Текст книги "В районах малых городов"

Не предам Россию

 
Не предам я Россию, однако,
Кто бы что не сказал за спиной.
Мне плевать на Париж и Монако,
Мне бы Родину рядом с собой.
 
 
Не продам позолоты пшеницы,
Ни за что не отдам тополя,
Даже отблеск белесой зарницы,
Даже песнь по утру журавля.
 
 
Кто-то вякнет, что жизнь заграницей
Будет лучше, пожалуй, в сто раз,
И туда быстролетною птицей
Улетают (аж искры из глаз).
 
 
Не найти там знакомые лица,
Затерялся великий язык.
Мне на Родине сладостно спится,
Я к России с рожденья привык.
 
 
Не смогу без берез у опушки,
Не смогу без лугов и пруда,
В деревнях распластались избушки —
Полюбил наш простор навсегда.
 
 
Города, переулки и дали,
Широту бесконечных полей
Кто уехал – безвольно предали.
Я остался под песнь журавлей.
 

Будний день

Беловатый дымок захотел коблакам,

Это снова заводик завелся под утро.

Ветерок пробежался по голым рукам,

Пробежался по снегу в цветах перламутра.

Кожевенная сумка, пальто – деловой,

Я спешу в универ, чтоб прибыть до начала.

Во дворе раздается надрывистый вой,

Это Ваньке четырка брынчать отказала.

Гололед. Не посыпали снова асфальт.

По наклонной, как в жизни, дают прокатиться.

Поэтический мой розоватый гештальт

Позволяет в пресерую мрачность влюбиться.

И старушки бредут, ковыляют туда,

Где по скидкам хоть что-то возможно позволить.

Кто-то выпил водяры, идет в никуда

Просто так. Только б жизнь им свою обезболить.

Примыкаю к железным тяжелым дверям,

Прохожу ведь обыденность снова и снова.

На часы посмотрю: там девятка к нулям.

Я успел, в коматозе придя бестолково.

Талант

 
Талант не продается на базаре,
Ты с ним приходишь в этот мир.
Живешь, творишь, валяешься в угаре,
Сходив удачливо в трактир.
 
 
Народ наш скажет, что посланец божий
Явился в свет, чтобы гореть.
И с виду вродь простой идет прохожий,
Счастливый город лицезреть.
 
 
А может и несчастный, и подбитый,
С сентиментальною душой.
Посмотришь – грязный весь, опять небритый,
Еще и пьяница большой.
 
 
В вещах найдет заветную сакральность,
Алмаз увидит изо льда.
И упрекнут его за ненормальность,
Клеймо повесив навсегда.
 
 
Одним поэт светило с небосвода,
Другим чудак на букву «М».
Внутри посланца движется свобода,
Дана она всегда не всем.
 
 
Талант не купишь, братец, на базаре,
И не пропьешь его вином.
Ты с ним живешь, валяешься в угаре
И в гроб с собой возьмешь потом.
 

Поодаль от ворот

 
Ючусь поодаль от ворот
Закрытых, некогда открытых.
Я помню резкий поворот
На улицу сердец разбитых.
 
 
Еще напишутся стихи,
Еще наплачемся ночами
За все разлуки, за грехи,
За жизнь не явью, а мечтами.
 
 
Гниет вчерашний транспарант —
Когда-то олицетворенье
Страны, которая гигант,
Которая ушла в мгновенье.
 
 
Забыты также имена,
Бывавших с доблестью в почете,
И жизнь сейчас запрещена,
И каждый где-то на учете.
 
 
А я поодаль от ворот
Ючусь уставшим транспарантом.
Куда теченье унесет,
Туда плыву с своим талантом.
 

Пока я спал

Пока я спал, там началась война,

Кровавая безжалостная бойня.

И человек не знает времена,

Когда хотя бы век прожил спокойно.

Под знаменем «Вперед на город N»

Теряются количественно души,

Невольно взятые под руки в плен.

Их жизнь и жизнь родных бесстрашно рушат.

Пока я спал, там толпы из ребят

Забросили в котел одним указом

Все те, кто, будто, кажется, царят

Над судьбами бессмысленным приказом.

Никто не видел Божьего суда,

Да и простого тож никто не видел

Над теми, кто поставил без труда

Ту подпись, жизни мальчиков похитив.

Пока я спал, там дОлжно выпал дождь,

Но цвет у луж какой-то ярко-алый.

Полет свинца в висок бросает в дрожь,

Приказ на отступ строго запоздалый.

Пройдут недели, годы, целый век,

Указчики пожмут друг другу руки,

Топчась на крови юных человек,

Харкая на родительские муки.

Натикали часики полночь

 
Натикали часики полночь,
Лежу в полумраке, пишу,
Какая я все-таки сволочь,
Которой на уши лапшу
 
 
Навесили. Тяжко и ясно.
Завою нахально как волк.
Я вижу – луна не погасла,
Погаснуть сердечно есть толк.
 
 
Давиться уж беленькой что ли?
Не нужен мне алкоголизм.
Нужна мне влюбленность без боли,
Не этот сухой реализм.
 
 
Под утро восстанут заводы,
Под вечер уйдут на покой.
Я в полночь лишаюсь свободы,
Глаза разливая рекой.
 

Дом на улице Свердлова

По детству приходил на улицу Свердлова,

В этаж, подъезд валился лихо в номер пять

На запах бабушкой сготовленного плова,

Чтоб в шахматы опять с дедулей поиграть.

Меня всегда встречали радостные лица

И телек с новостями, мультом и кино,

На столике клубок валялся, рядом спица,

Кроссворд, газета, чашка с чаем заодно.

Напротив стенка вышла родом с Перестройки,

А слева гордо распрямился шкаф-гигант

С годов семидесятых вроде как постройки,

И в наши дни он крепок телом, как Атлант.

Потом на кухне ждали бутеры с колбаской.

Я из окна смотрел на рынок с высоты

Объятый нежно прародительскою лаской

На улице Свердлова полной доброты.

Будничная блевота

 
Леденящим вихрем обдувалось,
Обжигалось морозью лицо,
Моя жизнь давно размежевалась
Навсегда в бесцветное кинцо.
 
 
Под забором мусор, куча хлама,
Мне навстречу топает мужик,
«Антиалкогольная» реклама,
Он зигзагом чешет напрямик.
 
 
У кустов, в саду поодаль школы
Малолетки выстроились в ряд,
У ботинок бУтыль вроде колы,
И в зубах с сигарками стоят.
 
 
На прогулке четверо старушек,
Обсуждают, выругают власть.
У подвалов множество зверушек,
Псов бродячих, жаждущих напасть.
 
 
Пять заводов с усталью в работе,
Да еще с совдеповских времен.
Все погрязло в будничной блевоте,
Местный житель ею окаймлен.
 

В память о дедушке

 
Ну здравствуй, родной человек.
(Пришел к одинокой могиле.)
Ты помнишь названия рек,
Куда на рыбалку ходили?
 
 
А помнишь прогулки в лесу,
Как ящериц лихо ловили?
Я помню рассказ про лису,
Я помню, костры разводили.
 
 
Блуждали по летней траве,
Футбол на лужайке пинали.
Учил узнавать по листве,
С какого древеса упали.
 
 
Ты в шахматах точно из всех
Считался заслуженно лучшим.
И я перенял твой успех
По детству и ныне плывущим.
 
 
Есть в жизни у каждого роль,
По черному, белому бродят.
Я знаю, как ходит король,
Я знаю, как люди уходят.
 

От лица солдата-срочника

 
Я вернусь. Ты слышишь, мама?
Я вернусь сквозь время и огни.
Но судьба со мной сейчас упряма,
Не пускает видеть лик родни.
 
 
Здесь снега метут тропины,
И сорокоградусный мороз,
Не цветут костры рябины,
Не услышать в небе звука гроз.
 
 
Только в руки автоматы,
По уставу в форме, все дела.
Нас свели военкоматы,
Жизнь крутить по новой начала.
 
 
Пролетит годок ветрами,
Север принял нас, своих детей,
Но в душе снует цунами,
Смерч в сердцах солдатских матерей.
 
 
Я вернусь. Ты слышишь, мама?
Я вернусь домой на зло судьбе.
Разбавляет панораму
Только мысли, только о тебе.
 

Разящий ветер

 
Не льсти себе, разящий ветер,
Разящий мраком перемен,
По миру траурных отметин,
Который в бездну устремлен.
 
 
Устали все уже от боли
С безумных вычурных идей.
Как надоели эти роли
И жизнь влиятельных людей.
 
 
Седин войны давно видали
С забытых рюрикских времен.
Я слышал, как бойцы рыдали,
Чей дух свинцово искривлен.
 
 
Блатных дворовых идеалов
На смерть шагали пацаны
Под блеск чиновничьих оскалов,
В которых вроде «нет вины».
 
 
И дует ветер в кровь во мраке,
Разит аромом перемен.
Не чует их «народ» во фраке,
Но чуем мы, чей мир затмлен.
 

Полночная четверть

 
Склонились под натиском ветви
Под тяжестью свежих снегов.
Настала полночная четверть,
Уснул и наш город грехов.
 
 
Морфею отдались дороги,
Завод не дымит, не смолит.
Не видится свет из берлоги,
На ул. что Титова стоит.
 
 
Забор у соседних домишек
Кирпичной дичает стеной,
Что устлан в округе из шишек
И кутан ночной пеленой.
 
 
Бросаются взглядом стеклянным
Глаза рядовых фонарей.
Один здесь прослыл безымянным,
Остыл, как чугун батарей.
 
 
Но хрупкие шаткие ветви
Под натиском свежих снегов
Прогнулись в полночную четверть,
Уснул и наш город грехов.
 

Каждую ночь обещаю

 
Я каждую ночь обещаю,
Я звездам клянусь под луной,
Что стану другим. Замечаю —
На утро остался собой.
 
 
Разрезала жизнь обстановка
На ровных два цельных куска.
Движение. Вдруг остановка.
Желания нет для рывка.
 
 
Гармония ссяклась во мраке,
Развеялся в разуме дым.
Проснулся я снова в клоаке,
Проснулся я снова пустым.
 

Мы не умираем

Мы неспроста приходим в этот мир,

Крича от радости, от удивленья,

От неизвестного еще мгновенья.

Нас берегут с рожденья, как сапфир.

Родители, не покладая рук,

Растят, лелеют, вкладывают душу,

И учат, как ступать на эту сушу

И как стараться жизнь прожить без мук.

Мы чЕрпаем их знаний багажи,

Несем, взвалив к плечам заветным грузом,

Хоть и судьба идет порою юзом,

Разрушив наши грезы, миражи.

Потом детей родных мы слышим крик

И продолжаем в них свои же души,

И учим, как ступать на жесткость суши,

Как мама с папой нас – в прошедший миг.

И вот к концу подходит чья-то жизнь,

Людей, что нас родили, воспитали.

Пройдет полвека – мы увидим дали

С оттенком облаков и голубизн.

Увянет сад, и дома – попустей,

Шалаш, возможно, не был сделан раем.

Я знаю точно: мы не умираем,

Мы в душах живы наших же детей.

Помолчим

 
Помолчим за ушедших ребят,
За ушедших в багровый закат.
Поднимаем стакан за любовь,
Не пролИлась чтоб заново кровь.
 
 
Сыновей мы помянем опять
И парнишку из падика пять.
Мы припомним и плачь матерей,
Обожженных с военных огней.
 
 
И девчонок мы будем жалеть,
Чьих любимых отдали во мреть.
За Воронеж, за Курск и Курган,
Поднимаю я этот стакан.
 
 
За Афган, за Чечню, Сталинград,
За Сибирь, за герой Ленинград,
За Поволжье, Москву и Донбасс
И за всех, кто отважно нас спас.
 
 
За героев на все времена
Вознесем над собой знамена.
Не забыто ни что, никогда,
И горит всем ушедшим звезда.
 

Незаметно жил

 
Порой, я незаметно жил,
Дышал и пыль в глаза пускал,
Хотелось было, но не пил,
И смысла в жизни все искал.
 
 
Сейчас вновь в ступоре сижу.
Я замер. Дергается глаз.
На небо синее гляжу,
Гляжу на бесконечный лаз.
 
 
Бегут неспешно облака.
Гудок подал автомобиль.
Лучами солнце сдалека
Нагрело стол. Душа – в утиль.
 
 
Застыло время. Дух застыл.
Не жив как будто, не дышу.
Судьба мне смотрит грозно в тыл,
Но с ней я спорить не спешу.
 

Сердечный бальзам

 
При тусклом свете лампы
Я Бродского читал.
Лились хореи, ямбы,
И в них весь утопал.
 
 
Душил уж бич разлуки
И раненых сердец,
И я впитал их муки
И траурный конец.
 
 
При ярком свете солнца
Есенина читал.
Березы у оконца,
Любовь он воспевал,
 
 
В стихах своих скандалил
И проклинал судьбу,
И я в святые дали
Когда-нибудь уйду.
 
 
При грусти, не в ударе
Высоцкого читал
И слушал – на гитаре
До сердца он достал.
 
 
Я вдруг достиг вершину,
Я горы покорил,
Я жив наполовину,
Но счастлив, что прожил.
 

Дворовые мотивы

 
Под небом напористо-синим
С гитарой, сигаркой в зубах,
Со взглядом чуть дерзким, орлиным
Парниша запел о мечтах.
 
 
Играл неспеша, перебором,
Чтоб струны коснулись души.
Ничем неприметный, с пробором
Звучал во дворовой тиши.
 
 
В мгновенье братва подоспела
Послушать любовный мотив.
На улице мрачно, стемнело,
И день – на пороге в архив.
 
 
Умеют любить хулиганы,
Страдать, уважать, обожать,
И пусть не читают романы,
И пусть их, порой, не сдержать.
 
 
Панельный совдеповский домик.
Подъезд тот под номером два.
Запел о любви снова Темик,
Его окружала братва.
 

Не видно мне кентов

 
Не видно боле мне кентов,
Всех тех, с кем детство скоротал,
Когда еще я пацаном
В войнушку в дворике играл.
 
 
И одноклассников не знать
Судьба отчаянно велит:
Кто-т вниз опущен, кто-то в знать
Пробился, в общество элит.
 
 
Поразбежались по углам
По закоулкам всей страны.
А я выделываю хлам
Из строчек, рифм, что не скромны.
 
 
И город Лиски все стоит,
Как прежде. Нечего менять:
Один считает аудит,
Другому б сиги пострелять.
 
 
Не видно боле мне кентов,
Дух одноклассников исчез
В других кварталах городов,
Свет перемен куда пролез…
 

Ушедшие герои

 
Там полегла на поле боя
Святая рать из мужиков.
Они ушли в закат, не ноя,
Ушли под топот сапогов.
 
 
Отважно бились за здоровье,
За мир в одной большой стране.
И с Черноземья, и с Московья
Ушли в небесное турне.
 
 
Зажжем свечу таким во память,
Поднимем знамя, помолчим.
На поле снегу вечно таять,
Где лег солдат непобедим.
 
 
Они отправились на отдых,
Дай Бог, им больше не стрелять.
Почтим вояк и желторотых,
Кто жизнь не сжалился отдать.
 
 
Я принесу туда гвоздики,
Где полегла с отвагой рать,
Чтобы почтить святые лики,
Героям честь свою отдать.
 

Мой двор

Поблек мой двор в районе Интерната

И дом с печатью девяносто шесть,

Страдалец юный времени разврата,

Вкусивший камнем плесенную жесть.

Ребята не играют боле в футбик,

На месте поля – рать автомашин,

Достану с антресоли кубик-рубик,

Припомнив детство, дворик без седин.

Живым и вечным мне всегда казался,

Срубил лишь ЖКХ-шних тополя,

Под тенью коих летом я скрывался,

За крепостью как будто бы Кремля.

Сосед дядь Саша также неизменно,

Вестей источник, с кем-то говорит.

Как близок сердцу говор, драгоценно,

Что до сих пор во мне костром горит.

Пройдут года, еще полвека может,

Изменится райончик Интернат.

Меня душевно все ж невольно гложет

Родимый дворик – ценный экспонат.

Герой без ног

На входе в центр повстречал калеку,

Сидел в коляске – молодость без ног.

Сочувствие проснулось к Человеку,

Что больше он, как мы, ходить не мог.

В глазах его читалось нам посланье:

За Родину он чуточку себя

Отдал судьбе паршивой в наказанье,

Жизнь на частицы с треском порубя.

Бушлат скрывал победные медали

Их было вроде двадцать восемь штук

В награду за очищенные дали

От отчужденных басурманских рук.

Теперь сидел, на мир в почти не мире

Глядел и с сожаленьем вспоминал,

Как был мишенью на открытом тире,

Как за страну он ноги потерял.

В краю родном

В краю родном приятен даже ветер,

Несущий память прожитых годов,

Который хлещет душу, словно плети,

По корке из рутинно-тонких льдов.

В краю родном возвысились, как прежде,

Пятиэтажки, их скорбящий вид

По нам, что бегали когда-то между

Среди кирпичных статных пирамид.

В краю родном обычно пирожками

Запахнет сладко с кухонных окон.

Пройтись еще бы тихими шажками

Чрез бабушек сидящих гарнизон.

В краю родном все как-то по-другому,

Мороз согреет, но не холодит.

Я рад всегда раскатистому грому,

Который в мае снова прозвучит.

В краю родном деревья зеленее,

Листок вообще бесценный изумруд.

То ль с горя, то ли с радости хмелею,

Здесь детство с красной юностью живут.

Завод

 
По столбику, бегущим в небеса,
Все стало ясно – у завода
С отзвуком металла голоса
Проснулись с лозунгом «Работа».
 
 
Он задымил и глухо загудел,
Принявши подневольных кадров,
Всех тех, чей полу-жизненный удел
Горбатиться в таких театрах.
 
 
Парковку крыли «Лады», «Жигули»,
И мужики курили важно,
Не думая, что там у них, в дали
И матерясь многоэтажно.
 
 
Да потому что все устали, бл*ть,
Здоровье – в бартер на пятнашку,
Себя станкам всецело посвящать,
Надев давнишнюю рубашку.
 
 
Завод зажил, стремились в небеса
Столбы с седым зловонным дымом,
И было слышно утром голоса
В народе непоколебимом.
 

Будни студента ин. яза

Из кожаной сумки достал причиндалы:

Тетрадь, пару ручек, пенал, карандаш,

И стал по-лингвистски учить идеалы,

Французский, английский и стран антураж.

Возможно, для будущих я поколений

Начерпал в довесок с культурой ин. яз,

Раскрыть чтобы таинство разных значений

Безмерного множества слов или фраз.

Учебные ночи: поникнувши духом,

Упулился носом я в общество книг.

Листы и картон здесь не кажутся пухом,

Но тоже удобно – прилег и притих.

А знаете, люди, «Hello» такое?

А знаете слово во франце «Bonjour»?

Я знаю. Растекся вот только рекою

В душе по-лингвистски от инокультур.

День благоволит

 
Фанерный шкаф угрюмо распахну
И натяну я джинсы с водолазкой.
С ушей лапшу по-всякому стряхну
И скроюсь за фальшивой маской.
 
 
Присел, как ночь, на мне чернюшный вид,
Приберегу свою улыбку,
И день сегодня всем благоволит,
Чтоб не свершать в судьбе ошибку.
 
 
Ну что ж! Вперед за таинством побед,
Не обойтись без реализма.
Прошло и утро, и прошел обед,
И вечер, полный романтизма.
 
 
Настала ночь, как мой чернюшный вид,
Глаза померкли, словно звезды,
И день сменить она благоволит,
СтоЯ на следующем помосте.
 

Город провинциальный

 
Померкло небо. Звон колоколов.
ЖК церквушку окружили,
И вместо гармоничных куполов
Мелькают окна в черством мире.
 
 
Застроили поля и пустыри
Кирпичной бесполезной кладкой,
И оттого бетон залит внутри,
В душе стеной предельно гладкой.
 
 
Красуются панельные дома,
Солдаты красной перестройки.
Хранящие раскольные тома,
Что не имеют новостройки.
 
 
На кладбищах на отдыхе лежат
Певцы вчерашние, бандиты,
И просто люд, по ком всегда дрожат,
С которых очи все залиты.
 
 
Завод родной опять чернит трубой,
И лязг металла точит разум.
На облаках взошел пейзаж рябой,
Взошел в задЫмленную фазу.
 
 
А небеса уже накрыла сталь,
Колокола все отзвонили.
Видна с балкона каменная даль —
ЖК церквушку окружили.
 

Флаг и крест

 
Сначала флаги с молотом, серпом,
Потом крестам по-новой поклоняться.
А что же в далях ждет нас, что потом?
Как жить и как безвредно изъясняться?
 
 
Полей златых, лоснящихся с пшениц,
Хрущевок лик весьма однообразный,
Культурный вид изнеженных столиц,
Мне душу греет солнцем ярко-красным.
 
 
Не греет смена понятого дня,
Вчера – сжигать, сегодня поклоняться,
И аккуратно сквозь язык огня
Здесь надобно пройти, не оступаться.
 
 
Воспеть всегда я Родину готов,
Но водопадом катятся вопросы:
Как красный флаг теперь с Христом
Друг с другом, как высокие утесы?
 
 
Мы на распутье самых мрачных дум:
И серп, и молот лихо занимают
Одну позицию с крестом, и ум
Изводит это, тленно жжет и мает.
 

Ротный говорил

 
«Вперед на амбразуру», —
Так ротный говорил,
Они как взяли сдуру
И в штурм, как он учил.
 
 
Петров на поле боя
Лишился грубых рук,
И все, кто были стоя,
На небе и без мук.
 
 
За честь ползли под танки
По лужам на крови,
На теле стыли ранки
От холода Земли.
 
 
Был тот, кто лег в окопе,
И жизни не познал.
А кто-то смерть в сугробе
По юности узнал.
 
 
Чесали пулеметы,
Свинец в сердцах застыл.
Они – с геройской роты,
В атаку шли, не в тыл.
 
 
И ротный тоже с ними
Полег на мерзлость зим.
Запомним всех живыми
И память их почтим.
 

О вечно синем человеке

 
«Ты знаешь, что вчера мы с папой…»,
«А мы с отцом за рыбой шли»,
«Мы – по грибы, еще и с мамой…", —
Такие речи душу жгли.
 
 
Что им сказать? Что снова синий?
Что мой с бутылкой засыпал?
На пору ту ложился иней,
А он в «Столичной» утопал.
 
 
И каждый отзвук от мобилы
Казался чем-то неземным.
Сказал бы вдруг: с собою силы —
Пошли вперед к брегам речным.
 
 
Мне жаль разрушенных фантазий,
Ведь если шел, то вниз, в запой.
И детство без отцовской связи
Прошло обшарпанной стеной.
 
 
Не стаял в сердце белый иней,
А я растаял в пелене:
Все оттого, что батя синий
И что не помнил обо мне.
 

Книга с кляксой

 
На книге поставили кляксу:
Старались подделать сюжет.
Топтали и гваздали в ваксу
Протяжно и несколько лет.
 
 
«Насколько ужасное чтиво»,
«Обложка скобрезна, черства».
Так голос толпы горделиво
О ней отзовется сперва.
 
 
От этого ценность не меньше,
За чернью насыщенный текст.
Его обнаружит мудрейший,
Как лучик из сумрачных мест.
 

Купоросный снег

 
Ночью выпал купоросный снег,
Простыней укрыв луга, деревни,
И снежинка, нежный оберег,
Осветлила сумрачные черни.
 
 
Ветерок, насвистывая песнь,
Шевелил со скрипом дверь сарая,
И пришла морозная болезнь
В уголки садов по типу рая.
 
 
Разревелась мглистая пурга,
Замела знакомые маршруты.
Интересно, как там округа
Городской кирпично-серой смуты?
 
 
Там, наверно, все белым-бело,
Одеялом кутались трамваи.
По утру мечты в нас замело,
Купоросный снег бесследно стаял.
 

Март

Смотрю в окно задумчиво, безрезультатно,

Черемуха с рябиной бьются о стекло,

Прохожих два, они никак неделикатно

Решили бить друг друга в синее мурло.

Облиты грязью разномастные машины,

Сошла водой зимы накопленная бель.

Пусть зацветут в краю скорее георгины,

Пусть улетит до зим последний свиристель.

С помойных ям опять разжижились потоки.

Какое счастье, братцы, что не в мой район!

Цветут в душе поэта-дилетанта строки,

Но в это время мир пока что полусон.

И философия сердец пришла, как прежде,

Весна прекрасна, но никак не месяц март.

Смотрю в окно задумчиво, слегка в надежде,

Как в двух прохожих боевой шалит азарт.

Снова в комнате

 
Снова в комнате мрак беспросветный.
Шкаф советских времен по душе.
Я, как мебель, ничуть не приметный,
И живется по старым клише.
 
 
Побеседовать что ль с пустотою?
Одиночество, сядьте на стул.
Из страданий я столик накрою.
Угощайтесь. Сердечный разгул.
 
 
Мелодично и очень досадно
Проскребаются мысли в мозгу.
Говорю с тишиной, будь не ладно,
Лунный свет побледнел на снегу.
 
 
Шепот ветра баюкает тело,
Я усну за дубовым столом,
Но душа моя ночью дотлела,
И глаза оказались стеклом.
 

Изгойная грань

 
Плашмя развалившись на тусклый ковер,
Я чувствую войном себя безоружным.
Изгнанником жизни по черной попер,
По сути, нет белых полос, очень нужных.
 
 
Достаточно голову сунуть в окно:
Есть сверху одна, как река, голубая.
Расцветкой разбавит пустое кино,
Раскрасит кварталы душевного края.
 
 
Покрылись стальной пеленой небеса,
Из форточки воздух свистит одиночкой,
И шторы надулись прям как паруса,
Затишья бы надо пред мертвенной ночкой.
 
 
На сердце ложится судебная рвань,
Мне третий десяток, но я обездолен:
Вонзилась изгойная острая грань
В поэта, который, к несчастью, безволен.