Текст книги "Дорога длиной в сто лет. Книга 1. Откуда мы пришли"

Процесс топки происходил следующим образом. Накануне дедушка натаскивал полную кухню соломы и растапливал печь. Науку как топить я усвоила от дедушки. Я во все времена любила топить печь. Усаживаешься на ворох соломы перед печью и делаешь из соломы маленькие снопики. По мере выгорания предыдущей порции ее разгребают кочергой, чтобы все выгорело, и после этого подкладывают следующий снопик. Дедушка учил меня быть осторожной с топкой, иначе огонь мог вырваться наружу и обжечь, чего я, конечно, боялась. Все было хорошо, пока из соломы не выскакивала мышь. Я очень боялась мышей и подымала крик. Тут же с печи спускали кошку, которая, как и дед, любила лежать на печи, и начиналась охота.

От жизни у бабушки остались у меня яркие воспоминания о посиделках соседей – покупателей кипятка. К вечеру, еще задолго до того, как закипит вода, приходили женщины с чайниками и усаживались вдоль стен на тот сундук, в котором летом хранились яблоки для продажи в розницу. Это был своего рода импровизированный клуб, где обменивались новостями, на кого-то клеветали, над кем-то посмеивались. Зачастую они засиживались, и тогда их дети приходили звать своих мам домой.

Приход детей дедушке не нравился, так как они выхолаживали дом, а это лишний расход топлива. Ранее пришедшие покупатели переговаривались между собой и с нетерпением ждали прихода «мастеров слова» – наших юмористов. Эти люди талантливо копировали и критиковали всех, кто попадался им на язык. Это были Хаим Каплун, Хаскел Теплицкий и мать большой семьи по имени Цыся. Запомнилось мне одно изречение Хаскела по поводу одной нашей неряшливой соседки: «Хайка после кормления детей, забывает положить грудь на место». Хаима за глаза звали: «Хаим дер лыгнер» – то есть лжец. Хаим талантливо сочинял такие смешные истории, что слушатели смеялись до слез. Но какой писатель не лжец, ведь все, что им написано, плод его воображения. Все их интермедии принимались слушателями с большим интересом и сопровождались смехом от души. Заразительнее всех смеялась Бобеле. Для соседей это были настоящие импровизированные концерты, которые оживляли их тяжелый и однообразный быт. Посиделки эти были, в основном, зимой.

Позже, когда я была школьницей, на этих концертах выступала и я, передавая этим благодарным зрителям те представления, которые мы проводили в школе. Причем здесь я выступала одна за всех персонажей спектакля. Что интересно – ни бабушка Эстер, ни мама в этих концертах не принимали участия – они для этого были слишком серьезными людьми.

Бабушка Эстер была совершенно необразованной женщиной и очень плохо говорила по-русски. Дедушка Герш подшучивал над своей женой. Он говорил, что она владеет тремя языками и приводил пример своего утверждения. Она говорит: «Кыцька бусыр хоп», что переводится следующим образом: «Кошка схватила мясо», то есть: «кыцька» – это русское слово «кошка», «бусыр» – мясо на иврите, а «хоп» – это на идиш.

Моя бабушка Эстер оставила у меня на всю жизнь самые теплые воспоминания. Мне так нравилось имя Эстер, что я дала себе зарок, что если у меня когда-нибудь родится дочь, то я назову ее этим именем. Но Бог дал мне только трех сыновей и ни одной дочери.

Бабушка Эстер происходила из более высокой, по тем временам для евреев, династии раввинов, но все же была неграмотной. У нее был брат, которого я смутно помню и забыла даже его имя, а жену его звали Цирл. Помню только, что он жил в деревне Добрянка. В этой деревне было всего несколько еврейских семейств и он там совмещал обязанности раввина и резника. Эти еврейские семьи неплохо его содержали. Я несколько раз у них гостила. У них был просторный, чистый, хорошо обставленный дом и летняя кухня. Вели они сельский образ жизни. У них были куры, корова. Он и местным крестьянам резал скот и птицу. Все это позволяло им хорошо жить.

У него было трое дочерей: Перл, Рахл и Буся. Буся – ровесница Бобеле, часто приезжала к нам в гости и привозила много вкусной крестьянской еды. Это было сливочное масло, подсоленный творог в деревянном бочоночке и много всякого другого. В гражданскую войну Рахл с мужем и дочерью Фаней погибли, и я не знаю как, а две другие их дочери Сарра и Рива жили в Одессе. Что касается Перл (Песи), то до 1924 года ее семья с сыном Куциком жила в деревне. Затем жить в деревне стало опасно и они уехали в Америку. Она писала, что варит пищу у плиты в белом платье, чего мы и представить себе тогда не могли. О Бусе я ничего не знаю.

Из предков со стороны мамы я помню только ее отца – Хаима-Цуди Бавского и его сына Колмен-Лейба. Хаим-Цуди жил в городе Елисаветград, в народе его звали Каныболот, а сейчас называют Кировоград. Его первая жена Идес рано умерла, оставив ему двоих детей – старшую дочь Брану, мою маму, и младшего сына Колмен-Лейба. Идес я не застала в живых. По рассказам она умерла от удара коровы во время дойки.

Я помню его вторую жену, которую звали Суре-Лея. Это была высокая, дородная женщина. Дедушка был среднего роста, хорошего телосложения, белокурый, с розовым цветом лица, серо-голубыми глазами и небольшим носом с маленькой горбинкой. Человеком он был серьезным, мало разговорчивым, но красиво тихо смеялся. У него была плохая черта – он был чрезвычайно скуп. Характерно, я не помню, чтобы он когда-нибудь прислал своим внукам подарки.

Хаим-Цуди имел хорошую по тем временам специальность скорняка (Скорняк – мастер по изготовлению и ремонту меховой и кожаной одежды). К тому же он был деловым человеком. У него был свой выезд. Летом он запрягал лошадь в повозку, а зимой в сани. Таким образом, он, в отличие от других скорняков, не ждал, пока заказчик к нему придет, а сам разъезжал по базарам и селам и покупал шкуры по дешевке. Купленные таким образом шкуры он обрабатывал и потом выгодно их продавал.

У него был новый добротный дом со входами с улицы и со двора. Интересную деталь я подметила. Если у бедняков дома были низко посажены, и вход в них имел ступеньку вниз (для сохранения тепла), то у Хаима-Цуди, чтобы войти в дом, надо было подняться на несколько ступенек вверх. В доме были две большие комнаты, большая кухня, большой коридор, ведущий во двор, большие светлые окна.

Двор был маленьким, но образцово содержался. Во дворе были сарай и конюшня. В сарае штабелем лежали дрова для топлива, заготовленные на всю зиму, не так, как у деда Герша, который покупал топливо среди зимы и понемногу. Вокруг была лесистая местность, поэтому была возможность топить дровами, а не соломой, стеблями подсолнуха или даже подсолнечной шелухой. Конюшня была чистой, а навоза во дворе не было – его вывозили. Сырые и выделанные шкуры хранились на чердаке дома и в сарае. Во дворе был старый дом его отца. Его сдавали внаем.

Мама моя была не очень красивой девушкой. Замуж ее он выдал за моего отца, очевидно, уже не очень молодой и не без сватовства. Как это происходило мне неизвестно. Думаю, что наш небольшой домишко был построен на мамино приданное. Так как он был скорняком, то он невесте подарил ротонду (шуба без рукавов) на лисьем меху, а жениху – шубу на хоревом меху с хвостиками наружу для красоты.

Колмен-Лейб был высоким, красивым молодым человеком, что видно из сохранившейся у меня семейной фотографии. До примерно 1910 года он служил приказчиком в магазине в городке Знаменка недалеко от Каниболота. Как говорили в семье, был Колмен-Лейб вольнодумцем и не хотел быть приказчиком, а хотел иметь свой магазин. Отец отказывал ему во всем, даже в подарке ему собольей шубы, которую он хотел иметь, мотивируя тем, что Колменон все промотает. Я же думаю, что отказывал он ему не из-за расточительности сына, а просто из-за своей скупости.

Кончилось это тем, что, окончательно рассорившись с отцом, Колмен-Лейб решил эмигрировать в Америку. Не каждый бы решился на такой поступок. В дальнейшем жизнь подтвердила правоту его решения. Я хорошо помню это летнее субботнее утро, когда все евреи местечка шли в синагогу. Он подкатил к нашему дому на фаэтоне попрощаться. (Здесь необходимо небольшое разъяснение. В те времена все евреи царской России исповедовали только ортодоксальный иудаизм. Согласно предписанию этого иудаизма, в субботу евреям на чем-либо ездить было запрещено).

Мама была его поступком возмущена. Кстати, мне он привез в качестве подарка мандолину. На прощание наша семья сфотографировалась. Эта фотография сохранилась, хотя и находится в плачевном состоянии.

После отъезда Колмен-Лейба я один раз гостила у дедушки, о чем я расскажу немного позже.

Что я еще помню о дедушке Хаим-Цуди? Накануне моих родов мама получила телеграмму о том, что ее отец при смерти. И мама решила ехать в Елиcаветград. Лизу и Абрама она оставила на попечение тети Бобы, а я осталась с Аврумарном.

(У меня нет сомнений, что из-за скупости своего отца, моя бабушка засиделась в девках. А ведь он был состоятельным человеком, жили они в большом городе с большим количеством евреев, а, следовательно, и женихов, которым нужно было приданое невест.

Попробуем установить, когда же бабушку выдали замуж. В ее документах записан год ее рождения 1876 год. Первый ее ребенок, моя мама Фаня, родилась в 1906 году. Таким образом, она родила своего первого ребенка в 30 лет. Это в те времена, когда женщины выходили замуж рано и, естественно, тут же рожали. Тогда противозачаточных средств не было, абортов не делали, да и немалую роль в деторождении играли традиции ортодоксального иудаизма. Сколько же лет было моему дедушке Амшею? В записках мамы говорится, что папа ее умер от тифа в возрасте 37 лет. А эпидемия тифа в тех местах была в 1921 году. Из этого следует, что дедушка Амшей родился в 1884 году. Таким образом, он был моложе своей жены на 8 лет. Женитьба их, несомненно, была по сватовству.

Итак, из-за скупости отца, его дочь надолго засиделась в девках. Не лучше он поступил и с Колманом-Лейбом, вынудив его эмигрировать в Америку и, практически, порвал отношения с сыном.

И все же, я благодарен своему своему прадедушке, что он «подарил» мне такую замечательную бабушку Брану).

Главной силой, которая тянула меня в дом бабушки Эстер, была Бобеле – младшая и единственная сестра моего папы. Ее настоящее имя было Рахиль, но все ее звали Бобеле, а для меня она была тетей Бобой. Она была старше меня, но на сколько лет я не знаю. Когда Бобеле вышла замуж, мне было лет девять. Тетю Бобу я любила самозабвенно и она меня так же. Мама меня редко целовала, а тетя Боба меня баловала и так целовала, что иногда даже слегка покусывала. Бобеле любила поесть. Особенно мне нравилось смотреть, как она ела селедку. Она ее съедала от головы до хвоста целиком. Бобеле была необыкновенно красива. Поэтому ее родители не волновались по поводу ее предстоящего замужества. Они были уверены, что, не смотря на то, что она была бесприданницей, найдется достойный молодой человек, который возьмет ее и без приданого.

О красоте Бобеле в девичестве можно судить по сохранившейся в нашей семье фотографии. Фотография запечатлела семью моих родителей перед отъездом единственного младшего брата мамы Колмен-Лейба в Америку. На этой фотографии запечатлены кроме Колмен-Лейба также моя мама Брана, отец Амшей, Бобеле и я.

И действительно, жених нашелся. Это был Арн (Арон) Львовский. Недалеко от дедушкиного двора стоял большой дом зажиточной вдовы Эстер Львовской. Это была некрасивая, но деловая женщина. У нее при доме была мучная лавка, которая ей давала приличный доход. У нее было много детей. Несколько девочек и два сына. Старшего звали Лейб. В описываемое время с матерью в ее доме жила семья одной из дочерей, а младший ее сын работал на лесном складе в селе Любомирка у своего старшего брата.

Как-то на праздник Арн приехал в Добровеличковку и увидел Бобеле не как давно знакомую девочку с одной улицы, а – красивую невесту. Она ему в тот раз так понравилась, что он решил на ней жениться во что бы то ни стало. Но так как Бобеле была бесприданницей, то мать Арна и вся ее зажиточная семья категорически возражали против этого брака. Несмотря на возражения матери, Арн, будучи уже тогда немолодым человеком, решил жениться на Бобеле.

Арн, несмотря на возражения матери, – а она была властной женщиной, – во всеуслышание сделал Бобеле предложение, хотя при сватовстве дедушка Герш не обещал никакого приданного. Помолвку решили сделать у нас, то есть в доме брата невесты. В назначенный для помолвки день все собрались, но пошел сильный обложной дождь и жених не приехал. Все собравшиеся были сильно расстроены, но не Бобеле. Она взяла за голову большую селедку и съела ее целиком. Затем, чтобы развеселить родных, принялась самозабвенно танцевать, с такой силой, что наш пол не выдержал и провалился. Бобеле не очень переживала по-поводу несостоявшейся помолвки. Если Арн в нее влюбился, то для нее он был давно знакомым парнем с их улицы. К тому же Арн был простым деревенским парнем. Он был высоким коренастым мужчиной с крупным носом, белобрысый. И все же помолвка состоялась, но в другой раз.

Я выше упомянула о провалившемся поле. Хочу внести ясность. Наш маленький двухкомнатный дом стоял на месте старой конюшни моего прадеда. Был он построен без фундамента, поэтому в доме всегда было сыро. Доски пола быстро сгнивали и проваливались. Под Бобеле пол провалился уже в третий раз. После этого родители решили застелить пол метлахской плиткой. Плитки были желтого и бордового цвета, уложенные в шахматном порядке. Пол получился красивым, но очень холодным. От сырости и холодного пола мы часто болели. Пришлось купить железную ванну, в которой мама принимала лечебные солевые ванны. В дальнейшем в плохие времена в этой ванне мы хранили зерно.

По традициям своей зажиточной семьи, которые Арн не стал нарушать, мужчина мог жениться, только обзаведясь своим собственным делом. И он уехал из Добровеличковки к брату на долгие четыре года сколачивать свой собственный капитал. Правда, на христианские праздники, когда покупателей на складе брата не было, Арн приезжал к своей невесте. Бобеле, естественно, переживала – девичьи годы быстро проходят, а других предложений у нее не было, так как в местечке все женихи знали, что она засватана. И, несмотря на все переживания, она всегда была веселой и ласковой.

Спустя четыре года после сватовства, свадьба все же состоялась, хотя денег на приобретение собственного дома Арн так и не накопил.

Торжества состоялись во вместительном амбаре матери жениха при большом скоплении богатых гостей со стороны жениха. Расходы на проведение торжеств взял на себя ее брат, мой папа, так как у отца Бобеле, моего дедушки Герша, не то что на приданое, но и на проведение самой свадьбы денег не было. Мои родители лезли из кожи вон, чтобы угодить родне жениха и не «ударить в грязь лицом». К тому же многие из них были насмешниками и могли ославить моих родных на всю жизнь.

У матери Арна было множество детей и внуков, что и сосчитать их было трудно. Теперь, уже у Шуры, после смерти Бобеле, сохранилась фотография этой свадьбы. Что характерно для обычаев этой семьи – это было фотография только их семьи. В центре сидит сама старуха Эстер в окружении всей своей большой семьи. Насмешник, ее зять, муж ее младшей дочери Ханны, по поводу этой фотографии выразился: «У такой коровы такое большое стадо».

Мать Арна вскорости стали постигать одно несчастье за другим. Вначале умерла ее старшая дочь. Это была очень богатая, по нашим масштабам, женщина. Ее очень красивый дом стоял на нашей улице, а ее лесной склад стоял на этой же улице через дорогу. Вскоре умерла еще одна дочь, а затем и невестка старшего сына. Позже Эстер говорила, что во всем виновата эта семейная фотография – сглазили.

Одно время после замужества Бобеле я с ней встречалась редко, из-за страха перед ее свекровью. И я не желала ходить в ее богатый дом. Мать Арна невзлюбила невестку и, несмотря на то, что дом был большой, выделила новобрачным малюсенькую комнатку рядом с кухней.

Завели они собственное хозяйство. Арн был очень экономным человеком. Поэтому на базар за продуктами ходил он сам на расторг, чтобы покупать продукты подешевле. (Расторг – это время перед закрытием базара). В этой связи мне запомнился такой случай. Как-то в пятницу Бобеле прибежала к своей маме в слезах. В то время на каждую субботу в еврейских семьях готовился праздничный обед. В праздничном обеде обязательно были и фаршированная рыба, и жаркое, и кнышес (пирожки с картофелем), и много других вкусных блюд.

Что же случилось? У Бобеле недавно родился сын Дудл, а Арн купил по дешевке мелкий лук, в то время как для всей этой вкуснятины требовалось много лука, а тут еще ребенок все время плачет. Ей срочно нужна была моя помощь для чистки этого лука. А я для Бобеле готова была сделать все что угодно, даже преодолеть страх перед ее свекровью. С тех пор я стала частым гостем в их доме. И, в то же время, Арна я недолюбливала за то, что он увел от меня мою любимую тетю Бобу.

Как я уже писала раньше, в доме дедушки Герша были две половины. Одну занимал дедушка, а вторую он сдавал в наем некоему Авруму.

Аврум был портным. Жену его звали Хайка. У них было семеро детей. Двое мальчиков и пятеро девочек. Аврум был высокого класса мужским портным. Он был не местный и откуда он приехал в Добровеличковку было неизвестно. Было только известно, что у него нет никаких документов, и, поэтому, он считался невыездным.

Соседи портного между собой звали его бродягой. В половине дома, где жила семья портного, жила еще бедная одинокая женщина по имени Идася. Этой женщине, чтобы она могла существовать, помогала община. Когда я подросла, то устраивала благотворительные спектакли в ее пользу.

Квартира Аврума доброго слова не стоила, но все же у него была крыша над головой. Хотя крыша была дырявой. Во время дождей на чердак выносили кастрюли, ведра и другую посуду и подставляли под дыры в крыше. В квартире Аврума было три комнаты и кухня. В большой комнате работал Аврум, вторая была спальней, и была еще комната со входом из кухни. Вход в квартиру был со двора. Напротив входа в квартиру всю зиму высыпалась зола из печи. Топили твердыми кирпичиками высушенного кизяка. В эту же кучу золы дети ходили опорожняться даже и в сильный мороз. С теплой печи и на мороз – и не болели. В те времена среди детей свирепствовали эпидемии скарлатины и дифтерии, от которых умерло множество детей в местечке, а детей портного эти эпидемии миновали. Вот что значит хорошая закалка!

Весной эта куча золы с человеческими добавками выносилась на проезжую дорогу, то есть на центральную улицу, и место освобождалось до следующей зимы. Впоследствии эта зола перемешивалась с черноземной грязью.

Несмотря на всю свою убогость, квартира Аврума мне больше нравилась, чем квартира дедушки в этом же доме. В большой комнате всегда светило солнце, что создавало ласковый, приятный вид.

Аврум за работу брал деньги вперед, а выполнение ее все откладывал и откладывал до тех пор, пока заказчик не устраивал невероятный скандал. Нельзя сказать, что он был ленивым. Когда у него было много заказов, он шил дни и ночи напролет, с красными от керосиновой лампы глазами и все время напевал себе под нос. Когда Аврум получал оплату за выполненный заказ, дедушка шел к нему получить плату за жилье. Несмотря на дедушкину горячность и скандалы, которые он устраивал портному, зачастую очередь на получение квартирной платы до него не доходила, находились более требовательные заимодатели. В этих случаях бабушка Эстер над ним подшучивала: «Ну, что отплясался?» И все же, когда дедушка видел, что семья Аврума голодает, он, в секрете от бабушки, подбрасывал им продукты.

Жена портного Хайка была очень доброй и в то же время очень забитой, маленькой, худенькой женщиной. По-русски она и двух слов связать не могла. Основным ее занятием было рожать детей. Хозяйкой Хайка тоже была никудышней. Дедушка Герш ее постоянно ругал за бесхозяйственность, но все было напрасно. Например, субботний обед она могла приготовить, как это делали в богатых семьях, а в последующие дни недели семья просто голодала. И все же, когда продуктов на субботу она купить не могла, то на помощь им приходила еврейская община и приносили все необходимые продукты для приготовления субботнего обеда. (Что значит зажиточность, даже общины? Вся наша семья перебралась в Америку благодаря содействию богатой общины евреев, а на обучение папы у бедной общины села Ивановка не было 50 копеек в месяц).

Старшего сына Аврума звали Исруль. Он, как и его старшая сестра Фейга, были очень красивыми детьми. Когда Исруль подрос, он мог бы помогать отцу, но Аврум ни за что не хотел, чтобы его сын стал портным и отдал его в ученики к кузнецу. Как в мире все изменчиво. До революции портные были бедняками. И поэтому Аврум не хотел, чтобы его сын тоже стал бедняком. А после революции в Советском Союзе, портные стали уважаемыми и, что существенно, довольно зажиточными людьми. Так Аврум после революции переехал в Москву, приобрел там высокую репутацию и, даже оставил свою жену, мать семерых детей. Аврум обожал Фейгу и к швейному делу ее не приучал, считая эту профессию для своей дочери унизительной. Зная любовь отца к себе, она с детских лет росла эгоисткой. С братьями и сестрами она не дружила, на печи вместе с остальными не бывала, и как она игралась, я не знаю. Третьей в семье была Руся. В противоположность своей старшей сестре Фейге, она была очень, очень доброй, отзывчивой и умной. Мы с ней были очень близки. Сколько я впоследствии не перебирала своих подружек, такой бескорыстной подруги у меня не было.

Подтверждением нашей крепкой дружбы может служить, например, такой факт: в самое тяжелое для меня время, когда вся наша семья болела сыпным тифом, она меня не оставила одну и даже спала со мной, пренебрегая опасностью заразиться от моих родных. Я к этому времени уже переболела тифом, а она нет.

А умерла она страшно и нелепо. Она купалась в речке и не обратила внимания на небольшую царапину на ноге. Она заразилась столбняком и умерла в ужасных муках. Вся Добровеличковка переживала ее страшную смерть. Но это будет потом.

В раннем детстве, если я не была у бабушки, то игралась с детьми портного. Летом игрались на улице, а зимой на печи. Благо печь была большой, и все там помещались. Игрались с малышами, как с куклами, и они не плакали. Куклы у нас были самодельными, тряпичными и были даже с фарфоровыми головками. Несмотря на их исключительную бедность, (ребенок же) я у них питалась и не видела в этом ничего предосудительного. Очень мне нравились Хайкины коржики зеленого цвета. Зелеными они были, так как они пеклись на самом дешевом растительно-конопляном масле. Правда, часто я приносила туда все, что можно было без спроса взять у бабушки, а из дому у меня не хватало смелости.