Текст книги "Уроки ненависти. Семейный роман"

К обеду Александр Степанович вернулся домой. Проведя все утро в поисках, он нашел замечательного двухмесячного английского кокер-спаниеля – Лару, последнего щенка у серьезных заводчиков. У хозяев Александра Степановича ждал настоящий допрос: они с недоверием отнеслись к желанию горожанина завести собаку.

– Почему именно спаниеля? – спросил мужчина, нахмурившись, когда Александр Степанович позвонил ему в дверь.

– Не знаю, – опешил Александр Степанович. – Нравятся мне они.

– С какой целью вы собаку заводите?

– Сын просил.

– Заведите пуделя, – ответил хозяин и хотел закрыть дверь, но Александр Степанович его остановил.

– Подождите! – твердо сказал он. – Да, на охоту я ездить не собираюсь. Но у меня есть время и возможности за собакой следить, в том числе выгуливать ее на природе.

Мужчина поджал губы, ничего не отвечая.

– Собаке какая разница, где жить?

– Погубите вы щенка, – последовал ответ.

– А по-вашему, ее нужно держать в деревне и не кормить, чтобы она инстинктов не теряла? Я, во всяком случае, буду о ней заботиться. Не это ли живому существу нужно больше охоты? В конечно счете, – Александр Степанович чуть-чуть помедлил, – все эти охотничьи инстинкты животному нужны, чтобы добывать пищу. Будьте спокойны, голодной она не останется.

– Ладно, – подумав, отозвался хозяин, – проходите, смотрите.

Он впустил Александра Степановича в квартиру, но разуться и пройти в комнаты не предложил. Вместо этого стал звать собаку.

– Лара! Лара! – звал он, но эффекта не было.

Наконец, он ушел в комнату и через минуту вернулся с замечательным щенком на руках. Лара выглядела очень испуганной, она была маленькая, черная с белой грудью и мордочкой. Хозяин назвал цену.

– Но это вдвое больше, чем мне сказали!

– Вы собаку домой покупаете, дома она и на такую сумму потянет, – недовольно отозвался хозяин.

– Почему же такая разница? – возмутился Александр Степанович.

– Я сбивал цену только из-за того, что собака немного труслива. А для охоты плохо, если она выстрела бояться будет. Впрочем, все дело в том, – заговорил он чуть тише, – что не хочу я вам собаку отдавать, кажется мне, что вы не сможете хорошо ухаживать. А если она будет стоить вам больших денег, может, поскупитесь, и не станете брать. Или присматривать будете лучше.

– Я свое решение не поменяю.

– Дело ваше.

Александр Степанович видел, что хозяин сомневался, даже получив деньги. Он еще долго рассказывал, как за собакой нужно ухаживать, вычесывать, как чистить уши. Убеждал Александра Степановича сразу же вести собаку к ветеринару, если что-то будет не так.

– Она породистая, родословная у нее лучше, чем у нас с вами! Родители – чемпионы! Будете за ней следить, да сведете ее с породистым кобелем, она таких щенков принесет! Нигде таких больше не найдете.

– Ну, так далеко я бы не стал заглядывать, – пытался отмахнуться Александр Степанович.

– А стоило бы, – не унимался хозяин, – растут они быстро, как дети. Глазом моргнуть не успеете, уже время придет.

– Ладно-ладно.

Александр Степанович всю дорогу нес щенка на руках: на поводке Лара упиралась, а он боялся ее поранить. Дома она осторожно осмотрела коридор и забилась под кровать в детскую. Когда Васька пришел на нее посмотреть, пришлось долго ее выманивать. Привыкала Лара к новой обстановке очень долго, тем более, что новые хозяева не знали, как правильно ее воспитывать. Ксении Игоревне собака очень понравилась, а вот виновник торжества остался недоволен. С самого начала Васька искал в Ларе недостатки. То она не такая маленькая, как щенки дворовой собаки, то не того окраса, то слишком лохматая, то нагадила в пороге, а он нечаянно наступил. Потом оказалось, что Лара не всегда понимала его игры, и по правилам играть не хотела. То оказалось, что с ней нужно еще и гулять, на поводке водить, так как она никого не слушалась. В итоге коврик, который родители выделили для Лары, постепенно перекочевал из прихожей, где было ближе всего к детской, в угол рядом с креслом Александра Степановича. Он, глядя в ее грустные глаза, видел в ней товарища по несчастью: чем она, маленькое беззащитное существо, может кому-то помешать? Разве ж она виновата, что вышла не такой, как ее хотели видеть?

Александр Степанович домашних животных не жаловал, и на спаниеля согласился только потому, что был уверен: небольшая собака особых хлопот не доставит. И это отнюдь не глупая карманная собачонка, каких он не любил вовсе. Лара завоевала его сердце после очередной пустячной ссоры с Ксенией Игоревной. Он молча выслушал упреки жены и вернулся в свое кресло совершенно разбитым. Собака лежала на своем месте и не сводила с него глаз. Он мельком взглянул на нее, и ему вдруг показалось, что она его прекрасно понимает. Он, конечно, слышал об удивительной способности собак чувствовать настроение людей, но всегда относился к этому скептически. Теперь в душе у него крепко-накрепко обосновалось чувство, будто Лара единственное живое существо на целом свете, которое, пусть и не понимает его в полной мере, по крайней мере, принимает его как есть, без слов, и ей этого достаточно.

Появление Лары в доме принесло долгожданный мир. Александр Степанович получил друга и психотерапевта. Ксения Игоревна с облегчением заметила, что у мужа, наконец, бывает хорошее настроение. Они снова начали разговаривать и уделять друг другу время. Даже Васька приобрел ценный опыт: он начал осторожнее относиться к своим желаниям, понимая, что выбор может иметь неприятные последствия. Родители вместе боролись с его капризами, что помогло умерить его беспокойный характер. Ларка оказалась в центре внимания. Она понимала, что ее все любят и чувствовала себя совершенно вольготно. Сопротивление ей оказывал только Вася, но это ее только раззадоривало. Она кочевала по кроватям, спала, где вздумается, в том числе и в Васькиной комнате. Собираясь в школу, он раскладывал по своей кровати книги, игрушки, коробки, табурет, крышку от пуфика – ничто не могло ее остановить.

Больше всего Ваську бесило то, что родители ей все позволяли. Они умилялись любой ее шалости, что бы она ни выкинула. И постоянно с ней возились: вычесывали ее, купали, приносили ей лакомства, проверяли на клещей после прогулок. И только он стаскивал собаку на пол, если она забиралась на диван или в кресло. Впрочем, Ваську Лара не боялась. Однажды, когда он смотрел телевизор, лежа на диване в большой комнате, она, потоптавшись около него, убедилась, что к себе он не пустит, просто напросто перепрыгнула его и умостилась у стенки.

Отношение Васьки к собаке коренным образом изменилось с появлением в семье младшего сына Михаила. Он не одобрял желание родителей родить ему братика и к появлению дома Михайло Александровича отнесся без интереса. Вопрос о детской ревности в семье не поднимался: родителям было не до этого. Они переживали подъем в отношениях, тем более что с рождением второго сына Ксения Игоревна решилась-таки взять отпуск. Васька чувствовал перемены, однако ему было неприятно сознавать, что не он был причиной этой внезапной радости. Временами он чувствовал себя покинутым и ненужным, злился, что родители слишком много возились с младшим братом. Не говоря уже о том, что к рождению Миши в семье появились деньги, и игрушки на малого сыпались как из рога изобилия, чего тот, по мнению Васи, совершенно не заслуживал. Но Васькины заслуги тоже благоговейного трепета не внушали, пока и вовсе не ушли в минус. Он, конечно, стал менее капризным ребенком, но пакостил теперь заметно чаще, порой вел себя вызывающе, дерзил родителям. А они на провокации не поддавались, старались, насколько это возможно, не принимать его шалостей близко к сердцу, и пока он не приносил семье серьезного разорения, особенно его не ругали.

Проблемы в семье возникли, когда Мишенька вовсю начал ходить и разговаривать. Разглагольствовал он много и быстро и рос мальчиком улыбчивым, общительным и голосистым. К четырем годам, они с Васькой начали так бурно выяснять отношения, что родители расселили их по разным комнатам: Васька без повода задирал брата, тот, недолго думая, лез в драку, а потом в слезах бежал к отцу. Александр Степанович серьезно разговаривал со старшим сыном, но тот его не слушал. Когда же Александр Степанович ругался, Васька забивался в угол, звал к себе Ларку и подолгу сидел с ней, громко жалуясь на отца с матерью и свою нелегкую жизнь, стоило только оставить его одного. Родители, конечно, слышали его жалобы, сердились, но ругаться прекращали. Братья так тяжело уживались вместе, что Александр Степанович с Ксенией Игоревной, после одной неудачной поездки в Крым, перестали к родителям возить внуков вместе. В поезде им достались плацкартные места, и дети переругались-передрались так сильно, что несколько раз к ним подходил проводник и грозился снять всю семью с поезда на ближайшей станции. Было понятно, что Васька именно этого и добивался. Ему нужно было выставить родителей в дурном свете: понятно ведь, что в поезде никто на него орать не станет. Александр Степанович решил, что по приезду непременно всыпет старшему сыну ремня (чего он в принципе никогда не делал), но за два часа до прибытия в Симферополь у Миши поднялась температура, было уже не до наказаний.

Александр Степанович тяжело переживал, что отношения между сыновьями не ладятся. Ему казалось, что они с Константином Степановичем не стали друзьями только по недосмотру Степана Трофимовича: их разница в возрасте требовала от родителей педагогического таланта. Александр Степанович знал братьев и с большой разницей, которые отлично ладили, тем более что после двадцати разница в возрасте общению уже не мешает. В его случае получался замкнутый круг: Васька рос хулиганом, и чем больше он задирал брата, тем больше Миша жаловался родителям, чем давал старшему очередной повод для травли.

К переходному возрасту Васька стал груб и невыносим. Как-то раз отец попросил его вывести собаку на ночь, тот долго упорствовал, но все же согласился. Погода за окном была сырая, и Лара залезла в грязь по уши. Васька вынес в коридор таз с водой, но собака лезть в него не хотела и отбрыкивалась, стоило только оторвать ее от земли. Она испачкала его школьные джинсы, за что он небрежно бросил ее на пол, схватил поводок и с остервенением ударил по боку. Лара взвизгнула, опрокинула таз и бросилась за помощью к Александру Степановичу, который все это видел. Вне себя от ярости он выхватил у сына поводок и несколько раз сам стеганул его по ногам и спине. Но в ответ по лицу подростка пробежала только ядовитая усмешка. Отец криком отправил его в комнату, снабдив по пути подзатыльником. Александр Степанович был так возбужден, что без успокоительного не смог объяснить жене, из-за чего весь сыр-бор. Васька насупился и молчал, как партизан, на любые вопросы демонстративно отворачивался.

Переломным в отношениях с сыном стал вечер, когда по нелепой случайности погибла Ларка. Александр Степанович пошел выгуливать собаку после очередного скандала. Весь вечер Васька просил помочь с математикой, но как только Александр Степанович подходил к нему, тот отвлекался, куда-то убегал, или просто начинал вертеться. В конце концов, отец не выдержал и повысил голос: «Мне за тебя что ли эти задачи решать?! Кому их задали, мне или тебе?!». Васька ничего не ответил, по-прежнему безучастно болтал ногами и глядел мимо тетради. Александр Степанович тяжело вдохнул, понимая, что кричать на сына нет смысла. За последнее время в его душе накопилось столько всего недосказанного, ему так хотелось на кого-нибудь наорать и выматериться как следует, что он позвал собаку и пошел на улицу.

Гулял он долго. Моросил холодный октябрьский дождь, но Александр Степанович под козырьком подъезда стоять не хотел. Он никогда не водил собаку на поводке, его команде она подчинялась беспрекословно, шла рядом, возвращалась по первому зову, садилась, подавала лапу и даже уходила на место, если Александр Степанович бывал не в духе.

Иногда, после ссор в доме, у него начиналась одышка, порой не хватало воздуха, когда он поднимался по лестнице. Будучи человеком мнительным Тихомиров понимал, что это нельзя оставлять без внимания. В будущем, если ничего не делать, будет гораздо хуже.

Передумав на этот раз о своей жизни все, что он привык за последние годы не думать, Александр Степанович подходил к дому, как вдруг у самого подъезда из-под автомобиля выскочила кошка. Кошки Ларку интересовали мало, но за этой она внезапно бросилась через дорогу. Водитель, мальчишка девятнадцати лет, заметил в свете фар только промелькнувший под капотом кошачий хвост, тормозить он начал, когда собака уже оказалась под машиной. Ветеринар в единственной круглосуточной клинике констатировал смерть.

Александр Степанович все понял еще в машине, когда Ларка перестала скулить. Вернее, она даже не скулила, этот звук получался непроизвольно. Она была без сознания, дышала прерывисто и резко, но неглубоко.

Он молча опустился на скамейку в приемной. Мальчишка-водитель оправдывался, что ничего не видел и уйти от наезда никак не мог: собака сама выскочила на дорогу. Он был белее простыни, и Александр Степанович испытывал к нему холодную отстраненную жалость. Может быть, он ехал с превышением, но винить его было не в чем. Он был так испуган. Не знал, ждать ли ему суда, или убитый горем хозяин сам решит с ним расправиться. Но Александр Степанович не шевелился. Он чувствовал, как жизнь прорезает на его лице длинные морщины, какие бывают у людей, которые много курят и никогда не смеются. Лицо его стало каменным, твердым и ровным, как у покойника. В этот момент ему казалось, что он забыл все мысли, роившиеся в воспаленном сознании. В голове осталась только душная пустота, черная комната без дверей и окон. Здесь растворялся и исчезал он сам. В это забытье не проникали даже мысли о погибшей собаке или о том, как об этом сообщить семье, или о том, что его, наверное, уже ищут.

Непогода усилилась к половине первого. Александр Степанович стоял на крыльце клиники, тщетно пытаясь подобрать слова. Горе-водителя он отпустил, и теперь не помнил, поблагодарил ли его за то, что тот отвез его к ветеринару, а не оставил на улице. Чуть позже, изрядно промокнув, Тихомиров обнаружил, что у него нет с собой телефона, и вернулся в холл, чтобы вызвать машину. Домой он не звонил – не хотел объясняться по телефону. Теперь было ясно, что мир в семье держался исключительно на собаке: она была самым простым и бесхитростным поводом к общению. Все остальное было покрыто маревом недосказанности. Гибель Лары могла обрести смысл, если бы Александр Степанович нашел в себе силы прервать молчание и помог заговорить другим. Если бы он научился и показал остальным, как отыскать радость и отдохновение друг в друге. Если бы смог перебороть себя и увидеть в другом человеке друга, если бы смог стать для жены другом, а не другим, и побороть другую в ней самой. «Интересно, – думал Александр Степанович, глядя за игрой света на молочном кафеле, – почему тождественны бытие и мышление, а не бытие и язык? – он слышал где-то внутри себя свой голос, озвучивающий мысли, бесплотный, ровный, словно наложенный поверх остальных звуков. – Нет, – продолжил голос без эмоций. – Язык и бытие не могут быть тождественны. Язык – это всегда торжество прошлого, в нем все вязнет и никуда больше не девается, не исчезает. Язык – это механизм и закон сохранения. Но чего? Мышления? Кого оно может утешить? Особенно, если мысль изреченная есть ложь… – он вздохнул, – а бытие не может быть ложью, равно как и окаменелым прошлым. Оно всегда ускользает, как нужное слово в самый тяжелый момент, способное восстановить в душе недостающие для понимания связи. Но когда слово находится, оно ведь тоже становится прошлым. Не может же бытие быть только постоянной попыткой сбежать от самого себя…».

Мысли Александра Степановича прервала подъехавшая машина. Он вышел под дождь, сел на заднее сидение, прислонился лбом к окну, и до самого дома изучал капли на дверном стекле. Никаких мыслей в голове больше не рождалось, там зияла все та же мертвенная пустота. И хотя он пытался думать, никакие мысли не могли выстоять перед этой смертельной неугасимой тоской.

Ксения Игоревна встретила мужа на пороге. По ее виду Александр Степанович понимал, что ей трудно сдерживаться, и она ждет его объяснений. Он сел на стул в прихожей, не снимая ботинок.

– Что сказал ветеринар? – Ксения Игоревна пыталась говорить спокойно, но было ясно, что она знает, из-за чего он задержался. – Мне рассказали соседи, когда я выходила вас искать.

Мышцы лица не слушались, чтобы заговорить, ему пришлось произвести над собой усилие:

– Говорят, шанса выжить не было, – голос его дрогнул. – Она умерла у меня на руках еще по дороге в больницу.

– Почему ты не привез ее домой? – почти шепотом спросила Ксения Игоревна, помолчав несколько секунд.

– Не хотел, чтобы дети ее видели. Прости, – он обнял жену за талию и прислонился лбом к ее животу. – Не знаю, что теперь делать.

– Не вини себя. Разве ты мог предугадать.

– Не виню. Но знаешь, меня не покидает чувство, что если бы Васька не злил меня сегодня, ничего этого бы не случилось. Как-то это все глупо, – он начал развязывать шнурки. – Никак не могу отвязаться от этой мысли.

– Ну, не надо так. Он ведь не виноват, ты же знаешь.

– Знаю, – выдохнул Александр Степанович. – На одном знании каши не сваришь.

Из дверного проема в детскую показалась Васькина голова:

– Где Лара? – спросил он громко неестественно высоким голосом.

Александр Степанович заметил, что глаза сына были заплаканными. Он посмотрел на супругу:

– Мы с ним вместе ходили тебя искать, – ответила она на немой вопрос мужа. – Папа не мог забрать ее из клиники, – сказала она сыну.

– Она погибла, – тихо выдохнул Александр Степанович, потупившись, понимая, что эта реплика никому не адресована.

– Ты должен был привезти ее!

– Прости, я ничего не мог сделать, – извиняющимся тоном заговорил Александр Степанович.

– Да ты и не хотел!

– Тише-тише, Вась, ну, успокойся, – вступилась за мужа Ксения Игоревна.

– Да он и не хотел, мам! – еще громче запричитал Васька. – Он это все специально, чтобы меня… чтобы мне за невыученные уроки отомстить.

Александр Степанович подавил нервный смешок и откашлялся, чтобы этого никто не заметил. Лицо его так и оставалось неподвижным, без эмоций.

– Тщщщ! – нетерпеливо шикнула на сына Ксения Игоревна. – Не говори глупостей, сынок.

– Но ты разве не видишь, ему ведь все равно! Это он, он ее специально убил!

Александр Степанович встал от неожиданности. На мгновение он замешкался, не зная, как ему лучше поступить: уйти в зал, на улицу, или дать Ваське затрещину. Он понимал, что у сына истерика, что в его возрасте это, в общем-то, нормально, но слова эти тяжело ранили его душу.

– Что случилось? – послышался из зала сонный голос Миши. – Чего вы орете? – Спросил он, протирая глаза. – Спать совсем не даете.

– Ты вообще чего приперся, мелочь пузатая?! Не твоего ума дело! – рявкнул Васька.

– Ну-ка замолчи! – повысила голос мать.

Александр Степанович быстро разулся и взял Мишку на руки, никак не реагируя на слова старшего сына.

– Ну, а что, мам! – сквозь слезы запричитал Васька. – Ему-то что, не его ведь собака была! Лучше бы это он вместо нее под машину попал!

Александра Степановича словно обожгло кипятком. Когда он обернулся, Васьки уже и след простыл. Он укрылся в своей комнате, громко хлопнув дверью. Ксения Игоревна побледнела и опустилась на стул, где секунду назад сидел ее муж. Во всех конфликтах она защищала сына и не придавала его выходкам большого значения, чтобы не ссориться лишний раз. Но теперь и ее надежды на мир были разрушены. Александр Степанович перехватил сына так, чтобы можно было замерить себе пульс на запястье. Он пытался сосредоточиться, но считать не получалось. Васька долгое время проплакал. Мать заглянула к нему через пятнадцать минут, проведать, все ли в порядке, и, увидев его горькие слезы, накапала ему валокордина. Он выпил успокоительное, и молча уткнулся в подушку. Ксения Игоревна поправила одеяло и сидела с ним, пока он не заснул.

4

Глядя, как подрастают дети, Константин Степанович стал чаще задумываться о своем возрасте. Физически он его еще не ощущал, силы не подводили ни разу, но и испытывать их он не стремился. Жизнь учила, что, подорвав свое здоровье, человек героем не становится. Чаще всего он становится обузой для окружающих. Он встречал тех, кто отдавал все силы работе и в итоге сгорал, не достигнув никаких высот. В определенных обстоятельствах, конечно, нужно выжать из себя все соки, но случается это крайне редко, и на веку Тихомирова ничего подобного не предвиделось.

Себя Константин Степанович считал человеком умеренным, и эта умеренность задавала тон всей его жизни: он избегал крайностей, не спешил с выводами, не терпел категоричности некоторых людей. К политике относился холодно. Он знал: плохой политик у власти – катастрофа, а хороший правды никогда не скажет. Генерал не должен отчитываться перед солдатами. Правда, Константин Степанович хранил наивную надежду, что по известной морской традиции капитан покидает корабль последним, и уж если суждено погибнуть, погибать нужно всем. Он надеялся, что когда-нибудь окажется, что и верхи, и низы смогут быть одинаково вовлечены в жизнь общества, в единое для всех государственное строительство. Но наивность подобных взглядов была ему в полной мере ясна. Он внимательно следил за тем, что происходит на местах, где принимались решения, непосредственно влияющие на его дела. А мечту изменить жизнь в целой стране он давно оставил студенческим кружкам.

Время от времени Константин Степанович принимал участие в городских форумах, был знаком со многими бизнесменами, знал некоторых депутатов и даже кандидатов в мэры. Обо всех этих людях он слышал разное, в том числе, конечно, плохое. Недовольных голосов в целом было заметно больше. Все это смущало Константина Степановича, ведь он видел, что год от года жизнь понемножку налаживалась. Больших успехов не было, но и больших провалов тоже. Зато иномарок на улицах становилось больше. Город оживал после тяжелых кризисных лет и постоянно застраивался, открывались новые предприятия. Пусть не такие большие, как в индустриализацию, но и Москва строилась не сразу. Стало больше предпринимателей из числа простых горожан. Деловая смекалка, просыпавшаяся в народе, радовала Константина Степановича. Он с удовольствием слушал истории успеха, удивлялся находчивости русских людей. И все же робкое цветение малого бизнеса происходило под нарастающий гомон недовольных голосов. Константин Степанович знал, что не так много людей в нашей стране живут хорошо, ездят на дорогих машинах и отдыхают за границей. Но простой рабочий люд, ежедневно балансирующий на грани бедности, не роптал и не жаловался. Да и сам Тихомиров тоже многим был недоволен, но его недовольство никогда не перерастало в ненависть к родине. Впрочем, самое удивительное было то, что главный источник недовольства в жизни Константина Степановича был не где-нибудь, а в его собственной семье.

За последние годы, сам того не замечая, он постоянно выслушивал категоричные оценки жизни в России со стороны собственных детей. В зависимости от настроения себя Константин Степанович считал человеком скорее либеральным и к инициативам правящей партии относился скептически. Но скепсис отличал его отношение и к остальным политическим силам в России последнего десятилетия, а вот дети его пошли дальше и попали под влияние революционной романтики. Митя, понятное дело, политикой пока не интересовался, а Настя и Егор в полной мере разделяли современную либеральную идеологию. Константин Степанович, бывало, натурально скрипел зубами, когда читал, что они писали и цитировали в социальных сетях, как излагали мысли. В его представлении либерализм не имел ничего общего со взглядами белоленточников. И хотя некоторые их лозунги и воззвания были ему понятны, в целом он находил их идеи в некотором смысле даже непристойными. Верховенство закона, свобода совести, слова, собраний, право на труд и т.д., за долгие годы все это стало общим местом любой государственности. Непонятно было другое: причем тут Соединенные Штаты Америки? Ему было очевидно, что американские методы хозяйствования невозможно применить в нашей стране. И дело тут в банальной географии: на большей части России в одиночку нельзя ни выжить, ни, тем более, вести успешное фермерское хозяйство. Поэтому либерализм в нашей стране возможен с оговорками. Порой эти оговорки брали верх в сознании Константина Степановича, и тогда он размышлял о справедливости социалистических идей. Советская история была для него сложной темой, а методы большевиков вызывали протест, но он не был склонен ничего упрощать и не верил газетным лозунгам.

Впрочем, дети Константина Степановича думали иначе. Они жили так, словно никогда и не было исторического противостояния между Россией и Западом. В легкой поступи европейского образа жизни они видели безусловное благо для всего человечества, не замечая, какую цену платил мир за процветание Европы и Америки. В их оценках прогресса человеческих свобод Константин Степанович видел банальную подмену понятий, а американский образ жизни, как о нем писали в книгах, навевал ему мысли о крепостничестве или даже рабстве. Конечно, кредитное рабство выглядело ласково и соблазнительно, пусть и нарушало естественные связи явлений, здравый смысл и естественный ход времени. Он пытался объяснить детям, что гражданские свободы и свобода личности – совершенно разные вещи, несопоставимые по своей значимости и природе. Источник личной свободы заключался отнюдь не в политической системе, а был, как выражался сам Константин Степанович, божественным вдохновением, которое, в сущности, является единственным неотчуждаемым человеческим свойством. «Более того, – настаивал он, – в некотором роде свобода и гражданские свободы являются противоположностями. В том смысле, что источники их друг друга исключают, противостоят друг другу не только логически или механически, но и глубинно, сущностно, по самой своей природе, как совесть противостоит закону». Впрочем, детям все эти отцовские размышления были неинтересны. В них они видели отголоски его сентиментальности и попытки уйти от своего прошлого, которое они, к слову, совершенно не понимали. Это жестоко ранило Константина Степановича, каждый раз ему приходили в голову мысли о неуважении или какой-то черной неблагодарности, но он отгонял их от себя, пытаясь, насколько это возможно, не держать на детей обиды. Лучше всего это непонимание иллюстрировал стиль одежды его любимой дочери. Настя росла девочкой чересчур разборчивой, но любила и покрасоваться. Долгое время она ходила с портфелем, фасад которого по всей площади был украшен британским флагом. Впрочем, хуже всего Константину Степановичу пришлось в один из своих дней рождений, когда Настенька вышла к столу в майке с американским флагом. Константин Степанович, по заведенной давным-давно традиции, единственный день в году к праздничному обеду выходил в парадном кителе. Ему было ясно, что для нее это всего лишь рисунок на футболке, что никто и нигде не придает таким вещам никакого значения. Но он не хотел соглашаться с мыслью, что она, дочь офицера, не понимает, что ее отец нес боевые вахты в годы Холодной войны. Да, по телевизору эта война закончилась, но до сих пор выходят в море подлодки, до сих пор несет боевое дежурство стратегическая авиация, до сих пор самолеты и танки у наших границ. Он вышел из-за стола, ни к чему не притронувшись, нацедил себе успокоительного и тихо ушел в спальню. К собственному удивлению Константин Степанович совсем не обижался – в этот момент ему было ужасно одиноко. Он чувствовал непреодолимую пропасть, отделяющую его от самых дорогих, любимых и близких людей. Против желания на ум приходили давно забытые воспоминания молодости, сообщение о сбитом корейском Боинге, о боевых товарищах и солдатах, отдавших родине последний долг. Потом он думал о бомбардировках Белграда, Цхинвале, о том, как западные СМИ освещали теракты, происходившие в нашей стране. «Не может быть, – думал, глядя в потолок, Константин Степанович, – чтобы НАТО настолько далеко продвинулось на восток, что уже достигло моей собственной гостиной».

Нужно сказать, что отнюдь не НАТО волновало Константина Степановича, на этот счет он никогда не питал иллюзий. Для него не было ничего удивительного в том, что североатлантический альянс продолжил свое существование после развала СССР. Поводов для недоверия к Западу у него было достаточно и без Холодной войны. Он беспокоился, что его дети, купаясь в лучах западной культуры, неспособны провести параллели и установить связи между событиями в мировой истории. Боялся, что, глядя на разрывы в самосознании нашего народа, дети будут полагать, будто повседневность других народов также оторвана от истории, как и наша, и что так правильно. Что никто в мире не чувствует связи со своими предками, жившими сто, двести, а то и триста лет назад. Но другие народы, пусть даже совсем еще молодые, к истории своих стран относятся с большим трепетом, сохраняя и сообразуя логику текущего дня с общим курсом государственной стройки. Например, идеи, воззвания и принципы, положенные отцами-основателями американской государственности в фундамент США, не утратили своей актуальности. И все перемены, которые произошли с тех пор, вполне соответствуют этим идеям. Более того, политическая система Соединенных Штатов очень консервативна, а в нашей стране консерватизм – это почти ругательство. О Великобритании и говорить нечего. Что отмечают французы на «День взятия Бастилии» или американцы четвертого июля? Знают ли Настя с Егором, что это самое июля было аж в 1776 году? В курсе ли его дети, что англичане до сих пор каждый год приезжают в Севастополь почтить память участников Балаклавского сражения? «Интересно, – задумался, тяжело вздыхая, Константин Степанович, – если бы вместо нас в России жили англичане или французы, сколько бы у них было праздников?».

Через десять минут в комнату к мужу заглянула Ирина Михайловна, на лице ее озабоченность боролась с досадой, что заставило Константина Степановича грустно улыбнуться. Он понимал, что жена его тяжелых размышлений не разделит, и будет настаивать, чтобы он вернулся за стол – все же в его честь вся семья собралась.

– Все в порядке? – спросила Ирина Михайловна, присаживаясь на край кровати.