Текст книги "Добрые русские люди. От Ивана III до Константина Крылова"

В качестве трофеев русским достались 12 английских пушек, включая одну, имевшую надпись: «От Короля над Королями Шаху над Шахами, в дар»; в плен попали несколько британских унтер-офицеров. На поле боя осталось убитыми 9 тысяч персов. Котляревский велел написать в донесении, что их погибло полторы тысячи, прибавив, что, если сообщить истинное число, – всё равно не поверят.

Асландузское сражение, произошедшее тогда, когда никто на далекой окраине ещё не знал об оставлении Москвы Наполеоном, бесповоротно разрешило кавказский кризис. Персы и англичане потеряли всякую надежду выдавить Россию из Закавказья, мятежи пошли на убыль. Котляревский получил в награду чин генерал-лейтенанта и Святого Георгия 3 класса. Однако сам герой полагал, что дело не сделано пока в руках персов находится Ленкорань, запиравшая дорогу вдоль Каспия вглубь Персии.

Взяв с собой отряд, насчитывавший 1761 человека, Котляревский совершил марш через солончаковые Муганские степи и подошел к крепости, имевшей гарнизон в 4000 человек. Британцы постарались над сооружением форта на совесть – высокие каменные стены, глубокие земляные траншеи, угловые бастионы. При соотношении сил 1 к 2,5, Ленкорань казалась неприступной. Тогда Котляревский обратился к талышам, выступая в качестве освободителя: «слово русское не есть слово персидское: русский не знает коварства и не имеет никакой нужды в обманах» и те оставили сторону персов.

Генерал дважды предложил сдаться гарнизону Ленкорани, подчеркивая, что перед победителями при Асландузе у персов нет ни малейших шансов, однако командир гарнизона Садых-хан был персом старой закалки и поклялся умереть, но не сдаться (и свое обещание исполнил).

30 декабря Котляревский обнародовал приказ о штурме. «Решаясь приступить к сему последнему средству, даю знать о том войскам и считаю нужным предварить всех офицеров и солдат, что отступления не будет. Нам должно или взять крепость, или всем умереть, за тем мы сюда присланы. Я предлагал два раза неприятелю сдачу крепости, но он упорствует. Так докажем же ему, храбрые солдаты, что русскому штыку ничто противиться не может. Не такие крепости брали русские и не у таких неприятелей, как персияне; сии против тех ничего не значат».

31 декабря 1812 года под страшным персидским огнем три колонны штурмующих бросились в ров, а затем попытались атаковать стены. Что произошло дальше, описал сам Котляревский в письме журналу «Русский Инвалид», где его неосторожно назвали «не хотевшим умерить порыва личной храбрости».

«Сказать о генерале “не хотевший умерить порыва личной храбрости” всё равно как и сказать “неумевший”, а сие то же, что и неумевший управлять собою и следовательно неспособный командовать другими; ибо такой генерал безрассудной храбростью может увлечь в погибель войска ему вверенные… – возмущался Котляревский. – Командующий генерал не должен находиться лично на штурме, и ежели б я был только нехотевший умерить порыва личной храбрости, то справедливо заслужил бы название дерзкого храбреца. Необыкновенный штурм не мог бы кончиться успехом при соблюдении обычных правил.

Происходило так: пред наступлением штурма, когда устроились колонны, я был в каждой из них, сказал всё что мог и как умел к воспламенению духа; объявил, что отступления не будет и что нам должно взять крепость или умереть, видел готовность на сие и, приказав выступить в пять часов, остался на ближней батарее. Жесточайший огонь, довольно долго продолжавшийся, показал упорство защиты, но я всё надеялся, что храбрость преодолеет, когда получил рапорт, что командовавший колонною Полковник Ушаков убит, многие офицеры так же убиты и колонна остановилась во рве неподвижно. Тут уж не время было оставаться мне зрителем ужаса и соблюдать правила для того, чтобы взять крепость. Я пошел, принял лично команду над первою колонною, и едва успел воспламенить дух и увидеть храбрых гренадер, полетевших на лестнице, как поражен был тремя пулями, из коих одною в голову, но дело было сделано: храбрейшие из храбрых водрузили знамя победы на стенах Ленкорана».

Спустившийся в ров Котляревский был немедленно ранен в ногу. Придерживая рукой окровавленное колено, он указал на стену. Солдаты двинулись вперёд, и в этот момент в генерала попали еще двё пули. Одна вошла в правую часть головы, раздробила челюсть, выбила глаз и полководец пал сраженный на гору трупов. Однако увиденная солдатами его гибель не деморализовала их, напротив ожесточила – они овладели стенами, открыли с них артиллерийский огонь. Весь персидский гарнизон был перебит, но и потери русских были ужасающими – 16 офицеров и 325 нижних чинов убитыми. Так много войск Котляревский никогда прежде не терял.

Никто не ожидал, что отысканный среди трупов генерал, почитавшийся убитым, придет в себя. По легенде он сказал: «Я умер, но всё слышу и уже догадался о победе вашей». Изуродованному П. Котляревскому доставало сил распоряжаться обратной дорогой и отписать реляцию Н. Ртищеву, в которой были такие слова: «Я сам получил три раны, и благодарю Бога, благословившего запечатлеть успех дела сего собственною моей кровью. Надеюсь, что сей же самый успех облегчит страдания мои». Взятие Ленкорани сломило волю персов; бывшие союзниками России в Европе англичане больше не могли поддерживать в Азии дипломатическую двусмысленность, а потому вскоре был заключен Гюлистанский мир, по которому Персия полностью признала приобретения России в Грузии и Азербайджане. Этот мир был заслугой именно генерала П. Котляревского.

Однако состояние генерала было ужасающим. У него были разрушены правая скула, челюсть, часть височной кости, он потерял правый глаз, раздробленные куски костей со страшными мучениями выходили через правое ухо или впивались в мозг. Было очевидно, что вернуться к службе он не сможет, хотя первое время генерал не терял надежду излечиться. За свой подвиг он был удостоен Георгия II класса, а также получил отпуск для излечения с полным сохранением жалования.

Полковой доктор, как мог, облегчал его страдания и доступными тогдашней медициной методами извлекал кости. Благодарный Котляревский назначил этому врачу (имя его, к сожалению, нигде не упоминается) пожизненную пенсию и выплачивал её 39 лет, до последнего дня своей жизни, даже когда сам терпел нужду.

В качестве «последнего средства» к исцелению виделись кавказские минеральные воды, к коим и просил отпустить Котляревского Ртищев. Долгое лечение водами позволило немного стабилизировать состояние страдальца, но не более того. Он не мог находиться на улице большую часть года, холод причинял его обнаженному мозгу невыносимые страдания, поэтому дышать свежим воздухом он мог только летом. Правую сторону его лица перекосило, глаз отсутствовал. Однако никто не слышал от него никаких жалоб. Лишь в письмах ближайшему другу Воронцову, время от времени, он меланхолично замечал: «руки мои от слабости чрезвычайно трясутся».

Котляревский покупает себе небольшое имение Александрово под Бахмутом (ныне Донецкая область), где селится вместе с раненым при Асландузе соратником майором Шультеном. Построив на свои средства храм, он приглашает служить в нём своего отца-священника. Генерал даже предпринимает попытку жениться – на дочери своего друга майора Енохина. Но его брак стал новой трагедией – жена и ребенок умерли во время родов.

Тем не менее Котляревский не сдается. Его образ «живого трупа» – не более чем романтическая литературная выдумка. На деле он занимается хозяйством, в частности разводит мериносов, постоянно ходатайствует за своих бывших солдат и ветеранов былых войн, много читает, ведет интенсивную переписку, отправляет полемические заметки в журналы, дающие ошибочные сведения о его походах. В 1835 году из-под его пера выходит чеканная формулировка: «Подвиги во славу Отечества должны оцениваться по достоинствам их, а не по частям света, в коих проходили. Кровь русская, пролитая в Азии, на берегах Аракса и Каспия, не менее драгоценна, чем пролитая в Европе, на берегах Москвы и Сены, а пули галлов и персов причиняют одинаковые страдания».

Не правда ли – меньше всего ждешь от «живого мертвеца» таких блистательных риторических формул? Но принять волю царя и возглавить русские войска в новой войне с Персией он всё-таки не может: слишком сильны страдания и невозможно находиться на улице.

Значительные улучшения происходят в состоянии Котляревского после 1837 года, когда он покупает себе в Крыму, возле Феодосии, мызу «Добрый Приют». Крымский климат оказывается для него целебным: он может находиться на улице круглый год; здесь он сдружился с живущим в Феодосии молодым художником И. Айвазовским.

Неимоверные страдания, делавшие невозможным продолжение военной службы, не сломили ни духа, ни разума, ни воли к жизни генерала Петра Котляревского. Он не «похоронил себя заживо», но остался человеком ума и действия, примером исключительной жизнестойкости даже при превосходящих воображение боевых травмах.

Пётр Степанович скончался в 69 лет, то есть возрасте, который и сейчас превышает среднюю продолжительность жизни у мужчин в России. Умирал он в здравом уме и твердой памяти, более всего переживая о том, что не успевает обвенчаться со своей двоюродной племянницей и, тем самым, обеспечить ей право на генеральскую пенсию. Его последним документом оказалось педантично написанное завещание, в котором он указывает, кому из двоюродных племянников и в каких случаях надлежит оказывать помощь из его наследства и велит главным наследником сделать того, кто «одарен талантами, коими более других мог бы послужить Отечеству».

21 октября 1851 года в 11 часов ночи он поднялся с кровати, велел посадить себя на кресло и скончался. Его похоронили в саду имения, а его друг И. Айвазовский начал сооружать над могилой часовню-мавзолей. В советский период и часовня и могила были утрачены, теперь на этом месте санаторий Минобороны России, но могилу Петра Котляревского ещё только предстоит найти.

28 ноября 2020 года в Феодосии торжественно открыт памятник генералу П. Котляревскому. Отважный воин на лихом коне, вставшем на дыбы, несется в атаку с саблей наголо, попирая простертый под ногами лошади персидский ковер.

П. Котляревский был навечно зачислен в списки Грузинского гренадерского полка, над которым был шефом. До 1918 года на ежевечерней перекличке фельдфебель первой роты первого батальона выкликал: «Генерал от инфантерии Пётр Степанович Котляревский». Правофланговый рядовой отвечал: «Умер в 1851 году геройской смертью от сорока ран, полученных им в сражениях за Царя и Отечество!»

Что читать о генерале Петре Котляревском:

1) Ватейшвили, Д. Л. Генерал П. С. Котляревский: Очерк жизни и боевой деятельности. – Тбилиси: Мецниереба, 1980;

2) Керсновский, А. А. История русской армии. – М.: Эксмо, 2006;

3) Потто, В. А. Кавказская война. Том 1. От древнейших времен до Ермолова. – М.: Центрполиграф, 2006;

4) Соллогуб, В. А. Биография генерала Котляревского. – 3‐е изд. – СПб.: Тип. Гл. упр. Уделов, 1901.

Николай I
На твёрдом основании страха Божия

18февраля (2 марта) 1855 года в Зимнем Дворце в Санкт-Петербурге скончался Император Всероссийский Николай I. «Смерть его была образцом смертей христианина, государя, человека покаяния, распорядительности, ясного сознания, невозмутимейшего мужества», – писал святитель Иннокентий Херсонский (Борисов) и единодушно подтверждали все многочисленные свидетели этой кончины. Это, впрочем, не помешало отчаянно ненавидевшим государя иностранцам и отечественным либералам распустить низкие слухи о его самоубийстве из-за, якобы, поражения в Крымской войне.

Хотя война эта в феврале 1855 года отнюдь не должна была казаться проигранной: несмотря на ряд трагических неудач, Империя и её форпост Севастополь держались твердо, – усилия антирусской коалиции локализовались в Крыму, а государь обдумывал способы рассчитаться с Австрией, нанесшей коварный удар дипломатический в спину, который и предопределил большинство неудач. Неизвестно как бы закончилось это великое противостояние с Европой, если бы новый государь не спешил бы избавиться от тяготившей его и мешавшей начать реформы войны.

Сама Крымская война и создание в ней масштабной коалиции всех европейских стран против России, в которой к Англии, Франции и Сардинии, выступившим с оружием в руках, присоединилась дипломатическая враждебность неблагодарной Австрии и струсившей Пруссии, далеко не была случайностью. Напротив, она была неизбежным следствием внешней и внутренней политики императора Николая I. Причём не его ошибок, а напротив, его достижений и успехов.

Именно при Николае I (1796–1855) Российская Империя на международной арене перестала быть бесплатным приложением к «европейскому концерту»: она начала преследовать собственные национальные интересы, а её идеология всё более радикально расходилась с торжествовавшим в большинстве европейских стран либерализмом. Внутри же сама Россия становилась всё более русской, всё в большей степени осознавала себя как самобытную нацию и цивилизацию с глубокими историческими корнями.

Чудо 14 декабря

Император Николай Павлович принял царство, пережив трагический кризис 14 декабря 1825 года. Не будем забывать, что из-за неизвестности большинству народа ситуации с престолонаследием, в глазах толпы он выглядел узурпатором-самозванцем, отобравшим престол у законного наследника Константина, на чём спекулировали заговорщики-декабристы.

«Завтра поутру я либо государь, либо без дыхания», – говорил император накануне, сам не зная, что будет, и готовил свою супругу к тому, чтобы мужественно и по-христиански принять смерть. Тогда-то с Николаем Павловичем и произошло то, что можно без обиняков назвать «чудом 14 декабря». Несколько раз рядом с императором оказывались вооруженные заговорщики (А. Якубович, А. Булатов), которым достаточно было сделать один пистолетный выстрел, но никто из них так и не посмел посягнуть на жизнь государя. Мятежные лейб-гренадеры ворвались в Зимний дворец и могли бы захватить государыню и наследника, но чудом, всего пятью минутами раньше, дворец занял лично преданный Николаю Павловичу саперный батальон, единственный его надежный резерв. Пропущенные императором на Сенатскую площадь, гренадеры так же не осмелились посягнуть на его жизнь, хотя умолявший их прекратить бунт полковник Н. Стюрлер был убит… Дело заговорщиков развалилось, а дело государя восторжествовало и в этом он до конца жизни видел знамение Провидения не только о себе лично, но и о призвании вверенной ему Империи.

Россия должна была стать незыблемой скалой в бушующем море, цитаделью против всех революционных орд, захватывающих Европу. Христианский национальный порядок против безбожного космополитического бунта, – такова была картина мира Николая I. Три десятилетия своего царствования император подчинял свою политику и свой личный образ действий этому сценарию. Ему явно доставляло радость и самому быть стержнем спокойствия и порядка среди хаоса и бунта – именно в этой роли он чувствовал себя на своём месте.

Долг страшный, долг священный…

Вспомним такую важную в образе императора тему, как его поведение в период холерной эпидемии 1830–1831‐го годов, совпавшей с польским мятежом: «Сильна ли Русь? Война и мор, И бунт, и внешних бурь напор, её, беснуясь, потрясали…» Среди этого кризиса, казавшегося столь же грозным, как и события 14 декабря, император проявлял столь же совершенное бесстрашие и упование на Гóспода.

29 сентября 1830 года Николай Павлович внезапно появляется в парализованной холерой, скованной страхом и унынием Москве. «Благословен грядый на спасение града сего, – встречает его святитель митрополит Филарет. – Такое царское дело есть выше славы человеческой, поелико основано на добродетели христианской». Несколько более недели государь объезжает город, подбадривает народ, прикладывается к иконам. Он заражается, открываются первые симптомы болезни, но милость Божия укрепляет богатырский организм.

Царский приезд возбудил восторг поэтов. И. И. Козлов прославляет святителя Филарета: «Когда долг страшный, долг священный / Наш царь так свято совершал, / А ты, наш пастырь вдохновенный, / С крестом в руках его встречал». Антон Дельвиг пишет «Утешителя»: «Москва уныла; смерти страх / Престольный град опустошает, / Но кто в неё, взывая страх, / Навстречу ужаса влетает?» И вот уже А.С. Пушкин с восклицанием «Каков государь! Молодец!» пишет своего «Героя». Утешься, поэт – Николай I в действительности совершил тот подвиг сердца, который молва приписывала Наполеону и без которого любой герой только тиран.

Но вот в июне 1831 года холерные беспорядки вспыхивают уже в Санкт-Петербурге – избивают докторов, разрушают больницы, нарушают карантин. И вновь император ведет себя как герой, но теперь уже не утешитель, но усмиритель. Он бесстрашно въезжает в толпу бунтарей на Сенной площади и читает вразумительное нравоучение, посвященное… прежде всего недопустимости для русских подражать революционному духу Европы: «Стыдно народу русскому, забыв веру отцов своих, подражать буйству французов и поляков:

они вас подучают, ловите их, представляйте подозрительных начальству. Но здесь учинено злодейство, здесь прогневали мы Бога, обратимся к Церкви, на колени и просите у Всемогущего прощения!»

Контрреволюционная нация

Этот образ царя усмиряющего бунт стал для Николая I основой самопонимания и программой действий. А той силой, тем средством, к которому он решил обратиться, чтобы укрепить нацию на пути противостояния революции, стала русскость. В эпоху формирования агрессивных революционных наций, у русского императора созрел дерзкий замысел создать первую в истории контрреволюционную нацию. Укрепление национального начала должно было стать той силой, о которую разобьется революция.

Эпоха Николая I – это время русского национализма у власти, настолько сознательного и продуманного, насколько только мог быть национализм этого периода. В его основе лежала программа царя по единению с народом именно на основе русскости. Николай I, так часто, как никто из его предшественников с петровской эпохи, посещает Москву, фактически первопрестольная возвращает себе часть столичных функций. Характерен в этом смысле и мотив, который царь вставил, обосновывая строительство железной дороги между Москвой и Санкт-Петербургом: «Петербургу делали одно нарекание: что он на конце России и далек от центра Империи – теперь это исчезнет. Через железную дорогу Петербург будет в Москве и Москва в Кронштадте».

Посещая Москву, император вводит ритуал поклона царя народу русскому с Красного крыльца. В этом ритуале соединяются идеи единения с народом, русской национальной особости и антиреволюционности. Столкнувшись с революционными событиями в Европе в 1848 году, Николай I проводит как бы символическую встречную революцию. В манифесте 14 марта 1848 он провозглашает: «Мы готовы встретить врагов Наших, где бы они ни предстали, и, не щадя Себя, будем, в неразрывном союзе с Святою Нашей Русью, защищать честь имени Русского и неприкосновенность пределов Наших. Мы удостоверены, что всякий Русский, всякий верноподданный Наш, ответит радостно на призыв своего Государя; что древний наш возглас: за веру, Царя и отечество, и ныне предукажет нам путь к победе». В апреле 1849‐го и августе 1851 года, посетив Москву, он каждый раз совершает поклон народу.

От другого московского ритуала царя веет домашней теплотой. Посетив Москву, он с императрицей старается побывать в древнем селе Коломенском, былой резиденции царя Алексея Михайловича, и, зайдя в тамошнюю церковь и застав там венчающиеся крестьянские пары, щедро их одаряет.

Рождение русского стиля

Создание национальной архитектуры, не находящейся в рабской зависимости от идей и практики классицизма, становится в царствование Николая I важной идеологической задачей. В 1834 году архитектор М. Д. Быковский произносит программную речь: «Мы должны подражать не формам древних, а примеру их: иметь архитектуру собственную, национальную, и да проявится настоящий дух нашего отечества и в произведениях архитектуры, и да возвестит она позднейшему потомству о благоденствии и нравственной силе России».

Тем архитектором, который взялся воплотить идеологическую программу государя в камне, стал Константин Андреевич Тон. Он получил блестящее архитектурное образование в Италии и был отлично осведомлен в технике и идеях ренессанса и классицизма. Однако К. Тон оказался способен пойти тем путем, которым пошли приехавшие в Россию итальянские архитекторы, – создатели Московского Кремля, объединившие традиции владимиро-суздальского зодчества и ренессансной художественной техники.

В 1832 году император утверждает проект К. Тона по строительству Храма Христа Спасителя, который был завершен и освящен уже в другую эпоху, в начале царствования Александра III. В 1837–1842‐м гг. К. Тон сооружает церковь Введения во храм в Семёновском полку, по его проектам строятся церкви по всей стране. Проекты его церквей выпускаются специальными изданиями для руководства других архитекторов. В 1841 году императорским указом проекты К. Тона рекомендуются как образцы для строительства православных церквей.

«Русско-византийским» стиль Тона можно назвать с некоторой долей условности. «Византийским» он был в том смысле, что ориентирован на традиционную православную архитектуру, а не на связанные с католицизмом классицизм, барокко, ампир, – стили, которые доминировали в столичном церковном строительстве в послепетровскую эпоху. «Византийский» в данном случае означало отказ от классицистической догмы и обращение к историзму и русской национальной традиции. «Стиль византийский, сроднившись с давних пор с элементами нашей народности, образовал церковную нашу архитектуру», – подчеркивал сам К. Тон.

К. Тон выбрал за образец соборы Московского Кремля с их простой и строгой кубической формой и традиционным русско-византийским пятиглавием. При этом сами кремлевские соборы были синтезом русской православной архитектуры и ренессансной строительной техники. Отказываясь от классицизма как догматической системы, К. Тон, при этом, не отказывается от ренессансного метода обращения с русским материалом, от устоявшегося взаимодействия итальянской и русской традиции.

Особенность русского стиля К. Тона – удачно зафиксированная им всефасадность, силуэтность традиционного русского храма, обращенность его вовне, как свидетельства миру о Боге, величественная монументальность. Тон не копирует какие-то конкретные исторические образцы, он схватывает общую идею русского храма и дает ей свою обработку. В этом смысле к Тону, в отличие от более поздних представителей историзма, не применимы упреки о зависимости от археологии и в копиизме-стилизации. Он ничего не копирует, а развивает идею.

Решительный сторонник К. Тона академик И. И. Свиязев утверждал: «Стиль Тона является русским потому, что образцов подобного зодчества вы не найдете ни у какого другого народа, а наш мудрый царь и его народ в проектах Тона с первого взгляда опознали что-то знакомое, родное, потребовали от него национальных проектов во все концы неделимой России».

В Москве возводится новый императорский дворец, теперь ставший символом российской государственности. Услышав сожаления архитектора Горского о том, что обречен на разрушение прекрасный Теремной Дворец, государь запрещает его трогать, сохранив до нашего дня этот памятник русского зодчества.

При строительстве дворца потребности современной пожароустойчивой императорской резиденции были совмещены с необходимостью сохранения исторического наследия. В состав дворца следовало интегрировать Теремной Дворец XVII века и Церковь Спаса на Бору (XIV в., снесена при большевиках). Архитектурное решение нового императорского дворца было задано как развитие мотивов сохраняемого Теремного Дворца при увеличении масштаба. К. Тон справился с этой задачей, причем в XIX веке близость двух дворцов была гораздо более очевидной, так как сам дворец был окрашен в цвет розовой охры, а крыши имели более выраженный двускатный характер, как и в Теремном.

Интерьеры Теремного дворца, дошедшего от XVII века с голыми стенами, создал выдающийся живописец Ф. Г. Солнцев. Ранее Солнцев в многотомном альбоме «Древности российского государства» решил грандиозную задачу по разработке визуального русского стиля дизайна на основе исторических образцов. И вот он получил шанс реализовать выработанную им концепцию на практике. Наш современник, узнав о том, что интерьеры Теремного дворца созданы в XIX веке, обычно испытывает изумление, настолько органично Ф. Солнцев реализовал образность допетровского русского стиля.

Создание Большого Кремлевского Дворца интерпретировалось современниками как торжество русского национального стиля и национальной идеи. Дворец выступал зримым средоточием русской государственной истории в течение столетий. Создавая этот дворец, Николай I как бы символически утверждал столичный статус Москвы, восстанавливая оборванную при Петре связь.

«Кремлевский дворец мой, изящное произведение зодчества, будет достойным украшением любезной моей древней столицы, тем более что он вполне соответствует окружающим его зданиям, священным для нас и по соединенным с ними воспоминаниям веков минувших и великих событий отечественной истории», – подчеркнул в речи на освящение дворца император.