Текст книги "В районах малых городов"

Скоро май

 
Вот изумрудный пледик на поляне,
И по часам заметно – скоро май.
А мы с тобой простые россияне
По времени сажаем урожай.
 
 
Отдушин мало, хоть не отобрали
Малюсенький ничтожный огород.
Сюда идем, коль так уже достали,
Ну, скажем, производство, наш завод.
 
 
И трудимся под синим покрывалом,
Наедине с кормилицей землей,
Которая нас в образе усталом
Однажды примет с пухом простыней.
 
 
Во много что услышавшие уши
Подует ветра пАлящий поток
И освежит еще людские души,
Обыденностью кормленные впрок.
 
 
Соседи, те же братья по несчастью,
Семян отсыпят, поругают жизнь.
А мы картошку с пламенною страстью
Сажаем под воздушность голубизн.
 
 
Ласкает солнце жгучими лучами,
Стекает пот с морщинистого лба.
Мы в май приходим с прежними мечтами:
Облегчить ношу тяжкого горба.
 

Не быть поэтом

 
Как ни хотел я стать поэтом,
Не быть таким мне никогда.
Убогим слыть еще при этом,
И нет зеленых от труда.
 
 
За буквы, слово, амфибрахий,
Хорей, анапест или ямб
Скорее сходишь сразу нахер,
Чем купишь что-нибудь для дам.
 
 
И от того я в педагоги
Однажды с гордостью пошел,
Чтобы открыть себе дороги,
Которых в рифмах не нашел.
 
 
Хотя и там не ждать букетов,
Не ждать подарков. Мне смешно:
Учителей, как и поэтов,
Не любят барышни давно.
 

Поезд

Искусственные звездочки, играючи, застыли.

Пришел невольно с важными годами на перрон.

Колеса чиркнулись об рельсы. Города поплыли.

И прострелил висок ушедшей юности патрон.

Гудок подали. Поезд мчится, мчится, мчится, мчится.

Прибудет. Вдруг конечная объявится. Вокзал.

Потом в депо отправят как положено чиниться.

Потом и спишут в верхний голубой обширный зал.

Кабак на улице N-ова

 
На пыльной улице N-ова,
Где прокажен до дыр асфальт,
Мелькало простенькое слово,
Пропойцев там сидел талант.
 
 
Какой-то лабух на гитаре
Бренчал за водочки стопарь.
А за столами – все в угаре,
У самых важных был вискарь.
 
 
Там – господа и господини
Уездных засранных трущоб,
С канистр пьющие мартини
Еще из мамкиных утроб.
 
 
Дым сигаретный резал зенки,
Как раньше «Беломорканал».
Таков расклад: дебоши-сценки,
На почве водочки скандал.
 
 
Бывали часом мордобои,
И ныне бьются иногда,
И пишут что-то на заборе
По типу «В сердце навсегда».
 
 
Приходят граждане поэты
И остальные в тот кабак.
Потом бухие силуэты
Петляют ночью кое-как.
 

Сентиментальное путешествие

 
Рабочий город для рабочих,
Железных царствие дорог,
Пусть маловатый, между прочим,
Зато там ждет родной порог.
 
 
Я жил на улице Титова,
Родился, юность коротал,
Был внуком профи рыболова
И сам удить порой мечтал.
 
 
Как в нулевые было годы,
Так и сейчас гудит базар,
И малолеток ходят сброды,
Но пьют уже не «Ягуар»,
 
 
Что поновее, вроде «Essa»,
Во ртах нет дыма сигарет
Привычного, но есть завеса
Из электронок. Курит шкет.
 
 
Вперед до парка до родного!
На спинках лавок не сидят.
Не видно нефоров. С седьмого
Шального года не шумят.
 
 
Неподалеку лидер Красных
Рукой куда-то устремлен,
Идей, как выяснил, напрасных,
Он желтизной покрыт как клен.
 
 
Машин гудки на улице на главной
И шум музла от усилков
Идет мелодией тщеславной
Из разных стремных уголков.
 
 
В центрах на мясокомбинате —
Кирпичный гулкий камнепад.
В свободный час на циферблате
Ходили мы на променад.
 
 
Палатки. Рынок. Все как прежде.
Коммунистическая street.
Там мы в посредственной одежде
Ходили хавать в общепит.
 
 
На Проме были, Сахзаводе,
И в солевом уж Мелбугре.
Мне все запомнилось навроде,
Как беззаботой детворе.
 
 
Я был ребенком пролетарским,
Как все другие из братвы,
Не отпрыск крысы канцелярской
Или какой-то замглавы.
 
 
Я прихвастну своей пропиской,
Как из прославленных столиц.
На ул. Титова, город Лиски
Я жил без грусти и границ.
 

Разный соблазн

 
Под небом невинно-белесым,
Под натиском каменных плит
Сижу с мужиком красноносым,
Его вся обыденность злит.
 
 
Подам бухарю на чекушку,
У каждого разный соблазн:
Водярой дурманить кукушку
Иль рифмой достигнуть оргазм.
 

День Победы

 
В победный день в начале мая,
Во всей истории страны,
В руках – прославленное знамя
Советских сил величины.
 
 
Там, на параде, маршируют
За мирный синий небосвод,
Но и сейчас еще воюют
За русский доблестный народ.
 
 
Редеют только ветераны,
Все меньше, меньше их в рядах.
Но мы запомним эти раны,
Что им достались в городах.
 
 
Кто мог пришел, идут упорно
Блестят медали, ордена,
И песнь звучит опять задорно
Как в ту весну и времена.
 
 
Слеза и дрожь бежит по коже,
Как будто сам там воевал.
Пусть будет мир в народе, Боже,
Героев бы не забывал…
 

Дети и взрослые

 
Есть дети как взрослые,
Дети как дети,
Есть взрослые дети
И взрослые взрослые.
 

Кручу верчу

 
Кручу, верчу,
Умереть хочу.
 

Лихой коммерсант

Давнишние кости зарыты во мраке

Подальше от солнца палящих лучей,

И кто-то заткнулся свинцом в буераке,

Застыл в черепах ярко-алый ручей.

И там же сгорел мерседес шестисотый,

Развеялся дым Беломор папирос.

Звучали по небу трагичные ноты,

Под ним крышеватель в Советчину рос.

Но вдруг задолжал он таким же баблишка,

Утюг и паяльник пришлось разузнать,

И дело потом далеко даже слишком

Зашло. Никуда от долгов не слинять.

Полег он в овраге времен пистолетных,

Зарыт в черноземы солдат-маргинал.

Пестрил со страничек различных газетных

Лихой коммерсант, что однажды пропал.

Я не поэт

 
Сегодня времени в обрез,
Скажу, пожалуй, трехэтажно:
К х*ям собачим дух исчез,
А для поэтов это важно.
 
 
Один в Америку слинял,
Другой открыл магаз нескромный,
А я сидел и сиськи мял,
И болт забил на жизнь огромный.
 
 
Не спился, честно говоря.
Оно не пилось что-то как-то.
Страдал порою втихаря
Во время будничных антрактов.
 
 
Я не поэт, а черти что,
Жиган из мусорных провинций.
Как надоел мне шапито
И звери малого зверинца.
 
 
И я пока простой студент,
Иду по улицам невзрачным,
Лицом похож на монумент
Со взглядом мертвым, но прозрачным.
 

Дети улиц

 
Мы с лейблом «Gucci» не носили
Портки, рубашки и носки.
Нас их носящие бесили,
Им в рожу били мастерски.
 
 
О ком же я? О детях улиц,
Кто по подъездам прошнырял,
Кто «Ролтон» ел заместо устриц,
Кто матершиной одарял.
 
 
Мы одевались все на рынках
И сиги брали под шумок,
Теряли зубы в поединках,
На три окончили чушок.
 
 
Катали девок на четырках
И целовались в час ночной.
Реальность только в рваных дырках
Пришла в рассудок наш немой.
 
 
Кто стал говном, кто стал дантистом,
Кто вдруг сторчался всем на смех,
На «ЭкоНиве» трактористом
Витек работает за всех.
 
 
Таких людей живет не мало,
Но мы – история страны,
В которой детство проживало,
Стремясь к темнОтам новизны.
 

Хвостиковый друг

 
Мяукнет, прыгнет на кровать
Братишка четверногий меньший,
Опять кормить, опять вставать.
Он – растопить сердца сумевший.
 
 
Мурлычет хвостиковый друг,
Кто никогда тебя не бросит.
Ему плевать на ряд заслуг.
Он просто так добро приносит.
 
 
Погладь, погладь уже жильца,
Ласкай пушистое созданье,
И одинокие сердца
Согреет мягкое мурчанье.
 

У войны нет любимчиков

 
У войны нет любимчиков. Пулям
Бесполезно твердить об обратном.
Им, свинцовым кровавым чистюлям,
Наплевать на народность стократно.
 
 
У гранат нет друзей и нет равных,
И ракетам без разницы, кто ты.
Беспощадно в ранениях рваных
Безразличия слышатся ноты.
 
 
Вопреки всем законам морали
У войны вековые законы:
У нее нет любимчиков. Знали?
У войны кровяные погоны.
 

Профессии

Чтобы жизнь прошла не даром,

Надо стать ветеринаром.

Чтоб страдать зимой и летом,

Надо быть, как я, поэтом.

Чтоб ходить в костюме строгом,

Надо стать, друг, педагогом.

Чтоб рулить во граде мглистом,

Надо стать, как Серж, таксистом.

Чтобы жить в припев без денег,

Мой совет тебе – священник.

Чтобы честь отдал полковник,

Выбор ясен тут – чиновник.

Чтоб прибыть в депо со свистом,

Надо стать, брат, машинистом.

Чтобы чистить от злодейства,

Надо сразу в путь в судейство.

Чтоб построить высь карьеры,

Надо рваться в офицеры.

Чтоб шутить про числа триста,

Надо стать бы трактористом.

Чтобы стать хоть кем-то в жизни,

Друг, паши и зубы стисни.

Паленый яд

 
В стране огромной величавой,
В стране совдеповских дворов
Паленый яд сравним с забавой,
Он лечит нас без докторов.
 
 
Какие Шуберты и Бахи?
С музлом по классике блатняк.
На коже выбитые бляхи,
В зубах – дурманящий косяк.
 
 
Ржавеют брошенные тачки,
И коррозирует башка
С того, что встали на карачки
На всех заводах у станка.
 
 
Я узнаю пустые улки
И их раздробленность дорог,
Когда бываю на прогулке,
Чтоб навестить родной порог.
 
 
Пойдешь налево – плиты, стены,
Направо – снова мусора.
В бетон муруем перемены
И водку хлещем на ура.
 

Сбегу подальше

 
В леса сибирские с разбега
Как в бар нескромный забурюсь
Для навсегдашнего ночлега,
Я там росой сполна напьюсь.
 
 
Сбегу подальше от усатых
Людей с мигалками блатных,
Дедов седых и край мордатых,
И просто дядечек крутых.
 
 
Я тихой сапой на закате
Напьюсь бордового вина,
Пошлю судьбу к еб*ной мати,
Коль жизнь защиты лишена.
 

Священная война

 
Небо воет. Чернеет рассвет.
Разбомбят, что нельзя разбомбить.
Что и было, того уже нет.
Остается свободу любить.
 
 
Остается любить пустоту,
Земли тлеют осенней травой.
Из свинца набивают тату,
Называя священной войной.
 

Сердце

 
Сердце волнуется раз.
Сердце волнуется два.
Сердце волнуется три.
Остановка.
 

Не буду метаться

 
И впредь я не буду метаться,
И мучать судьбу не горит.
Упав на колени, мне сдаться
Черед смертоносный велит.
 
 
Иль чая испить, иль на пЕтлю
Взобраться на совесть и страх.
К себе я ничуть не приветлив,
Над Доном развейте мой прах.
 
 
Из малого города Лиски
Какой-то паршивец стихи
Кропает, как власти, отписки
И в них размещает грехи.
 
 
Однажды остудится тело,
Забудут, кто не позабыл.
Менты обведут меня мелом,
Как прочих замученных рыл.
 

Одним словом

 
Сирень. Забор. Многоэтажка.
Качели. Лавочка. Фонарь.
Подъезд. Бухло. Трава. Затяжка.
Кенты. Жигуль. Дворы. Бунтарь.
 
 
Район. Квартал. Киоск. Беседка.
Магаз. Аптека. Шаурма.
Асфальт. Окурок. Сигаретка.
Рабочий. Фабрика. Дома.
 
 
Граница. Область. Населенье.
Шоссе. Дорога. Перелет.
Селенье. Стоп. Опять. Селенье.
Машина. Поезд. Самолет.
 
 
Масштабы. Нефть. Ресурсы. Газы.
Страна. Объемы. Глобализм.
Тюрьма. Свобода. Жизнь. Приказы.
Держава. Стойкость. Реализм.
 

Шестиструнка

 
Смотри, купил какую штучку:
Шесть струн касаются души.
Купил на первую получку,
Чтоб побрынчать в ночной тиши.
 
 
Коснется песнь больного духа,
Истоптанного речью подлецов.
Ко мне стучится смерть-старуха,
Что настигала праотцов.
 
 
А я спою каким-то тембром,
Дрожащим, хриплым, никаким,
И перебором, слабым темпом,
Как научил сосед Максим.
 
 
Смотри: купил. Какая прелесть.
Я напишу фривольный шарж,
Чтобы затмить глухую тленность,
Чтоб заглушить смертельный марш.
 

Первый паспорт

 
Мне бордовая книжица в руки попала.
При гербе, как положено. Все-таки ГОСТ.
И в четырнадцать лет напрямик без скандала
Мне путевку вручили на юности мост.
 
 
Возгордился, отчаялся, снова гордился:
Человеком с бумажкой я все-таки стал,
И державный закон с бюрократией впился.
По привычным заметкам – начало начал.
 
 
В зеркалах я все тем же казался уродом,
Изменения тронули острость ножа
Правосудия, что типа в уме мимоходом
Я прибавил извилин в ущерб куража.
 
 
Вопиюще-прыщавым безвредным подростком,
У которого ногу чертила сломал
В целлюлозном и в обществе жестком
Одержали гормоны разумный канал.
 
 
Вопреки настроений скрипучих качелей,
Взбудораженным мыслям, дурному IQ
Ты становишься будто бы чуточку зрелей,
Получив эту книжицу в юном бою.
 
 
Да и пусть осознание, взрослость персоны
Под надзором бумажек, формальным УК.
Оставался я скромным малЫм, но законы
Пропитали с рожденья отчизны сынка.
 

Первое мая

 
С Первым мая! Первомаем!
С красным днем календаря!
Мы все чаще забываем
Про рабочих. Это зря.
Повод выжрать литр водки
Под знамена СССР
Даже Петьке с n-ой ходки,
Он бывалый пионер.
Крах. Раскол. Пустая площадь.
Повод жив. Он уцелел.
Стало жить, кажись, попроще,
Стал поменьше беспредел,
И не ходит с транспарантом
Уморенный демонстрант,
Только Петька с дымным блантом
Курит, глядя на сервант.
В нем гнездятся атрибуты
Прошлых лет, фабричных лет.
Маршируют в даль минуты.
Серп и молот. Смерть. Скелет.
 

О матери срочника

 
Там женщина в пустошь смотрела,
В стекло превратились глаза,
Бессонною ночью ревела,
Как сына, обняв образа.
 
 
Вернется боец невредимый,
Она умирает с тоски.
Он – воин и Богом хранимый,
Но сердце зажато в тиски.
 
 
Как будто стучат сапогами
И топчут душевную гладь,
По комнате ходит кругами
Одна престрадальная мать.
 
 
Томятся часы и минуты,
Бессчетное множество дат.
Уже покорились маршруты,
Вернется на волю солдат.
 
 
Но женщина в пустошь смотрела,
Читалось послание глаз:
Душа второпях опустела.
Наполнится. Был бы приказ.
 

Моряк

Густые комочки плывут по теченью

По синему фронту, по крыше Земли.

Игрался в ребячестве с солнечной тенью

И в путь отправлял по ручью корабли.

Мечты о морях, о скалистых утесах

Камнями запали на илистом дне.

Но все же однажды я стану матросом

Ходить по морям в голубой вышине.

Землякам из города N

 
Рисуется мачо, на Жиге подъехал,
Смолит сигаретку с названием «Бонд».
Кепарь на глаза по-блатному наехал,
И телом на спорте. Неплох генофонд.
 
 
Братва второпях подкатить подоспела,
В каретах по бабе и не по одной.
Смеялась Маринка, изрядно хмелела,
А в Светке душок зажигал суетной.
 
 
Еще бытовухой вчерашней кичились
Те с «Балтикой» двое: Сергун и Витек:
Они в бедолагу с района вцепились,
Разочек пером – прям в живот, поперек.
 
 
Базары велись о каких-то шалавах,
И в этих делах просадили понты,
Еще от паленки в квартирах, канавах
Валялись, подумав, что финиш, кранты.
 
 
Ну что, земляки, как живется? Красиво?
Блюете, шатаетесь в городе N.
И улицам очень прискорбно, плаксиво,
Порыв перемен в никуда устремлен.
 

Темно-синий сатин

Ночь. Сатин темно-синего цвета,

На нем пуговиц блеск серебра.

Охладел в ожидании лета

Я покойником вроде вчера.

Заметался, проснулся в кошмаре,

Резал воздух превъедливый дым.

Город спал в постработном угаре,

Я от стрема стоял часовым

На балконе. Открыл нараспашку

Пару окон – проветрить мозги.

Пропустил бы «Столичной» рюмашку,

Чтобы адские сгладить круги.

Только зелье не пилось ни капли,

Не хотел обливать я мечты,

Наступать на торчащие грабли,

Я покоя желал, темноты

И смотрел по-ребячески глупо

В темно-синий манящий сатин

Из своей одноместной халупы

В окруженьи сиреней, рябин.

Утопаю во тьме

 
Я звездой утопаю во тьме,
А вчера на пурпурном закате
Ловил музу в просторной тюрьме,
Помышляя о вечной утрате.
 
 
Канул в Лету привычный пейзаж,
До небес протянулись массивы,
Оттого и хватает мандраж,
Взбудоражены мраком архивы.
 
 
Не меняет традиции мир:
Заголовки пестрят в газетенках,
И дерьмо пропускают в эфир,
Ну а мне соревнуется в гонках
 
 
Между жизнью и смертью опять,
Между тьмой и предательским светом.
Я звездой порешал ускользать
В темноту перед солнечным летом.
 

Поглощают сердца навсегда

 
Поглощают сердца навсегда
Города, города, города.
 
 
Прижимают своими чертами
Кирпичи атлетических стен,
По проспектам стучит каблуками
Манекен, человек, манекен.
 
 
Бледнолицый, усатый, курящий —
Каждый житель советских дворов.
Маргиналы в гнилом настоящем,
Ну а в прошлом любимцы цехов.
 
 
Маршируют теперь в суматохе
С поколением нашим вразрез,
Мы прикованы к новой эпохе.
Видишь душу, в которой порез?
 
 
Замурованы тельца в рутину,
До финала – кирпичная мреть.
Отпустите меня на равнину,
Неуютно в стенах умереть.
 
 
Поглощают сердца города
Навсегда, навсегда, навсегда.
 

Тридцать первое августа

Тридцать первое августа. Ранец

Беззаботно под вечер собрал,

Своих туфель чарующий глянец

Гуталином тогда натирал,

Чтобы в них натоптать коридоры

Во хранилище знаний. Я в храм,

Где списал ненарочно со шпоры,

Гордо шел, будто плыл по волнам.

По утру построение. Тетка

С микрофоном вещала о нас,

Обнаглела жарою погодка,

Припекался и кожный атлас.

Завершилась торжеств разлиновка,

На асфальте – очерченный мел.

А на парте жила гравировка,

Что нашкрябать Андрюха сумел.

Коротали деньки и тусили,

За домашкой никто не сидел.

Ежегодно в рубашках ходили,

И казалось, никто не старел.

А потом мы покинули стены,

Чтобы в жизни хоть что-то найти,

Нам с последней пришлось перемены

Безвозвратно из детства уйти.

Девяностые

 
Тогда батяня стеклотару
Сдавал за мелкие гроши
И шел шальной по тротуару,
Чтоб на*бениться в шиши,
А дядька местный, дядя Толик,
Таскал с депо металлолом
И борматуху пил до колик,
Что называется «с умом».
Лихое время, и с душою
Был каждый конченный алкаш,
Когда с улыбкой деловою
Глава поддатенький в мандраж
Вводил речами, тем покрепче,
Чем крепче выжрал алкоголь.
И было радоваться нечем,
Но вдруг – руками в антресоль,
А там лежала панацея
От всяких прочих от проблем,
И после этого трофея —
Потоп на жизнь полит. систем.
Ушла романтика, уходит
Пропойцев спИртовая рать.
К нам что-то новое приходит,
К чему-то снова привыкать.