Текст книги "Уроки ненависти. Семейный роман"

– А нечего больше продолжать. В этом все сложности.

– А что тут сложного-то? Она тебя во «Что? Где? Когда?» обыгрывает?

– Да нет же! – возмутился Александр, – в другом дело. Она, понимаешь, человек совершенно иного ума. Она, как бы так сказать, практик. Исполнительный человек, у нее, как у тебя, зазора между словом и делом нет. Только она быстрее тебя соображает, – добавил он на понижении.

– И?

– И все. А этого что, мало? – начал оправдываться Александр.

– Главное, что она тебя не глупее. А ум – не порок. Или в чем дело, я не пойму. Тебя смущает, что она человек толковый?

– Да, – опустив голову, ответил Александр. – Боюсь я, что она уйдет. Рано или поздно.

– Так соберись!

– Как? Скажи на милость!

– Для начала, туфли почисти. Себя в порядок приведи, а потом смотри по обстоятельствам.

– Тебе легко говорить.

– Там вокруг что, толковых людей нет? Подсмотреть не у кого?

– Да есть, есть. Только так не научишься. Везде талант нужен, способность какая-то. А у меня ничего. Есть у меня дружок, Витька, бросил тоже аспирантуру недавно. Так он нашел каких-то людей, теперь медицинское оборудование продает. Деньги есть, машина, поднялся человек.

– Ну, а ты чего?

– Да ничего. Не умею я с людьми договариваться. Не получается. Это ведь не на рынке носки продавать.

– Ради чего ты тогда университет бросил.

– А-а, – махнул рукой Александр, – делать там было все равно нечего. Перспектив нет. Это студенту можно лапшу на уши навешать, дескать, бла-бла-бла, перспективная специальность, бла-бла, индивидуальная практика, бла-бла-бла, европейские стажировки. С моей специальностью меня даже в больницу не берут, говорят, пациентов нет. А в университете нет часов, да и платят там гроши даже за полную ставку.

– И что думаешь делать?

– Не знаю. Никаких идей нет.

– Ссоритесь из-за этого с женой?

– Время от времени. Но меня не это беспокоит. Она, знаешь, изменилась.

– В каком смысле?

– Раньше было по-другому. Не знаю, как объяснить. Раньше я был ей интересен. Или не так, – он подумал несколько секунд, – раньше я вызывал у нее уважение. А теперь… теперь не знаю. Бывают дни, когда она держит себя так, будто меня вообще не существует. И меня это, откровенно говоря, пугает.

– Родите ребенка.

– Ну, вот об этом я! Все-то у тебя просто.

– А зачем усложнять? Или это не выход?

– Может быть, и выход, – задумавшись, ответил Александр. – Странно, что мне это в голову не пришло.

– А в остальном, – продолжал Константин строго, – если она так уж умнее тебя, учись, догоняй. Иначе ты сам по себе деградируешь. Вообще, а не только в сравнении с ней.

– Но как развиваться-то? Куда? У меня ни одной идеи нет!

– Так придумай что-нибудь? Найди, где есть перспективы, профессию смени.

– Тебе-то легко говорить, у тебя хоть инженерная специальность. А мне вот переучиваться надо! А в моем возрасте это, знаешь ли, сложно!

– Почему это сложно? – возмутился Константин Степанович. – Если уж мне не сложно, так тебе и подавно. Ты вообще неделю как с университетской скамьи слез, а уже нос задираешь. Никто ведь не требует, чтоб ты на дневное шел. Посмотри вокруг, поищи варианты.

– То есть, ты хочешь сказать…

– Да, – перебил Константин брата, – я на заочке в строительном.

– А где?

– В Екатеринбурге.

– Когда успел? Почему я все узнаю последний?

– Потому что не разговариваешь с нами. Полгода, – он потупился, – уволился, поселились, где пришлось. А ты, если хочешь, переезжай в Россию, в Москву.

– Не хочу, да и что мне там делать? – Александр нахмурился. – Сам-то ты, я погляжу, своему совету следовать не собираешься.

– Я сейчас в Москве не выживу, а у тебя получилось бы. Подумай, может быть, следует документы подать в аспирантуру в Москве? Подумай-подумай.

– Думал уже. Нет, не хочу лишней волокиты. Да и таких умников в Москве пруд пруди.

– Умников вообще много. Ты не думай, что в провинции проще будет, там свои проныры найдутся. Если хочешь преуспеть, никогда не рассчитывай на удачу.

– Никогда не рассчитывал, – заговорил с нотой обиды в голосе Александр, – я не так глуп, как кажется. Растерялся просто. Не знаю, что делать.

– В себя для начала приди. Потом решай. Пока ты нервничаешь, обижаешься, переживаешь, дури в башке априори больше.

– Что за слово такое дурацкое – априори?

– Врач, у которого я лечился, постоянно повторял, – улыбнулся Костя, – вот и набрался.

– Что за врач? – сухо продолжил расспрос Александр.

– Да ерунда. Сердце беспокоило.

– Что говорят?

– Ничего, – коротко отозвался Константин. – Курить бросил, прошло.

– Не помню, чтобы ты курил.

– Это все о том же, Саш. Виделись бы чаще, знал бы. Да я и не курил, так, баловался. Сложно с работой, денег нет. Ирке зарплату совсем не платят – они чуть ни весь сентябрь бастовали, толку никакого. Все один к одному. То Настя заболеет, то Егору штаны малы станут, то в сад ребенка надо устроить, а там своих заморочек хватает. Все вроде мелочи, но их столько порой набегает, руки опускаются, – он вздохнул. – Но я-то ладно, разберусь помаленьку.

– Я всегда думал, что ты, если из армии уволишься, обязательно к родителям вернешься.

– Смеешься что ли? У меня ни гражданства, ничего. Да и будь оно, где мне жить-то? С родителями что ли?

– Не знаю, – Александр пожал плечами, – просто мне всегда так думалось. Я ж не предлагаю.

Разговор затих. Братья, проветрившись, направлялись к дому. Каждый про себя думал, что у обоих была своя правда, и было бы лучше простить друг другу колкости. Александр боялся, что брат приукрасит его проблемы в разговоре с родителями. Но тут же ловил себя на мысли, что ничего серьезного не рассказал, да и преувеличить его проблемы было сложно. Константин же думал, что ресурс терпения в его душе определенно исчерпаем, и, если бы Александр в какой-то момент не успокоился, они могли бы серьезно поссориться. В его жизни хватало собственных сложностей, чтобы вникать в суть чьих-то еще.

– Я всегда был уверен, – нарушил молчание Александр, когда они уже подходили к родительскому дому, – что ты до старости будешь на флоте. Выйдешь в отставку, если не адмиралом, то хоть контр-адмиралом, будешь ходить с бородой, с трубкой, как заправский морской волк.

Константин ничего не ответил.

– На кого хоть учишься?

– На строителя.

– Ну, об этом-то я догадался. На какого строителя-то? Проектировщиком будешь?

– Нет, – махнул рукой Константин Степанович, – для этого надо уметь рисовать. Инженерная специальность у меня.

– Понял. Кем хочешь устроиться?

– А пес его знает. Какой-нибудь вариант подвернется. А не найду ничего – запишусь в технадзор, да и дело с концом.

Дома братья поменялись ролями. Александр стал разговорчив, Константин, напротив, ушел в себя. За столом он думал, что каждый раз, когда кто-то из родных падал духом, он всегда пытался его успокоить, взбодрить, чем-то помочь. Но окажись он сам в затруднении, придется выпутываться одному. Бывало, он сохранял внешнее хладнокровие, но внутри нервничал настолько сильно, что не мог решать даже самые простые бытовые вопросы. А ирония в том, что все вокруг всегда ждут его решений, и без его отмашки в семье ничего не происходит. Родители воспитывали его старшим, постоянно внушали, что он должен идти на уступки, быть умнее, подавать пример. И он старался. Правда, никак не мог взять в толк, почему, если хладнокровие и порядок – добродетели, им следуют далеко не все? Почему капризом и истерикой порой можно добиться желаемого быстрее, чем долгим и вдумчивым трудом? А главное, почему «истерички» вызывают у окружающих желание помочь, а он, как бы тяжело ему ни было, нет. Его утешала мысль, что выдержка и самостоятельность говорят о силе характера, возводят его в ранг человека «право имеющего». Но с годами крепло чувство, будто способность быстро реагировать и принимать решения не более чем нервическая реакция на бардак, неустойчивость и неопределенность в жизни, которых он не выносил. Он надеялся, что с возрастом страхов станет меньше, но его личный опыт подтверждал обратное.

Теперь за столом он сомневался, правильно ли поступил, рассказав брату об увольнении со службы. Его терзали противоречия: он понимал, что каши на старом месте уже не сваришь, но флот был делом всей его жизни. Найти предстояло не только работу, но и силы, и смысл создавать себя заново. Спустя несколько месяцев он чувствовал только разочарование и невыносимую тоску. Он ушел не один: многие его сослуживцы покинули службу, но большинство из них просто сменило военный флот на гражданский. Константину Степановичу тогда это казалось полумерой. Сердце требовало перемен. Дольше оставаться в маленьком гарнизонном городе было невозможно. Лишь в Екатеринбурге, куда он поехал в надежде получить жилье по программе для военнослужащих, стала очевидна вся сложность его положения. Друзей и родни нет. Город совершенно чужой. Гражданской специальности, которая позволила бы рассчитывать на хорошую работу, нет. Квартиры нет – очередь на ее получение уже растянулась на много лет. Денег нет. Зато рядом жена, учитель начальных классов, дети, Егор и Настенька. Есть еще неполный комплект полуразвалившейся мебели, которую с горем пополам сумели приобрести на севере.

Унывать было нельзя. И Константин Степанович с удивлением обнаружил, что в самые тяжелые моменты, когда, казалось, он уже был готов отчаяться, его выручали дети. Они всегда находили повод для радости и смеха, чем и отогревали ледяные тревоги отца. Он искал малейший повод порадовать своих чад и сам от этого смягчался, начинал верить, что вскоре все наладится. Скоро подрастет Егор, ему можно будет доверить часть дел по дому. С другой стороны, Настя была младше брата на пять лет и взрослеть пока не спешила.

Егор с самого детства стал проявлять характер. Он рос мальчиком угрюмым, чувством юмора не блистал и не любил, когда с ним, а тем более над ним, шутили. Говорить начал сравнительно поздно, ходить тоже, поэтому с самого детства его водили по всем врачам, которых только можно было найти в военном городке. Но те только разводили руками: ребенок был здоров. А все его особенности в полной мере укладывались в рамки медицинской нормы.

Интроверсия Егора пугала родителей, но когда ему стукнуло пять, родителям вдруг стало ясно: ребенок молчит, потому что ему нечего сказать. Еще до рождения сына Константин Степанович боялся, что он не сможет найти с ним общий язык, уж очень сложно давался ему контакт с маленькими детьми. Но с Егором вышло иначе. В какой-то момент он заговорил как взрослый. Он думал и подбирал слова по-детски, но требовал обстоятельного и вдумчивого объяснения. Во всем он стремился быть самостоятельным. Константин Степанович за это называл его суровым мужичком, в ответ Егор хмурил брови и заявлял, что он серьезный человек и смеяться над ним нельзя.

Самостоятельность сына не вызывала у родителей беспокойства до подросткового возраста. Открытым характером Егор никогда не отличался, а стал еще более закрытым и отстраненным. Иногда он был слишком аккуратен, в желаниях проявлял феноменальную определенность и упорство, был раздражителен, когда кто-то пытался его контролировать, в свою частную жизнь никого не посвящал. В старшей школе уговорил родителей не вмешиваться в его учебу: с ней он разберется без их напоминания. Сердился, если родители вдруг разбирали его вещи, и в своей комнате наводил порядок по первому требованию, лишь бы они не вмешивались. Он убедил отца не следить за его расходами, взамен обещал не пить, не курить и возвращаться домой строго вовремя: в назначенный час, но не позже девяти, не считая отдельных случаев.

Константина Степановича огорчала дистанция, которую с ним поддерживал Егор. Он боялся, что сын оставит дом при первой же возможности. И Егор давал повод так думать. Он хорошо учился, много читал, а в десятом классе заявил родителям, что поступать будет в московский университет. Ирина Михайловна резко воспротивилась этому желанию. Но Константин Степанович понимал, что их сомнения только раздражают сына. Он ответил, что они обеспечат его всем необходимым и позволят остаться в столице, если он пройдет на бюджет. Но, конечно, спокойнее им будет, если он останется в Екатеринбурге, тем более, что здесь можно получить хорошее образование. Позже он уговорил жену поддержать такое решение: до поступления оставалось еще два года, планы могли поменяться. Кроме того, было ясно, что Егор их никогда не простит, если они будут вставлять ему палки в колеса.

Константин Степанович расстраивался, что не выстроил с сыном доверительных отношений, что они не стали друзьями, как он со своим отцом когда-то. Но глядя на вороватую шпану или на растрепанных и вечно пьяных неформалов, Тихомиров думал, что холодная голова уберегла его сына от очень многих бед.

Если Егор родился с половиной сердца, Настю природа наделила двумя. Она росла ласковым, нежным и активным ребенком. Заговорила рано, рано взялась за книжки, а главное, очень любила родителей и проводила с ними все возможное время. Она специально укладывалась в родительской комнате, чтобы Константин Степанович переносил ее в кроватку. Настенька очень любила, когда ей читали. И часто папа засыпал за книгой, зачитываясь с дочкой до глубокой ночи. А в пять лет она заявила, что отныне сама будет читать родителям, когда они заняты.

Настенька стала любимицей семьи. С ней легко ладили Степан Трофимович и Анна Ивановна, и она любила у них гостить. Егору в Балаклаве тоже легко дышалось. Анна Ивановна постоянно говорила, что характером ее первый внук пошел в деда, только не был таким застенчивым. У него было много друзей среди местных ребят, и он постоянно пропадал на море или в походах.

Поэтому, когда Константин Степанович советовал младшему брату родить ребенка, он знал, о чем говорил. Все было ясно: если у Александра проблемы с женой, вопрос о детях расставит точки над i. Если она к нему охладела, то ни за что не согласится. С другой стороны, беременность потребует от нее сбавить темп работы, а ему, напротив, нарастить. В-третьих, дети любят родителей самих по себе. Им не важны должности, статусы, партии. Ребенок разглядит в Александре Степановиче личность, а уж там, может, и он сам себя начнет уважать. Это был совет, которому Константин Степанович следовал в полной мере. И вот, когда страна оправлялась от очередного кризиса, он решил рожать еще одного ребенка.

Две прошлые беременности у Ирины Михайловны прошли без осложнений. Когда она носила Настю, почти не было токсикоза, и врачи удивлялись ее хорошему самочувствию. Третья беременность протекала тяжело. Ирина Михайловна постоянно моталась по больницам, чувствовала себя плохо, переживала по поводу и без. Врачи пугали ее всевозможными подозрениями и пороками. Если ей удавалось выбраться из больниц, дома обязательно находился повод для бесконечных тревог. Сначала муж заболел, потом в больнице пришлось сидеть с Егором и Настей. Потом Константину Степановичу перестали платить зарплату и отправили в неоплачиваемый отпуск. Он был рассеян, бодрствовал по ночам, иной раз мог молча лежать перед телевизором весь день.

Через пару недель Константину Степановичу удалось, наконец, взять себя в руки, но нервы в доме были уже расшатаны до предела. Схватки начались неожиданно, до срока. В ночь, когда Ирину Михайловну увезли в больницу, Константин Степанович не находил себе места. В самый тяжелый момент он нашел среди книг Евангелие и Псалтирь и до пяти утра простоял перед иконой, исступленно молясь о жизни и здравии супруги и ребенка. Падал на колени, вскакивал, вникал в каждое слово, читал совершенно бездумно, замолкал и начинал сначала. Он никогда не был религиозным человеком, но в ту ночь понял, что кроме небесных сил ему не у кого искать помощи. Через два месяца он крестился вместе с младшим сыном.

Митя родился мальчиком хиленьким, весил меньше нужного, кушал плохо, спал тревожно. Врачи еще в роддоме перепугали родителей, поэтому внимание к младшему сыну было нервически повышенным. Пусть Митя требовал больше внимания, чем сестра и старший брат, всей семье после его рождения жить стало легче. Константин Степанович в полной мере осознал, что семья и дети – главное и самое дорогое, что есть в его жизни. Что Ирина Михайловна, несмотря на ее невмешательство, всегда поддерживала его в любых решениях, была хорошим и надежным другом. В ту ночь Константин Степанович почти физически ощутил, что вопреки всей своей силе и стойкости, без супруги не хотел бы прожить и дня. В рождении сына он увидел еще одну возможность выразить ей свою любовь и нежность.

Ирина Михайловна тяжело отходила от родов. Вскоре она заметила, что обычно занятой и немногословный супруг изо всех сил старается облегчить ее быт. Хлопочет вокруг нее с малышом, как мальчишка. Он в оба глаза следил за Митей, при первой возможности укладывал жену спать, мыл полы, ходил по магазинам и готовил на всю семью. Ирина Михайловна знала, что супруг прикроет ее в любой ситуации, и довольно скоро восстановила здоровье и силы.

Сложности по мере взросления Мити нарастали с каждым днем. В раннем детстве у него начался поллиноз, потом обнаружилась аллергия на некоторые продукты и антибиотики. Каждый его чих привлекал к себе напряженное внимание домочадцев. Прямо или косвенно врачебные вопросы не сходили с семейной повестки. За оптимизмом Ирина Михайловна на все лето уезжала с детьми в Севастополь, там Митя чувствовал себя лучше. Ко всеобщему удивлению Настя проявила недюжинный талант, ухаживая за младшим братиком. Врачебные вопросы так занимали ее, что еще совсем юной девочкой она решила связать свою жизнь с медициной.

По-настоящему ситуация в семье обострилась к Митиному тринадцатилетию. Он немного отставал от сверстников по росту, был болезненно худым, постоянно носил очки. На фоне аллергии у него началась астма. Прогнозы докторов не утешали, приходилось постоянно носить с собой кучу лекарств, был риск для жизни. Стоило Мите на минутку задержаться в школе, или не ответить на телефонный звонок, в семье начиналась паника. Время от времени в доме возникала мысль о переезде. Ирина Михайловна любила отдыхать в Балаклаве, и родители Константина Степановича постоянно уговаривали их переезжать к ним, но за долгие годы семья успела прикипеть к Екатеринбургу. Настя училась в медицинском и никуда уезжать не собиралась. Она, о чем между родителями иной раз возникали неловкие разговоры, была влюблена в товарища по университету и не хотела разрывать отношений или усложнять их расстояниями. Егор к тому времени был уже несколько лет женат и жил отдельно от родителей: они с супругой снимали квартиру в центре. Константин Степанович как раз наладил бизнес: организовал строительную компанию, открыл пару магазинчиков, поставлял брус. Для него переезд означал отказ от спокойной жизни, от выстраданного за долгие годы дела. Богатым человеком он не был. Всего за несколько лет до этого с горем пополам они приобрели квартиру в новом доме, и никаких сбережений в запасе не осталось. А работа держалась на договоренностях и личном умении Константина Степановича руководить людьми, что, к сожалению, нельзя конвертировать в валюту.

Все перевернула Крымская весна. Глядя на фотографии из мятежного Севастополя, Константин Степанович неожиданно пришел к мысли, что он сможет наладить жизнь на новом месте.

3

Александр Степанович долго размышлял над словами старшего брата. Вернувшись из Балаклавы, он твердо вознамерился поговорить с супругой. Ксения Игоревна была взволнована переменой в настроении мужа. Она постоянно думала о детях со дня их свадьбы. И то, что этот вопрос был поднят походя, между делом, очень сильно задело ее чувства.

Обсуждения затянулись на две недели. Они ругались и мирились, вместе придумывали имена, спорили о мелочах, придирались к словам, обижались, пытались друг друга понять. Они оба хотели перемен, не желая идти на уступки. Каждый хотел сохранить свою жизнь. Александр Степанович не хотел порывать с наукой и медициной, а Ксения Игоревна не хотела уходить в декрет. «Современная женщина работает эффективнее мужчины, – говорила она мужу, – я знаю много женщин, которые при беременности не прекращали работы, и это не повредило ни им, ни ребенку».

– Нужен покой, нужно наблюдаться у врача, – канючил Александр, – к тому же, будет токсикоз, будет рассеиваться внимание, ты будешь сильнее уставать.

– А еще нужно, чтобы у меня осталась возможность радоваться жизни, – оборвала его она, – чтобы я не относилась к беременности как к тюрьме.

Александр Степанович долго сопротивлялся ее доводам, но, в конце концов, отступил, взяв с жены обещание, что она будет внимательно следить за своим состоянием. Она уговаривала его решить, наконец, что он хочет от жизни. И обязательно рассказать об этом ей.

– Наука принесет плоды только в том случае, если ей заниматься все время. Хочешь? Восстановись на кафедре, допиши диссертацию, преподавай, пиши статьи. У нас есть для этого возможности.

Александр Степанович упрямился. Твердил, что время упущено, что не сможет себя уважать, если не будет приносить семье никакой пользы. Но компромисс казался невозможным: совмещать науку и работу никак не получалось. Тогда она предложила ему устроиться в больницу, а в свободное время помогать ей в офисе. Нехотя он согласился, хотя это предложение и показалось ему обидным.

Но гораздо обиднее было то, что она совсем не дала ему времени. Ксения Игоревна выждала только три дня, рассчитывая, что за это время можно собраться с мыслями и начать что-то делать. Но работу он искал вяло, без энтузиазма, прилагая минимум усилий. Она вмешалась без разговоров, и через полторы недели Александр Степанович уже получил место. И отнюдь не участкового врача, чего больше всего не хотел, а как раз по своей специальности: врача-генетика в центре планирования семьи.

Помощь жене в офисе была чистой формальностью. Александр Степанович там появлялся регулярно, но ничего полезного ровным счетом не делал, а просто путался у всех под ногами. Ксения Игоревна подобрала людей с похожим характером, быстрых и сообразительных, способных импровизировать и действовать по обстоятельствам. Ее супруг был на это неспособен. Если к бешеному темпу работы можно было как-то привыкнуть, принимать решения на ходу без возможности как следует все обмозговать он не мог.

В офисе он обнаруживал в своей жене по-настоящему удивительные черты. Она и в самом деле была человеком одаренным, талантливым. Но наблюдать за ее успехами было больно. В периоды самых активных переговоров он становился подозрительным, мнительным и ревнивым. Свои чувства он, конечно, прятал, но Ксения Игоревна замечала перемены в поведении мужа. Он никогда не лез в ее работу и ничего ей не запрещал, но спокойно обсуждать этот вопрос они не могли. Все разговоры сводились к одной проблеме: доверяет ли Александр Степанович своей супруге или нет. Он доверял. Уговаривал не обращать на него внимания, убеждал, что рад ее успехам (он действительно был им рад), но каждый раз, когда жена задерживалась на переговорах, ездила в командировки или посещала бизнес форумы, он кусал подушку и проклинал все на свете. А командировки, форумы и переговоры становились как назло длиннее и чаще.

После нескончаемых разговоров они решили-таки завести ребенка. Однако сговориться в деталях не получалось. Ксения Игоревна не поддавалась ни на какие уговоры. «Посмотрим по самочувствию», – отвечала она на любые доводы супруга. Она была уверена, что им хватит времени подготовиться, будет возможность заниматься физкультурой, перераспределить обязанности на работе. В юности она часто возилась с детьми, знает, чего ждать.

Наедине со своими мыслями Александра Степановича одолевали приступы гнева. Сначала согласие жены воодушевило его, но позже он все чаще приходил к мысли, что ничего не изменится. Ксения Игоревна все сделает по-своему, без оглядки на его опасения – нет у него над ней никакой власти. Обида подтачивала его решимость. В какой-то момент он вовсе захотел отказаться от всего, надеялся, что сразу забеременеть не получилось, чтобы хоть где-то он смог проявить участие. Но у судьбы на этот счет были другие планы: анализы были положительный в первый же месяц. Их первенец, Василий, родился на зависть здоровым и крепким. Ксения Игоревна вернулась к делам на второй день после выписки. Пока было необходимо, работала на дому, отлучаясь только на архиважные переговоры. Иногда брала сына в офис – он хорошо себя вел вне дома. Случались дни, когда отец проводил с ребенком больше времени, чем мать.

Василий, а Александр Степанович называл сына полным именем, рос ребенком бойким, темпераментным и даже озорным. За ним постоянно требовался глаз да глаз. Стоило на минуту оставить его без присмотра, как он тут же умудрялся где-нибудь нашкодить. С тех пор как однажды вечером он самостоятельно выбрался из кроватки, жизнь в доме изменилась. Родители даже представить не могли, что он уже так твердо стоит на ногах. Они сидели уставшие перед телевизором, смотрели кино, света в гостиной не было. Ксения Игоревна давно уложила Ваську, поэтому внезапно возникший силуэт ребенка на фоне телевизора вызвал у родителей оторопь. Они обрадовались его успеху, но, переглянувшись, поняли, что первую линию обороны их сын уже преодолел. Значит, в самое ближайшее время квартира подвергнется безжалостному изучению, и ничто не в силах этому помешать. Всю последующую неделю они наводили порядок, прятали все мелочи, которые могли представлять опасность для ребенка, убрали все приборы, спрятали все провода. Обезопасили дом, насколько это было возможно, но их сын проявлял поразительную смекалку и дотягивался до вещей, которые на первый взгляд казались недоступными.

Александр Степанович проводил дома больше времени, чем Ксения Игоревна, но в их отношениях с сыном это не имело значения. К матери Васька привязался заметно сильнее. Он постоянно крутился вокруг нее, совсем не замечая отца. Размышляя об этом, Александр Степанович пришел к выводу, что из-за постоянной занятости внимание мамы для мальчика – настоящий праздник. А его внимание обыденно, его не нужно добиваться. И конфликтов с мамой меньше. Но равнодушие сына его тяготило. В любой ссоре Вася искал защиты у матери, невольно увеличивая напряжение между супругами. Временами Александр Степанович переживал острые приступы ревности. Ксения Игоревна старалась уделять сыну больше времени, и для мужа ей попросту не хватало сил.

Мелкие склоки отца с сыном вызывали в семье разлад. Вася бежал к маме за защитой, а ей не всегда хватало терпения выслушать мужа. Александр Степанович сердился, выслушивая увещевание жены, раздражался, хмурился, отстранялся. После ссоры подолгу гулял, чтобы в пылу не ляпнуть чего-нибудь лишнего. Да и видеть в такие часы он никого не желал.

У Васьки было свое объяснение. Мама хоть и смеялась над его детскими причудами, но все же поддерживала с ним диалог, не прикрываясь его возрастом. Она говорила с ним как со взрослым, и у Васи складывалось ощущение, будто с ним говорят серьезно, что его слова на что-то влияют. А с другой стороны, он видел, что отец всегда колебался и редко принимал решение, не посоветовавшись с женой. Васька рано усвоил: проще сразу обращаться к матери. К тому же Ксения Игоревна обычно пребывала дома в хорошем расположении духа, в отличие от отца, который вечно что-то обдумывал, о чем-то скорбел, на кого-то сердился. Васька, конечно же, думал, что сердятся на него.

Правда, Александру Степановичу было о чем подумать. Однажды он твердо решил не выяснять с женой отношений по пустякам. Они не стоят потраченного времени. А каждая минута, проведенная вместе с Ксенией Игоревной, была теперь на вес золота: после рождения сына ей всегда было некогда. Но в какой-то момент Александр Степанович обнаружил, что проблемы загнали его в угол: самые незначительные сложности, в которых он обычно шел на уступки без обсуждений, обступили его со всех сторон. Воспаленная гордость заставляла его молчать, но все чаще казалось, что терпение вот-вот лопнет, и он, наконец, взорвется. Ксения Игоревна видела, что с мужем что-то происходит, но выяснять причины не было сил. Ее тревожили вечерние променады мужа, но она не дергала его лишний раз, дабы не ухудшать ситуацию. Александр Степанович отвечал на редкие вопросы супруги, что мелочи, которые его тревожат, не стоят ее внимания, и нужно чуть-чуть потерпеть, и все пройдет. Но не проходило. Жизнь не прояснялась, а, наоборот, сильнее запутывалась с каждым годом. Забот становилось больше, на месте старых возникали новые трудности, накапливались обиды – заболачивалась душа – объяснял себе Тихомиров.

Постепенно нарастающая неуверенность в себе парализовала его волю. А Ксения Игоревна росла над собой. Она уставала на работе, но успех перекрывал все. Ее спасала природная гибкость. В сравнении с ее легкостью Александр Степанович был неуклюжим гиппопотамом. Там, где она справлялась без усилий, он впадал в ступор и окончательно опускал руки. И нагляднее всего это проявлялось в воспитании сына. Ксения Игоревна играючи решала проблемы, в которых Александр Степанович не мог проявить педагогической сметки, и это сильно уязвляло его самолюбие. Он не завидовал ей, но тяжело переживал неудачи. И Ксению Игоревну по-настоящему раздражала его несамостоятельность. Например, однажды на прогулке пятилетний Вася увидел дворняжку со щенками. Собака эта, всеми обласканная, жила в будке в соседнем дворе. Жильцы хорошо ее подкармливали, но забыли стерилизовать. Она принесла богатый приплод, и Вася, увидев щенят, загорелся желанием взять их домой. Отец, конечно, не разрешил и на уговоры не поддался. Когда Ксения Игоревна пришла домой, Васька устроил настоящую истерику. Он так сильно хотел щенка, что единственная уступка, которой добились родители, заключалась в том, чтобы завести породистую собаку. Хоть Александр Степанович и протестовал, справедливо считая, что уход за животным полностью ляжет на его плечи, Ксения Игоревна была настроена оптимистично. Собаку решили завести.

Вскоре, правда, дома возник еще один скандал. Решение принято, но никто пальцем о палец не ударил, чтобы воплотить его в жизнь. Александру Степановичу казалось, раз все стихло, можно и подождать, но на следующий день Васька снова осаждал мать нытьем и просьбами. Ксения Игоревна быстро сдалась и потребовала, наконец, принять меры. На резонный вопрос, какой породы выбрать собаку, она впервые сорвалась на мужа, крикнув ему в ответ, что не должна решать все вопросы в доме, и что Александру Степановичу следовало бы хоть что-нибудь в этой жизни взять под свой личный контроль. Они выясняли отношения до трех часов ночи, еще до семи утра Александр Степанович тщетно пытался заснуть, постоянно прокручивая в уме нанесенные ему обиды. С кровати он поднялся в полной решимости довести дело до конца. Хотя бы из вредности.