Текст книги "Пока ещё лето"

– Вы говорите про ворота, открытые над населенным пунктом, где я подобрал вас, – ответил Свистун. – Мы не делали этого. Ворота открыли представители одной из земных стран. Мы передали эту технологию для того, чтобы дать людям возможность путешествовать внутри вашей Солнечной системы. Мы не предполагали, что люди начнут открывать ворота на поверхности Земли и будут использовать их как оружие.

– Хм… – промычал я растерянно, понимая, что это вполне правдоподобное объяснение.

– А зачем вы дали Китаю такую технологию? – спросил я, уверенный, что это именно китайцы долбанули по нам Замораживателем, не желая отдавать нефтеперерабатывающий комплекс местным властям, но не имея в регионе достаточного воинского контингента чтобы удержать завод традиционными методами.

– Мы дали эту технологию всем странам Земли, которые способны были ее освоить. Мы сделали это взамен на размещение нашей базы и обеспечение ее ресурсами. Для продолжения изучения Галактики нам нужны ресурсы в этом регионе. Из имеющихся технологий мы выбрали ту, которая должна была помочь вам.

– А в результате произошла Третья мировая война, верно? Самая разрушительная за всю историю. И не без вашей помощи и участия.

– Мы намного более рациональные существа. Наша цивилизация возникла и развилась в слишком суровых условиях. У нас не было таких массовых войн. Мы просчитывали различные варианты того, что предпримут люди после знакомства с нашей цивилизацией и получения части наших технологий. Но мы не учли существующего баланса. Воины ваших стран начали открывать телепортационные врата над скоплениями войск вражеской стороны.

– Хм… Это я помню. Когда вы, как нам тогда сказали, уничтожили неизвестным оружием массового поражения Тихоокеанскую авианосную ударную группу США. Телепортационные врата вытягивают в космос воздух и снижают температуру до минус 273 градусов по Цельсию. Всё живое гибнет, а инфраструктура остается почти невредимой. И обвинить можно вас. Это было хитро.

– Ворота работают не так просто, как вы описали. Намного сложнее. Намного. Но логика действий Китайской Народной Республики была именно такой. Другая страна, США, быстро поняла, кто атаковал её большие корабли и самолеты. Она нанесла ответный ядерный удар.

– А вас что, не трогали? – несколько язвительно полюбопытствовал я.

– Мы сразу зафиксировали использование врат на поверхности Земли и заявили всем странам о недопустимости такого применения технологии. Несмотря на это наши корабли несколько раз пытались сбить и захватить. Но к подобному мы были готовы с самого начала. У людей ничего не получилось.

– И что же было дальше? Ну, кроме апокалипсиса, – спросил я как-то глупо.

Хотя самым важным было то, что все всех уничтожили, а в новостях как-то обтекаемо и не очень убедительно рассказали о войне с инопланетянами. Очень агрессивно и патриотично. Всё человечество сплотилось в едином порыве, чтобы дать отпор инопланетным захватчикам. Китай атаковал США. Затем США – Китай. Китай развил успех и атаковала Казахстан, Монголию, Киргизстан и Таджикистан, а также нанес атомные удары и удары Замораживателем по большей части Центральной Европы и по Балканам. Миролюбивая вроде Япония неожиданно тоже атаковала Китай, чтобы поддержать союзника. Польша внезапно напала на Украину. В Испании и Великобритании с невиданной силой разгорелись гражданские войны между сепаратистами и центральным правительством. В Африке и Южной Америке все одновременно напали на всех и, похоже, Бразилия теперь простирается на большую часть континента. Индия сцепилась с Пакистаном. Что творилось на Ближнем Востоке, в Африке и Юго-Восточной Азии – лучше даже и не вспоминать. Все применяли новейшие виды оружия массового поражения. Никто не смог остановить сошедших с ума обезьян – в те дни я просто не мог думать о политиках и военных по-другому.

– Вы начали уничтожать друг друга, – наконец ответил Свистун.

Я молчал. У меня было слишком много самых разных эмоций и воспоминаний. Через несколько минут я будто вынырнул из своих мыслей.

– Почему вы обстреливали мой родной город так, что на месте целых районов возникала чернота? – попытался узнать я у Свистуна.

– Мы не обстреливали земные города. Мы гасили взрывы и пожары, мы спасали всех, кого могли. Тебе показалось, что мы создавали темноту, но это было лишь на фоне горящих городов.

Я подумал, углубившись в воспоминания, и понял, что звучит это объяснение очень даже правдоподобно. Ведь я ни разу не был там, где воцарилась тьма. Возможно, там и вправду просто в момент погасли пожары и исчезло освещение.

– То есть, тебе нас жаль? Всё человечество?

– Да. Нам всем. Наша раса думает рационально и не смешивает мысли с эмоциями. Поэтому мы все всегда одинаково понимаем что хорошо и что плохо. То, что сделали люди, просто не поддается рациональному объяснению.

– И что ты сделаешь с нами дальше? – спросил я и невольно напрягся.

– Вылечу. Подходящей для людей еды у меня нет. Вода поступит в ваши тела во время лечения. Затем я отвезу вас в город-порт, где часто бывают морские корабли.

– Ты хорошо разбираешься в земных терминах и понятиях, – сказал я задумчиво.

– Я был создан для этого.

– Ты был создан? Создан, чтобы разбираться в человеческих названиях, вопросах и потребностях?

– Да. Я был создан на Земле. Я специалист по Африке. Это моя зона ответственности.

Я немного подумал.

– Значит, ваш корабль прилетел на Землю. Здесь были созданы семь существ, подобных тебе, и каждый присматривает за одним из континентов. Каждый специалист по своей зоне. И, я так предполагаю, есть ещё верховный смотритель Земли. Верно?

– Нет. Мы руководствуемся логикой. Наше общество функционально отличается от человеческого. Мы все понимаем, какой выбор лучший в данный момент. Никто никогда не спорит с логикой и рациональной стратегией. Так было всегда. Наши предки жили на скалистых и смертоносных равнинах. Каждый сам по себе, в своей пещере. Но каждый был на связи со всеми окружающими. И мы все всегда признаем то решение, которое наиболее логично.

– И тебе не одиноко тут, вдали от вашей цивилизации?

– Мы всегда на связи. Моя жизнь преисполнена смыслом и логикой. И в нашем обществе не так часты социальные связи, как у людей. Я испытываю чувство удовлетворения.

Я только криво усмехнулся. Какая ирония – люди уничтожили друг друга, как только получили в свое распоряжение новое мощное оружие. И придумали прекрасного козла отпущения в виде Свистунов. А теперь один из этих инопланетян спас нас. В придачу же оказался добрым и разумным, в лучшем смысле этого слова. Стыдно. Стыдно за человечество.

Было тихо.

Я уже чувствовал себя намного лучше. Жажда полностью исчезла, зато голод вдруг проснулся со страшной силой. И ещё очень хотелось секса. Усилием воли я постарался переключить мысли в конструктивное русло.

Подумав над тем, как идет наш разговор, я вдруг понял, что мне приятно и как-то спокойно общаться со Свистуном. Он казался честным и был лаконичен.

И он не испытывал никакой ксенофобии.

В отличие от людей. Я отлично помнил, как от злости исходили пеной и желчью все мои собратья по виду. Люди просто ненавидели Свистунов, считая их виновниками той трагедии, которая случилась на Земле. Я тоже ненавидел их, считая чужими и обвиняя в гибели моих родных, хотя с самого начала видел, что в официальных новостях всё как-то не сходится.

Я собрался спросить Свистуна о том, что ещё уцелело на Земле. О своем родном городе. О том, как устроено их общество и что они узнали в космосе. Вопросы вдруг посыпались мне в голову как из рога изобилия.

Я уже открыл было рот, когда капсула вдруг беззвучно открылась, мягко подтолкнула меня в спину, и я пружинисто шагнул наружу.

– Лечение окончено. Прощай, человек.

На моем лице выросла борода. Зрение стало лучше, я видел каждую мелкую деталь на стене напротив. И вообще, чувствовал я себя великолепно.

Я поднял руки и посмотрел на свои ладони – кожа была розовой и гладкой. От ожогов не осталось и следа. Старый шрам на запястье стал совсем тонким и светлым. Похоже, капсула Свистуна полностью вылечила меня и даже омолодила.

Или скорее не омолодила, а избавила от всех болезней и старых травм – ощущать это было просто чудесно.

А вот одежда всё также свисала обгоревшими лохмотьями. Она была грязной и рваной.

Я понял, что говорить со мной дальше Свистун считал нецелесообразным, потому шагнул в освещенный трюм корабля и посмотрел на Николь. Я даже расхохотался от радости.

Затем шагнул к ней и со вкусом крепко поцеловал в губы.

Николь прижалась ко мне бедрами и обвила мою шею руками – я чувствовал себя молодым и счастливым.

В этот момент входной люк открылся, и мы увидели, что вдалеке виднеется марокканская деревня. Один из наших темнокожих попутчиков что-то вскрикнул взволнованно и, выскочив из корабля, быстро побежал к ближайшим домам. Видно это был его родной поселок.

Он бежал быстро, легко и красиво. Ему тоже пошло на пользу лечение Свистуна.

Затем корабль перелетел к окраинам какого-то городка побольше, и там нас покинул второй попутчик.

Интересно, но никакого ускорения или чувства падения при приземлении, я не чувствовал. Какая-то технология полностью изолировала нас от перегрузок.

Зато я всё сильнее испытывал чувство голода.

Спустя ещё минут десять-пятнадцать люк снова открылся, и мы увидели город на берегу моря. До него оставалось пройти около двух-трех километров.

Видимо, наш добрый спасатель не приземлялся в самих населенных пунктах, чтобы не вызывать излишний интерес у людей.

Он больше ничего не сказал нам, но всё и так уже было понятно. Похоже, мы прибыли в последнюю точку нашего недолгого совместного пути по Африканскому континенту.

Люк снова исчез и я первым шагнул на рыжий песок.

Обернувшись, я еле различил контуры корабля – он был почти прозрачен. Выдавал его только светящийся трюм, из которого как раз спускались мои попутчики.

Через секунду корабль стал окончательно невидим и единственное, что я почувствовал при его взлете – мощное движение воздуха. Над землей поднялось облачко пыли, и мы остались одни.

Примерно через тридцать минут мы дошли до крайних домов.

Шагалось легко и весело. Все невольно улыбались, а я слегка обнимал Николь за талию.

Когда мы вышли на дорогу и пересекли городскую черту, я испытал даже легкое чувство детской обиды – мы пережили такое невероятное путешествие, несколько раз были на волосок от смерти, а теперь никто из аборигенов не обращает на нас ни малейшего внимания.

Впрочем, вскоре я забыл об этом – мы унюхали запах свежего хлеба и горячей еды!

Все бросились на вкусный запах как спринтеры. Даже чета де Клюс показывала отличные результаты в этом забеге.

За первым же поворотом мы обнаружили небольшое уличное кафе.

Оно находилось внутри двухэтажного здания, но его передняя стена отсутствовала, и прямо на улице были расставлены столы и стулья. Они были покрыты тонким слоем рыжеватой пыли, но наши лохмотья это совершенно не испугало.

Дальше была весёлая толкотня у импровизированной кассы и слегка ошалевшая от нашей энергии и оборванных тряпок продавщица.

Мы искали деньги по всем карманам и еле наскребли на то, чтобы расплатиться за обед. Вся наша наличность куда-то испарилась за время пути.

Я взял себе ароматный марокканский хлеб бегрир с хрустящей корочкой, миску очень густого супа-пюре бессара с фасолью и сводящие с ума своим запахом острые сардины. Запивал я всё это дело стаканом холодного светлого пива. Это было просто наслаждением!

Над нашими сдвинутыми вместе столами тут же поднялся веселый гул. Все без умолку расхваливали великолепную марокканскую кухню, ведь казалось, что ничего вкуснее мы в жизни не ели.

Де Клюс разглагольствовал о кулинарных тонкостях, размахивая в воздухе корочкой свежего хлеба, смоченной в красном соусе. Одна из медсестер без конца поднимала тосты за жизнь и за нас. Мы были невероятно шумны и веселы в тот момент.

Конечно же, все захотели добавки. Но денег хватило лишь на две бутылки газировки, которую мы разделили на всех.

Впрочем, мы и так были счастливы в тот прекрасный миг.

Всю дорогу до порта и расположенного там представительства испанцев мы прошли без остановки. Все были разговорчивы и то и дело вспоминали опасные моменты, подстерегавшие нас в пути.

Вскоре мы вспомнили о тех, кто не сумел добраться до этого городка, названия которого мы еще не успели узнать. Однако грустить долго мы просто не смогли: слишком уж много энергии в нас было сейчас.

Дальше – встреча с испанскими военными моряками и долгие допросы. Испанцы были не очень доброжелательно настроены к французам из-за возобновившихся во время войны пограничных споров. Со мной они вообще не знали что делать.

Два дня мы просидели взаперти в одной из комнат казармы. И единственное, что радовало меня и Николь в это неопределенное время, это возможность интимно уединиться. Наши омолодившиеся тела и даже души были страстны и просто ненасытны. Честно говоря, мы устроили настоящий секс-марафон.

Остальные тоже не сильно от нас отставали, и этим мы ощутимо злили и озадачивали испанцев.

На третий день, уже под вечер, к нам пришел злобный и немногословный конвоир. Он велел всем с вещами следовать на выход.

Мрачно глядя темными прищуренными глазами и постоянно держа руку на кобуре, он заставлял меня подозревать что-то очень нехорошее.

– Что происходит? – громко, хоть и растерянно спросила Николь.

– Не знаю, – признался я, и на всякий случай встал между ней и военным.

Нас вывели во двор, а затем построили в колонну и повели к причалу. Там был пришвартован небольшой корвет светло-серого цвета. Из труб уже вылетал темный дым.

– Кажется, всё идёт хорошо, – сказал я громким шепотом, стараясь успокоить всех остальных. – Если бы нас решили расстрелять или выгнать, то вряд ли бы вели для этого на пирс.

Вскоре нас действительно передали офицеру с пограничного корвета.

Вместе с двумя вооруженными матросами он сопроводил нас в тесную каюту, где и запер. Почти сразу мы услышали, как натужно загудел двигатель, по корпусу прошла чуть заметная вибрация и корабль покачнулся, отчаливая от причала.

Вечером нам принесли достаточно скудный ужин и сводили в уборную.

На наши вопросы никто отвечать не собирался.

Мы снова начали тревожиться и пытались рассмотреть в иллюминаторе хоть что-то, кроме бесконечных волн. Постепенно настала ночь, а затем пришло утро.

Завтрака нам уже не принесли, но новый надзиратель отвел нас в туалет. Он сказал, что мы будем обедать уже на французском корабле. Все воспрянули духом и даже начали обниматься.

Только я – не все.

Я понимал, что для французских моряков я буду точно таким же непрошенным гостем, как и для испанцев.

Ближе к вечеру, когда солнце уже опустилось к поверхности моря, наше судно подошло к какому-то побережью.

Я вдруг в полной мере осознал, что мы уже не в Африке или Атлантике, а в теплом Средиземном море. Ведь когда наш корвет отчаливал от пристани, то песочно-коричневые берега Марокко остались позади и немного по правому борту.

Цвет воды изменился. Сейчас она была прозрачной и отливала красивой темной бирюзой.

Двигатель замолк, а затем, минут через двадцать, завелся снова. За нами вновь пришел вооруженный матрос. На уверенном английском он приказал всем подниматься на палубу и сообщил, что из Марселя за нами прибыл французский корабль.

Поднявшись наверх, мы увидели, что испанцы пребывают в полной боевой готовности и мрачно смотрят на подходящий тихим ходом эсминец под французским флагом.

Вскоре корабли стали борт о борт, и старшие офицеры начали обсуждать нашу дальнейшую судьбу.

Мои попутчики-французы едва сдерживались, чтобы не броситься к землякам, расталкивая испанских моряков. Наверное, их удерживали только суровые лица матросов и обилие автоматов вокруг нас.

13. Сиеста

Наконец переговоры и подписание бумаг были окончены. Нас погнали к трапу.

Едва ступив на французскую территорию, де Клюс начал пожимать всем руки и говорить что-то с такой скоростью, что я едва разбирал отдельные слова.

Испанцы потихоньку отчалили, участники миссии стали счастливо обниматься с матросами, которые вели себя весьма сдержанно.

А вот темпераментные объятия Николь, что была счастлива ничуть не меньше, чем остальные врачи, заставили моряков проявить живой интерес. Я ничего не мог с собой поделать и выглядел мрачновато. Честно говоря, мне не нравилось, что Николь так крепко обнимается с другими мужчинами. Да и мое ближайшее будущее тоже не внушало оптимизма. Я чувствовал неуместность своего присутствия на этой встрече.

Дальше было очень много расспросов, как дружески неформальных, так и довольно дотошных – со стороны офицеров. Очень быстро выяснилось, что я не француз. Лица моряков стали еще более сдержанными.

К чести де Клюса, он искренне и горячо описывал военным то, как я вывез участников миссии из далекого Сенегала. С его слов, я был настоящим героем. По правде сказать, я даже слегка смутился.

Постепенно все участники миссии стали убеждать капитана немедленно держать курс на Мадрид и предоставить мне гражданство. Конечно же, это было не во власти военных моряков.

Нас всех повели обедать, а главврач ушел вместе с капитаном.

До поздней ночи у нас проверяли документы и расспрашивали о последних шести годах жизни за пределами Франции. Спрашивали, чем мы занимались во время войны. Спрашивали, почему только сейчас участники миссии решили вернуться домой. Задавали много странных и ставящих в тупик вопросов.

Николь смотрела на меня виновато.

Моряки же глядели на неё с явным вожделением – она так и светилась красотой и энергией. Она была невероятно привлекательна.

Я всё сильнее замыкался в себе. Николь ничего не была мне должна и не давала никаких обещаний.

Около полуночи вернулся де Клюс вместе с властного вида офицером. Втроем мы прошли в кают-компанию, где офицер бюрократически скучно и долго благодарил меня за спасение граждан Франции. Он объяснял отдельные пункты миграционной политики в условиях войны. И, в конце концов, сказал, что Франция не принимает сейчас иноземцев.

Мой главврач сидел пунцовый как помидор и хмуро смотрел в пол.

Вдруг он вскочил и начал вопить, размахивая перед офицером руками. Он кричал, что этого так не оставит. И, мол, ему плевать, что там решили в адмиралтействе. Но офицер тоже не стал сдерживаться. Началась темпераментная французская перепалка.

Наконец морской офицер одернул на себе китель, выровнял фуражку и официальным тоном, больше не обращая внимания на главврача, сообщил, что утром я буду возвращен испанской стороне.

– Но я же не испанский подданный! – удивленно воскликнул я.

– Это не наша проблема. Пусть возвращают вас марокканцам.

Я невольно глянул на де Клюса – тот сцепил пальцы и созерцал темные волны.

– Понятно, – подытожил я сухо.

Я встал подчеркнуто прямо и коротко кивнул офицеру, глядя ему прямо в глаза. Офицер также встал по стойке смирно и отдал мне честь. Думаю, мы хорошо поняли друг друга. Ему было действительно жаль, что меня вынуждены депортировать. Однако это уже никак не могло мне помочь.

Моряк вышел.

Де Клюсс начал убеждать меня, что он не остановится и не забудет. И что он обязательно добьется, чтобы мне предоставили французское гражданство и по справедливости оценили то, что я спас французскую гуманитарную миссию. Он распалялся всё больше и грозил кому-то, потрясая кулаком.

Я грустно усмехнулся и слегка приобняв моего француза за плечи, повел его в кают-компанию.

Там нас уже ждали остальные участники похода.

Николь сразу порывисто встала и шагнула ко мне, с надеждой вглядываюсь в лицо. Затем она перевела взгляд на де Клюса. По нашим лицам всё стало понятно без слов.

В тот вечер я не хотел расспросов, объяснений и обещаний. Я уводил в сторону любой разговор на эту тему и сумел добыть у разговаривающего с нами офицера бутылку дешевого, но ароматного коньяка.

Чуть позже к нам зашёл даже сам капитан и, сняв фуражку, поблагодарил меня за помощь. Он говорил о том, что знает про наши приключения и про то, что нам пришлось пережить. И о том, что мы не должны переставать надеяться.

Потом капитан сказал что-то более интересное – он пробормотал, что это против правил, но все мы так устали… И достал из стенного бара ещё одну бутылку коньяка.

Как бы там ни было, но мои французы, участники миссии, были спасены. Хотя и не все. И уже завтра к вечеру они будут во Франции.

Пусть она и истерзана войной, но это всё же их родина.

Мы засиделись почти до рассвета и порядком напились. Было много болтовни, а остаток ночи мы провели вдвоём с Николь.

Она почти ничего не говорила.

Мы несколько раз поднимались на палубу, чтобы Николь могла покурить. Вахтовые матросы с интересом смотрели на нашу парочку.

А мы крепко обнимались и подолгу смотрели на лунную дорожку, тянущуюся по волнам вдаль. В итоге мы просто отрубились на узкой кровати, обнявшись, даже не раздеваясь.

Так мы попрощались навсегда.

Утром эсминец подошёл к берегам Майорки, и после долгих прощаний меня попытались передать на борт небольшого артиллерийского катера испанцев.

Впрочем, всё вышло довольно нелепо, ведь испанцы отказались принимать меня. Они заявили, что катер – это испанская территория, и ни один иностранец не имеет права ступать на нее без официального разрешения властей. Я немного истерично рассмеялся и уже начал прикидывать, не вытолкнут ли меня за борт. В нейтральную юрисдикцию, так сказать.

Поругавшись некоторое время, капитан французского эсминца плюнул под ноги капитану испанского катера и мы двинулись дальше на север. На расспросы о моей дальнейшей судьбе сердитый капитан ничего не ответил.

Вскоре стало ясно, что он задумал.

Отойдя подальше от испанского военного катера, французы остановили маленькую рыбацкую шхуну, шедшую под флагом Испании, и уже безо всяких церемоний пересадили меня туда. Я только успел быстро обнять Николь и на прощание поцеловать её в подрагивающие от рыдания губы.

Старый рыбак был тоже не на шутку удивлен действиями военных моряков и не ожидал такого поворота событий. Ничуть не меньше, чем я.

Я и старик молча смотрели на то, как серый военный корабль быстро уходит на север. Лица Николь и моих попутчиков постепенно перестали быть различимы вдали.

Затем мы с рыбаком посмотрели друг на друга.

– Мигель, – представился старик и протянул мне руку.

– Хола, Мигель! – ответил я на рукопожатие, но имени своего называть не стал.

Сразу же выяснилось, что он немного говорит по-английски. А вот я испанского почти не знаю.

– Что же нам теперь с тобой делать? – спросил мой новый капитан. Спросил скорее самого себя, чем меня.

– Пойдем в Сант-Эльм, – поразмыслив, решил он. И добавил:

– Я живу там, неподалеку.

Он ещё немного помолчал.

– Пойдем к начальнику Гражданской гвардии. Он теперь главный в городе. Вообще сейчас Гражданская гвардия фактически управляет всей жизнью на острове.

– И что будет со мной дальше? – поинтересовался я, хотя и так понимал, что теперь меня будут тягать по испанским инстанциям и в конце наверняка депортируют ещё куда-то.

– Точно не знаю, амиго. Мы теперь, считай, сами по себе, – рассуждал рыбак. – Наверное, тебя повезут в Пальма-де-Майорку. Там теперь находится правительство. Хотя какое там правительство… Всё решает командир Гвардии. Слава богу, он разумно и ответственно всем управляет.

Вскоре я понял, что идти в Сант-Эльм старый рыбак не очень то и спешил.

Он не хотел терять остаток рыболовного дня. Зато старик явно обрадовался свободным рукам и очень быстро приставил меня к делу.

Честно сказать, я некоторое время раздумывал над тем, чтобы связать старика и уплыть на его шхуне куда подальше… Но вот только куда?

Даже если бы мне хватило солярки, то куда бы я отправился? Ведь нигде в этом покалеченном войной мире меня не ждали.

Так что мы продолжали рыбачить, и мне было очень приятно заниматься простым и понятным делом.

Вода была темно-бирюзовой и очень чистой. Природе пошло на пользу то, что людей стало намного меньше. Остановилась вся мировая экономика и транспорт стал большой редкостью.

В сетях было достаточно рыбы, и старик рассказал мне, что с каждым годом, после войны, рыбы становится всё больше и больше. Ему тоже было по душе, как природа теперь быстро восстанавливается.

До вечера он успел много поведать мне о гражданской войне в Испании и о том, как испанцы воевали с французами вдоль всей границы. По счастью, не очень жестоко и не очень долго. Рассказывал он и о том, как какие-то солдаты на десантном корабле пытались захватить Пальма-де-Майорку. Это было судно наемников и дезертиров, которые решили осесть на острове после бегства с Ближнего Востока.

Рассказывал он и о том, что туристов теперь совсем не стало. И что немцы, которые раньше владели недвижимостью по всему побережью, полностью исчезли, а все эти роскошные дома стоят заброшенными.

Я полоскал руки в теплой морской воде и благодушно слушал Мигеля.

Когда солнце опустилось к горизонту и мы повернули нос к побережью, старый рыбак достал большую бутылку крепленого вина и два стакана. Один из них был порядком запылен, и мне пришлось мыть его в морской воде.

Я смотрел на приближающийся берег, казавшийся оранжевым в свете заходящего солнца. И испытывал давно уже забытые приятные чувства от смеси вкусов крепкого вина и горьковато-соленых капель морской воды.

В тот вечер мы еще не скоро попали в офис Гражданской гвардии.

Сперва я помогал Мигелю швартоваться и разгружать улов. Затем мы вместе отвозили его продавцу, который скупал морепродукты оптом.

Потом Мигель заявил, что он устал и предложил немного передохнуть в уличном кафе, которое явно знавало прежде лучшие времена.

Мы ужинали, сидя за столиком на улице, и я рассматривал большой и когда-то роскошный ресторан, который сейчас был закрыт. Его зал отгородили стульями, между которыми была натянута оранжевая лента. Было понятно, что сейчас, без обилия туристов, хозяева не могли поддерживать его в рабочем состоянии, поэтому оставили небольшую зону у входа и работали только для местных жителей.

Буквально в пяти метрах от нашего столика причал обрывался в море и было видно, как солнце плавно опускается в волны. Дальние горы, образующие береговую линию, постепенно стали сиреневыми, а затем и фиолетовыми. В глубоком небе появились первые звезды.

Кроме нас в ресторанчике сидело ещё двое пожилых майоркинцев, очень просто одетых и никуда не спешащих.

Мигель поздоровался с обоими и начал знакомить меня со своими товарищами. По правде говоря, я почти сразу забыл их имена, есть у меня такая слабость. Вскоре мы все уже сидели за одним столиком, и к моей паэлье с морепродуктами добавился ещё один стакан холодного и, казалось, совершенно некрепкого вина. Разговор становился всё более оживленным, хотя я мало что понимал по-испански. Никто никуда не торопился.

Спустя некоторое время я с удивлением понял, что пьян, и ощущаю себя по-настоящему счастливым!

Жизнь кипела вокруг, листья декоративных пальм колыхал вечерний соленый бриз и почему-то я чувствовал себя в безопасности.

Было легко, было весело и было очень… По-старому, что ли.

Как до войны.

Когда все были живы и путешествовали по всей Европе. Я загрустил.

Ещё я понял, что пью новый бокал вина, который мне принесла немолодая улыбчивая официантка с солнечными морщинками вокруг глаз, а старики смеются с того, что я захмелел.

Я не заметил, когда возле стола появился полицейский. Точнее, гвардеец.

Я выпрямился на стуле и чувство безопасности тут же улетучилось. Судорожно пытаясь протрезветь, я всё яснее понимал, что пьян. Видимо, пить на пустой желудок было не очень хорошей идеей.

Представитель власти начал говорить по-испански с рыбаками и поздоровался с ними за руку. Он был примерно их возраста и, похоже, уже шел со службы домой.

Затем он посмотрел на меня внимательнее и что-то спросил на испанском – я непонимающе глянул на Мигеля. Мигель начал что-то объяснять гвардейцу, и у них завязалась довольно активная дискуссия, видимо о том, как французы передали меня на шхуну рыбака.

Спустя пару минут представитель власти повернулся ко мне – я встал и слегка поклонился.

– Ты говоришь по-английски? – начал он с сильным акцентом.

– Да, говорю. Вот мои документы, – протянул я свой потрёпанный паспорт.

Гвардеец полистал его. Повисла тишина.

– У тебя нет визы. Точнее, она давно недействительна. Сейчас мы ставим совершенно другие, – сказал он.

Мне не оставалось ничего, кроме как невесело хмыкнуть.

– А вы думаете, виза теперь кому-то нужна, синьор? Она что-то может гарантировать и рассказать о человеке? – спросил я его в свою очередь. И подумал, что сильно пьян, поскольку заявление мое было излишне эмоциональным.

Гвардеец посмотрел мне в глаза и тоже хмыкнул.

– Вы уже бывали в Испании, много лет назад, ещё до войны, – констатировал он, глядя на старые штампы в моем паспорте. – И я вижу, что вы много путешествовали. Проблемы с законом были?

– Да, я бывал в Испании. И здесь, на Майорке, я бывал тоже. И много путешествовал. Всё было чудесно… Раньше… – закончил я с искренней грустью о былых временах.

– Проблем с законом никогда не было, – тут я немного покривил душой, но знал, что мои неурядицы нигде не были зафиксированы, поэтому отвечал смело и уверенно.

Гвардеец как-то грустно и криво улыбнулся, а затем вернул мне мой паспорт.

– Присаживайтесь, синьор, – и указал рукой на наш столик.

Свою фуражку он снял, распустил форменный галстук и тоже сел к нам. Бармен, он же официант, уже принес гвардейцу вино и тарелку с тапас – гренками с чесноком и дольками помидора.

– Мигель говорит, что вы отлично помогали ему сегодня с сетями и шхуной, – продолжил разговор представитель власти. Параллельно он начал натирать тапас зубком чеснока.

– Да, синьор, с началом войны я стал моряком и довольно хорошо поднаторел в морском деле, – ответил я.

– А кем вы были до войны? – спросил он.

– Я успел послужить в армии и поработать авиадиспетчером. Затем был управляющим в небольшой инвестиционной компании. По-разному.

Рыбаки наконец отошли от молчания и начали что-то спрашивать у гвардейца по-испански, кивая на меня.

Я пожал плечами, и, откинувшись на спинку стула, отпил великолепного испанского вина. Ничего другого я сделать не мог. Не бегать же мне от гвардии по всему острову: всё равно рано или поздно поймают.

Испанцы некоторое время что-то довольно бурно обсуждали, а затем пожилой гвардеец расстегнул пару верхних пуговиц на форменной рубашке и, обращаясь ко мне, сказал:

– Зайдешь утром к нам в участок. Дальше тебе плыть уже некуда, если я верно тебя понял. Завтра мы что-то придумаем с твоими документами. Возможно, ты захочешь остаться здесь и помогать Мигелю с его рыболовной шхуной и фермой. Он уже совсем стар и одинок – его жена умерла еще до войны, а сын погиб на фронте, во время бомбардировки.