Текст книги "Змеесос"

– Итак, друзья, – сказал вождь. – Перехожу к делу. У меня есть к вам несколько вопросов, на которые я бы хотел услышать ответ. Если я его услышу – тогда все в кайф и мы будем трахать этих баб и вообще развлекаться, а если нет, то я вас повешу на рассвете.

– Да что вы! – воскликнул Александр Иванович. – Как вам не стыдно!..

– Долг меня вынуждает, – сказал вождь, улыбнувшись.

– Вешай меня, негодяй, – сказал Александр Иванович. – Ты не добьешься от меня ни слова!..

– Какой ваш первый вопрос? – подобострастно спросил Миша Оно.

– Мой первый вопрос будет простым, – сказал вождь. – Кто вы? Назовите ваши имена и ваших родителей.

– Это сколько угодно. Меня зовут Миша Оно, я сын Лао и Яковлева.

– Это правда?

– Сущая правда.

– У меня есть другие сведения. Мне известно, что ты – сын Артема и Антонины Коваленко.

– Это все равно!

– Не думаю. И потом – Яковлева или Иаковлева?

– Это все равно!

– Нет уж; это не все равно – между ними большая разница. И потом: кем тебе приходится Аркадий Верия?

– Я не знаком с ним.

– Врешь, негодяй! – крикнул вождь, вставая в полный рост. – Твоя мамочка прикончила его только потому, что он любил…

– Кого любил?

– Я не скажу кого. Но меня он любил. Ладно, оставим это… Как зовут вас? – обратился вождь к Александру Ивановичу.

– Я отказываюсь отвечать на все ваши вопросы! – гневно сказал Александр Иванович, потом повернулся к Мише Оно, плюнул ему в лицо и медленно произнес: – Предатель.

– Каков гад, – усмехнулся вождь. – Если он вам мешает, я прикажу его убрать отсюда…

– Да, так будет лучше… – сказал Миша, вытирая слюну.

– Ко мне! – крикнул вождь.

Пять злых туземцев вбежали в комнату, открыв предварительно дверь.

– Убрать вот этого и дать ему… Впрочем, вы понимаете.

Туземцы быстро взяли в охапку упирающегося Александра Ивановича и вынесли его из хижины.

– Будь проклят! – только и успел крикнуть бедняга. Дверь закрылась.

– Продолжим наши беседы, – хмуро сказал вождь. Расскажите, с какой целью вы оказались здесь?

– Здесь я оказался для того, чтобы проникнуть в мир иной.

– В какой?

– Я не смогу вам этого объяснить, это очень сложно, и у вас заболит голова.

– Хорошо, – сказал вождь. – Что вы хотите?

– Я хочу вот эту курчавую, – сказал Миша Оно, показывая на туземку.

– Только не ее!

– Тогда вот эту.

– Берите.

Миша Оно встал и подошел к девушке. Он улыбнулся ей тепло и доверительно. Он положил ей руки на плечи, и она легла на пол, готовая к любви. Миша снял штаны и трусы и лег на туземку, не стесняясь никого.

– Вы, наверное, не поверите, – сказал он, обращаясь к вождю. – Но я еще никогда в жизни не делал этого.

– Завидую вашему открытию, – усмехнулся вождь.

И вот девственный орган Миши Оно достиг противоположных себе пределов. Нежная туземка снисходительно улыбнулась, глядя в обезображенное удовольствием и нервностью лицо Миши в то время, как он неумело совершал свое первое любовное деяние. Глаза его сомкнулись, руки упирались в землю пола, и туловище пружинисто раскачивалось туда-сюда.

– Ох! – сказала туземка, закрыла глаза и отдалась происходящему полностью.

Миша готов был пробуравить весь женский организм, он уже не ощущал стыда; только теплое, влажное тело вместе с его телом и только лицо, прислоненное к его лицу. Время обратилось в вечность – он не мог этого прекратить.

– Ты – чудо, – сказал вождь, встав и погладив Мишу по голове. – Я тоже тебя хочу. Я следующий.

Миша не слышал ничего, а только работал на себя и на свою напарницу. Она визжала, и сжимала свои ногти на Мишиных плечах, и словно сопротивлялась подавляющему ее удовольствию; и это была как будто война, а не союз, и Миша словно бросал ей вызов, и сражался с ней на рапирах, и повергал ее на землю, чтобы царить над ней и быть ее истинным хозяином и богом. Свет вспыхивал и гас перед глазами любовников, и все перестало иметь смысл; мир рассыпался на составные части и только физиологическая радость в этот момент была единственной связью субъекта и объекта. Через вечность наступил сияющий пик любовной вершины, и Миша Оно почему-то сказал:

– Остановись, мгновенье, ты прекрасно!

– Все бы хотели его остановить, – понимающе произнес вождь.

Миша закончил свое становление мужчиной и откатился от ошарашенной туземки в глубоком удовлетворении.

– Подай мне кружку алкогольного напитка! – сказал Миша Оно, обращаясь к вождю, как к слуге.

– Сейчас, – ответил вождь. – Ты мне сперва скажи, какова все-таки ваша задача? Что вы должны сделать, какое у вас задание?

– Мы должны попасть в мир, выпавший из общей божественной системы, – зевнув, проговорил Миша Оно. – Внедриться в него и уничтожить. Тем самым спасти всех его жителей для вечного и истинного бытия. То есть… – он опять зевнул, – уничтожить их временную реальность, присоединив их к высшему. Примерно так это звучит.

Вождь мрачно кивнул, потом рассмеялся и сказал:

– А все-таки ты жуткая гнида и предатель. Твой дружок был прав. Завтра ты его еще вешать будешь – так-то.

– Ну и хрен с ним! – сказал Миша Оно. – Я хочу женщин и алкоголя. Ну и тебя тоже можно для разнообразия.

– Я всегда любил тебя! – сказал вождь.

И они нежно поцеловались.

В это время Александр Иванович, окровавленный, но не сломленный, лежал в мрачном подземелье посреди какого-то дерьма и напевал мужественную несгибаемую песню. Было темно, сыро и ужасно, сломанные ребра ныли, перекликаясь с горячей тяжестью остальных ран. Один глаз Александра Ивановича вытекал прямо на каменный пол подземелья, и половина зрения уходила вместе с ним. Вывихнутые руки болтались, словно веревки, и нельзя ими было даже взять сигарету, если бы она была, или нажать на курок пистолета, нацеленного на Мишу Оно, если бы случилась такая ситуация. Но осознание своего правильно произведенного экзистенциального выбора грело душу Александра Ивановича, как разделенная любовь или дружеская попойка.

Лежа в этом подземелье, несчастный узник вспоминал всю свою нехитрую жизнь, отдавая себе полный отчет в том, что это последняя для него ночь, и ощущая каждую отдельную секунду как подлинное чудо существования, дарованное перед кончиной во всей своей истинной прелести. Сырые стены напоминали ласковых женщин, цветные луга в воскресный день, восторженно-мрачные зеленые школьные парты, навевающие своим появлением во мгле сознания целый мир чувств и ощущений; каждая выпуклость булыжников в стене и на потолке скрывала в себе реальности и вселенные, раскрашенные всеми цветами, способными быть; и Александр Иванович проживал целую вечность в каждом закоулке какой-нибудь трещины и был сейчас воистину обостренно-счастлив, и его чистая совесть давала ему право быть свободным во всех отношениях и не отягощала его клубком противоречивых откровений, являющихся лакомыми вопросами для мыслителей и простых людей. Он ненавидел трусливую подлую натуру Миши Оно, променявшего принципы на телесные увеселения и возможность жить дальше. Он ненавидел – но ему было жалко чужую неправедную душу, которой предстоит держать строгий справедливый ответ за свои низкие поступки. Предстоит или не предстоит?

– Даже если все – ничто, – сказал вслух Александр Иванович, – все остается. Все, что назначено мне, я принимаю. И смерть, и, может быть, бессмертие.

Александр Иванович улыбнулся этим гулко прозвучавшим в пустом подземелье словам и снова углубился в изучение мирозданий, спрятанных в каждом миллиметре его суровой последней тюрьмы.

Утро не замедлило прийти на рассвете, и Миша Оно зевнул и слегка шлепнул лежавшую впереди него девушку по заднице. Лежавшая сзади него девушка сонно хихикнула и погладила его спину. Открылась дверь, и вошел лучезарный вождь, освещенный солнечным светом.

– Подъем, друзья, – сказал он. – Я принес вам алкогольный напиток и завтрак. Вставайте быстрее, нас ждет интересная казнь.

– Что может быть в ней интересного? – спросил Миша Оно, скептически посматривая на маячивший перед глазами большой розовый сосок. – Вся суть казни состоит все-таки в самом моменте умирания, в этой почти неуловимой черте, разделяющей жизнь и смерть. Собственно, смысл публичного убивания именно в этом и заключается, на мой взгляд, чтобы кто-то успел «схватить», «поймать» этот переход, эту грань; чтобы попробовать с помощью большого количества зрителей как бы «протащить» этот момент в реальную для нас действительность. Но он ускользает от нас, уходит, как рыба из протянутой к ней в воде ладони; как нечто несуществующее и никогда не бывшее, как воспоминание о разгаданной тайне. Кто-то считает главным в таком зрелище саму подготовку к смерти; одухотворенное неким новым пониманием лицо осужденного, дрожь в его членах или, наоборот, твердую поступь и показной героизм – но для меня это не есть главное. Для меня минуты перед самим свершением казни есть лишь концентрация всего того, чем может являться жизнь – всей этой ситуации с вечной угрозой смерти; казнь лишь спрессовывает суть посюстороннего бытия и делает его более живым, более реальным, что ли, совершенно ничего не изменяя в принципе, кардинально; сохраняя субъекта на том же самом уровне, на котором он и провел свое время; и делая этот уровень просто более наглядным для него самого и для зрителей. В этом смысле, конечно, блажен и счастлив казнимый, ибо ему дан шанс за какие-то минуты постигнуть и ощутить то, что растягивается обычно для нормального индивида на долгие годы; и постигнуть это в чистом, незамутненном виде: понять и почувствовать саму суть своего наличного бытия. И мы, глядя на него, можем чему-то научиться; в этом смысле лицезрение казни имеет огромное воспитательное и познавательное значение; но вот сама тайна перехода, сам смысл деяния все-таки ускользает от нас! Поэтому сегодня, как ни завидую я нашему узнику в том, что ему предстоит испытать, я сам буду первым наблюдателем, а именно палачом, затягивающим петлю; быть может, осквернив себя грехом убийства, я смогу прочувствовать этот тончайший и загадочнейший миг – эту грань между бытием и небытием!

– Пожалуй, ты прав, Миша, – задумчиво проговорил вождь. – Я тоже люблю смотреть, как кто-то умирает, особенно если виновник этого – ты сам. Но я пытался поставить тебя перед сложной нравственной дилеммой, а, оказалось, тебе наплевать. Кто ты, предатель дорогой?

– Можешь считать, что меня нет, – надменно ответил Миша Оно, беря у вождя стакан с алкогольным напитком и выпивая его залпом.

– Ладно, мне тоже наплевать, – сказал вождь. – Пойдем на казнь.

Через какое-то время они все пришли на поляну, на которой была построена виселица с тремя петлями.

– Это что еще такое? – спросил Миша. – Кого еще ты собираешься лишить главной ценности, какая только есть у существа?

– Не все так просто, – хитро сказал вождь. – Придется тебе еще кое-кого повесить. Например, парочку своих любимых девушек. Если тебе на все так уж наплевать, я думаю, сделать это несложно?

– Но это же неприятно! – грустно сказал Миша, бегло осмотрев согбенные горем чудесные девичьи фигурки. – Впрочем, я подумаю.

– Подумай, – сказал вождь и дал знак, чтобы привели Александра Ивановича.

Шестеро злых туземцев ввели избитую, изуродованную фигуру Мишиного спутника. Он еле шел, спотыкаясь о каждую неровность почвы, но один его уцелевший глаз сиял добротой, всепрощением и знанием многих тайн и секретов.

– Так я и думал! – сказал Миша Оно, показав рукой на лицо Александра Ивановича, словно учительница, показывающая на доску, на которой написано или нарисовано что-то, наглядно иллюстрирующее объясненный пять минут назад материал, и торжествующая от совпадения своих выводов с картиной на доске.

Александр Иванович тоже посмотрел на Мишу, опять плюнул ему в лицо и опять сказал:

– Предатель…

– Ну, кого я предал? – спросил Миша, вытираясь.

– Ты предал нашу цель, негодяй! Ты рассказал ее смысл.

– Это моя цель, – сказал Миша Оно. – Ты не имеешь к ней никакого отношения.

– Все равно ты – негодяй!

– Я сейчас повешу тебя, – сказал Миша Оно.

– Всех не перевешаешь!

– Могу и всех перевешать, – печально ответил Миша Оно. – И вообще, это плохое успокоение для тебя.

– Мне не надо успокоений! Я счастлив, как никогда!

– Ладно, Мишутка, – сказал вождь. – Ты девочек тоже бери, надевай им петли – и вперед.

Миша Оно отошел на несколько шагов в сторону и осмотрел окружающее. Триста туземцев, жадно выпучив глаза, смотрели на то, что он делает. Вождь ждал его решений, девушки тихо плакали, обняв свои тела.

«Я не хочу ничего этого, – подумал Миша Оно. – Это не путь в искомый мир, это старая система. Никакие смерти не помогут мне, отсюда нет выхода – только вход, как в женском половом органе, в чем я убедился вчера; этот уголок не для меня, пусть они сами вешаются, мне лень что-либо делать».

Миша Оно подошел к Александру Ивановичу, взял его за руку и сказал, хлопнув его по плечу:

– Это не путь, друг мой! Вон отсюда; мы найдем свою цель не здесь!

И они тут же испарились отсюда и умчались вдаль, где не было абсолютно ничего из того, что окружало их только что и требовало от них каких-то ролей и действий.

– Ты не обиделся на меня? – спрашивал Миша Оно в процессе улетного состояния, охватившего их, когда еще ничего не существовало, кроме движения и дальнейших целей впереди.

– Нет, конечно, хотя неприятно и грустно, – отвечал Александр Иванович, обращая свое тело в вихрь.

– Все это нужно было для дела! Для познания!

– Я понимаю, – говорил Александр Иванович, качаясь в ветре любых возможных перемещений, словно подвешенный в виде маятника толстый человек.

– И потом, я должен был узнать любовь и страсть! – крикнул Миша Оно.

– Я тоже хочу, – сказал Александр Иванович, сворачиваясь в маленький, точечный клубочек на манер Вселенной перед зародившим ее грядущим взрывом.

– Все впереди! – воскликнул Миша и оптимистично засмеялся.

– Все-таки вы – предатель, Оно, – тихо сказал Александр Иванович, смотря вдаль. – Но я обязан подчиниться вам, потому что вы несете главную миссию и задачу. Я вообще – никто. Я не знаю, кто я. Есть я или нет? Не знаю. В этом мире только разные гады и гниды рождаются, чтобы свершить великую цель, обладая при этом благородной и ясной задачей, а твердые и несгибаемые существа, такие, как я, проводящие до конца свои принципы и установки, всегда гибнут в глупых ситуациях от рук каких-то козлов.

– Ничего страшного, – серьезно сказал Миша. – В любом случае это было чудесное приключение. Помнишь ли ты вождя, джунгли, прекрасных шоколадных женщин?

– Я помню другое, – ответил Александр Иванович, перестраивая свое настроение на ностальгическую волну. – Я помню этот кайф от тяжелого железа, впившегося в мои запястья; этот блаженный ужас перед насильственным броском в небытие, минуту, когда я вышел из подземелья и увидел утро – ради нее я готов повеситься тридцать раз подряд; это раннее, еще холодное солнце и моя жизнь – здесь, со мной; это утро было самым лучшим, потому что последним. Почему вы не повесили меня, Оно? Лучшей реальности не будет; все остальное – всего лишь запутанные абстракции, фикции, которых не существует. Я хочу назад – в петлю!

– Вот в этом и есть твоя главная ошибка, друг мой; но все равно – благодарен ли ты мне за то, что я предал тебя и ты испытал все это? Запомни, сынок, малая мудрость сводится к нормальным нравственным законам, в соответствии с которыми иные поступки ужасны, но не будь их – этих поступков – что бы оставалось делать нам? Нельзя испытать счастья от «непредательства» в мире, где никто никого не предает; в этом смысле предатель – творец, он создает ситуацию, новый поворот, целую жизнь, а стойкий человек с закрытым ртом, от которого не добьешься никаких сведений – даже тех, которые абсолютно никого не волнуют, – он идет у предателя на поводу; он не создает сам ничего; и если представить этих двоих в виде любящих друг друга педерастов, то предаваемый будет пассивным.

Миша Оно замолчал после этой тирады и посмотрел на Александра Ивановича, обнаружив, что тот почти ничего не слушал, а думал исключительно о своем, и тогда Миша плюнул куда-то вдаль и решил снова оказаться где-нибудь в конкретной действительности.

Через какое-то время они уже стояли на опушке и смотрели на березу прямо перед собой. Александр Иванович снял ботинки и насладительно провел кончиком ноги по зеленой траве. Было прохладно и свежо.

Миша Оно задумчиво посмотрел в сторону начинающейся за опушкой чащи, в которой были дупла, дубы и мрачная тьма, и что-то прошептал про себя, видимо приняв некое решение. Александр Иванович умиротворенно молчал, слушая тихий звук ветра, шевелящего листья и ветки, и опять был готов к любой участи, так как он, в принципе, не имел никаких главных ценностей и целей и воспринимал реальность адекватно ей самой – без любых надстроек и осмыслений. Потом он поднял голову и скучным голосом спросил:

– Ну что, Миша? Мы опять не попали туда, куда ты хочешь? Где твой мир, где твоя цель? Здесь нет ничего – все едино; и вожди, и березы, и чувства.

– Да, ты прав, это не то, – сказал Миша. – Но я знаю, что мне делать.

– Что же?

Миша Оно нагнулся, взял большой камень, прицелился и со страшной силой метнул этот камень в голову Александра Ивановича. Раздался стук, пролилась кровь. Александр Иванович упал, схватившись рукой за голову, а Миша подошел к нему.

– Ааа… – застонал Александр Иванович, увидев кровожадный взгляд Миши.

– Чтобы попасть в этот идиотский мир, – сказал Миша Оно тоном лектора, рассказывающего о коллизиях семейной жизни, – я должен поступить неадекватно. Например, я должен тебя съесть.

– Что? – переспросил окровавленный Александр Иванович.

– Съесть. Ритуальное людоедство в данной ситуации является чистым маразмом, поэтому я остановлюсь на нем. А может быть, твоя кровь согреет мое одиночество.

Александр Иванович попытался встать, но Миша сильным ударом ноги в морду поверг его в грязь.

– Лежать, скотина! – скомандовал он и ударил беднягу второй раз – опять в морду.

– Милосердие… – прошептал Александр Иванович.

– Власть! – крикнул Оно, начав настоящее избиение. – Ты, гнида вонючая, онтологический выблядок! Я из тебя вытрясу бессмертное чувство «Я»! Твои уши будут хрустеть у меня за щекой.

Ноги и руки мелькали, нанося беспощадные удары. Хрипела жертва, моля о помощи, хрустели кости и хрящи. Кровь выступала из тела, свидетельствуя о подлинной силе побоев. Фингалы даже не успевали образовываться, поскольку лицо находилось постоянно в деле и даже уже не защищалось от злых ног с каблуками, а как бы плюнуло на свое дальнейшее будущее. Миша бил и бил и присвистывал в ритм битья. Он сказал:

– Когда же ты уже сдохнешь, гадина!.. Может, тебя кончить ножом?

Телесное месиво не отреагировало на это предложение. Тогда Миша вытащил из-за пояса большой острый нож и ловкими, умелыми движениями отрезал у Александра Ивановича голову. Он поднял ее за волосы, посмотрел в разбитые глазницы с остатками глаз, плюнул в эту рожу и пнул эту голову носком сапога, словно футбольный мяч, так что она отлетела куда-то в сторону. Потом Миша склонился над искореженным телом.

– Что бы у него съесть эдакое? – размышлял Оно, щупая плоть. – Может быть, член?

Миша обнажил член и быстро отрезал его. Он брезгливо приподнял этот член за кончик крайней плоти и сморщился. Потом положил в траву рядом с собой.

– Можно и его скушать, но вообще я люблю вырезку!

Миша сказал эти слова и улыбнулся, ощутив счастье. Он вдруг почувствовал себя сильным, мужественным существом, которое живет настоящей мужской жизнью. Он положил свою ладонь на грудь тела перед собой и погладил ее так, как гладит женщина или педераст. Он наслаждался своим могуществом и властью и был готов еще долго размышлять и думать, растягивая удовольствие, что же все-таки съесть.

– Вырезку! – крикнул Оно, поворачивая труп спиной кверху. Процесс вырезания вырезки занял немного времени, потому что нож был очень острым, а Миша – очень ловким. Отрезая сочащуюся кровью мякоть, Миша подумал, а не надругаться ли ему над жертвой, но тут же отмел эту мысль, поскольку не являлся педерастом, как некоторые.

– О, если бы ты был женщиной, друг мой! – патетично воскликнул Миша Оно, доотрезая филейную часть.

Когда процедура была закончена, Миша положил предназначенное для готовки мясо на траву рядом с членом. Потом он замер на мгновение и сказал:

– А в принципе, я поджарю тебя всего!

Это была удачная мысль – и через некоторое время уже все тело Александра Ивановича, насаженное через задницу на кол, румянилось на углях; а рядом, на отдельных шампурах, допекались до абсолютной готовности и сочная поджаристая вырезка, и покрытый аппетитной корочкой вкусно пахнущий член.

– Просто пальчики оближешь! – сказал Миша Оно, беря в руки шампур с членом.

Подув на лакомого вида головку, от которой шел пар, Миша откусил ее, разжевал и проглотил. Вкуснота была необыкновенная; и Миша доел весь остальной член, слегка задыхаясь оттого, что было слишком горячо. Когда части члена утрамбовались в желудке, Миша положил шампур рядом с собой и стал смотреть на вырезку, которая вот-вот должна была поспеть. Он сидел так минут пять, потом вдруг что-то случилось.

Что-то лиловое возникло во всем, некий свет, идущий сверху и отовсюду, какое-то свечение каждого предмета; все стало живым, все наполнялось смыслом и истинным бытием. Миша пристально смотрел вперед и не видел того, что должен был видеть; он видел свет – чистый и нежный, как цветок лилии, он видел резкие цвета и их сочетания; цвета сочетались друг с другом, как любовники, они не смешивались, не переходили плавно один в другой, но были вместе, и словно держались за руки; и в огне были любые цвета и даже какие-то женские ноги в лиловых туфлях, вздымающиеся к небу, и Миша был готов целовать эти туфли и тоже взлететь в небо, и он чувствовал, что все возможно и истинный миг настал.

– Что это… – пробормотал он и удивился своим словам, и каждый произносимый звук продолжался целую вечность. – Что… это… такое… Это… тело… отравлено. В нем… яд…

Мир стал лиловым и одновременно разноцветным. Нет – были самые любые цвета, цвета, которых не существует, но свет был лиловым и свет был везде. Можно было общаться с любым предметом, но этот предмет больше не являлся собой – он был частью всего, и он жил, так же, как и ты, и ты не только любил, но и уважал его. Миша взял в руки травинку и понял, что готов говорить с ней, как с собственной бабушкой, и она будет самой высшей бабушкой из всех возможных. Но она не была бабушкой, она была травинкой, и это было самое чудесное открытие – то, что она травинка, а не бабушка, и с ней можно говорить.

Призрак чего-то женского возник в воздухе. Он был лучшим из всех и звал куда-то вдаль, куда-то вон из этого мира. Все, что угодно, ждало индивида, раскрыв объятия. Все, что угодно, было рядом, было здесь. Искомый мир был именно здесь. И все опять начиналось.

Миша Оно посмотрел внутрь себя, закрыл глаза и перестал ощущать предел. Миша Оно сорвал травинку, зажал ее в ладони, лег на спину и прекратил существование. Артем Коваленко умер.