затем жидкий металл залил в приготовленную форму. После очередной покраски (мне было интересно) трудно было отличить Бенино соединение от остальных. Эта кровать кочевала с нами всю жизнь в Союзе. Ее даже вернули нам после эвакуации (ее нельзя было сжечь). Перед отъездом в Америку мама ее даже продала, – пускай за бесценок, но продала. Возвращаемся к воспоминаниям мамы.).

Я очень боялась острого языка Суры. Все знакомые пугали меня, что она меня обязательно ославит на все местечко. Сложность состояла в том, что пищу готовить надо было в общей кухне. Я еще только начинала самостоятельную жизнь, а в семье моих родителей пищу готовила мама и в моей помощи она не нуждалась. А теперь готовить надо было самостоятельно. Здесь я хочу похвастаться. Я всегда была наблюдательной и с самого раннего детства, когда жила у дедушки, я любила смотреть, как готовила бабушка. Бабушка готовила значительно лучше, чем мама. Тогда мои детские наблюдения очень пригодились.

К первой пятнице я предварительно заготовила все необходимые продукты. В первую очередь я начала готовить фаршированную рыбу. Готовила я ее по методу бабушки. В нарезанных для фаршировки кусках рыбы, при выемке мякоти, я не разрезала ни брюшко, ни спинку. В фарш я не клала ни хлеба, ни яиц. Затем фарш я закладывала в приготовленные ранее куски рыбы. Наполненные фаршем куски рыбы я уложила в казанок и она получилась, как живая. Во время моей стряпни хозяйка за мной наблюдала. После того, как я вынула рыбу из печи, я выбрала самый красивый кусок и угостила хозяйку. Восхищению ее не было предела. Она заявила, что моя рыба намного вкуснее ее. И с ее легкой руки я прославилась на все местечко, как хорошая хозяйка.

(Где-то я прочел, почему фаршированная рыба является еврейской национальной едой. В субботу, наряду с множеством запретов по иудаизму, есть и запрет на извлечение рыбьих костей из мякоти. Вот и придумали извлекать эти кости загодя).

У меня было много подруг, и хотя я была самой молодой в нашей компании, я первая вышла замуж. И, не удивительно, что девочки мне завидовали. Тем более, что Аврумарн был красивый, видный мужчина. С первых дней замужества у меня сложилась хорошая, обеспеченная жизнь. Живи и радуйся. У меня хорошая квартира и я материально обеспечена. У меня был открытый дом. Мы собирались у меня и мне было чем угостить моих подружек. Мы распевали еврейские, русские и украинские песни. А так как открытые окна выходили на центральную улицу, то прохожие останавливались и слушали эти импровизированные концерты, что мне нравилось еще со времен моей жизни у бабушки Эстер.

Подумали, что перед рождением ребенка мне следует приодеться, так как дела у Аврумарна шли хорошо. Ближайший большой город, где можно было купить все необходимое, был город Елиcаветград. В связи с занятостью, он со мной поехать не мог и мне пришлось ехать одной. Поездка для меня облегчалось тем, что в Елисаветграде жил младший сын дяди Ейлыка. Он был портным и семья его оказала мне большое гостеприимство. С его помощью я очень быстро приобрела все, что мне было нужно, так как выбор был большой.

Я купила осеннее пальто стального цвета, черные лаковые туфли с замшевой отделкой, стального цвета чулки под цвет пальто и черную шляпу.

Так как печь, на которой я готовила, стояла в неотапливаемом коридоре, с приближением зимы решили поменять квартиру.

Мама быстро нашла для нас очень хорошую квартиру. Тоже две солнечные комнаты и общая кухня. Такой солнечной квартиры у нас в дальнейшем никогда не было. Солнце светит в комнаты весь день. Но за всякое удовольствие надо платить.

По договору мы должны были отапливать весь дом, включая и комнату хозяина. Отапливался дом общей русской печью. Если наши две комнаты были угловыми и продувались всеми ветрами, то комната, где жили хозяева примыкала к стене русской печи и была самой теплой, что зимой немаловажно.

Коротко опишу колоритную семью нашего хозяина. Хозяин был рослым, угрюмым, безулыбчивым человеком. Зато хозяйка была веселого нрава. Звали хозяина Берця Гофман, а жену – Ента. Оба они были большими аккуратистами. Она постоянно и дома, и вне дома носила черный парик. Она была либо лысой, либо седой и стеснялась этого. У них было много детей, но только два мальчика примерно 12 и 14 лет. Со старшим Сюней я сдружилась. Ему нравилось, как я красиво застилаю кровать и он приходил этому учиться. Девочки были рослыми, веселыми и вольного нрава по тем временам. Несмотря на нетрадиционно, по тем временам, вольное поведение, все девочки впоследствии удачно вышли замуж. И еще Берця был очень скупым человеком. Так, например, зимой он заклеивал бумагой даже замочную скважину для сохранения тепла в их комнате.

Берця содержал и дом, и маленький дворик в образцовом порядке. Во дворе был сарай для топлива и хороший входной погреб с пологими ступеньками, что очень мне пригодилось, когда я была на последних месяцах беременности. Была теплая осень и я еще успела засолить в бочке очень хорошие помидоры. Может кому нибудь пригодится рецепт засолки. На дно бочки плотно укладывала слой целых помидоров. В место, где была плодоножка, я насыпала немного соли. Из плохих помидоров варю сок и заливаю помидоры. Помидоры получались замечательные.

Аврумарн привез небольшие белые арбузы. Арбузы были внутри красными и сладкими, как мед. Я и их засолила. Всему этому меня научила моя первая хозяйка Сура-дер-шейгец. Дома ни мои родители, ни бабушка этим не занимались, так как это было им не по карману.

К осени заготовили дрова на всю зиму. Живи-радуйся и не заглядывай в будущее. Зима выдалась холодной, так что сколько ни топи, а в комнатах холодно. Мне к холодной квартире не привыкать. В доме моих родителей, с каменным (метлахская плитка) полом, зимой всегда было холодно. А здесь, даже в морозные дни, в комнатах сияло солнце, чему я несказанно была рада.

К сожалению, мама получила телеграмму из Елесаветграда, что ее отец Хаим-Цуди при смерти. Надо было ей ехать. Так как я была накануне родов, она на время отъезда отдала Лизу и Авреймла (Абрама) Бобеле.

В мои 19 лет без мамы рожать мне было очень страшно. На следующий день после отъезда мамы, помнится, что это был четверг, вечером я начала рожать. Начались схватки, но я терпела. Допоздна метала петли на пододеяльнике. Закрытые пододеяльники тогда не делали.

К утру, когда мне стало невыносимо, Аврумарн побежал в больницу. В больнице работала очень опытная акушерка Маня Медведовская, и он привел ее ко мне. Рожала я очень тяжело. Оказалось, что у меня последыш прирос к матке и его следовало оторвать вручную. После такого неестественного вмешательства у меня началось сильное кровотечение и я начала истекать кровью.

Видя, что я погибаю, акушерка послала Аврумарна к своему племяннику Сене Медведовскому за необходимыми ампулами для уколов. Сеня почему-то заупрямился и ампулы дать не захотел. Вся предыдущая жизнь сделала Аврумарна очень сильным, несмотря на небольшой рост, а Сеня был еще меньше ростом и толстый. После некоторых пререканий, Аврумарн взял его за шиворот, придавил к стенке и говорит: «Одно из двух. Или ты даешь ампулы, или я тебя тут же задушу». Такая «просьба» подействовала и Сеня ампулы дал. На дворе уже была оттепель и была ужасная грязь. Аврумарн так быстро бежал, что на бегу потерял галоши.

А я действительно чувствовала, что умираю. Рожала я на маминой деревянной кушетке с дырочками. Вижу, что кровь через эти дырочки проливается на пол и он уже весь залит моей кровью.

Ничего не болит, но чувствую, что теряю сознание. В последние минуты, перед тем как потерять сознание, даю древний еврейский обет. Если не умру, то дам для бедных 18 по 18 рублей. (Следует рассказать об этом старинном еврейском обычае. В иудаизме есть такое понятие, как гематрия. Гематрия – это буквенная математика. Буквам древне-еврейского языка «лушн койдеш» (святой язык) приписывались числовые значения. 18 – это числовое значение слова «хай» – живой. По этому обычаю полагается за спасенную Богом жизнь жертвовать восемнадцать или, если имеется такая возможность, в десять, в сто раз больше денежных единиц неимущему или на доброе дело).

Принесенные Аврумарном ампулы, возымели действие и я не умерла. Целый месяц я была в тяжелейшем состоянии. (Интересно, что это были за ампулы почти сто лет назад, которые так быстро возымели действие? И откуда эти ампулы были в маленьком населенном пункте, после семи лет мировой и гражданской войны, и как могла знать об их назначении не доктор, а обычная акушерка?)

Вернувшись домой мама застала меня тяжело больной и с новорожденным ребенком. Ребенку дали имя Хаим-Шая, в память недавно умерших его прадедушки Хаим-Цуди и дедушки Шаи. Дома, а затем и в жизни, его звали русифицировано – Фима или по-взрослому Ефим.

Спустя некоторое время мама рассказала о своей поездке в Елисаветград. Когда она приехала, Хаим-Цуди действительно был при смерти. В доме ничего не было. Для того, чтобы его переодеть после купания, пришлось сшить сорочку из нескольких наволочек. После купания он был ей так благодарен, что даже прослезился, чего с ним никогда не случалось. Таким он каменным был человеком. Умирал он долгой, мучительной смертью. Вот такой финал его жизни.

Незадолго до его смерти его раскулачили. Раскулачивание – это когда по решению властей, без суда, зажиточного человека лишали всего его имущества. С ним еще хорошо обошлись, – не арестовали. Соседи рассказали маме, что из дому было вывезено столько добра, что хватило бы с избытком и детям, и внукам. (Вспомним, как он, со своей скупостью, обошелся со своим сыном, вынудив Колман-Лейба, правда к его счастью, эмигрировать в Америку. Да и примирительная встреча его с единственной дочерью произошла только перед его смертью. Совсем недавно вы прочли о том ужасном времени, когда бабушка Брана осталась одна, после смерти мужа. На ее руках в голодное время, после того как она сама перенесла тиф, осталось трое детей, причем младшему сыну было всего три года. И в это время, хорошо обеспеченный отец, из-за своей невероятной скупости, отказал в помощи своей единственной дочери и внукам).

Одна из соседок сказала маме, что все, что осталось после раскулачивания, забрала его вторая жена и оставила его одного умирать. Вот так наказала судьба скупца.

Сразу встал вопрос – что делать со мной и новорожденным? Полноценно ухаживать за мной мама не могла, так как у нее самой было двое детей, да и зарабатывать надо было на жизнь. Соседи посоветовали взять в дом одну нуждающуюся старую женщину в качестве няни, что Аврумарн и сделал. А я еще долго не могла прийти в себя. Мне постоянно хотелось спать. Слабость была таковой, что я ходить самостоятельно не могла. К тому же еще и ребенок оказался беспокойным и все время кричал, не давая мне спать. Ох! Как спать хочется, а тут надо его качать в лозовой коляске. Несколько раз ночью я брала кричащего ребенка, чтобы его покормить и успокоить, и тут же усыпала, а ребенок падал на пол.

И няня решила, что я таким образом хочу убить ребенка. Однажды она задумала поймать меня с поличным. Ночью она устроила наблюдательный пункт, спрятавшись за спинкой кровати. И вот что она потом рассказала. Покормив ребенка, я, вместо того, чтобы положить его в постель, сама валюсь на кровать, а ребенка роняю на пол. Естественно, она выскочила из засады с криком: «Нэ так кормлять дитэй!» Этот крик я запомнила на всю жизнь. До трех месяцев ребенок мне жить не давал. Чтобы как-то его, кричащего, успокоить, я привязывала его кроватку полотенцем к своей ноге и качала пока он не засыпал.

Уже потом я поняла, что плакал он от того, что был все время голоден. После перенесенной мною тяжелой болезни, у меня практически не было грудного молока. В то время новорожденных не подкармливали искусственным питанием. Он просто голодал. Начала я его подкармливать только в три месяца.

(С рождением ребенка в наших краях был обычай для ребенка покупать на счастье серебряную чайную ложечку – для кормления. Кстати, я так и делал для своих детей. Была и у меня такая ложечка, в виде черпачка с круглой ручкой, которую я терпеть не мог. У нее были острые края и она при кормлении царапала мне губы. Но что было делать? Я терпел. Но примечателен финал этой «серебряной» ложечки. Перед переездом в Америку мы продавали все, чтобы получить максимум денег. Продал я все, что было серебряного в доме, так как золота у нас не было. Это были пасхальные рюмочки и ложки. Любопытно, что мама не знала, где серебряная ложка, а где нет. Мама часто выскребала подгоревшую еду из казанков и сковородок ложками. И, очевидно, лучшей для этого была одна из ложек. Так вот, за семьдесят лет такого использования, эта ложка чуть ли ни на треть была стерта. Когда я собрал все ложки, которые по виду могли быть серебряными, то взял и эту неказистую ложку и понес в пункт приема драгоценных металлов. И что же оказалось? Эта полустертая столовая ложка оказалась серебряной. Моя же в детстве нелюбимая «серебряная» ложечка оказалась мельхиоровой. С одной стороны это показывает благосостояние моих родителей «мелких собственников», а с другой стороны я напрасно мучился в детстве).

Время идет. Я начала поправляться. Ребенок успокоился, так как я его начала подкармливать.